Зарделась кровавая заря — заря второго дня битвы. Данный раз и сам Агамемнон, до сих пор только руководивший армейскими действиями с кормы собственного корабля, надевает оружие и кидается в бой. Диомед, Одиссей оказывают помощь ему; их дружными упрочнениями удается временно оттеснить упорного неприятеля. Но ненадолго: друг за другом они выводятся из строя, раненные кто копьем, кто стрелой. Снова напирают трояне.
Ахилл все время смотрел за сражением, стоя на своем корабле на краю корабельной стоянки. Самая битва происходила частично в центре, частично на втором краю; умный Гектор избегал приближаться к тому краю, где был Ахилл, дабы случайно не вовлечь его самого в бой. Он исходя из этого и не имел возможности видеть поражения Агамемнона, Диомеда, Одиссея; на близкой ему части поля разыгрался только неважный, но все же для него сверхчувствительный эпизод.
Среди фессалийских витязей сражались кроме этого два сына Асклепия, обоготворенного доктора, Махаон и Подалирий, храбрые, но все же второстепенные бойцы. Так вот первый из них был ранен стрелою Париса; пребывавший вблизи Нестор забрал его на собственную колесницу и увез в собственную палатку. Промчались они мимо корабля Ахилла, но все же не так близко, дабы он имел возможность признать раненого… Какое ему, в сущности, дело? Не он ли захотел себе удовлетворения, хотя бы ценою гибели и поражения своих друзей? А вот сейчас у него сердце дрогнуло, в то время, когда он одного из них заметил раненым; он обращается к Патроклу, требует его пойти определить, кто он таковой.
Да, Немезида знала, чего ему необходимо, дабы отказаться от собственного бешенства. И все же это было только первое, легкое и нежное предостережение.
Патрокл послушался приятеля. В палатке Нестора он застал и определил Махаона — и уже готов был умчаться обратно к Ахиллу с данной вестью. Но Нестор, забравший его за руку, его не отпускает. С каких же это пор Ахилл так озабочен судьбой своих друзей? А того он не знает, что им было нужно испытать… Он говорит молодому витязю про произошедшее, говорит и о том, как он сам в молодости, ослушавшись отца, принес помощь своим, способствовав их победе, — и люди молились из всевышних — Зевсу, а из людей — Нестору. Пускай же и он это не забывает. И в случае, если Ахилл сам не хочет прийти выручать собственных — пускай хоть его отправит…
Тут лишь Нестор его отпустил.
Ударом ему хотелось уйти в тот же миг, только лишь он определил Махаона: его сердце чуяло опасность от данной жизни, которой он до сих пор чуждался совместно со своим другом. Но сейчас уже поздно: волна судьбы задела его своим краем, он бежит к Ахиллу уже не только с извещением, но и прося.
Тем временем трояне развивали собственный успех. Сломив сопротивление ахейцев, они загнали их за ров, окружавший корабельную стоянку, и подошли к последовательности судов. Первым был корабль Протесилая, первого храбреца войны; Аянт, находившийся на его корме, своим огромным копьем поражал всякого, кто к нему доходил. Во главе нападавших был Гектор. Огня! — кричал он. — Огня! Сейчас Зевс даровал нам сутки, стоящий многих вторых дней! Продолжительно все попытки смельчаков были ненужны; наконец Гектору удалось ловким ударом меча отрубить острие Аянтова копья. Аянт подался назад, и в следующую 60 секунд большой столб огня встал с корабля Протесилая.
Незадолго перед тем Патрокл, целый в слезах, вошел в палатку Ахилла. Не пришлось по нраву своенравному храбрецу это явное сочувствие его неприятелям; но он терпеливо выслушал приятеля и разрешил ему то, о чем он его упрашивал. Сказал ли ему голос совести, что пора бы забыть о бешенстве и отыскать в памяти об узах товарищества? В случае, если и сказал, то его заглушал второй голос — голос гордости, все еще не прекративший ему нашептывать злопамятное слово об обиде, оскорблении, бесчестии. Они еще говорили, как внезапно показалось зарево подожженного корабля. Ахилл ударил себя руками по бедрам: Скорей, Патрокл! Вооружайся, торопись! Но в этот самый момент у него не хватило духу сообщить: И я отправлюсь с тобой.
