– Сама дура, – в самое ухо сообщила кошка.
Дама содрогнулась.
Кошка стояла рядом и пристально, не мигая наблюдала на даму.
– Послушай, что ты меня…
Дама не договорила. Неожиданно, она почувствовала, что вот-вот погибнет, а возможно – лопнет (но также – ничего себе!..). Что-то невесомое и яркое – да! изумрудные нити взмывающих майских берёз – колыхнулось, залопотало, перевернуло… А следом – следом! – печалью яркой, сладостью несносимой, визжащим трезвоном полудня… а следом – дальше! дальше! – пронзительный жёсткий клич, распирающий каждую капельку бытия всенаполненностью и сутью, очевидностью, верой, судьбой.
Дама закричала.
Дама закричала.
Дама закричала, закричала, закричала…
«Иви, Иви, кроха…»
«Идём с нами!»…
«Мур-р-р…»…
Дама стояла на обочине. Дама наблюдала.
А по дороге…
А по дороге шла она. Она. Она сама. (Неужто?) И шла-то как! – вольно, тихо; словно бы бы кроме того и не шла – словно бы бы кроме того летела. Лишь…
(Она ли? Она?..) Да, она. …Но и – мальчик… девочка… дама (совсем вторая!)… Ещё одна дама, пожилая… мужик, и ещё один мужик… и ещё один… лягушка… белка… кузнечик… и что-то… и что-то ещё… И всё – она! (Что же это?..)
Молния. Крик. Хохот.
…Это пёс. Быстро бегущий пёс. Меняющий – полностью – обличья, вбирающий обличья в себя, разбрасывающий, – трепетный звон миров и личин, бьющий в колокола каждого нахождения. Ах, что за пёс! Да не пёс, нет – все псы на свете! все на свете животные! и птицы! и рыбы! и насекомые! и деревья! и травы! и камни! И – вода, льющаяся, неподвижная вода. И – пламя, пляшущий, созерцающий пламя. И – воздушное пространство, умирающий, бессмертный воздушное пространство. И – почва, вся почва, вся-какая-ни-на-есть почва… и – всё-всё-всё, всё, что под землёй и всё, что над почвой, всё, что на земле и всё, что из почвы!
Но – призрачно, чуть уловимо. Ах, что может уловить зрение? что смогут уловить слух, обоняние, осязание? что смогут уловить ощущения? Уловить – не уловляя, прижать, взлелеять, забрать в береженье – вот всё, что они смогут; но это – призрачно, да, – чуть уловимо… и – в уловимости – иллюзорно.
Вот: проскрипела повозка… (Это – она?) Замерцала… – вздыбилась пучиной обочина!.. (Это – она?) Стрелы впились в ладонь; впились – изошли сомкнутыми устами, творящими обращение! (Это – она?..) (Это – она?..) Поезд… мальчик… звёзды, ликующие в овёс!.. Мальчик махнул ей рукой. Мальчик подошёл и коснулся рукой её глаз.
Необычно, что она так неожиданно ослепла.
–––––––––––––––––– — –––––––––––––––– — ––––––––––––––
У ОБОЧИНЫ
Громадный бирюзовый простор ласково и хорошо сокасался со ступенями зала ожидания, – ступени облизывая, лаская. Куда ни взгляни – он. Ни платформы, ни рельс, ни деревушки вдалеке, ни леса… а лишь: море, море, море, небо и нежаркое спокойное солнце, полощущее узкие лапки собственные в бирюзовом мире. Так: в любой момент и само собой; так: заметив – удивление и удивление… и восторг, и восхищение, и радость, – о чём же тут задавать вопросы? А воздушное пространство… прозрачный-прозрачный, словно бы бы кроме того нет его, а – везде, везде… Пряное, терпкое колобродье, одуванчиковые гребешки волн… бирюзовая даль…
– Море… – тихо сказал Капитан.
Сняв шляпу и распрямив плечи, восхищённо – расширенными глазами – наблюдал он на море. О-о! ни капли разочарования не отыскал в себе: море выяснилось конкретно таким, каким ему и представлялось… давным-давно… всю жизнь…
Семён Семёнович, последние полчаса расслабленный, практически – ну практически! – успокоившийся, опять испугался. Сам факт появления моря ещё не дошёл до его сознания, правильнее – не подобрался близко, но…
Пара волн – прибоем – расплеснулись, журча и бурливля, о верхние ступени зала ожидания. То ли сознание, то ли лицо (но что-то – совершенно верно!) обдало – окатило – брызгами.
