— Да, само собой разумеется, отправимся.
— Фактически, отправишься ты один, в силу того, что мне нужно возвратиться в Подград.
Оба молодых человека горячо помолились около покойницы и вышли.
В второй комнате Мирослав остановился и сообщил негромко:
— Никуша, у меня к тебе просьба.
— Скажи, ты знаешь, что я для тебя сделаю всё, что в моих силах.
— Я прошу тебя, будь приветлив с бароном Райнером. У него никого нет на свете, он совсем одинок. Так как пан Орловский разрешил ему перевести покойницу в его имение, и она сама просила, дабы её отдали Райнеру. Ты можешь вообразить, как плохо его положение сейчас, в то время, когда он не имеет возможности быть в Орлове, дабы хотя бы видеть собственную жену. Было бы по-христиански уменьшить ему это. Я пологаю, что пан аптекарь уйдёт к себе, когда убедится в улучшении твоего самочувствия. А я на данный момент отправлюсь к пани Маргите, а позже отправлюсь к барону. Прошу тебя, отправимся со мной! Поездка тебе будет на пользу, и оттого, что ты окажешь любовь собственному ближнему, страдания твои уменьшатся. Отправимся?
— С наслаждением бы, но что сообщит папа? Поразмысли лишь, кто для него барон!
— Я уже поразмыслил. Он человек, за которого погиб Христос и которого Он нам заповедал обожать. В случае, если желаешь, вычисляй его своим неприятелем; но иди и докажи ему, что ты в состоянии его обожать, в силу того, что Христос — Господь твой.
Не говоря ни слова, Николай пожал руку собственному приятелю.
— Иди сейчас к Маргите, — сообщил он уже в коридоре, — я разыщу отца, а позже приду к тебе, и мы отправимся совместно.
Урзин застал Маргиту над ворохом тёмного крепа.
— Что вы так смотрите, пан Урзин, вам не нравится то, что я делаю? — задала вопрос юная дама.
— Нет, сударыня. По мне траура никто носить не будет, в то время, когда я погибну, но, мне и не хотелось бы, дабы обожавшие меня надевали тёмные одежды; это будет сказать о том, что они или не верят в моё вечное счастье, или не хотят мне его.
— Значит, вы кроме этого не хотели бы, дабы на ваших похоронах свечи были обвиты тёмным крепом?
— В случае, если свечи символизируют тот вечный свет, что светит преображённым в том месте, где нет больше ночи, для чего тогда затемнять данный свет?
— Тогда и я свечи для матушки не буду обвязывать крепом. А правильно ли, что барон желает забрать у нас маму, и у нас кроме того могилы её не будет? Как это дед дал согласие?
— Вам так много остаётся, пани Маргита! Кроме того этого вам жаль для барона?
Она покраснела.
— Пан Урзин, вы были у него? Где он сейчас? — заинтересовалась она, не в силах скрыть собственного сочувствия.
— В отеле. Он подготавливается к отъезду.
— Значит, похороны будут не тут! Это плохо! Мы кроме того не сможем проводить матушку в последний путь!
— Пан Орловский заявил, что отправится также.
— Дед? Тогда отправится и Адам. А если они отправятся, то и меня должны забрать с собой. Но эта страшная пропасть между нами! Для чего?
— А разве всепрощающая любовь не может быть мостом через неё?
— Как это?
— Если бы Христос был на данный момент таким же одиноким и печальным, как барон Райнер, разве вы не пошли бы, дабы утешить его?
Она взглянуть на него в удивлении.
— Я… его утешать?
— Вы не желали бы дать барону Райнеру возможность взглянуть на собственную погибшую мужу?
— Но как именно?
Буря противоречивых эмоций поднялась в сердце Маргиты. Что Мирослав от неё требует? Она через чур отлично знает пана Райнера, его гордую натуру; он придёт в Орлов лишь за тем, дабы забрать жену.
— Пани Маргита, Никуша давал слово пойти со мной к пану барону, дабы уменьшить ему данный ход. Возможно мне и вас попросить показать мало любви и сочувствия к нему, в то время, когда он явится ко мне?