Одев доспехи Ахилла, Патрокл во главе мирмидонской рати ринулся на троян; его задачей было отогнать их от корабельной стоянки, не более. Введя в бой свежие силы, он без особенного труда высвободил корабль Протесилая и потушил пламя; Гектора он в том месте уже не отыскал: сделав собственный дело, тот поспешил на второе крыло. Патрокл не стал его искать; не забывая о данном ему поручении, он старался оттеснить троян за ров по всей линии судов. Это ему наконец удалось, и он уже собирается был кликнуть мирмидонян и возвратиться в стоянку, как ему вышел навстречу один из основных троянских витязей, вождь ликийцев, сын Зевса Сарпедон.
Омрачились очи Олимпийца наряду с этим зрелище: он знал, что поединок Патрокла угрожает его сыну смертью. Не порвать ли могучей деснице цепи рока? Не спасти ли чудесным образом любимого сына от неминуемой судьбы? Но Гера воспротивилась: а где закон, царящий над всевышними? Что будет с остальными, в случае, если глава Олимпа первый подаст пример бесправия? И Зевс смирился; им овладело чувство немощи — божьей немощи перед роком и законом. Кровавая роса пала с неба на землю. Люди ей дивились; а были это слезы олимпийского владыки о собственном сыне.
Поединок начался. Все кругом притихли в ожидании его финала. Ожидать им было нужно недолго: как ни был могуч Сарпедон, против одушевления собственного молодого соперника у него сил не хватило. Скоро он грохнулся, подобно подрубленному дубу; Патрокл ринулся на убитого, дабы сорвать с него доспехи, но ликийцы и трояне устремились против него. Начался неспециализированный бой; громадное тело Сарпедона покрылось трупами павших с обеих сторон. Тогда к нему незримо подошли отправленные Зевсом два демона, Сон и Смерть, незримо похитили его и перенесли на родину, в Ликию, для честных похорон.
У Патрокла вскружилась голова. Опьяненный успехом, он забыл о заповеди приятеля; сейчас он кликнул мирмидонян, но уже не чтобы повести их обратно, нет, дабы повести их на Трою. Все с восхищением за ним последовали. Вот уже и Скамандр — вот равнина за Скамандром, вот троянская стенки. Не отвесная, а покатая, как по большому счету тогдашние стенки; взобраться на нее возможно, в то время, когда защитников нет. Либо таковые имеется? на данный момент уже взошел было на первый выступ, но кто сильным ударом в его щит отбросил его? Он во второй раз, в третий — то же самое. И голос послышался, подобный раскатам грома: Назад, Патрокл! Не тебе суждено забрать Трою! Витязь побледнел: Аполлон!
Шатаясь, отошёл он, слабо защищаясь своим щитом. В этот самый момент наконец против него выступил его роковой соперник — Гектор. Опасность родной стенки призвала его; он пылал злобой против того, что оторвал у него плоды победы этого славного дня. Новый поединок, еще более захватывающий, чем тот, первый, но еще менее продолжительный. Силы ахейского храбреца были на исходе, он не имел возможности уже наносить собственному сопернику полновесных ударов, не имел возможности, как следовало, ограждать себя от его копья. Скоро он пал. И его душа покинула его тело, плача о силы и потеря молодости.