– Да нас же на данный момент затопит! – закричал Семён Семёнович. – Спасайся, Капитан!
Не ждя, не оборачиваясь – Семён Семёнович разбежливо вскарабкался на крышу. Залезть на одноэтажное сооружение было нетрудно: и впадинки и выступы – всего всласть… но в здравом уме, это Семён Семёнович осознавал, он вряд ли бы ко мне залез. …Залез; потоптался по крышной жести; на корточки уселся и взглянул вниз. Капитан, закрыв глаза, поматывая головой, жмурясь, ловил лоснящимся сияющим лицом свежей морской ветер.
– Капитан, лезь ко мне! – кричал Семён Семёнович. – Затопит, затопит!
Капитан обернулся.
– Ты для чего в том направлении забрался, Сеня? – радостно удивился он. – …И чего кричишь? Ну-ка не балуйся, спускайся!
– Затопит же!
– Что с того? – поплескаемся! – бодро ответил Капитан. – Не стучи хвостом, Сеня! – рыбы народ свойский, не выдадут.
– Ага! Тебе всё шутки шутить, – обник лицом Семён Семёнович, – а я плавать не могу…
– И я! – весело сообщил Капитан. – По крайней мере – практически… Также мне – скорбь. – Захохотал: – Заплыв двух кирпичей куда макар телят не гонял! На старт!.. Внимание!..
Семён Семёнович также захохотал. Ужас как навалился – так и изник, не покинув по себе ни памяти, ни ухмылки. Семён Семёнович смеялся, с любопытством озирал бирюзовую даль и никак не имел возможности заяснить: что это он? для чего? по какой причине? с какой стати полез он на крышу? …да и по большому счету: как залез-то ко мне…
– Наблюдай!
Капитан взглянул, козырьком ладошковым лицо занавесив, куда показывал Семён Семёнович; вгляделся попристальнее.
Далеко-далеко, на волнышках малых, покачивалась – направлялась в их сторону – доска. На доске сидела кошка. …И без того она на доске сидела, что становилось светло: кошка сама рулит, сама направляет, тихо и с уверенностью, как заправский – весьма уж шустрый! – волнобежец.
– Ну нужно же… – покачал головой Капитан. взглянуть на Семёна Семёновича. – Ты бы спускался, что ли, архар ты мой горный… Давай, чего в том месте! – не утюжь хижинку.
– Слушай, помоги… – жалобно сообщил Семён Семёнович, опасливо взглянув вниз.
– Чего-чего?
С крыши послышался вздох.
– Прыгай!..
Семён Семёнович лишь моргал да вздыхал, – прыгать с крыши он очевидно не планировал.
– Ишь ты, озорник! Лез – помощи не просил…
Капитан, кряхтя, вскарабкался до полуметра от горюна-верхолаза, и, ухватив того за ворот, одним рывком сошвырнул вниз.
– Да ты что! – взвыл Семён Семёнович, потирая ушибленный бок. – Я же разбиться имел возможность!
– С первого-то этажа! – хмыкнул спрыгнувший следом Капитан.
– Ну ты зверюга… Ну и зверюга… – в стонах да охах прошипел, распрямляясь, Семён Семёнович.
– Совершенно верно! – достаточно сообщил Капитан. – Все мои жёны, со временем, приходили к такому же выводу. Так что, Сеня, на тебе я, пожалуй, не женюсь, – ты и без того всё понял.
– Да ну, снова не осознаешь что! Смешки ему…
А покуда друзья-сосидельцы альпинизмом да перебрёхом занимались – досочка с кошкой: плывь-плывь, плывь-плывь… Вот и в порожек досочка ткнулась; на порожек кошка выскочила, – невдалёке от краешка уселась.
– Здравствуй, кошуня!
Капитан пригрузнился на корточки, к кошке лапищу протянул – огладил неуклюже от головы к хвосту. Кошка податливо потянулась, мурлыкнула.
