Был у него иммунитет к данной заболеванию либо нет, все равно нужна была большая храбрость, дабы, не моргнув, прикоснуться к источнику заразы.
Роджер, прищурившись, еще раз всмотрелся в личико младенца, позже с опаской развернул замусоленные пеленки, не обращая внимание на протестующее шипение матери. Позже просунул руку под распашонку, сперва почувствовав мокрый лоскут, лежавший между ног крохи, а позже — ласковую груди и шелковистую кожу животика.
Вообще-то ребенок вправду не был похож на не легко больного; глазки у него были чистыми, ясными, а вовсе не затуманенными жаром. И не смотря на то, что маленького мальчишку помой-му легко лихорадило, это ничем не напоминало ожесточённую горячку, которую Роджер почувствовал прошедшей ночью, коснувшись больного оспой. Кроха хныкал и крутился, да, но его крепкие ножки лягались достаточно энергично, и конечно же, не так, как имели возможность бы шевелиться конечности умирающего дитяти.
«Самые юные погибают весьма скоро, — так сказала Клэр. — Ты себе и представить не можешь, с какой скоростью все это происходит, и бороться с этим нереально».
Ну, сейчас он имел кое-какое представление на данный счет, по окончании прошлой ночи.
— Ну хорошо, — тихо сказал он наконец. — Думаю, вы вероятнее правы.
Роджер не столько заметил, сколько почувствовал, как изменилось состояние дамы, — она так как до сих пор держала наготове собственный кинжал…
Он осторожно протянул ей ребенка, охваченный смешанным эмоцией неохоты и облегчения. И еще он внезапно понял, какую ужасающую ответственность только что принял на себя.
Мораг уже ворковала над младенцем, прижимая его к груди и в один момент опять заворачивая в нечистые пеленки.
— Сладкий мой Джемми, ты мой хороший мальчик.. Тише, тише, детка, потише-ка, все будет отлично, мама тут, с тобой…
— какое количество времени? — шепотом задал вопрос Роджер, кладя руку на плечо дамы. — какое количество времени у него будут эти болячки, в случае, если это молочница?
— Дня четыре, возможно, либо кроме того пять, — кроме этого шепотом ответила дама — Вряд ли продолжительнее, да да и то болячки уже по-второму будут смотреться, любой сходу заметит, что это никакая не оспа. А у него уже два дня как началось. Так что не так долго осталось ждать я смогу выйти…
Два дня. Если бы это была оспа, дитя уже погибло бы. Но раз оно быстро… ну, вероятнее, все обойдется. И с ним, и с его матерью все должно быть в порядке.
— Но вы так как не имеете возможность не дремать все это время? Крысы…
— Ну нет, я смогу! — неистовым шепотом ответила дама. — Я обязана, значит, смогу. А позже… позже вы мне поможете?
Роджер глубоко набрался воздуха, не обращая внимания на трюмную вонь.
— Да, помогу. — Он выпрямился и протянул ей руку. По окончании секундного колебания дама взялась за нее и также поднялась. Она была очень небольшая, чуть доставала макушкой до плеча Роджера, а ее рука, лежавшая в ладони Роджера, размером была не больше детской… и по большому счету в полутьме трюма она смотрелась как маленькая девочка, баюкающая куклу.
— какое количество вам лет? — нежданно задал вопрос Роджер.
Он увидел, как с большим удивлением блеснули ее глаза, позже сверкнули зубы — но это не было ухмылкой.
— День назад мне было двадцать два, — сухо ответила дама. — А сейчас… пожалуй, сотня, не меньше.
Маленькая мокрая ладошка выскользнула из руки Роджера — и дама растаяла в темноте.
Глава 39
Азартный игрок
Ночью на море упал туман. К восходу солнца корабль уже пробирался через облака такие густые, что кроме того перегнувшись через поручни нереально было разглядеть воду внизу, и только шорох волн, бившихся о корпус, позволял понять, что судно плывет по морю, а не летит в небесах.