Слёзы не давали ей сказать, и она лишь кивнула головой. Сейчас зашёл Николай. Она была рада, что он уже встал и чувствует себя лучше. Он сказал, что папа с Адамом ушли и возвратятся лишь к вечеру. Она поведала ему, что уже успела сделать и по какой причине решила не обвязывать свечи тёмным крепом.
Ещё некое время они говорили между собой, но о посещении барона Райнера не обмолвились ни единым словом, не смотря на то, что Маргита провожала брата до самых дрожек и ещё продолжительно наблюдала им вслед. Но сердце ей сказало: «В случае, если мир нам и не верит, то в один раз, в то время, когда нас уже не будет, он однако обязан будет признать, что мы были хорошими».
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Пан Райнер, сидевший за своим столом над письмом, был ошеломлён, в то время, когда в помещение к нему вошёл сын Коримского. парень с бледным прекрасным лицом, похожий на маму, показался ему явлением из другого мира.
— По какой причине вы мне оказываете честь вашим посещением, пан Коримский?
— проговорил он в некоем замешательстве, ведя гостя к дивану.
— По причине нашей общей потери, пан барон, — ответил парень честно. — Я пришёл, дабы просить вас, пан барон, соединить собственную скорбь с отечественной и возвратиться в Орлов. Папа мой вам не помешает. Я надеюсь, что в том месте вам будет легче, чем тут в одиночестве.
Барон поднялся с дивана.
— Николай Коримский, свидетельствует ли это, что вы мне протягиваете руку для примирения? — задал вопрос барон с глубоким беспокойством.
— Да, пан барон.
— И это сейчас, в то время, когда вы имели возможность бы вычислять, что моё появление ночью сократило жизнь вашей матери?
— Я этого уже не считаю. В руке Божией смерть и жизнь. Это Господь Христос так не так долго осталось ждать её отозвал. Заберите мою руку, которую я протягиваю вам для примирения, и отправимся со мной! Поверьте мне, пан барон, я вам честно сочувствую и хочу облегчения в ваших переживаниях.
— Вы это уже сделали, и я благодарю вас за возможность прийти в Орлов и побыть рядом с дорогой мне навеки усопшей. Барон опять опустился на диван и как-то сник.
— Не навеки, пан барон, — возразил Николай с любовью. — Возможно, и наша жизнь уже недолго продлится, но в том месте мы свидимся; в том месте, где отечественная дорогая сможет подать нам всем руку без того, дабы кого-нибудь обидеть. Но так как мы в том месте, пред Господом, будем жить дружно, нет обстоятельства, дабы нам тут не подать друг другу руку, поскольку её, разделявшей нас, уже нет с нами. Идёмте, пан барон, со мной в Орлов!
— Я отправлюсь с вами, пан Коримский, но прежде я обязан написать ещё письмо и послать две депеши.
Райнер встал.
— Я вас подожду. Вы разрешите? — добавил парень.
Барон, повернувшись к нему, заметил, что Николай прислонил собственную голову к спинке дивана.
— Вы устали? — задал вопрос он. — Прошу вас, прилягте. Я сожалею, удобств. Подушки местные прямо-таки страшные. В то время, когда я воображаю себе, что моей Наталии было нужно бы тут дремать, то осознаю, что ни при каких обстоятельствах не смогу отблагодарить Урзина за его заботу о ней. Не смотря на то, что она и пребывала в несложной комнатке, но за ней заботились с любовью.
— И ещё с какой! О, пан барон, за это мы перед Мирославом в любой момент в неоплатном долгу. Да вознаградит его Всевышний! Но не теряйте со мной времени, я не желаю вам мешать в вашей работе.
Письмо было скоро написано и депеши составлены. Барон увидел, что парень взглянуть на стакан с водой, и поднёс его ему.
— Вы выпивать желаете?
— О, благодарю!
— Какая у вас тёплая рука! У вас, возможно, сильный жар? — задал вопрос барон заботливо. — Это от усталости и волнения, и вы ночью, возможно, также не дремали…
— Да, всё это действует…
Барон заметил, что юноше стало ещё хуже. Он прижал его голову к собственной груди.