А и хороша! Тёмное с белым – мерцанием проливным – мерцающий солнечный ливень! – везде и равномерно: где белое громадное пятно – в том месте и громадное тёмное, где тёмная полоса – в том месте и белая, кроме того кляксы и зигзаги – приятель с дружкой, – приятель перед втором не выпендриваясь, не выпячиваясь наперёд. Тельце – не мелкое и не громадное, среднее; стройненькая, точёная, в профиль – зевнувшая прозрачность, не в противном случае. Вот: дышала, дышала волна, выдохнула, – выдох заструился на досочке к берегу – обернулся кошкой. Ушки – дёрг-дёрг…
– Мореплавательница моя, – неумело сиропил кошку Капитан. – Нежная… Геройская животина, что и сообщишь!
не Семёнович рядышком подсел.
– Как ты думаешь, откуда она в море взялась?
– И думать не буду! Вот ещё! – отмахнулся Капитан. – А мы? …А море откуда взялось? а? …Вот то-то!
Семён Семёнович не сдавался.
– Ты погоди! Море – это море, откуда бы оно ни взялось…
Запнулся. Отыскал в памяти: в самом деле – море… Взялось откуда-то!..
– А кошка – это кошка, – попытался поставить точку Капитан.
– Нет, ты погоди, – опомнился Семён Семёнович. – Море – море; кошка – кошка; а откуда кошка – в море? Да ещё на доске пристроилась… и умело как!
– Закурил бы ты лучше, Семён, чем дурными мыслями таковой прекрасный воздушное пространство засорять. Затянешься разок, второй – смотришь и прошло.
Семён Семёнович задумчиво почесал кошку за ухом. «Всё перепуталось, – думал он, – всё перемешалось. …Но – отлично! А по какой причине?.. Хоть раздерись, – уходить из этого не хочется. Боязно и отлично. …Я сейчас обратно – нет, – отчаянно поразмыслил он. – Хоть бы и силком; упрусь, зубами за стенки буду цепляться!» Рассуждать, выяснять, раскладывать всё по полочкам его уже не тянуло.
– Ки-иса… Ки-исушка… – басисто ворковал Капитан.
Кошка жмурилась. Кошка всячески высказывала наслаждение и помощь предстоящим ласкам. Кошка одобрительно елозила хвостом по цементному полу да поблёскивала чуть высунутым мокрым язычком.
Тут одна из волн, вздыбившись, жирно выхлестнулась к дверям – окатив брызгами всех троих.
– Пошли в зал! – выяснил решительно Капитан.
Он ухватил кошку на руки и первым вшагнул. Семён Семёнович, опасливо озираясь, втиснулся следом.
– Двери будем закрывать?
– Да ну!
Капитан пристроил на лавке кошку; пристроился сам. Семён Семёнович уселся наоборот. Посетовал:
– Имеется хочется… Кошка также, поди, голодная. какое количество её по морю мотало? – может и пара дней…
Капитан нахмурился.
– Не бузи! …Вон – бумаги полно! – ешь вдоволь.
– Бумагу?
– А что? На пузырь и халяву – котлета.
– Снова шутишь…
Семён Семёнович набрался воздуха, поднялся с лавки. Подошёл к окну; В этом случае за окном было то же что и за дверями: волны, волны, волны… даль… «Ну до чего же имеется хочется! – разнервничался Семён Семёнович. – Я бы на данный момент ведро картошки – махом!..»
– Может, мидий отправимся найдем? – неуверенно внес предложение он.
– Кто к добыче тянется – тот добычей станется, – поглаживая кошку, назидательно сообщил Капитан. – Посунешься до улиток, а тут – откуда ни возьмись! – какой-нибудь хулиганистый спрут. Во-о! Обидит же он тебя, Сеня, – язык продемонстрирует, в противном случае и – ну что с него забрать! – отшлёпает.
– Ничего, не отшлёпает… – пробурчал Семён Семёнович. – Может быть, хоть бутерброд даст… Два!
– Ну да, – зевнул Капитан. – И горчицы на уши.
Семён Семёнович загрустил. Загрустил-помрачнел. Нахохлился, – прошёлся рывками пара раз взад-вперёд, – досадливо крякнул «э-эх!…» и с силой топнул ногой. От стенки к стенке, гулко дребезжа, метнулось обрадованное эхо.