Солнца не было видно, и ветер практически затих; паруса слабохарактерно повисли, иногда содрогаясь от случайного перемещения воздуха. Люди, угнетенные дневными сумерками, двигались по палубе, как будто бы показатели, выныривая из клубов тумана так нежданно, что пугали друг друга.
Эта беспросветность была лишь на руку Роджеру; он смог проскользнуть мимо всех, как невидимка, и никем не увиденный нырнул в люк грузового трюма, запрятав под рубаху маленькой запас еды, что он собрал, сократив собственные порции.
Туман пробрался и в трюм; его мокрые белые щупальца коснулись лица Роджера, дрейфуя между тяжелыми бочками с водой, они кружили под его ногами… Внизу было чернее, чем в большинстве случаев, потому, что через люк практически не проникало света, и еще тут было холодно и пахло отсыревшей древесиной.
Младенец дремал; Роджер заметил только его щечку, все еще покрытую красными нарывами. Нарывы смотрелись легко плохо… Мораг поймала полный сомнения взор Роджера, но промолчала, только забрала его руку и прижала к ласковой шейке ребенка.
Маленький пульс под пальцем Роджера бился ровно и с уверенностью, мягкая кожа была горячей и мокрой, но никаких показателей большой температуры Роджер не почувствовал. Успокоенный, он улыбнулся даме, и она ответила ему практически весёлым взором.
Месяц, совершённый в толчее третьего класса, вынудил Мораг очень сильно похудеть и перепачкаться; а последние два дня наложили на ее лицо несмываемую печать страха. Прямые волосы, свалявшиеся в колтуны, засаленные, завшивевшие, свисали непоследовательно, ничем не связанные. Под глазами дамы залегли чёрные круги, и пахло от нее мочой и детским калом, скисшим молоком и прогоркшим позже. Прочно сжатые губы были такими же бледными, как щеки. Роджер, хотя ободрить даму, погладил ее по плечу.
Поднимаясь по трапу, с верхней ступени Роджер посмотрел назад. Мораг все так же стояла внизу, глядя ему вслед.
На палубе было негромко, только из тумана доносились приглушенные голоса рулевого и боцмана, что-то обсуждавших. Роджер вернул крышку люка на место, и только затем его сердце чуть угомонилось. Но рука все еще ощущала худое плечо Мораг. Еще два дня. Возможно, три. Похоже, все и в самом деле обойдется. Роджер, по крайней мере, совсем убедился, что дама была права: оспы у ее ребенка не было.
Чуть ли кому-то имело возможность пригодиться спуститься в грузовой трюм за это время — бочки со свежей водой подняли наверх лишь вчера днем. А Роджер как-нибудь ухитрится еще раз доставить ей еду… вот лишь сумеет ли она продержаться без сна так долю… Резкий удар корабельного колокола пронесся через туман, напоминая о времени, которое, казалось, более не существовало, о том, что оно течёт , не обращая внимания на то, сменяет ли свет тьму.
Данный звук донесся до Роджера, в то время, когда он шел на корму; неожиданное громкое «хушш-ш» в тумане за поручнями, совсем рядом… А в следующее мгновение палуба под его ногами задрожала, как словно кто-то невидимый и громадный топнул по ней…
— Кит! — закричал кто-то сверху, с марса. Роджер смутно видел через туман двух матросов рядом с грот-мачтой. Услышав крик вахтенного, они остановились на месте, и Роджер осознал, что они также прислушиваются, как и он сам.
Где-то рядом опять послышалось «хушш-ш», и еще раз — мало дальше, в стороне. Команда «Глорианы» замерла в тишине, любой из мужчин как бы подсчитывал в уме громкие выдохи, раздававшиеся в тумане, составляя невидимую карту перемещения корабля через плывущую мимо него свору немногословных гор замечательной плоти, испускающей фонтаны…
Как они громадны, пробовал предугадать Роджер, достаточно ли они громадные, дабы повредить корабль? Он напряженно, до боли в глазах всматривался в клубы тумана, тщетно пробуя разглядеть хоть что-нибудь.