— Чем я вам могу оказать помощь?
— Мирослав не так долго осталось ждать придёт, он отправился за моим лекарством. От него мне в любой момент легче, а сейчас Господь даст мне облегчение.
Барон своим платком стёр лоб Николая. Через некое время парне стало легче.
— Разрешите мне тут побыть, пока мне не станет лучше, — попросил гость барона.
— Возможно, заказать для вас мало вина либо тёмного кофе?
— Нет, благодарю. Я попытаюсь перетерпеть боль, она пройдёт. Сообщите мне, прошу вас, в то время, когда моя мать выяснила, что я заболел?
Барон отвёл сочувственный взор от парня, сел на стул и собственными руками начал согревать холодные руки Никуши.
— В её сутки рождения, — набрался воздуха он, и воспоминание о его прошлом счастье позвало в его душе глубокую скорбь.
Только спустя некое время, он смог детально поведать Николаю, какое письмо она в тот сутки взяла, как заболела, как он отвёз её в лечебницу, а сам решил разузнать в точности о состоянии её сына.
— Ну вот, я определил всё о произошедшем с вами, но потому, что ничего весёлого сказать ей не имел возможности, да к тому же устав от работы и дороги, я желал пара дней отдохнуть в равнине Дубравы и подождать до конца её нахождение в лечебнице, а позже лишь возвратиться за ней. Исходя из этого оказалось, что секретарь мой не знал, где меня искать. Если бы Степан Градский не был втором пана Урзина, я бы и сейчас ещё ничего не знал о произошедшем. А возможно, и лучше было, если бы я ничего не определил. Быть может,
Наталия была бы ещё жива…
— Не рассказываете так, пан барон, — возразил парень, — Христос всё-равно забрал бы мою мать к Себе. Его водительство чудно. Он устроил так, что вы были осведомлены о происходящем и вовремя имели возможность приехать. Что бы мы на данный момент делали? На вас упала бы тень, словно бы она и с вами разлучилась. А так как вы тут, никто ничего нехорошего не имеет возможности поразмыслить.
— О, мне всё равняется, что думают в мире. Четверть собственной жизни я стремился к чести и карьере, к дворянскому званию, дабы всё это принести к её ногам; а сейчас, в то время, когда всё это достигнуто, она погибла. Для меня ничего не осталось, не считая пустоты. Степан Градский прав: без Христа и без того преимущества, которое даёт звание «христианин», — всё суета проходящая.
Барон совсем забыл, кому он всё это говорил. Ему нужна была возможность и близость человека поболтать о том, что его угнетало. Стук в дверь нарушил наступившую тишину. Вошёл Урзин, которого они сердечно приветствовали.
— Вы принесли лекарство, пан Урзин?
— Да, пан барон, прошу. У вас вода имеется?
— Да, пожалуйста!
— Я свежее приготовил, Никуша, дабы оно лучше и продолжительнее действовало; исходя из этого тебе было нужно так продолжительно ожидать. Забудь обиду! Провизор согнулся и подал ему лекарство и воду.
— О, как ты довольно часто дышишь, Мирослав. Ты так спешил?
— Я знал, что у тебя боли, исходя из этого спешил. Господь даст, всё пройдёт.
— Будем сохранять надежду.
— Эту подушку я принёс для пана барона, но пока что я тебе её подложу, вот так…
Провизор дотянулся несложную подушку из собственного саквояжа и подложил её Никуше под голову. После этого он вынул хорошее шерстяное одеяло и накрыл им приятеля.
— Простите меня, прошу вас, за вольность, — извинился он перед бароном. — Вы заявили, что не хотите ложиться в кровать, а на диване без одеяла прохладно.
— Вы весьма любезны, я благодарю вас. — Райнер протянул ему руки. — Вы напомнили мне, что я покинул собственные вещи на вокзале. В том месте у меня имеется одеяло и подушка, каковые я всегда забираю в путь. Но сейчас я воспользуюсь тем, что вы мне принесли.
— Тебе несколько лучше, Никуша? — обратился Урзин к собственному приятелю, дабы перевести разговор на второе.
