Мне было дано удостоверение, что я глава Санитарной Колонны. Скоро выехав со двора на Литейный проспект, мы развернули после этого на Набережную, откуда проехали прямо на Миллионную. По дороге нас пара раз останавливали, но врач весьма бойко сказал: «Товарищи, мы позваны подобрать раненых в Павловское училище, в том месте только что был бой. Прошу вас не задерживать нас». И нас пропускали. Так я благополучно добрался до отечественного собрания на Миллионной улице.
В собрании меня встретили отечественные офицеры Все они были очень сильно расстроены, и у большинства был подавленный вид. Капитан Скрипицын и Приклонский, и поручик Макшеев поведали мне, как роты Л.-гв. Преображенского запасного полка были выстроены на Дворцовой площади в полном порядке, но руководство никуда не решилось их двинуть. Они просили меня пройти по казармам и побеседовать с отдельными воинами чтобы внушить им исполнения долга и необходимость порядка.
Я обошел все роты. Везде был полный порядок. Дежурные являлись, люди шли выпивать чай, и лишь в нескольких местах звучно о чем-то спорили, но при моем появлении становились смирно, — (это было по окончании вечерней переклички). Лишь двух солдат Царёвой роты я встретил выпившими. Обязан заявить, что я не ожидал заметить в таком хорошем состоянии роты запасного полка. Но, не обращая внимания на данный порядок, все же чувствовалось среди воинов напряженное настроение.
Возвратившись в собрание, я поделился с офицерами собственными впечатлениями и дал совет им на следующей сутки занять солдат чем-нибудь до обеда, и повысить колличество дневальных, по окончании же обеда отпустить желающих в отпуск, выполняя все правила увольнения.
В течение этого времени для меня был приготовлен пропуск и автомобиль за подписью Главы Госдумы, и я, в сопровождении двух кадровых унт. офицеров, отправился на Васильевский Остров к моим сестрам, пребывавшим в сильном тревоге за мою участь.
{173}В то время, когда, прощаясь, я поблагодарил унтер-офицеров, то они меня задали вопрос: «Что же будет дальше, Ваше Высокоблагородие?» Я им ответил, что нам нужно до конца оставаться Преображенцами, и надеется, что порядок, в итоге, будет восстановлен.
На следующий сутки, 1-го марта, я отправился завтракать на Миллионную улицу в собрание. В том месте капитаны Скрыпицын и Холодовский сказали мне, что одну из основных ролей в Госдуме играется Генштаба полковник кн. Туманов, руководивший у нас в полку для ценза 16-ой ротой, и, зная мои хорошие с ним отношения, просили меня отправиться к нему и заявить, что так дальше длиться не имеет возможности, и что нужно сейчас же выручать положение. Вначале я не желал ехать, но позже, видя царивший везде хаос, дал согласие.[лдн-книги3]
Приехав вместе с Холодовским в гос Думу, я был возмущен всем тем беспорядком, что заметил в том месте. Я начал спрашивать, где находится полковник кн. Туманов, но никто не имел возможности мне этого сообщить. Тогда я сам начал входить во все залы и комнаты, у дверей которых находились часовые Л.-гв. Преображенского полка. Им было вменено в обязанность никого не пропускать, но меня никто нигде не задерживал.
Войдя в одну из помещений, я заметил человек сорок публичных деятелей, возможно, участников Госдумы и среди них пара офицеров. Все они решали проблему: что лучше, монархия либо республика? Перебив какого-либо оратора, я в первоначальный раз в жизни выступил с речью и сообщил им, что удивляюсь их безлюдным беседам, в то время, когда нужно сказать лишь о том, как навести порядок, дабы спасти положение. Я сообщил кроме этого, что, если не сделать этого на данный момент, то позже будет уже поздно, и что все они будут стерты толпой с лица почвы.
Хлопнув дверью, я ушел и, войдя в Громадный зал, натолкнулся на полковника Энгельгардта. Зная, что он состоит начальником Госдумы, я обратился к нему с вопросом, какие конкретно он собирается принять меры для водворения порядка? Он мне ответил, что только что назначен Мэром города Петрограда врач медицины Юрьевич, что и наведет все порядки. На это я ему заявил, что нужно сейчас же поставить вместо городовых тех солдат, каковые практически в продолжение двух лет находились вместе с городовыми на остановках трамваев и на углах улиц для поддержания правопорядка и имели в то еще время красные комендантские повязки на рукавах, и что в случае, если эти воины будут нести привычные им обязанности {174}городовых, то масса людей сходу почувствует, что имеется на улице какая-то власть, На это полковник Энгельгардт мне ответил: «Прошу вас не учить», Тогда я ему сообщил: «Да я не только учить, но кроме того говорить с вами не хочу, но не забывайте, что никакие доктора вас не спасут». Повернувшись от него, я вышел из Думы.