Что-то опять мягко ударило в борт корабля, достаточно очень сильно, дабы поручень под пальцами Роджера завибрировал, а позже что-то зашуршало по обшивке, царапая доски, заставляя их потрескивать… Снизу, из пассажирского трюма, раздались крики страха; для сидевших в темноте людей все это было куда более пугающим, поскольку китовый бок терся о корабль прямо около них… только слой досок отделял пассажиров третьего класса от массы воды, готовой хлынуть в трюм, произойди киту поднажать чуть посильнее… Трехдюймовые дубовые доски — и все; вряд ли они сейчас казались людям надежнее несложного страницы папиросной бумаги, и, пожалуй, трюмным пассажирам думалось, что они ничем не защищены от огромных существ, плывущих рядом, звучно дышащих в тумане…
— Вот привязались! — донесся из тумана за спиной Роджера мягкий ирландский голос. Роджер от неожиданности подпрыгнул, в этот самый момент же услышал хихиканье капитана Боннета, появившегося рядом с ним у поручня. Капитан зажал между зубами сигару, и тлевший на ее финише огонек легко осветил его лицо красным рассеянным светом. Шуршащий звук повторился, вибрация поручня — также.
— Они чешутся о борт, дабы избавиться от паразитов, — небрежным тоном сказал Боннет. — Мы для них что-то наподобие плавучего камня. — Он с силой затянулся дымом, и огонек стал бросче, а душистый сигарный дым достиг носа Роджера, позже Боннет бросил тлеющий окурок за борт. Тот провалился сквозь землю в тумане, как падающая звезда.
Роджер перевел дыхание практически с таким же шумом, как невидимые киты. В далеком прошлом ли капитан бродит тут по палубе? Имел возможность ли он видеть, как Роджер выбирается из грузового люка?
— Но они не повредят корабль? — задал вопрос Роджер, стараясь, дабы его голос звучал так же неосторожно, как голос Боннета.
Капитан принялся искать в кармане новую сигару и довольно продолжительное время молчал, сосредоточившись на этом занятии. Лицо его превратилось в смутную тень.
— Кто знает? — сообщил он наконец. — Нас может разрешить войти ко дну каждая из этих тварей, приди ей такое в голову… ну, к примеру, примет нас за неприятеля Мне довелось как-то видеть корабль… правильнее, то, что от него осталось, — столкнувшийся со взбесившимся китом. Три фута палубы и мало рангоутов. Все другое потонуло вместе с пассажирами и командой, две много душ.
Боннет не торопясь раскурил сигару.
— Похоже, вас не через чур тревожит такая возможность.
Капитан глубоко затянулся дымом и с силой выдохнул его, и звук его дыхания раздался как не сильный эхо дыхания китов. Позже Боннет сплюнул через зубы, и только затем заговорил.
— Ну, прямо на данный момент тратить силы на беспокойство легко бессмысленно, совсем бессмысленно. То, что выше отечественных сил, куда умнее оставить на волю всевышних… и молиться о том, дабы Дану занималась собственными делами и не обращала внимания на нас. — Шляпа капитана развернулась, Боннет, разумеется, из-под полей взглянуть на Роджера, не смотря на то, что тот и не имел возможности видеть этого. — Вы понимаете, кто такая Дану, а, Маккензи?
— Дану? — довольно глупо повторил Роджер, а позже внезапно что-то мелькнуло в его уме, некое смутное детское воспоминание… ну да, госпожа Грэхэм заставляла его заучивать… — Явись мне, Дану, даруй мне успех. Даруй мне храбрость, даруй мне любовь… и здоровье навеки.
Капитан с большим удивлением хмыкнул, и кончик его сигары ярко вспыхнул.
— Ну нужно же! А ведь вы кроме того не ирландец! Но не сомневайтесь, Маккензи, я сходу осознал, что вы — человек образованный.
— Ну, я , кто такая Дану — Дарующая Успех, — сообщил Роджер, нечайно сохраняя надежду, что эта кельтская богиня — хорошая морячка, и что она на его стороне. Он сделал ход назад, собираясь уйти, но рука капитана мгновенно схватила его запястье и прочно сжала.