— О, Мирослав, средство это хорошее, оно сходу оказывает помощь. _
— И вы вправду ощущаете себя лучше? — задал вопрос барон.
— Да, пан барон, через некое время мы сможем отправится.
Но им было нужно ещё подождать, в силу того, что барон Райнер должен был ответить на пара срочных писем. Лишь затем они с Никушей на дрожках уехали в Орлов, простившись с Урзиным.
— Ты не едешь с нами? — удивлённо задал вопрос Николай.
— Не могу, меня ожидают в аптеке. Но, в случае, если разрешите, я приду попозже.
— Для чего ты задаёшь вопросы? Приходи и не оставляй нас одних в отечественной скорби.
Маргита возвращалась из нижнего коридора. Она только что проводила доктора Лермонтова, что отправился в Подолин, куда он должен был являться в соответствии с собственному договору. Так как врач Раушер пребывал в Орлове, без него тут на данный момент возможно было обойтись. Маргита уже желала войти в помещение покойницы, в то время, когда услышала приближающиеся шаги и обернулась. Она заметила барона Райнера.
Ни при каких обстоятельствах Маргита не была так похожа на собственную мать, как сейчас. При виде неё на лицо приятели легла тень скорби. Она шагнула к нему и без слов, но со слезами на глазах, подала ему руку. Он её поцеловал, и она ввела его в помещение.
Зайдя с ним в помещение, где горящие свечи среди множества цветов освещали умиротворённое неземной красоты лицо покойницы, Маргита внезапно отыскала в памяти о собственном детстве. Она сознавала, что шла рядом со своим отчимом, что с момента её появления в его доме и до ухода из него, по-отцовски беспокоился о ней. А она его за это ещё ни разу не поблагодарила.
Сейчас, в то время, когда он остановился около собственной погибшей горячо любимой жены и наблюдал на неё, в сердце Маргиты пробудилось невыразимое сострадание. Она знала, что у него, не считая жены, не было никого на свете. О, каким одиноким и покинутым он ей показался в то время, в то время, когда у неё было столько близких и родных! Что он ощущал? Она внезапно обвила его шею руками, как делала это в юные годы, в то время, когда он возвращался из путешествия, и прильнула к нему. Ей необходимо было разрешить ему почувствовать, что он не так уж одинок. Он прижал её к собственной груди. Она услышала, как очень сильно стучит его сердце.
— Ты что, Маргита, жалеешь меня? — задал вопрос он, заглядывая ей в лицо.
— Да, мой отчим, — ответила она. «Отцом» она его уже не имела возможности назвать. — Мне весьма жаль, что ты стал таким одиноким оттого, что матушка нас покинула. Но Христос не покинет тебя в одиночестве. Он тебе даст кого-нибудь, для кого ты сможешь жить, и тем вознаградит тебя за всю любовь, которую ты оказал мне с детства. Взгляни-ка, тебе нравится, как мы нарядили матушку? Какая она прекрасная, не правда ли? Прекраснее, чем она была в жизни. Ты доволен?
— Доволен, Маргита, я благодарю тебя за всё. — Он поцеловал её в лоб.
— Я знаю, — продолжал он, — ты довольно много печальных часов пережила в моём доме, не смотря на то, что я к тебе в любой момент отлично относился. Я не осуждаю тебя за то, что ты ушла из моего дома к своим родственникам. Того, что ты отыскала тут, мы тебе ни при каких обстоятельствах не могли бы дать, в особенности для того чтобы брата. Ты только что была так милосердна ко мне; сделай ещё одно хорошее дело: покинь меня сейчас наедине с твоей матерью.
Она кивнула головой и вышла. Оставшись один, барон предался скорби, которую обрисовать запрещено. Потому что лишь сейчас он почувствовал и понял, что на земле окончательно остался один.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
В тот понедельник, в то время, когда Наталия Орловская по окончании продолжительных лет блужданий возвратилась к себе, врач Лермонтов с опущенной головой шагал по Подолинскому парку. Он был удручён, потому что сердцем и душой был с её скорбящей семьёй. Не увидев, что ему навстречу шёл маркиз Орано и не видя вопросительного взора его гордых чёрных глаз, он встрепенулся, в то время, когда хозяин замка приветствовал его.