На подъезде я встретил толпу, несущую Родзянко, окруженного красными знамёнами. Вторая масса людей, сейчас разбирала сложенные в вестибюле патроны и пулемёты и уносила их из Госдумы.
Расстроенный всей данной картиной, я отправился пешком на Васильевский Остров и решил, прекратив собственный отпуск, ехать скорее на фронт, в полк.
2-го марта я отправился на Миллионную улицу, дабы проститься с офицерами и заявить им о собственном отъезде на фронт.
Подходя к Миллионной, я заметил стоящую против отечественных казарм цепь с ружьями и, в то время, когда желал состояться в подъезд, один из воинов весьма смущенно меня остановил, сообщив негромким голосом, что приказано никого не пропускать в собрание. Тогда я приказал этому воину позвать ко мне караульного главы, что он срочно и выполнил, и ко мне явился невысокого роста ефрейтор с револьвером и офицерской шашкой, что достаточно развязно, не беря руки под козырек, задал вопрос меня: «Что вам нужно?». Со своей стороны, показывая рукою на цепь, я его также задал вопрос: «Что все это значит?»
В ответ он мне объявил, что все воины ушли на Кирочную улицу выбирать комполка, a все офицеры арестованы в собрании, и прибавил: «А кто вы станете?» На это я, радуясь, сообщил ему: «Имею честь помогать Лейб-Гвардии в Преображенском полку», на что он сообщил: «При таких условиях я вас обязан арестовать». Резким голосом я ему ответил: «Вот в то время, когда ты повоюешь в рядах отечественного полка столько, сколько я, и будешь знать всех г.г. офицеров, тогда мы с тобой поболтаем». Сообщил это и отправился по направленно к Зимнему Дворцу.
На Дворцовой площади я заметил Преображенца, находившегося на должности у подъезда строения Штаба Округа. Войдя в подъезд, я встретил караульного главы штабс-капитана Квашнина-Самарина. Он заявил мне, что караул находится двое дней без смены, и он не знает, что делать дальше. Он обратился ко мне прося состояться в помещение караула и поблагодарить солдат за хорошее несение работы.
{175}С выстроенным караулом я поздоровался, поблагодарил за работу и заявил, что в виду несения третий сутки работы вычислять караул, как команду, высланную для охраны Штаба Округа, и часовых перевести на положение дневальных, которым дал днём сидеть на постах, и давал слово принять меры к скорейшей смене. После этого, приведя к заведующему строениями, я просил его лучше кормить людей, на что он выразил полную готовность. Вправду, он выдал воинам горы ситного хлеба, колбасы, чаю, сахару и проч. Воины были в полной мере довольны.
Из Штаба Округа я направился в Зимний Дворец, где кроме этого бессменно стоял караул от учебной команды Л.-гв. Преображенского запасного полка. Караульным главой был, пара мне помнится, поручик Огнев. Состоявшись в караульное помещение и говоря в том месте с караульным караульными и начальником. Унтер-офицером, я определил от них, что караул пара раз не допускал во двор Дворца рабочих и матросов, и что все время к часовым на постах подходят отдельные люди, старающиеся их распропагандировать. Они меня просили скорее устроить смену караула второй частью.
Поздоровавшись с выстроенным караулом и поблагодарив его, я равно как и в Штабе Округа, дал ему считаться с этого момента командой. Кое-какие наружные посты распорядился снять и поставить парных дневальных у ворот Дворца.
Затем я отправил караульного унтер-офицера к подпрапорщику Лисову для того, чтобы он распорядился выслать новый караул.
Позвав к телефону ассистента заведующего Зимним Дворцом, я просил его выдавать караулу больше сахару, хлеба и по большому счету обставить солдат, как возможно лучше. Я был очень удивлен, услыхав от него ответ, что ему тяжело будет выполнить мою просьбу, поскольку все возможное уже сделано, и выдача сахара уже увеличена на четверть золотника на человека.