— Грамотный человек, — мягко и одновременно с этим как-то неосторожно повторил Боннет, — но не через чур умный. А вы вообще-то верующий либо нет, Маккензи?
Роджер напрягся, но, ощущая силу хватки капитана Боннета, не сделал попытки высвободить руку. Но кровь быстро помчалась по его венам — тело прежде разума поняло, что грядет схватка.
— Я заявил, что умные люди не рассуждают о том, что выше их понимания и сил… но на этом корабле, Маккензи, полностью всё в моей власти. — Металлические пальцы капитана еще крепче сжались на запястье Роджера. — Всё и все.
Роджер быстро вывернул руку из захвата Боннета. Но с места не сдвинулся, осознавая, что ненужно бежать от беседы, и что помощи от кого-либо также ожидать не приходится. Корабль как будто бы завис вне времени и пространства, и мира около него просто не существовало, а на самом корабле… да, непременно, Боннет был прав — тут все было в его власти. И в случае, если Роджер на данный момент погибнет, это никак не окажет помощь Мораг… но так как он уже сделал собственный выбор.
— По какой причине? — задал вопрос Боннет, и в его голосе раздалось только легкое любопытство, и ничего больше. — Эта дама не такая уж красивая женщина, на мой взор. А вы — человек образованный; неужто вы готовы подвергнуть риску мой корабль, мою прибыль, моих людей… для чего? Легко для теплого тела?
— Нет никакого риска. — Роджер сказал это хрипло, с большим трудом, в силу того, что у него сжалось горло. И в мыслях он повторял, нечайно стискивая кулаки: «Явись мне, Дану… Явись мне и дай мне шанс, и поддержи меня…» — У этого ребенка не оспа… легко совсем надёжная сыпь.
— Уж вы меня простите, Маккензи, что я осмеливаюсь противопоставлять вашему точке зрения собственный невежество, но на этом корабле я капитан, — голос капитана все еще звучал мягко, но в нем уже четко слышалась ядовитая угроза.
— Но помилуйте, это так как легко ребенок!
— Вот конкретно… и потому он ничего не следует.
— Быть может, для вас и не следует.
Последовало недолгое молчание, нарушаемое только отдаленными вздохами китов, доносившимися из белой пустоты.
— А что воображает сокровище для вас? — в вопросе раздалась неумолимая злоба. — И по какой причине?
«Легко для теплого тела…» Да, конкретно исходя из этого. Легко из человечности, из-за воспоминаний о нежности, для эмоции судьбы, упорствующей перед лицом смерти…
— Это жалость, — сообщил Роджер. — Она бедная дама; ей некому оказать помощь.
Шикарный запах дорогого табака донесся до него — опьяняющий, чарующий… Роджер вдохнул его, черпая в прекрасном запахе силу.
Боннет шевельнулся, и Роджер также шевельнулся, подготавливаясь к нападению. Но удара не последовало; тень капитана сунула руку в карман, а позже эта призрачная рука протянулась к Роджеру, и в рассеянном свете ближайшего фонаря Роджер увидел, как что-то блеснуло в ладони Боннета… монеты и что-то похожее на рубин, и, быть может, еще какие-то драгоценные камни… Позже капитан выбрал из всего этого серебряный шиллинг, а другое опять опустил в карман.
— Ах, жалость! — сообщил он. — А вот сообщите-ка мне, Маккензи, вы человек азартный?
Он продемонстрировал Роджеру шиллинг, зажатый в двух пальцах, а позже выронил монетку. Роджер чисто рефлекторно поймал ее.
— Сыграем на младенца, а? — внес предложение Боннет, и в его голосе опять зазвучала легкомысленная неосторожность. — Джентльменское соглашение, назовем это так. Орел — жизнь, решка — смерть.
Монета лежала в ладони Роджера, теплая и увесистая, и казалась чем-то чужеродным этому миру всепроникающей стужи. Рука Роджера вспотела, но ум оставался холодным и ясным, сосредоточенным на поиске наилучшего ответа.