Непродолжителен был поединок, но весьма продолжительна была битва за тело убитого. Ближайшим ахейским витязем был Менелай; уступая вторым силой, он был чувства долга и полон благородства, он не забывал, что Патрокл пал за его, Менелая, честь, и решил не отдавать его тела на поругание неприятелям. Он держался, пока не подоспели другие, но тогда битва стала еще яростнее. Гектору все-таки удалось, пользуясь временным успехом, снять с Патрокла его латы; не дорожа особенно его телом, он не прочь был дать его ахейцам, но ликийцы уговорили его Завладеть им, дабы им выкупить оставшееся, как они думали, за ахейцами тело Сарпедона. Так, бой не прекращался. Ахейцам то получалось пронести тело на некое расстояние, то снова они должны были бросать его и защищаться. Наконец, они убедились, что без помощи Ахилла им не совладать со своей задачей; покинув Аянта и Менелая у трупа, Антилох, сын Нестора, побежал к Ахиллу с печальною вестью: Горе, Ахилл! Пал доблестный Патрокл! Мы сражаемся за его тело, но доспехами завладел Гектор!
Тут тёмная мгла покрыла очи Ахилла; он грохнулся на землю, мучительная судорога сжала его грудь, наконец он испустил стон, таковой громкий, таковой раздирающий, что его услышала в морской глубине его мать. Она примчалась: Дитя мое, кто снова обидел тебя? Так как ты взял то удовлетворение, которое Зевс по твоей просьбе мне давал слово? — Да, взял! О, если бы я сам перед тем погиб!
Сейчас у него одна великая забота — отомстить за приятеля. В бой вмешаться он не имеет возможности; его доспехи, надетые Патроклом, во власти Гектора. За ночь Фетида давала слово добыть ему новые у всевышнего-кузнеца Гефеста. Но, дабы спасти Патроклово тело, и не нужно личного участия в сражении. Он взошел на насыпь рва, окружающего корабельную стоянку, крикнул какое количество было силы в его могучей груди — трояне побледнели, подались назад. Ахилл! Ахилл! — послышалось в их рядах. Ахейцы воспользовались их замешательством, подняли тело Патрокла и донесли собственную печальную ношу до палатки Ахилла.
Так заметил храбрец приятеля; таковой был финал того консульства к Нестору, в которое он сам его послал около середины дня. Захлестнула Патрокла волна судьбы и похоронила под собой.
ГЕКТОР
тёмные думы и Тёмная ночь. О чем? О бешенстве, роковом бешенстве, загоревшемся от нанесенной Агамемноном обиды; о, слаще меда стекает он в душу человека, но позже, разрастаясь, душит ее, как будто бы дым. — Да, это так: Патрокл был бы жив, если бы не тот бешенство. — О, да погибнет неприязнь, от всевышних проклята и от смертных! — Да, это так: она бьет и неприятеля и собственного. А дальше что? — Месть! Месть за Патрокла его убийце Гектору! — А это не бешенство? Это не неприязнь? Нет, юная душа, ты еще не совсем прозрела: еще одно опробование в первых рядах.
Заря приносит Фетиду и с ней выкованные Гефестом доспехи; после этого — новое собрание ахейцев, созванное на скорую руку Ахиллом. Его цель — отказ от бешенства, праздничное примирение с Агамемноном. Тот не уступает собственному сопернику в благородстве: он снова предлагает ему те подарки, каковые давал слово через собственных послов, в первую очередь Брисеиду. Ахиллу — не до даров: Ты можешь мне их дать, можешь и не дать — твоя воля. Но, само собой разумеется, Агамемнон их ему не позволит. А после этого — бой.
Трояне все еще занимают собственный новый стан у корабельной стоянки; таково было желание Гектора, гордого удачами прошлых дней, вопреки совету его разумного родственника Полидаманта — совету еще в течение ночи отвести войско за троянские стенки, поскольку с возникновением Ахилла пора победы прошла. Сейчас Полидамант, выясняется, прав: трояне не выдерживают натиска ахейской рати, предводительствуемой Ахиллом, они бегут к Скамандру, в Скамандр; речное русло запружено телами — и убитых и барахтающихся в борьбе с волнами.