По окончании для того чтобы ответа я прекратил разговор с этим господином и начал звонить в Гвардейский Экипаж, что, по слухам, был единственной частью, пребывавшей в полном порядке. На мою просьбу выслать караул в Зимний Дворец, дежурный по Экипажу объявил, что кроме того и думать об этом не приходится. Тогда я позвонил Л.-гв. Павловский зап. полк (от встреченного на Миллионной yлице унтер-офицера этого полка я знал, что у них уже выбрали комполка). К телефону подошел сам новый «комполка» {176}какой-то штабс-капитан, сообщив мне, что, к сожалению, он, вправду, выбран новым начальником Л.-гв. Павловского запасного полка, но что он не знает, где находятся его люди, не знает кроме того количества ружей у себя в полку и, помимо этого, сомневается, будут ли исполняться какие-либо его приказания, и что в виду этого он никакого караула выслать не имеет возможности.
Подпрапорщик Лисов отправил заявить, что все люди ушли на Кирочную улицу выбирать комполка, исходя из этого смену караулу он выслать не имеет возможности. Приказав караульному главе написать письмо адъютанту отечественного полка о необходимости принятая им мер к смене караулов в Штабе и Зимнем Дворце Округа, а также в Адмиралтействе, я вышел из Дворца и направился на свою квартиру.
Довольно часто приходилось слышать, что Преображенцы запасного полка поменяли собственному долгу, но, зная, как они действовали на Литейном проспекте, как выстроенные роты на площади Зимнего Дворца не присоединились к восставшим и пребывали в полном распоряжении генерала Хабалова, и как караулы Преображенцев несли собственную работу в течении 72 часов без смены, я пологаю, что все эти обвинения должны отпасть.
Само собой разумеется, в будущем и Преображенцы запасного полка были увлечены неспециализированной революционной волной, и менее устойчивые чины его присоединились к неспециализированному течению, но большая часть чинов отечественного запасного полка честно делало собственный долг , пока существовала власть в Петрограде.
На Николаевском мосту я встретил одного из моих братьев и младшую сестру, ожидавших меня, дабы предотвратить, что мне нужно срочно ухать из Петрограда, поскольку по окончании моего ухода из дому три раза приходили матросы, дабы арестовать меня. Я вместе с ними отправился к себе. Не доходя до дома, мы выслали мою сестру «на разведку» — не ожидают ли меня на квартире «товарищи-матросы».
Дома я застал в полной панике отечественную ветхую прислугу Захаровну, умолявшую меня на данный момент же уехать из Петрограда. Она все время приговаривала: «Так как одни рожи-то их чего стоят. Отца родного убьют — не пожалеют, а уж вас и подавно». Особенно она была в претензии на одного матроса, похитившего у нее на протяжении обыска пятнадцать фунтов сахара.
В виду столь настойчивых визитов «товарищей-матросов» я решил срочно уехать из Петрограда.
Забрав с собой мелкий саквояж и положив в него самые нужные вещи и собственный наган, {177}я отправился в сопровождении собственного брата на Царскосельский вокзал. На вокзале, запруженном воинами, мне заявили, что поезда по Царскосельской линии не ходят, и неизвестно, в то время, когда еще отправятся. Тогда я отправился пешком на Николаевский вокзал для того, чтобы ехать в полк кружным методом через Москву, Воронеж, Киев. На Николаевском вокзале брат взял билет, и я, сев в первоначальный попавшийся поезд, выехал из Петрограда около семи вечера 2-го марта.
В купе, где я сидел, всю ночь шли беседы о монархии и республике, о преимуществах Князя Михаила Александровича перед Правителем и т. п. Все это слушать было тошно, и я ехал, притворяясь дремлющим, но не имел возможности заснуть всю ночь.
ЖД перемещение было очень сильно нарушено, и поезда шли с громадным опозданием, поскольку «товарищи-железнодорожники» также праздновали революцию.
Утром, на станции Тверь, поезд остановился на десять мин..
Выйдя на платформу и прогуливаясь на протяжении поезда, я обратил внимание на двух воина, каковые быстро шли, направляясь ко мне. Оба были с револьверами в руках.
Подойдя ко мне, один из них крикнул: «Руки вверх!» Я, не поднимая рук, задал вопрос — «в чем дело?» — и прибавил — «возможно вы думаете, что у меня имеется оружие, но по окончании осмотров и постоянных обысков, я полагаю, что ни у одного офицера не осталось револьвера». На это один из воина заявил: «Тут в поезде говорят, что вы расстреливали народ в Петрограде». Опоздал я ему сообщить — «не всякому олуху верь», как раздался третий звонок, и мои собеседники-«товарищи», покинув меня, ринулись в вагон.