— Простите, ваша милость, что я сейчас так поздно, — извинился юный доктор.
— Печальное событие вынудило нас день назад отправиться в Орлов; я на данный момент оттуда.
— В Орлов? Не заболел ли пан Орловский? День назад Маргита заявила, что он отправился в том направлении.
— Да, ваша милость, его день назад позвали в Орлов, в силу того, что к нему возвратилась его единственная дочь, дабы погибнуть у него дома.
— Пани Коримская!? — вскрикнул маркиз, не поверив своим ушам.
— Да, бывшая пани Коримская, мать Никуши, разведённая с паном Коримским и вышедшая после этого замуж за барона Райнера, — растолковал Лермонтов через силу. Ему пришлось нелегко сказать.
— Что? Дочь пана Орловского была разведена?
— Да, ваша милость.
— И она возвратилась? Возможно, она не смогла продолжительнее жить с бароном?
— О нет, барон весьма добропорядочный человек. Она пришла, дабы определить что-нибудь о состоянии Никуши. Но так как она была больна, волнение и путешествие весьма повредили ей, и она этим утром скончалась.
— Скончалась?.. Уже скончалась?
«По какой причине это его так трогает?» — поразмыслил доктор, увидев бледность и ужас на лице маркиза.
— И как пан Орловский перенёс данный удар?
Маркиз испуганно взглянуть на молодого доктора.
— Он весьма подавлен, но перенёс его легче Никуши, что опять заболел,
— Опять заболел? — послышался второй голос со стороны.
Маркиз со страхом обернулся и отправился навстречу собственной дочери, находившейся неподалеку от них со стиснутыми руками. Но дочь чуть подмечала отца.
— Он опять заболел, — повторила она скорбно.
— Ах, он поправится, — успокаивал её папа: — Не правда ли, врач?
— Будем сохранять надежду.
— О, для чего вы покинули его, если он болен? — задала вопрос Тамара со слезами.
— По договору я обязан являться к вам, ваша милость. Помимо этого, я принёс вам письмо от пани Маргиты.
— Маргита мне написала? О, дайте ко мне!
— В случае, если разрешите, я вам его прочту, — внес предложение доктор, подавая Тамаре письмо.
— Нет, нет, — покачала она головой, — я его сама прочту. Я
Выйду на свет, где лучше видно. Но через пятнадцать минут вы придёте и всё мне поведаете.
Как неожиданно она показалась, так неожиданно и провалилась сквозь землю.
— Тамара желает, дабы вы ей всё поведали, — обратился к доктору маркиз. — Но вы так как осознаёте, что и я желал бы знать о произошедшем в Орлове, поскольку пан Николай до моего приезда ко мне оказал мне громадную услугу, и я не желал бы нечаянно в беседе причинить ему боль.
Юный доктор поклонился. Не заявить, что ему было легко раскрыть перед чужим человеком, этим египетским вельможей, тайны близкой ему семьи, но он ощущал, что маркиз в праве на эту просьбу. Он кроме этого сказал, что погибшая супруга Райнера перед смертью помирилась со своим отцом, детьми и со своим первым мужем. Перед его внутренним взглядом ещё так быстро стоял тот последний страшный момент, что он и его обрисовал.
— Это плохо! — сказал маркиз, не легко вздыхая, закрыв лицо руками. — И неожиданная смерть матери так взволновала и потрясла Николая Коримского, что он опять заболел?
— Да, он упал в обморок, а позже у него был сердечный приступ. Ваша милость мне разрешит сейчас ещё возвратиться к нему, в силу того, что я опасаюсь повторения приступа?
— Вы опасаетесь, что и он может погибнуть?
— Как его приятель, — ответил юный доктор, — я надеюсь, что этого не произойдёт; но как у доктора — у меня нет данной надежды. Но всё в руках Господа.
Эти слова как будто бы ужалили маркиза.
— Неужто вы верите в Него?!
Лицо Аурелия залилось краской. «Вот как! Значит, ты не веришь в Него, — промелькнула у него идея. — Исходя из этого ты так несчастен».