Стонет Скамандр: Пощади, богоравный! Хоть в моем русле их не убивай! — И не буду, разреши только перейти на другой берег. С этими словами он с большого обрыва кидается в воду. Этого и желал всевышний троянской реки. Грозно вздымаясь, он всем своим течением ударил в его щит. Подкашиваются ноги у витязя: он подается назад, сперва медлительно, ход за шагом, позже все стремительнее и стремительнее, вниз по руслу к морю. Удается Ахиллу выпрыгнуть на берег — Скамандр и в том направлении за ним направляться, нагоняет его, заливает собственными струями. Уже неподалеку то место, где Симоент вливается в него. Ко мне, ко мне, мой брат! — кричит ему Скамандр. — Соединим отечественные волны, похороним под ними этого мужа, пускай отечественный песок будет ему могилой! Тщетны упрочнения храбреца: смерти не миновать. Но для чего такую? Уж в случае, если пасть, то лучше под копьем Гектора, чем под волнами разъяренных потоков!
Но и об Ахилле не забыли всевышние. Иди, мой сын, — говорит Гера Гефесту, — направь силы собственной стихии против бесправия разъярившихся волн! Вмиг поля по обе стороны реки вспыхивают; все посильнее, все ближе пламя, вся степь горит. Кроме того рыбам делается жарко в речной глубине; воды нагреваются, кипят… Стало невмоготу; взмолился Скамандр к царице небес: Уйми собственного сына, я покоряюсь твоей воле! Вмиг пожар исчезает: Скамандр и Симоент текут в собственных прошлых руслах, Ахилл стоит, спасенный, на втором берегу.
Все же заступничество родной реки дало Гектору возможность остановить бегство собственных и в громадном порядке ввести их обратно в троянские стенки. На стене сам царь Приам и с ним царица Гекуба; по его приказу Скейские ворота открыты, трояне входят, с удовольствием сгибая колени по окончании бегства и битвы. Остается Гектору войти в ворота, а после этого их возможно будет закрыть. Но Гектор отказывается. День назад возможно было, а сейчас поздно: трусом назовет меня Полидамант, разумным советом которого я пренебрег. Тщетно ветхий папа, ветхая мама просят его пожалеть и себя и их: он решает ожидать неприятеля у стенки и сразиться с ним не на судьбу, а на смерть.
И вот данный неприятель наконец есть: багряной гибельной звездой блещет острие его копья, пелионского ясеня; но еще ужаснее блеск его налитых кровью глаз. Тут прошлая решимость оставляет Гектора: закинув щит на плечи, он пускается бежать на протяжении троянских стен. Ахилл за ним. Хороший супруг бежал, но еще лучший его преследовал. С участием наблюдает Зевс с высот Олимпа на это бедственное состязание. Горе! — говорит он себе. — Любимого мужа, гонимого около града, вижу очами собственными, и боль попадает мне сердце.
Не слабеет бегущий, но подавно не слабеет и преследующий. Уже третий раз свершает он круг около града: внезапно Гектор слышит дорогой голос, видит дорогой образ: Ты ли это, мой брат Деифоб? Да, это Деифоб, он вышел оказать помощь брату в его решающем бою. Гектор останавливается. Ахилл на него, потрясая копьем. Гектор бросает в него своим, тщетно: оно отскакивает от выкованного Гефестом щита. Да, его копье погибло, но у Деифоба имеется второе. Где же Деифоб?.. Его нет, он провалился сквозь землю: да и был ли он когда-либо тут? Сейчас, видно, финиш: клинок против копья — ненадежная защита. Да, финиш: пораженный несокрушимым ясенем Пелиона, Гектор лежит в пыли, у подножия родной стенки.