Я скоро вошел в купе собственного вагона, забрал саквояж и на ходу выскочил из поезда.
Сделав остановку у начальника станции и тихо позавтракав, я сел в прямой вагон «Петроград-Москва-Воронеж» скорого поезда и продолжал дальше собственный путешествие.
{178}Практически не выходя из вагона, я добрался до Воронежа. где на данный момент же перешел в второй поезд и через Киев приехал на фронт в собственный полк.
В том месте я тихо набрался воздуха так как ситуация в полку была практически без трансформации. Воины замечательно несли работу, был чинопочитание и полный порядок.
Шли лишь беседы об организации полкового комитета.
Кругом, в отечественном полку и особенно среди офицеров, чувствовалось волнение и тяжёлое настроение за судьбу России, Правителя Императора и всей Его Семьи …
А. Кутепов.
{187}
ОТДЕЛ II
ЮНКЕРСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Пара слов об юнкере А. Кутепове
В 1903 году летом я был приглашен только что назначенным Главой Владимирского военного училища полковником, В. М. Вороновым вести курс тактики в одном из классов. Именно перед этим назначением В. М. Воронов был главой, штаба 37-й пех. Дивизии, в которой я начал собственную работу по генштабу. На протяжении отечественной совместной работы, он много раз сказал мне, что офицер ген. штаба лишь тогда может принимать во внимание совсем подготовленным, в то время, когда он совершит, пара лет учителем тактики в армейском училище. Лишь обучая, мы сами совсем обучаемся, часто повторял он. Напомнив это мне, Владимир Михайлович сообщил да и то, что он ищет новых армейских учителей, потому что вверенное ему училище вступает в совсем новую эру собственной жизни, и дело в том, что в отечественном Армейском Ведомстве только что была произведена коренная реформа: все прошлые «Юнкерская Училища» были перевоплощены в «Армейские Училища». А это означало, что вместо прошлой сокращенной образовательной программы вводилось обучение в том же количестве, как и в ветхих военных училищах. Весьма ценя мнение моего первого начальника по работе генштаба, я дал согласие, а он со своей стороны сообщил мне, что даст собственный «лучший» класс.
Беспокойство, с которым я приступил, к моим первым шагам в армейском преподавании, окончательно врезало в мою память чувство от моего первого общения с этим классом. Я осознал, что полк. Воронов, давая слово дать мне собственный «лучший» класс, сказал это вовсе не чтобы подбодрить меня вступить на пугавший меня собственной трудностью педагогический путь; порученный мне класс, вправду, был «лучшим». Через год, в то время, когда вспыхнула война с Японией, из 40 юнкеров этого класса 30-ть пошли на войну, а 12 из них геройски пали смертью храбрых.
{188}С пафосом неофита, подбодренный вниманием моих учеников я положил всего себя в новое для меня дело военного преподавания. Чтобы достигнуть громадного идейного единства, на учителя Тактики было возложено кроме этого и преподавание Военной Истории, так что мне приходилось проводить довольно много времени в общении с моими юнкерами. В этот самый момент уже скоро я не имел возможности не подметить «лучшего» из этих «лучших».
Это был А. Кутепов.
Фельдфебельские нашивки на погонах показывали мне, что он «лучший» во всех отношениях. Очень выдержанный он в любой момент и во всем подавал пример в дисциплинированности. Простой в обращении со собственными сверстниками он вместе с этим умел поставить себя так, что, в то время, когда отдавал распоряжения, как фельдфебель роты, эти же его сверстники выполняли его приказания совершенно верно и безоговорочно. Уже с первых же шагов А. П. Кутепова в роли «армейского главы не было возможности не предчувствовать в нем настоящего с сильной волей, полководца. Указанные мною качества А. П. Кутепова обусловливали то большое моральное влияние, которое он имел на собственный класс. Очень возможно, что последний во многом обязан собственному фельдфебелю тем, что стал «лучшим» в собственном училище.
Влияние А. Кутепова выражалось не только в так именуемом «внутреннем порядке» класса. А. Кутепов передавал собственных сверстников и жаждой знания. Довольно много было нужно мне, по окончании 1903 года, иметь учеников, но смело могу заявить, что столь очень сильно жаждущих военных знаний, как А. Кутепов, я встречал редко.