Орел — жизнь, решка — смерть… Роджер в мыслях повторил эту фразу, тихо, не обращая внимания на ледяную волну, поднимавшуюся в глубине его сердца. Он прикинул, на большом растоянии ли от него находятся промежность и горло капитана… схватить, ударить… поручень не больше чем в футе от них, а за ним — клубящаяся пустота, в которой прячутся киты…
Роджер не испытывал ни мельчайшего страха. Он следил за вращением монеты в воздухе так, как будто бы ее подбросила не его личная, а чья-то чужая рука… позже шиллинг со звоном упал на палубу. Мускулы Роджера медлительно напряглись…
— Похоже, Дану в наше время ночью на вашей стороне, Маккензи, — мягкий ирландский голос Боннета донесся до Роджера как будто бы из неимоверной дали, в то время, когда капитан согнулся и поднял монетку.
Роджер чуть только начал осознавать, что случилось, в то время, когда капитан быстро схватил его за плечо, вернув с небес на палубу.
— Давайте-ка самую малость пройдемся и поболтаем, Маккензи.
Что-то произошло с коленями Роджера; он как словно бы шел по болоту, и любой ход давался ему с большим трудом, — но все же он сумел держаться достаточно прямо, идя рядом с тенью капитана Около было негромко, не слышалось ни единого людской голоса, а палуба, казалось, растянулась на целую милю вдаль; но море около жило , дышать…Роджер ощущал, как его личные легкие вздымаются и опадают в такт качаниям корабля, но наряду с этим тело как бы оторвалось от материального мира, да к тому же его отдельные части потеряли связь между собой… Под ногами Роджера могла быть палуба, либо вода, либо легко воздушное пространство… он все равно не увидел бы отличия.
Роджеру пригодилось много времени, дабы сосредоточиться наконец на том, что сказал Боннет, — и тогда он со смутным удивлением осознал, что капитан говорит ему историю собственной судьбе — говорит негромко, тихо, легко перечисляя факты.
В юные годы он жил в Слиго, и весьма рано осиротел, но скоро обучился сам о себе заботиться и добывать пропитание, — так сказал капитан; для начала он нанялся юнгой на торговый корабль. Но в один раз зимний период, в то время, когда большая часть судов находились в гавани, он отыскал себе работу на берегу, в Инвернессе, нанявшись копать яму под фундамент огромного дома, что строился недалеко от города.
— Мне было всего семнадцать, — пояснил Боннет. — Я был самым молодым среди рабочих. И я совсем не осознаю, по какой причине они так ненавидели меня. Может, им не нравились мой манеры, я вообще-то был достаточно неотёсанным юношей… быть может, они питали зависть к моему росту и силе; в том месте по большей части собрались неудачники, дохлятики. Быть может, им не нравилось то, что мне постоянно улыбались девушки. Быть может, я чужаком для них. Ну, как бы то ни было, я отлично осознавал, что меня не через чур обожают… вот лишь я не догадывался, как очень сильно они меня не обожают, до того самого дня, в то время, когда котлован был выкопан и возможно было затевать закладывать фундамент.
Боннет умолк, дабы сделать очередную затяжку, потому, что его сигара собралась погаснуть. Выпустив из угла рта громадной клуб дыма, он секунду-вторую замечал, как тот смешивается с белой пеленой тумана.