Так тут и Патрокл лежал день назад, пораженный его копьем! Наряду с этим воспоминании дикая злоба овладевает душой победителя: он велит подать себе колесницу, привязывает к ней труп неприятеля и мчит ее к ахейской стоянке под звуки победного пэана, исполняемого сотнями голосов его товарищей. Звучно звучит пэан, но еще громче крик отчаяния со стенки у Скейских ворот…
До тех пор пока Приам с Гекубой наблюдали на отступление троянской рати, Андромаха, супруга Гектора, занималась собственными домашними работами, ничего не зная о поражении собственных. Внезапно ей показалось, что она слышит стоны со стенки. Судорожно затрепетало в ней сердце: произошло ли что с ее мужем? Крикнув двум рабыням, дабы сопровождали ее, она помчалась к стенке, вбежала на нее — и видит, как Ахилл мчит убитого Гектора, привязанного к колеснице, по сугробам и пескам троянской равнины…
Тут — плач, в том месте — ликование; вместе с тем и плач. Патрокл все еще лежит не похороненный; сперва месть, а после этого уже похороны: так, думает Ахилл, будет приятнее душе его приятеля. Да, довольно много думает земной разум тщетного для познавшего тайны. Эта душа явилась ему во сне, среди тишины ночи, явилась с кроткой жалобой. Ты забыл обо мне, Ахилл; похорони меня скорее, разреши перейти врата Аида… Забыл? Да о ком же он думал, как не о нем, в то время, когда преследовал троян и убивал Гектора? Думал, да, видно, не о том, что погибшим являются делами любви, а не злобы и ненависти.
Струя белого негромкого света влилась в багряное зарево мести, но лишь струя. Ахилл справляет собственному приятелю праздничные похороны, украшая играми тризну по нем: труп Гектора тем временем лежит в бесчестии в сенях его палатки, в ожидании псов, каковые растерзают его плоть. Игры заняли целый сутки; Ахилл утомлен до изнеможения, но ему не спится. Отчего не спится? Видно, его приятель все еще не удовлетворен. Он поднимается, привязывает труп Гектора к собственной колеснице, трижды объезжает на ней курган Патрокла — пускай возрадуется его душа на том свете, видя это поругание собственного убийцы! После этого он возвращается в собственную палатку; дремать и подавно не хочется. На столе его ужин, нетронутый; ему не до еды. Безрадостно сидит он у стола, вперяя взгляды в полумрак спокойствия, только слабо озаряемый мерцающим светом лучины.
Внезапно дверь негромко отворяется, входит старец — белые волосы, белая борода, вид почтенный, но показатели запущения на всем теле. Входит, кидается к его ногам, подносит его руку к своим бескровным губам. Отыщи в памяти отца собственного, богоравный Ахилл, ветхого, для того чтобы же, как и я. Правильно, и его терзают соседи, нет с ним могучего сына, дабы отразить их козни. Все же я еще несчастнее. Я вынес то, чего не выносил ни один смертный, — я поднес к своим устам руку, обагренную кровью моего сына!
Посильнее, могучее льется негромкая струя белого света; багряное зарево вражды и злобы по временам еще вспыхивает, но все реже, все не сильный. Да, в том месте, во Фтии, старится в одиночестве его папа, покинутый своим сыном; а что делает он тут, его сын? Каков суть его величайшего подвига, совершенного конкретно сейчас? Данный суть он лишь сейчас осознал, заметив перед собой ветхого отца собственной жертвы. Да, — говорит он, — мой папа в том месте, а я тут, дабы мучить тебя и детей твоих. Наконец прозрела земная душа!
Приам пришел с выкупом за тело сына; его просьба будет выполнена. По приказанию Ахилла рабыни обмывают, намащают, обряжают его недавнего неприятеля, кладут его на повозку, привезшую выкуп; а после этого возможно поразмыслить и об угощении. Да, это воистину ночь негромких чудес: Ахилл в собственной палатке угощает отца Гектора. Сейчас лишь любовь победила; сейчас лишь Ахилл в праве сообщить: О, да погибнет неприязнь, от всевышних проклята и от смертных!
И в предрассветном тумане троянская повозка негромко повезла к Скейским воротам тело лучшего витязя Трои, чтобы оно было оплакано и с честью похоронено его родными, его женой, его приятелями.
ИЗ СКАЗОЧНЫХ ГОСУДАРСТВ
А дальше что? Будет Ахилл снова сражаться с троянами, снова мучить детей и Приама его? Нет, по окончании той негромкой ночи это уже нереально. Дело любви должно быть завершено делом мира; Ахилл это не забывает — но на первых порах его отвлекают другие неотложные задачи.