Это желание обучаться «Кутеповского» класса ярко выявилось в задаваемых в коште каждой из лекций и на протяжении практических занятий вопросах. Я посильно отвечал на них и именовал книги, прочтение которых имело возможность осветить задающим вопросы заданный ими вопрос. В любой момент, по вдумчивости вопросов, на первом месте стоял А. Кутепов. Не так долго осталось ждать он стал моим любимым учеником, поскольку заниматься с ним было подлинным наслаждением.
В то время, когда наступила первая репетиция, А. Кутепов выказал такое понимание и такие знания пройденной части курса, что находившийся на репетиции Глава Училища счел своим долгом очень поблагодарить его перед всем классом.
На практических занятиях А. Кутепов кроме этого был в любой момент на первом месте. В этом роде занятий он выделялся отчетливостью собственного решения и ясностью собственных приказаний.
{189}В середине учебного года случился случай, что весьма характерно обрисовал моральной вид А. Кутепова.
Я пришел на одну из репетиций. В перечне юнкеров, каковые должны были отвечать, числился и А. Кутепов. Перед тем, как я начал вызов к доскам юнкеров, ко мне подошел А. Кутепов. Он обратился ко мне прося дать отложить его опрос до следующего репетиционного дня. По принятому в училище порядку подобные отказы допускались лишь в случай заболевании. Но на мой вопрос о причине отказа, А. Кутепов пара сконфуженно, но открыто смотря мне в глаза, негромко сообщил мне, что во вчерашний вечер ему нежданно появилась возможность быть в театре, и это помешало ему готовиться. Меня поразила честность его ответа. какое количество учеников на его месте разрешили бы себе «спасательную» неправда, сославшись бы на неожиданную «головную боль»… Исходя из этого, в ответ на заявление А. Кутепова, я сообщил ему, что, не смотря на то, что формально я должен был бы поставить ему ноль, но я ценю «правду» его ответа и буду задавать вопросы его в следующий раз. В следующий раз А. Кутепов блестяще выдержал «заложенную» репетицию.
Потом, в то время, когда мы встретились с А. Кутеповым в эмиграции, он сам поведал мне, что случай с отказом произвел на него сильное чувство. Он весьма колебался, сообщить ли «правду» либо «предохранительную неправду». В училище порядки были строгие, и он рисковал взятым нолем сломать себе очень многое. Но по окончании продолжительной внутренней борьбы, он все-таки решил сообщить «правду». Идя к моему столу, он был так уверен, что я отнесусь формально, и он возьмёт собственный «ноль».
Подобная моральная честность осталась у А. П. Кутепова и во всю его предстоящую судьбу. И не она ли конкретно завлекала к нему сердца его подчиненных, начальников и товарищей?
Н. Н. Головин.
{191}
Л.- ГВ. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ ПОЛК
Генерал Кутепов
По воспоминаниям его товарища и друга
по Л.- Гв. Преображенскому полку,
б. Флигель-адъютанта Е. И. В.
Полковника В. В. Свечина.
… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось
Как много в нем отозвалось…
Белое перемещение выдвигает Кутепова в первые последовательности. После этого Галлиполи, позднее Париж.
Везде он творит громадное важное дело, но наступает 26 января 1930 года, и все нежданно обрывается… Одновременно с этим имя генерала Кутепова, избегавшего в любой момент рекламы, сходу прославляется — он делается мучеником за святую идею отчизны. Его имя повторяют уж не одни русские, но и чужестранцы, и его нравственный авторитет растет.
Проходит четыре года, а имя Кутепова, звучит громче, чем в то время, когда или, и чем дальше мы отходим, от роковой даты 26 января 1930 г., тем все с громадным уважением повторяется это славное имя великого борца за отчизну, тем популярнее делается оно, обращаясь, понемногу, в знак жертвенного патриотизма и становясь лозунгом непримиримой борьбы за спасение, величие и счастье России.
* * *
Я познакомился с Кутеповым в осеннюю пору 1906 года, в то время, когда он был переведен в Л.- Гв. Преображенский полк из 85 Выборгского пехотного полка.
Прибыв в казармы на Миллионной улице, он, перед тем как идти к командующему полком, явился в канцелярию, дабы представиться мне. как полковому адъютанту.