Кошка встряхнулась, легко и ажурно соскочила с коленей Капитана; соскочила – скользнула за дверь.
– Что ж ты, Семён!
Капитан и Семён Семёнович в один момент ринулись к дверям. Как-то одиноко показалось им – сходу, обоим – без кошки, – привыкли. …Но – то ли двинулись оба через чур быстро, то ли другая какая неясность – грохнулись у дверей, мягко так, медлено, в ватном звенельном обмороке.
—
– Ну и ну… – со стоном прохрипел Капитан, сделав раз за разом целых две попытки подняться. – Что за выкрутасы!..
Наконец, с третьей попытки – поднялся; распрямился, покачиваясь, головой потрясывая; спиною в стенку упёрся, засопел. Первый раз в жизни Капитан грохнулся в обморок! Ни разу не случалось, и вот – пожалуйста… Будьте любезны! Непривычный, нежданный обмельк слабости весьма его поразил.
Внизу закопошился Семён Семёнович. Покопошился – сел на полу; исправил сбившиеся очки, шальными мутными глазами уставился на друга.
– Пузо болит, – сказал он снизу вверх. – Это ты меня придавил?
– Непременно, – надтреснуто, но деловито подтвердил Капитан. – Не на пол же падать! – жёстко в том месте…
Он помог подняться потиравшему ушибленный пузо Семёну Семёновичу. Совместно – в полуобнимку – уселись на лавке у двери.
– Недодумцы мы с тобой, Сеня, – сокрушённо сообщил Капитан, – плюхи шерстяные! Ну с чего мы рыпнулись, как оглашенные? с чего? …Ты-то – хорошо, ты от рождения, видно, целый какой-то навзничь затетёханный, а – я?… я-то, сундук корявый, чего вскинулся? У-у-у…
– Оба хороши, — набрался воздуха Семён Семёнович.
– И котяра ушмыгнула…
– Да она – что! Она, наверно, рыбу отправилась ловить, не то что мы, – гнул собственную, дообморочную линию Семён Семёнович. – Может и нам…?
– Хорошо, пошли на воздушное пространство. Ты с голодухи, чую, не так долго осталось ждать за меня примешься.
– Допустимо… – Придирчиво осмотрел Капитана, облизнулся. – Вот с шляпы и начну.
– Запор будет, – кратко сообщил Капитан. – Пошли!
…Кошка сидела на верхней ступени, впритык к воде, – пристально наблюдала вдаль. Взору её вослед – взглянули и друзья.
Плот. Громадный прямоугольный плот, с парусом, вёслами, шалашиком чуть к тылу от центра. На плоту стояла девочка. Девочка держалась правой рукой за мачту, левая – козырёк у бровей, – всматривалась в близящуюся сушу. Выражение её лица было праздничным, и – из торжественности – в полной мере очевидным: приключения! шторма! – полный вперёд! – вот, ну само собой разумеется!: два потерпевших кораблекрушение морских бродяги, взывающие о помощи! Вперёд! Скорей!
– Но, тут достаточно оживлённое судоходство, – пробормотал, потирая лоб, Капитан. – Повернулся к разинувшему рот Семёну Семёновичу. – Не так долго осталось ждать целыми эскадрами попрутся. Будем, Сеня, порт строить…
Плот причалил к ступеням. Девочка, размахнувшись, кинула свёрнутую верёвку.
– Держите, – чего смотрите? Крепите!
Капитан ухватил верёвку и торопливо прикрутил финиш к чугунным перильцам.
– Что поднялись? – идите ко мне! – звонко захохотала девочка.
Семён Семёнович – как в трансе – шагнул на плот. Капитан обернулся на кошку, позвал. Кошка одобрительно дёрнула ушами: идите, дескать, не раздумывайте. А ты? – кивком задал вопрос Капитан. Кошка шевельнула усами: нет, идите без меня. Легко метнувшись – в пара резких и правильных перемещений – кошка была на крыше; разлеглась на солнышке, заурчала.
– Не тяните резину, – строго сообщила девочка.
– По какой причине? – машинально задал вопрос Капитан.