Чуть успели ветры рассеять дым, вставший от костра Гектора, как равнина Скамандра забелела от несметного числа палаток. Это не трояне — они не выходили из собственных стен и не выйдут. Таково было условие собственной помощи, которое им поставил их новый союзник — Пенфесилея, царица амазонок.
Удалая рать с далекой Фемискиры на Фермодонте не забыла собственных прежних набегов, смелой бедственной утраты и осады Афин рокового пояса царицы Ипполиты. С того времени два поколения успело сойти в могилу; сейчас наступил новый расцвет, и внучке покойной Ипполиты захотелось померяться силами с греческими витязями. Альянс с Приамом был лишь предлогом, но в полной мере законным; основное — желание отомстить за Ипполиту.
Не только пол налетевшей рати — все в ней было ново. Ни колесниц, ни тяжелых лат — амазонки спешили верхом на маленьких, но весьма выносливых лошадках, удары отражали легкими луковидными щитами и наносили их, не считая копья, еще двулезвийными топориками, которыми действовали с быстротой и изумительной ловкостью. Но основное — было их полное пренебрежение к смертной казни. Много их полегло в передних последовательностях в первоначальный же сутки битвы; это нимало не останавливало следующих. Иначе, они, поражая сверху пеших солдат, имели известное преимущество перед ними, тем более что они и конем умели пользоваться как собственного рода оружием: по их приказу он становился на дыбы и всей тяжестью собственных передних ног обрушивался на неприятеля.
Уже в первые сутки они оттеснили ахейцев за Скамандр; второй дал в их распоряжение все поле до корабельной стоянки. Но Пенфесилея не была удовлетворена. Она искала глазами Ахилла — и не обнаружила его: Ахилл уклонялся от боя по никому не известной причине. Разочарованная, она дала символ трубой и заявила, что ставит финал всего дела в зависимость от финала собственного поединка с Ахиллом: победит он — амазонки безоговорочно удалятся. Обратного обязательства она кроме того не настойчиво попросила, будучи и без того не сомневается в успехе.
Тогда ахейские витязи пошли к Ахиллу: может ли он и сейчас продолжать собственный бездействие, в то время, когда царица кинула собственный вызов конкретно ему и в то время, когда его победа может прекратить всю эту кровопролитную и нелепую бойню? Неохотно им уступил богатырь: совсем не то было у него на душе.
Весело захохотала Пенфесилея, заметив приближающегося соперника. Пришпорив коня, она помчалась ему навстречу — и на половине пути неожиданно остановилась, пораженная его красотой. Иди с нами! — крикнула она ему. — В Фемискиру, на праздник роз! Но Ахилл, не глядя на нее, угрюмо шел вперед, держа копье наперевес. Она подъехала еще ближе. Упрямый! Но все равно, она его не убьет, а лишь ранит, а после этого пленником заберёт с собою. Увы! Ее копье скользнуло мимо его тела, и от копыт ее коня он умело уклонился, а за тем, не дав ей времени отпрянуть, своим копьем поразил ее под правую, беспомощную грудь. Поникла наездница телом и головой — и упала к ногам собственного коня.
Тут лишь витязь посмотрел на нее — посмотрел и поразился ее уникальной, всепобеждающей красотой. Такова, возможно, была Паллада в сражении с Гигантами. Он стоял перед ней, безрадостно опираясь на копье, с острия которого еще стекала ее тёплая кровь. Вспомнилась ему ночная встреча в роще Фимбрейского Аполлона; и для чего это ему выпало на долю быть разрушителем данной дивной красоты!
Тем временем ахейцы собрались около собственного бойца, благодарные за спасение от предстоящих боев. Никто, но, не решился поздравить его либо затянуть победный пэан; все уважали его скорбь, не смотря на то, что и не понимали ее обстоятельства. Один лишь Ферсит ее осознал — действительно, по-своему. Протиснувшись через последовательности окружающих, он подошел к убитой. Не горюй, витязь! — крикнул он насмешливо победителю, — Что толку в красоте! Взгляни, как неподалеку от нее до безобразия! И перед тем как кто-либо имел возможность ему помешать, он со злобным смехом вонзил собственный копье красивой женщине в глаз.