{192}Я знал, что, ожидаемый из Выборгского полка офицер — не обыкновенный. Аттестация комполка, генерал-мaйopa Заиончковского, очевидно о том свидетельствовала. Кроме простых казенных выражений — выдающийся и т. п., на этот раз имелись и другие, по которым возможно было составить себе более определенное представление о преимуществах аттестуемого.
При таких условиях я был, конечно, к нему расположен, и все же он произвел на меня необыкновенное чувство.
Маленького роста, коренастый, украшенный боевыми отличиями, он представился мне, с безукоризненной дисциплинированностью и воинскою выправкою. Проявляя должное уважение к старшему по чину, положению и возрасту, он одновременно с этим держал себя с величайшим преимуществом, не проявляя ни тени заискивания либо, столь в любой момент мне неприятного, подобострастия. Наряду с этим он в любой момент прямо наблюдал в глаза.
Не могло быть сомнений — передо мною был настоящий офицер, разумея под этим офицера-рыцаря, неспособного ни перед кем унижаться, но талантливого на подвиги во имя долга.
Помимо этого, я видел, что имею дело с человеком честным полностью, у которого слово не должно расходиться с делом.
Захотев ему благополучия и счастья, я направил его к Командующему полком, которого одновременно с этим предотвратил по внутреннему телефону.
— Как Вы его нашли? — задал вопрос, меня Полковник В. М. Драгомиров. Я ответил: Это, без сомнений, приобретение для полка. Мое чувство самое хорошее. Кутепов — офицер в лучшем смысле этого слова, на которого возможно положиться. За ним, я уверен, люди отправятся и в мирное и в военное время, куда бы он их ни повел, а это конкретно то, что в переживаемое время особенно принципиально важно и необходимо.
Я горжусь этим отзывом, данным мною в 1906 году. Все последующее как запрещено более его оправдало. И в полку в мирное время, и на войне, и в революционные дни в Петрограде, и в дни руководства Л. — Гв. Преображенским полком, и потом, в эру борьбы с красными в южной части России, Кутепов был всего неизменно тем преисполненным великого духа солдатом, за которым люди шли везде изо всех сил.
{193}Не помню, в каких ротах протекала его работа первые годы в полку. Думается, он не так долго осталось ждать был назначен ассистентом главы Учебной Команды, но в 1914-м году он — Глава Учебной Команды. По закону, ему надлежало оставаться в составе запасного батальона, но он не из таких, дабы с этим примириться.
С объявлением мобилизации его геройский дух вспыхивает с новой силой — тыловая работа не по нем, он рвется в бой.
Внимая его ходатайству, командующий полком флигель-адъютант граф Игнатьев назначает его начальником 4-ой роты.
Богатый опытом Японской кампании Кутепов дает полезные рекомендации своим товарищам командир роты 1-го батальона и в первом же бою проявляет во главе собственной роты чудеса храбрости и дает доказательства глубокого понимания армейского мастерства.
Позднее, он руководит 2-м батальоном, венчает его новыми лаврами, а в 17-м году приобретает в руководство родной полк по окончании того, как распоряжением Временного Правительства комполка, свиты Е. В. Генерал Дрентельн, лишился работы в отставку.
Времена тяжелые, власть расшатана, анархия бушует на фронте… Армия разваливается, но благодаря металлической энергии Кутепова, благодаря тому необыкновенному авторитету, которым он пользуется среди воинов, авторитету, основанному на уважении к его мужеству, его глубокому знанию работы, его постоянной заботливости о собственных подчиненных и ни при каких обстоятельствах не покидающей его, не обращая внимания на чрезвычайную требовательность по работе, справедливости, ему удается удержать продолжительнее вторых вверенный ему полк от развала и сохранить не только внутренний порядок полка, но и его боеготовность.
Все не забывают события, развернувшиеся летом 1917 года под Тернополем, в то время, когда по окончании мгновенного успеха прославленные, Керенским революционные полки панически бежали, оставляя неприятелю несметную добычу и предаваясь по пути собственного бегства насилию и невероятному грабежу…
В эти грозные 60 секунд Преображенцы со собственными вековыми братьями Семеновцами одни, как непоколебимая стенки, преграждали путь победителю.