– Да обедать же пора! – возразила девочка и притопнула ножкой.
Тут лишь увидел Капитан, что у шалашика лежит разостланная скатерть, рядом со скатертью – корзинка, и у корзинки, раздувая ноздри, весьма уж страшно облизываясь, трётся, подсигивая, пузырясь, Семён. «Милое дело, – веселея, поразмыслил Капитан. – Кормить планируют!» Подобрался к корзине, принюхался. Ух ты!..
– А ну-ка – руки мыть, быстро, – скомандовала девочка.
– Да у нас, наподобие, чистые… – неуверено сообщил Семён Семёнович и заискивающе моргнул.
– Всё правильно, Сеня, – не ерунди. По крышам мотались, на полу валялись, – как рукам чистыми быть? Давай, пошли, не ленись.
До тех пор пока друзья, на корточки присев, бултыхали лапами в море с края плота – девочка начала выгружать из корзинки снедь, раскладывая всё по скатерти вдумчиво, бережно. Первой стол украсила варёная картошка, целая груда. Позже – горстка соли; хлеб; огурцы, помидоры, лук. Следом – громадная бутыль с молоком, бутыль с водой, бутыль с соком. Последним показался мешочек, доверху полный разнообразными печенюшками и конфетами. Поставила две кружки.
– Лопайте, не стесняйтесь, – сообщила девочка, достаточно посматривая на собственных гостей.
Семён Семёнович сходу схватил верхнюю картофелину и – то ли всхлипнув, то ли чавкнув – проглотил её практически не жуя. «Нужно же… – обалдело покачал головой Капитан, взглянуть на обжористого соседа. – Словно бы еды ни при каких обстоятельствах не видел. Одичал…» Капитан налил себе молока и неторопливо выпил, закусил хлебом с картошкой. «Отлично!..» Пробасил, умильно и признательно искря глазищами:
– А ты с нами, хозяюшка? …Откушала бы!
– Не-е… – девочка рассеянно улыбнулась. – Меня не так долго осталось ждать ужинать позовут.
Капитан не осознал, но и переспрашивать не стал. «Само разъяснится, – думал он. – …Эх, белобрысенькая, кормилица-спасительница ты отечественная, ах и молодчина!» Тут он, спохватившись, отыскал в памяти: кошка!
– Эй, Сеня, – толкнул Капитан хрумкающего соседа, – кушать мы с тобой горазды, а о кошке забыли. Нужно ей молока налить.
Поозирались. Кошки нигде не было. Возможно, где-нибудь в зале… – свернулась на лавке, спит… – решили друзья.
– Слышь, хозяюшка, я бутылку с молоком заберу, возможно? У нас в том месте кошка, – покормить нужно.
Девочка вместо слов махнула рукой: берите, чего в том месте… нашли о чём задавать вопросы! Заторопила:
– Вы лопайте, лопайте, в противном случае мне уж – не так долго осталось ждать…
Друзья плотнее навалились на пищу. По сторонам не наблюдали – кушали да запивали, да опять кушали, да опять запивали. У-уф-ф-ф…
– Благодари, нежная! – отвалился от трапезы Капитан.
– Ага… – сыто шуршнул вдогонку Семён Семёнович. …Подскочил. Потерял дрогнувшими пальцами огурец на скатерть и покрутил головой: – Вот те на!
Сидели они на пригорке, а не на плоту. Плота – не было… Не было ни зала ожидания, ни девочки, ни моря… Рощица около, а следом – луг огромаднейший, а дальше – опять – рощицы, рощицы, рощицы… луга…
Капитан икнул.
—
…Семён Семёнович – сперва негромко, позже всё громче и громче – захохотал. Он заливался, бултыхаясь в траве… а ветерок плясался в цветах… а солнышко светило… а бабочки летали…
«Уж не тронулся ли, – встревожился Капитан. – Вот будет история!» Он пригляделся повнимательнее. «Нет! – успокоил себя. – Наподобие не шальные глазёнки-то…»
– И с чего ты зашёлся? – доброжелательно спросил Капитан. – Али отыскал в памяти что радостное? Так не таи, поделись с товарищем!