— Верю ли я в Иисуса Христа? — ответил он вопросом, произнося дорогое ему имя со всей сердечностью первой любви, которую Аурелий испытывал к Иисусу. — Да, господин мой, и это моё счастье, что я в Него верю.
— Счастье? — переспросил маркиз. — Это счастье — склоняться перед фантомом? Кто вас научил таковой вере? Вы же доктор, а доктора в большинстве собственном просвещённые люди. Откуда у вас эта отсталость?
— Да, я доктор, господин маркиз, и не смотря на то, что практика у меня маленькая, я имел хватает возможностей убедиться, что без веры в Иисуса Христа у человека нет утешения в беде. И по сей день в Орлове свет утешения нисходит только на тех, кто в Него верит. Остальные — на краю отчаяния. Я знаю по собственному опыту, что один Христос может нам всё заменить и даровать.
— Значит, вы не всегда так говорили, как на данный момент?
Разговаривая, они пошли по аллее.
— Не всегда, ваша милость. Я был несчастным заблудшим безбожником. Данное мной в юные годы обещание Иисусу Христу я не сдержал. Но милость Господа вернула меня к Нему. Вы задали вопрос, кто меня научил вере? В юные годы мать учила меня, позже, в то время, когда её не стало, я всё забыл. Сейчас Папа Небесный зажёг в моём сердце свет веры, и он останется со мной окончательно, в силу того, что Его свет неугасим. Но разрешите, ваша светлость, мне пойти к маркизе.
— Мы отправимся совместно.
Некое время они шли без звучно, позже Орано внезапно задал вопрос:
— Вы греко-католической веры?
— Нет, господин маркиз, евангелической.
— Русский, а евангелический?.. Мне казалось, что русский возможно лишь греко-католической веры.
— О, на моей отчизне имеется и другие вероисповедания, не смотря на то, что они презираются и преследуются. — Глаза молодого человека сияли. — Для свободы и Христа совести стоит вынести и преследования.
— Неужто вы.?… — Маркиз кроме того побледнел от появившейся предположения.
— Я сын матери, покинувшей и утратившей для Христа всё, но которой Он воздал и ещё воздаст многократно.
Аурелий склонил голову, но тут же выпрямился, в то время, когда услышал вопрос.
— По какой причине вы постоянно упоминаете одну лишь мать?
— Отца я не знал, я его лишился в самом раннем детстве.
— А для чего вы мне тогда говорили, что вы с родителями приехали в Вену?
Маркиз был в таком беспокойстве, что ему было нужно прислониться к стенке около лестницы.
— Я вас не обманывал, ваша светлость. Брат моей матери меня усыновил. Он был моим отцом. Ваша светлость, что с вами? — со страхом задал вопрос юный доктор.
Лицо маркиза плохо побледнело и исказилось, как будто бы от сильной боли.
— Что с вами?.. — повторил Аурелий опять вопрос.
— Ничего, не волнуйтесь. Идите к Тамаре, она вас, возможно, уже ожидает.
— Дабы я, ваш домашний доктор, покинул Вас в таком состоянии?
— Я вам приказываю, я прошу вас!
Окончательные слова маркиза звучали так повелительно и вместе с тем умоляюще, что юный доктор ушёл.
В это же время Тамара просматривала письмо Маргиты, в котором та информировала, что мать её возвратилась не только к детям и отцу, но что она отыскала и Иисуса Христа и ушла к Нему. Под силой первых впечатлений она писала с искренней любовью о покойной матери, стараясь поменять мнение Тамары о ней, сложившееся у неё из последних рассказов Маргиты. И это ей удалось. Тамара представила себе прекрасную, покоящуюся среди цветов даму, которая ничего о Христе не знала и была таковой несчастной, а сейчас ушла к Нему в вечное счастье. Ею овладело жгучее желание встретиться с ней. «Да, я отправлюсь к Маргите, — решила она, — и не только к Маргите!» Ах, в том месте был ещё кто-то, кого смерть матери привела на край могилы…
«Мы считали, что он больше не проснётся, — писала Маргита, — и что нам нужно будет положить его рядом с матерью. Но, слава Господу, он проснулся, и хоть он и весьма не сильный, но Христос его однако сохранил для нас»,
— Я обязана заметить мать Маргиты и его также, — всхлипывала Тамара. — У него такая скорбь! Он её предчувствовал. Как я могу не пойти к нему и не заявить, что и мне жаль его матушку. Дорогие мои, я приду к вам, дабы поскорбеть с вами С таким ответом Тамара встретила молодого доктора. Она пристально выслушала всё, что он поведал, и в то время, когда выяснила, что пани Райнер на следующий день должны увезти из Орлова, давала слово непременно приехать в том направлении с отцом. Она ненадолго задержала Аурелия.