— Да, котлован готовься , — продолжил он наконец, зажав сигару в зубах. — Начали возводить стенки; и громадный блок углового камня был уже приготовлен. Я отправился поужинать, а позже направился назад, к строительной площадке, я в том месте и ночевал. И внезапно, к моему удивлению, мне навстречу вышли двое парней из тех, с которыми совместно я трудился. У них была с собой бутылочка; они усадили меня на стену и вынудили выпивать с ними. Мне бы следовало сообразить, что дело нечисто, в силу того, что они ни при каких обстоятельствах не были очень дружески настроены ко мне. Но я выпивал и выпивал, и через некое время был уже по-настоящему пьян, в силу того, что не привык к крепким напиткам — у меня на них легко денег не было. Так что к наступлению темноты я уже чуть соображал, и мне кроме того в голову не пришло вырваться, в то время, когда они схватили меня под руки и потащили вниз, в котлован. А в том месте они, недолго думая, перекинули меня через чуть начатый участок стенки — и я внезапно осознал, что лежу в мокрой грязи, в яме, которую сам же и помогал копать. Они все в том месте собрались, все рабочие. И в том месте сидел на земле еще кто-то; у одного из рабочих был фонарь, и в то время, когда он поднял его, я разглядел, что данный чужак — Дафт Джой. Дафт Джой был нищим, он жил под мостом… у него совсем не осталось зубов, и он питался тухлой рыбой да всякой дрянью, что вылавливал из реки, и пахнуло от него похуже, чем от корабля работорговцев. Я был так не в себе от виски и падения, что лежал, как упал, и чуть слышал, о чем они говорили… либо, скорее, спорили, в силу того, что главарь данной банды злился по причине того, что те двое приволокли меня. Совсем рехнулись, сказал он, совсем озверели, человека не жалеете, ну, и без того потом. Но те, каковые меня притащили, говорили — нет, пускай то он будет. Бедного смогут хватиться, так они говорили. Кто-то захохотал и сообщил — ай, хозяин лишь порадуется, что не нужно платить этому типу за последнюю семь дней, и вот тогда-то я начал осознавать, что они планируют убить меня. Они уже об этом поговаривали, на протяжении работы над котлованом. Жертва, так я от них слышал, жертва должна быть заложена в фундамент, а в противном случае почва задрожит и стенки упадут. Но я их тогда не слушал — да если бы и слушал, все равно поразмыслил бы, что они самое большее отрубят голову петуху и похоронят его под стеной, как это везде делают.
Капитан Боннет не наблюдал на Роджера, вспоминая дни собственной молодости, — нет, его глаза уставились в туман, как словно бы события, каковые он обрисовывал, происходили опять, где-то недалеко, за плотной завесой тумана.
Роджер ощущал, как болтается на нем одежда, отсыревшая в тумане, как она липнет к телу, покрывшемуся холодным позже. Его желудок сжался, он как наяву почуял тошнотворный запах выгребной ямы, исходивший от вонючки Дафта…
— В общем, они еще поболтали, — продолжил Боннет, — а Дафт тем временем начал что-то бормотать, ему уже захотелось еще виски. И наконец их главарь заявил, что незачем так много сказать, а несложнее решить дело жребием. Он дотянулся из кармана монетку, захохотал и задал вопрос меня: «Что выберешь, юноша, орел либо решку?» Я так не хорошо себя ощущал, что не смог и слова сообщить ему в ответ. Около была тьма тьмущая, и небо нужно мной кружилось, как мне казалось, к тому же свет фонаря бил сбоку мне в глаз, мигал, как падающая звезда. Ну, тот тип и сообщил в итоге: вот наблюдай, юноша, в случае, если выпадет орел — будешь жив, а вдруг решка — тебе погибнуть. И подбросил монетку вверх. Она упала в грязь рядом с моей головой, но у меня сил не хватило на то, дабы повернуться и взглянуть, что в том месте выпало. Основной согнулся, взглянуть на монетку, хмыкнул — и больше уже на меня внимания не обращал.
Роджер и Капитан дошли уже до кормы. Боннет остановился у поручня, положив на него руки, и без звучно курил какое-то время. Позже вынул сигару изо рта.
— Они подтащили Дафта к чуть вставшей стенке, вынудили сесть на землю. До сих пор не забываю его глупое лицо, — тихо сообщил Боннет. — Ему дали еще виски, и он захихикал, и его рот был открыт… с отвисшими губами, беззубый, — как п… ветхой бабы. А в следующее мгновение ему на голову обрушился камень — и разбил его череп.
Капли жидкости собрались на финишах волос Роджера, капли медлительно скользили по его шее; он ощущал, как они сбегают вниз, по одной, холодя его пояснице.
— Они перевернули меня на пузо и врезали мне по затылку, — продолжил капитан. — Пришёл в сознание я на дне рыбачьей лодки. Рыбак покинул меня на берегу недалеко от Питхэда и заявил, что дал совет бы мне поскорее опять наняться на корабль, в силу того, что, как ему думается, для суши я не через чур гожусь.