Семён Семёнович – и вразумительного-то ничего не вымолвить! – зашёлся пуще прошлого. Лежит, за уплотнившийся животик уцепился, трясёт его всего, аж в ушах тошно!
– Сеня, – строго сообщил Капитан, – я также не дурак всхохотнуть разок, второй, – был бы предлог. …Уймись и излагай.
Под строгим, внушительным взором друга Семён Семёнович мало-помалу успокоился. Уселся, отдуваясь, слёзы рукавом стёр, – изложил:
– Уф-ф… Ничего я не отыскал в памяти, ясно тебе!
– А что? – узнал Капитан.
– Всё легко: отлично мне тут. Отлично и всё тут!
Семён Семёнович быстро встал и сбежал с пригорка; сбежал – бросился с берёзами обниматься. Славно ему стало! Вот: чудилось – опомнился, отмёрз, а прежде – в глыбе прозрачной скрёбся, маялся, на мир через щёлку малую наблюдал – насмотреться не имел возможности, а и к выбиранию тужиться было боязно. Солнышко вместо него поднатужилось – глыбу растопило; глыба распалась, – заскакал он, запрыгал!
А Капитана по окончании сытной трапезы ко сну начало клонить. «Тут, должно быть, подреманье приятное, ухлёбное выйдет, – думалось ему. – Лишь вот Семён зачудился не к моменту…» Улыбнулся:
– Жена-то твоя, наверно, в нервах, как зюзя: обзванивает привычных и незнакомых, бьёт в колокола?
– Да ну её, – неосторожно отмахнулся Семён Семёнович.
– Эк ты! – Капитан хмыкнул. – Ну, может, оно и без того… А возвратишься – на брови не наплюют?
– А я не возвращусь! – последовал задорный ответ.
– Ишь, расхрабрился! – Набрался воздуха. – И мне некуда… Нет, оно, само собой разумеется, возможно отыскать – куда, но только что это за «куда», в случае, если его искать нужно?
Капитан, сидючи, поёрзал; поёрзал-поёрзал, – руки за голову заложил – запрокинулся; разлёгся, глаза закрыл. Дорогой пригорочек! Солнышко не назойливое, травка прозрачная, лёгкая, воздушное пространство свеж, ароматен. Бабочек – что фанфар в вихре: полным-полнёхонько; мелькают, перелетают с цветка на цветок, да ещё Сеня к ним притрусился, словно бы б и также – с цветка на цветок, вот до чего человек залегчел!
Топ-топ-топ! Топ-топ-топ!
– Да уймись ты, – проворчал Капитан. – Разреши полежать тихо!
– Вот и не уймусь! Вот и не уймусь! – переливчато заголосили над ухом.
«Развезло сироту, – дремотно думалось Капитану. – Зашёлся, осознаёшь, как гусь на вишне; до тех пор пока всех бабочек не распугает – не остановится.»
Неожиданно стало негромко. Неожиданно… Капитан встревожено приподнялся на локте и посмотрел в сторону притихшего игруна.
Семён Семёнович стоял, уставясь в траву. Негромко стоял. Многозначительно.
– Ты чего, Семён?
– А наблюдай!
Капитан, кряхтя, поднялся, подковылял поближе и заметил столик. Мелкий столик, низкий, в траве неприметный, к тому же и цветом с ней схожий. На столике лежал ненадписанный конверт.
– А? – каково? – подпрыгнул, лучась от наслаждения, Семён Семёнович.
Капитан – вместо ответа – нагнулся и забрал конверт. Открыл; дотянулся листок бумаги. Привычный листок! – и бумагой и почерком и формой, – целыми грудами они вьюжили сравнительно не так давно на станции, в зале ожидания. Капитан тихо, медлительно прочёл:
«В случае, если кто-то вышел из дождя, то это совсем не свидетельствует, что тот, кто вышел из дождя – прошёл через ливень. Возможно, он просто стоял у окна и наслаждался узорной изморозью, привольно блещущей по стеклу. Возможно, он и по сей день стоит у окна…
«Кто-то» выходит из дождя… и стоит у окна, наслаждаясь изморозью. И что-то ещё…
С какой стороны вы смотрите? Возможно, вы смотрите в лужу и видите лишь то, что отражается. Лишь. И ещё что-то…»
Друзья помолчали.