— Прошу вас, идите скорее, дабы не опоздать на поезд! — проводила она Аурелия и давала слово простить его перед отцом.
В то время, когда он ушёл, она побежала в покой собственного отца. Она отыскала его за рабочим столом с какой-то книгой в руках. Ни при каких обстоятельствах ещё она не видела его таким поникшим. Она обняла его.
— Папа мой!
Он содрогнулся.
— Тамара, ты тут? — в привлёк её к себе. — Чего тебе, моя звёздочка?
— Не правда ли, папа, мы отправимся на следующий день в Орлов?
— В Орлов, дитя моё, для чего?
Его и без того бледное лицо побелело ещё больше.
— Для чего? Выразить отечественное соболезнование! Ты разве не знаешь, что произошло?
— Знаю, но соболезнование возможно выразить и письменно.
— Письменно? — Она наморщила лоб. — Папа, если бы я погибла, разве не лучше было бы для тебя, если бы пан Николай лично пришёл к тебе, чем если бы он тебе лишь написал?
— Не мучь меня, Тамара! Что за мысли! Если бы ты погибла, то никому не было нужно бы меня утешать, в силу того, что я всем страданиям сходу положил бы финиш.
Она удивлённо взглянуть на него и тем самым вернула ему абсолютно потерянное хладнокровие. Она до тех пор умоляла его, пока он, наконец, не дал обещание на следующий день отправиться с ней в Орлов. Она захотела ему спокойной ночи, в то время, когда он заявил, что у него нет времени прийти к ужину. Она не знала, что в эту ночь глаза его не сомкнулись и что он продолжительно сидел над мелким портретом, изображавшим молодого человека.
«Значит, я обязан пойти на эти похороны! О, ты не знаешь, мой цветок, какую боль мне готовишь, чего от меня требуешь!
Но отправиться будет необходимо, потому что подозрение страшно, даже в том случае, если скрытое могилой ни при каких обстоятельствах не раскроется и свидетеля нет… В случае, если меня не обманывают мои глаза, это он! Мой домашний доктор — сын Фердинанда Орловского! О, ирония судьбы! Но как мне удостовериться в этом, дабы он ничего не увидел? Ах, разве не настанет час, в то время, когда почва и меня покроет?
На другой сутки Тамара Орано ни о чём втором не сказала со своим отцом, когда об Орлове. В то время, когда они, наконец, готовься отправиться в путь, собралась целая несколько желающих, среди которых была и семья Зарканых. Всем хотелось ещё раз заметить красавицу пани Райнер, о которой ещё продолжительно шли беседы среди житзлей Подграда и его окрестностей.
Для пана Адама и пана Николая прибытие Орано было бодьшим утешением. На траурном собрании им были предложены места среди участников семьи. Не смотря на то, что Тамара не знала заповеди «Плачьте с плачущими!», она её однако делала, и любопытная публика утверждала, что хозяин Подолинского замка также был весьма опечален. Но он всё внимание уделял одному только пану Николаю Орловскому. На долгое время запомнили подградцы необычную картину: около богатого гроба с одной стороны сидели пан Николай с маркизом Орано, Маргита, прекрасная египтянка и доктор. Сзади них находились пан доктор и Адам Лермонтов, после этого Манфред Коримский около собственного бледного сына, а на другой стороне стоял один барон Райнер, а рядом с ним, поскольку они пришли совместно, — провизор Коримского. Как последний в собственном несложном тёмном костюме попал в ряд высоких господ, многим было неясно. Скромная его наружность показывала, что он не привык быть на переднем замысле. Для чего он, фактически, был тут?