Боннет забрал сигару и осторожно постучал по ней пальцем, дабы сбить пепел.
— И еще, — добавил он, — те люди отдали мне то, что я получил. В то время, когда я сунул руку в карман, то отыскал в том месте шиллинг. Так что со мной поступили честно.
Роджер перегнулся через поручень.
— Но вы возвратились на сушу? — задал вопрос он, и услышал собственный голос как бы со стороны — ровный, необычно спокойный.
— Вы желаете сообщить, отправился ли я на поиски тех людей? — Боннет повернулся и также свесился через поручень, искоса глядя на Ричарда. — О, да. Но значительно позднее, через пара лет. И я их искал по одному. Но отыскал всех до единого. — Капитан разжал ладонь, в которой все еще держал монету, и задумчиво уставился на яркий кружок, чуть заметно поблескивавший в бледных лучах фонаря. — Орел — и ты жив, решка — и ты погиб. Чистая случайность, ты согласен, Маккензи?
— Для них?
— Для тебя.
Роджер был как будто бы во сне; опять он почувствовал, как в его ладонь ложится тяжелый железный кружок… Он слышал шипение и плеск волн, лизавших корпус корабля, громкое дыхание китов… и шипящие вдохи Боннета, затягивавшегося дымом сигары. А семь китов меньше одной Сирин Кройн…
— Чистая случайность, — повторил Боннет. — Успех в любой момент с тобой, Маккензи. Наблюдай, может к тебе снова явится Дану… либо В этом случае то будет Пожиратель Душ?
Туман над палубой сгустился еще посильнее. Сейчас и вовсе ничего не было видно, не считая красного кончика капитанской сигары, как словно бы в тумане затаился циклоп, и его горящий глаз всматривался в Роджера… И Роджер в буквальном смысле стоял между сатаной и глубоким синим морем, а его будущее светилась серебром в его собственной ладони.
— Это так как моя жизнь. Я принимаю вызов, — сообщил он и удивился тому, как с уверенностью он это сказал. — Решка… решка — в мою пользу. — Он кашлянул, потряс монетку в сложенных ладонях, подбросил, поймал… и, закрыв глаза, протянул ладонь Боннету, не зная, какой решение суда вынес ему серебряный шиллинг. «Забудь обиду, — в мыслях обратился он к Брианне. — Мне весьма жаль…»
Теплое дыхание коснулось его кожи, позже он почувствовал, как пальцы капитана забрали монетку, — но он не шевельнулся и не открыл глаз.
Прошло много времени, перед тем как Роджер осознал, что остался на палубе один.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
PASSIONNEMENT
Глава 40
Лишение девственности
Велмингтон, колония Северная Каролина, 1 сентября 1769 года
Это была уже третья атака заболевания Лиззи, что бы ни представляла собой эта заболевание. По окончании первого приступа ожесточённой лихорадки Лиззи помой-му в полной мере оправилась, и через сутки уже вернула собственные маленькие силы, настояв на том, что она в полной мере может отправиться в путешествие. Но они проскакали на север, к Чарльстону, всего один сутки, а позже лихорадка возвратилась.
Брианна быстро стреножила лошадей и наскоро организовала место для стоянки поблизости от маленького ручейка, — а позже всю ночь напролет бегала к этому самому ручью, карабкаясь вверх и вниз по скользкому берегу, набирая воду во флягу, смачивая пылающее тело Лиззи, вливая капли в ее распухшее горло…
Брианна никак не опасалась чёрного леса либо рыскающих около зверей, но идея о том, что Лиззи умирает в этом пустынном краю, вдалеке от тех мест, где ей имели возможность бы оказать помощь, была достаточно ужасной чтобы Брианна готова была сломя голову ринуться в Чарльстон сразу же, когда Лиззи сможет сесть в седло.