– Ну и кто это написал, Сеня? …Ты либо я?
Семён Семёнович, пожав плечами, забрал из рук Капитана листок. Обсмотрел его со всех сторон, обнюхал а также, зачем-то, попытался на вкус, зажевав уголок.
– Не наелся, что ли?! – вскрикнул Капитан, выхватывая из пасти друга листок. – Вон, ветки сухие лежат, – иди, пожуй!
– Я так, на всякий случай… – смутился Семён Семёнович. – Знаешь, на вкус – чуток, как земляничный…
Капитан, бережно сложив листок – запрятал его во внутренний карман пиджака. Посопел; продемонстрировал другу кулак. Семён Семёнович в ответ продемонстрировал язык.
– Знаешь, Сеня, – задумчиво сообщил Капитан, – знаком я с тобой немного, но, мне думается, что ты здорово изменился. Ты всегдашний и ты теперешний – совсем различные персоны. Не находишь?
– Без тебя знаю, – довольственно запунцовелся Семён Семёнович и задиристо прибавил: – Ты мне мозги не пудри, – дай лучше листок доесть.
– Не дам, – кратко ответил Капитан. – Ты мне дремать не давал? – не давал! А в том же направлении…
В пикировке приняли участие лишь языки; оба думали, думали напряжённо, въедливо, интуитивно поняв некую задачку, предъявленную для ответа, разумом же – пока не принятую, но разумом конкретно и решаемую. От послеобеденной разнеженности не осталось ни завитка, ни отзвука. Взоры их бесцельно рыскали по окрестностям в отыскивании хоть какой-нибудь опоры извне… пускай так!.. пускай кроме того не опоры, а хотя бы сиюмгновенной отдушины, сиюмгновенного упора. Взоры цеплялись – оскальзывая – за рощицы, позже за луга, и опять за рощицы, и опять за луга…
– Отправимся, а? – бормотнул Капитан. – Вот – чую: не нужно нам тут дальше, нужно идти.
– Я также, – эхом отозвался Семён Семёнович. – А куда?
– Да хоть во-он в ту рощицу, – махнул рукой Капитан. – Темнеется в том месте что-то… Нам всё равняется необходимо искать ночлег, – не нравится мне эвонная, та, что подальше, тучка…
– Думаешь, жильё?
– Наподобие… Дойдём – определим.
Семён Семёнович не возражал. Друзья собрали в покинутую девочкой скатерть остатки провизии, – провизию – узлом – взвалил на плечо Капитан. Наметили наиудобнейшую линию продвижения. Зашагали неспешно.
Шлось легко, незадержно. Приятственно. Снова же – бабочки, которых так и не удалось в давешнем игривом настроении распугать Семёну Семёновичу, шмели в том месте всяческие, другая звенельная живность… Но: чем ближе друзья доходили к искомому «темнеется», тем внимательнее, тем озабоченнее становились их взоры. Так подходят к ветхим привычным, которых в далеком прошлом не видели, которых определить – как не определишь! но которых определить – поди определи… годы прошли, годы.
Не доходя шагов пятидесяти до строения, друзья, не сговариваясь, остановились. Друг на друга взглянули. Поднялись теснее.
– Выясняешь? – шепнул Капитан. Распрямился, узел на землю опустил.
– Как не определить… – шепнул в ответ Семён Семёнович. – Мудрёное тутошнее житьё, что ни скажи, а всё ж – далеко не отшвыривает.
Неспециализированные контуры остались прошлые: рельсы, платформа, зал ожидания… прошлые… если не приглядываться, а вдруг приглядываться, то ничего прошлого и помину не было. Рельсы выглядывали чуть, кое-где – то тут, то в том месте, вымелькивая из травы рыжими крапчатыми брикетами; проржавели они, наверное, в далеком прошлом, а что до шпал – так их и совсем видно не было, светло – сгнили, перемешались с почвой, поросли травами. Платформа – в дырных провалинах, в липовой да осиновой крепкой поросли, на вихлястых выступах старых арматурных плетушек расселся, шумя и бузотеря, целый табун воробьёв. А зал ожидания…
Друзья, постояв мало, направились к строению. Нерешительно направились, неуверено. Бездверный вход миновав – опять остановились.