Не было человека, кто знал, что в то время, когда усопшая в один раз поднимется, она пройдёт целый последовательность этого изысканного общества, дабы подать руку пану провизору. И они совместно предстанут пред Господом, к Которому он её вернул, и уста её сообщат: «Воздай ему за любовь. Господи!». Да, этого мир не знал и лишь в том месте определит, где не будет больше смерти.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
По тенистой аллее Кладбищенской улицы одним вечером прохаживались декан Юрецкий и каплан Ланг, занятые важным беседой.
— Кто бы имел возможность поразмыслить… — начал каплан Ланг. — С таким интересом и без того пристально она постоянно слушала и без того сердечно меня благодарила за совершённые с ней занятия — и внезапно такое!
— Она настоящая дочь собственной матери, — подтвердил декан. — Та кроме того на смертном одре проявляла такое же упрямство. В то время, когда я в первоначальный раз разговаривал с Маргитой Орловской, она показалась мне весьма вольнодумной; но для того чтобы я от неё всё равняется не ожидал.
— Во многом виноват Адам Орловский, — подметил каплан, морща лоб. — Нужно было ему принять меры! Но так как он сам ни во что не верит, ему совсем безразлично, какие конкретно убеждения и мысли у его жены. А пан Николай…
Декан махнул рукой.
— С момента смерти его дочери с ним делают, что желают.
— Вы понимаете, ваше священство, что пани Маргита израсходовала довольно много средств на ремонт евангелической школы в Боровце?
— Знаю, но это меня не так тревожит, как перемещение среди местных протестантов да и то, что Коримский дал согласие дать им собственный дом с целью проведения собраний.
— Он, возможно, сохраняет надежду, что они вымолят его сына.
— Но послушайте, пан каплан, данный Урзин для нас страшный человек! Куда ни отправься, везде слышишь его имя. У него в аптеке довольно широкие возможности говорить с людьми, и бедняки его весьма уважают. направляться беспокоиться, что он распространит лжеучение среди отечественных людей.
— Я уже обращал внимание вашего священства на него. Мне поступила информация, что и кое-какие из отечественных ходили уже на их собрания. Было бы это ещё какое-то лютеранское перемещение, я бы не опасался. Но так как сам пастор из Раковиан высказался против них, я пологаю, что Урзин — сектант, и что он тут создаёт секту, против которой мы, и и евангелические, позже будем бессильны что-либо предпринять, в то время, когда она засядет в частном доме.
Обстоятельством беседы для этих двух господ были рукописи Маргиты Орловской, каковые были ударом грома среди ясного неба. Пан декан написал одно письмо пану Николаю, второе — пану Адаму, а каплан в это же время послал долгое послание пани Маргите.
— Понимаете что, — сообщил внезапно Юрецкий, — на следующий день я отправлюсь в Раковиан к пастору и предотвращу его, пускай он будет начеку. Так как Подград — громадный филиал. Как меньше станет его доход, в случае, если его прихожане перейдут к Урзину! Коримский, возможно, и не подозревает, какие конкретно последствия смогут иметь его действия. В делах веры он такое же безлюдное место, как Адам Орловский. Я уверен, что данный незаметный, и кажущийся таким безобидным, провизор имеет громадное влияние на мировоззрение Николая Коримского и Маргиты Орловской. В случае, если его устранить, всё перемещение закончится и успокоится.
— Но его на данный момент не так . Об этом нужно было думать раньше, ваше священство. Орловский и Коримский ему многим обязаны. Говорят, что он позаботился и заботился за пани Райнер до приезда его милости. И с того времени, как он тут, в аптеке примерный порядок. Врач Раушер говорит, что Коримский ни при каких обстоятельствах больше не отыщет для того чтобы провизора, что он весьма надёжный работник. Но вот что я придумал: сейчас вечером я также отправлюсь на собрание и взгляну, будет ли ктонибудь в том месте из отечественных католиков. В случае, если нет, то покинем это дело до тех пор пока в покое; пускай евангелические думают, как быть дальше.