Но к утру лихорадка отпустила девушку, и не смотря на то, что Лиззи была плохо не сильный и бледна, она появилась в состоянии ехать верхом. Брианна сперва колебалась, но наконец решила все же продолжить путь к Велмингтону, а не поворачивать назад. Желание, гнавшее ее вперед все это время, взяло новый импульс: сейчас Брианне нужно было отыскать мать не только для себя самой, но и для Лиззи.
Солидную часть собственной жизни Брианна чувствовала недовольство собственными размерами, потому, что на всех школьных фотографиях она маячила где-то в глубине кадра; но чем взрослее она становилась, тем более начинала ценить и собственный рост, и собственную силу. А уж сейчас, в то время, когда они с Лиззи оказались в этих диких местах, она совсем осознала пользу собственного телосложения.
Брианна одной рукой уперлась в раму кровати, а второй извлекла горшок из-под худых белых ягодиц Лиззи. Лиззи была дистрофичной, но на удивление тяжелой, да к тому же на данный момент она практически ничего не соображала; она только стонала да беспомощно дергалась всем телом, а позже эти подергивания неожиданно перешли в самые настоящие судороги, вызванные сильным ознобом.
Но понемногу содрогания утихли, не смотря на то, что зубы Лиззи были все еще прочно стиснуты, — так очень сильно, что острые скулы выпирали из-под кожи.
Малярия, в сотый, возможно, раз поразмыслила Брианна. Да, это должна быть малярия, раз приступы вот так вот систематично повторяются. Множество мелких розовых пятнышек на щеках и шее Лиззи напоминали о москитах, терзавших пассажиров с того самого момента, как с марса «Филиппа Алонсо» стал виден американский берег. Корабль вышел к материку через чур на большом растоянии к югу, и позже целых 20 дней тащился по прибрежным водам, подбираясь к Чарльстону, и всех подряд все это время грызли кровососущие твари.
— Ну вот… тебе самую малость лучше, да?
Лиззи чуть заметно кивнула и постаралась улыбнуться, но ничего у нее не вышло, — она лишь стала похожа на белую мышку, хватившую отравленной приманки.
— Вода с медом. Постарайся самую малость выпить, а? Хоть один глоточек, — сообщила Брианна просящим тоном и поднесла чашку ко рту Лиззи. Ее охватило необычное чувство дежа-вю… все это наподобие как уже было… но — нет, она просто слышала отзвук материнского голоса в интонации и собственных словах. И осознание этого непонятным образом успокоило Брианну, как словно бы мать вправду стояла рядом, обращаясь к больной через дочь.
Но, если бы тут вправду находилась Клэр, то больной сходу ж были бы выданы пилюли аспирина с апельсиновым экстрактом, маленькие пилюльки, каковые следовало рассасывать не торопясь, а заодно и другие лекарства, каковые сбили бы жар и успокоили лихорадку с такой же скоростью, с какой тает на языке ласковый крем пирожного. Брианна уныло взглянуть на седельные сумки, сваленные в углу помещения. Нет в том месте никакого аспирина; Дженни дала ей маленький узелок с сушеными травами, каковые она именовала целебными, но чай из ромашки и перечной мяты только позвал у Лиззи сильную тошноту.
Хинин, вот что необходимо тем, кто страдает малярией; именно он был нужен Лиззи. Но Брианна понятия не имела, вправду ли хинин именуют хинином в эту эру, и где его раздобыть. Но малярия была в далеком прошлом известной заболеванием, а хинин добывают из растений… и уж возможно, местный врач имеет данный препарат, как бы он на данный момент ни именовался?
Только надежда отыскать медпомощь помогла Брианне совладать со вторым приступом заболевания Лиззи. А по окончании него она, опасаясь, что малярия опять захватит их в пути, посадила Лиззи на пояснице лошади в первых рядах себя и поддерживала девочку, торопясь вперед и вперед, ведя вторую лошадь в предлогу. Лиззи то пылала жаром, то тряслась от холода, и они добрались до Велмингтона измученные вконец и слабые до неосуществимости.
Но сейчас они были тут, в самом центре Велмингтона, — и все так же беззащитны, как и до сих пор. Бри, сжав губы, взглянуть на столик у кровати. На нем лежала смятая тряпка, испачканная кровью.