– Но… – выдохнул Капитан. Рот разиня, заелозил взором по нутру зальной кубатуры.
Семён Семёнович ничего не сообщил. без звучно подошёл к прогнившему каркасу одной из лавок, и, мусор всяческий сгребя да на землю побросав, уселся на край. Уселся, мордашку в горстях зажал, задумался.
Потолка, фактически, в зале не было – потолок обвалился. Не полностью, не абсолютно, но – в основном: через прорехи, лёжа на полу, в полной мере возможно было замечать небеса, не испытывая особенных затруднений к обзору. Крышная жестяная обшивка, кое-где захлынувшая вовнутрь и льнувшая к стенкам, напоминала собой стайку уснувших знамён. Разноразмерные горки мусора – кусочное крошево: бетон, кирпичи, пластик, стекло… гнилая древесина, верёвки какие-то, провода… то да сё, и всё – вперемешку с почвой, с перегноем… Прозелень около: то травка, то кустик, а у дальней стенки – высокое деревце, дальше прошлого уровня крыши взметнувшееся.
Капитан протиснулся к ближнему от него оконному проёму и уселся на то, что когда-то было подоконником. Узел рядом пристроил. Скособочился. Закусил и поджёг сигарету.
– Лет сто прошло… Как полагаешь?
– Пятьдесят, вряд ли больше, – рассудительно возразил Семён Семёнович.
– Ну, хоть и пятьдесят, пускай, – не стал спорить Капитан. – А мы тут часа три-четыре назад были… Само Время тут пробежалось, не в противном случае! – Помолчал, затягиваясь и дымя. – В любом случае, от дождика нам тут не укрыться, толком не переночевать. Нужно, Сеня, второе местечко подыскивать. Посмотри! – тучка близко, солнышко низко, – будет нам ночь и ливень, вместо дрёмы.
– А суть? – легковесно проговорил Семён Семёнович. – Кто его знает, где мы через час окажемся! Может, в том месте, где окажемся, имеется и перины и крыша, – чего нервничает?
– Но на данный момент-то мы на станции, – резонно увидел Капитан. – Может, окажемся, может, не окажемся… – чего гадать? – Он затушил сигарету и поднялся. – Ты же ко мне с дачи пришлёпал, так?
– Так.
– Так и пошли к тебе на дачу. Чего тащить!
Семён Семёнович оторопел.
– Погоди! – Он обвёл рукой окрестности. – Тут – руины, невесть какое количество времени прошло, с чего же ты забрал, что моя дача цела? Тут кирпич и бетон, а – обникло, сошло… моя же дача – простая, летняя, доски да фанера.
– И что? – так на лавке и будешь сидеть?
– Но я же говорю…
– Семён, – перебил его Капитан, – один мой знакомый так вот сидел, сидел – и птенцов высидел. А что с ними делать? – было нужно в страусы пойти. Просёк угрозу?
Семён Семёнович улыбнулся.
– Хорошо, убедил, лишь на этом – всё, ночлег. – Пожаловался: – Устал я что-то…
– На большом растоянии до дачи?
– Мин. двадцать.
Капитан взвалил узел на пояснице и первым отправился к выходу. Семён Семёнович поотстал. Привык, видно, к этому месту, приласкало оно его. «Ну, я ещё возвращусь» – решительно поразмыслил Семён Семёнович, и, не оглядываясь (но – не забывая), бодро зашагал вслед другу.
—
К дачному посёлку мелкую экспедицию Семён Семёнович вёл наугад. Неуверенность бултыхалась в нём. Ясно! По совсем незнакомой местности шли. Раньше – широкая, за десятилетия утрамбованная постоянными стадами дачников, тропа тянулась опушкой леса, где справа – лес, а слева – деревня в пара долгих улиц. Сейчас же тропка была узенькая, бугристая, а лес высился с обеих сторон, измахиваясь косматыми макушками в вечернем небе. И – никого. А место-то достаточно оживлённое, людное, в особенности – летом. Да и сейчас… Но, шли они не сбиваясь. Ещё от станции, к станции спиной поворотившись, выбрал Семён Семёнович направление – строго на север, так в этом направлении и продвигались.
– Ну и ну, корова! – вскрикнул Капитан.