Превосходная повторяемость событий! В 1700 году юные Потешные полки самоотвержением и своим мужеством выручают от пленения бегущие перед Шведами войска Герцога де Кроа, а 217 лет {194}позднее Главноком Юго-Западным фронтом генерал Корнилов телеграфирует:
Вся армия позорно бежит, только Петровская бригада сражается под сенью собственных седых флагов…
Вступив в ряды Преображенцев в 1906 году, Кутепов одиннадцать лет спустя вписывает в историю полка последнюю страницу его славы, и эта последняя страница есть повторением той первой, начертанной под Нарвой.
Предстоящая работа Кутепова отчизне — это история белого перемещения, это та прекрасная повесть героизма, жертвенности, неугасимой веры и страданий в конечное торжество правды над ложью, идеи отчизны над интернационалом, Всевышнего над сатаной, которую, я надеюсь, изложат с желательной яркостью и беспристрастием те, кто имеет для этого все необходимые эти, я же желаю сообщить только пара слов о Кутепове как офицере, как человеке и командире.
Для характеристики Кутепова, как командира и офицера, я приведу то, что мне было нужно слышать о нем от воинов.
— Строг, — говорили про него еще до войны, — но напрасно человека не обидит; к тому же отечественного брата осознаёт, возможно сообщить» полностью видит, ему не соврешь. В случае, если в чем провинился — лучше прямо скажи — виноват. Тогда — ничего, а коли начнешь с ним крутить — тогда беда.
С ним еще то отлично, что ему ни фельдфебель ни взводный — не указ, работу знает, да и сам во все входит и видит, где правда.
Одно слово — начальник…
Таковы отзывы о Кутепове в мирное время, в военное они еще любопытнее.
— Храбрец, — отвечали все, кого, бывало, ни спросишь, а что Кутепов? В случае, если же еще спросишь: что весьма храбрый? — то слышишь: «да что храбрый, храбростью нас, Ваше Высокоблагородие, не поразишь, — отечественные господа офицеры все, как имеется, храбрые… Данный не то что храбр, а Всевышний его знает, какой-то особый. Кругом смерть, ну прямо преисподняя другой раз, а он, будто бы ничего не случилось — смеется, шутит, отечественного брата бодрит»… И снова та же аттестация, что приходилось слышать и {195}в мирное время — работу знает — но сейчас во какое количество раз знаменательнее звучат эти два слова!
Слышал я и такие пояснения:
— Одной храбрости на войне мало, — нужно и дело разуметь, в противном случае толку мало, только одни утраты… Вот на данный счет капитан Кутепов, дай Всевышний им здоровья, молодец — ни одного человека напрасно не погубит. За ним, возможно сообщить, как за каменной горой.
— Иные господа и храбрые и вояки xopoшие, да горячатся малость — кидаются в наступление, в то время, когда еще запрещено — ну, ничего и не выходит… Капитан же Кутепов в любой момент спокоен, за всем следит в за собственными и за неприятелем, а коли прикажет что, так уж знай, что именно так и нужно…
Так мне говорили про него не только больные его роты либо батальона, но и другие, в то время, когда я посещал больницы, и также мне говорили мои бывшие воины, заходившие ко мне по выписке из больниц перед отправкой снова на фронт — Кутепова все знали.
Такова черта Кутепова, как военачальника и офицера. Черта искренняя и яркая. Это не казенная фразеология, это крик души малых сих.
Мои индивидуальные отношения с Александром Павловичем сразу же по его вступлении в полк приняли дружественный темперамент. Я первый из ветхих офицеров выпил с ним «на ты», но так как совместно нам проходить службу в полку было нужно недолго — я был в 1917 «отчислен от фронта» в свиту Его Величества — то я особенно сблизиться с ним за это время опоздал. Случилось это уже по окончании революции, в то время, когда я в числе множества беженцев, покинувших при отступлении отряда полковника Шкуро в сентябре 1918 года Кисловодск, прибыл в Новороссийск, где Кутепов был в то время Армейским Губернатором.
Духовное одиночество, в котором и он и я, не имевшие никого близкого и оторванные судьбою от всего дорогого, пребывали в этом страшном городе, конечно обусловило отечественное сближение.
Общность главных убеждений, безутешность горя по Правителю, по ветхой России, ее славной армии и отечественном доблестном родном полку, общность дорогих надежд и воспоминаний — все это, конечно, приводило к желанию чаще видеться и связывало нас с каждым {196}днем все крепче и крепче. Ветхие хорошие отношения преобразовывались очень скоро в настоящую, искреннюю и прочную дружбу.