Раздумье Ахилла мгновенно прошло, гневом сверкнули его очи. Сгинь, гадина! — крикнул он и ударом могучей руки уложил безобразнейшего в стане мужчину рядом с трупом красивейшей дамы.
Среди окружающих встал ропот. Ферсит был мало любим; телесное наказание за его неотёсанную выходку было бы, возможно, встречено с удовлетворением. Но тут было совершено убийство собственного человека, а гражданская кровь оскверняет, независимо от того, чья она и за что была пролита. Ахилл почувствовал это настроение собственных соратников; угрюмо покинул он поле собственного грустного поединка и удалился в собственную палатку, дабы уже больше ее не покидать.
Амазонки выполнили собственный слово: похоронив собственную царицу, они снялись, совершенно верно свора птиц, и равнина Скамандра приняла снова собственный простой вид. Но ненадолго: скоро диковинную рать с востока поменяла не меньше диковинная рать с дальнего юга. Это были эфиопийцы; жили на Чермном море, которое потому и именуется Чермным, что его окрашивают в багряный цвет восходящее солнце и утренняя заря; оно же, конкретно соседнее, прожигает кожу прибрежных обитателей, по какой причине их и именуют эфиопийцами (Aithioopes, другими словами огнеликие). Это рать Зари, и вел ее Мемнон, сын Зари, что по собственному отцу Титону, как мы уже знаем, приходился родственником троянскому царю.
Приход этих смуглых солдат в белых плащах сулил утомленному войску ахейцев новые битвы; а Ахилл, по всей видимости, не обнаруживал никакого жажды принять в них участия. Частично этому мешала несмытая кровь Ферсита; дабы устранить хоть это препятствие, Одиссей в один раз отправился к нему в палатку. Надобно заявить, что по окончании коварного убийства Паламеда, запятнавшего его совесть, но не его славу, данный витязь успел оказать своим неоценимые услуги и приобрести расположение всего войска, не кроме и Ахилла, который считал его одним из собственных лучших друзей. По большому счету от был в собственной душе добропорядочен — правильнее говоря, от умел быть добропорядочным в том месте, где этому не мешали расчеты высшей пользы либо же непреоборимая страсть.
Итак, Одиссей пришел к Ахиллу; умной, нежной речью он уговорил его не терпеть долее на себе несмытой крови и подвергнуться установленному Аполлоном обряду очищения, вызвавшись сам быть его очистителем. Это их еще более сблизило. Ахилл ему начал поверять собственные сокровенные мысли, постоянно преследовавшие его со времени его ночного визита царем Приамом. Сам Одиссей наблюдал на дело трезвыми очами умудренного житейским опытом человека; щадя эмоции собственного молодого приятеля, он все же не видел на пути его дум вероятного финала.
Тем временем случились первые сражения между войском Мемнона и ахейцами, и перевес был на стороне первого. Вмешательство Ахилла имело возможность сходу поменять картину; но Ахилл настойчиво отказывался от такового; не потому, дабы он гневался на собственных, а по причине того, что битвы с их нескончаемыми цепями убийств ему опротивели, что он не желал более мучить детей и Приама его, что он искал иного финала и не имел возможности отыскать его.
И все-таки события вынудили его еще — в последний раз — возвратиться в бой.
Дело происходило на берегу Скамандра; Мемнону удалось прорвать рать ахейцев, кроме того бойцы на колесницах в спешном бегстве отошли к корабельной стоянке. Среди бегущих был и ветхий Нестор; преследовал же его сам предводитель заморских неприятелей. Внезапно один из коней бегущего пал, пораженный с далека стрелой Париса; колесница остановилась. А ужасный сын Зари подъезжал все ближе и ближе, высоко поднимая собственный копье. Еще мало — и ветхий витязь заплатил бы собственной кровью за собственную смелость; вскружилась голова у него, и он с криком призвал собственного сына.
Антилох был поблизости, руководя отступлением собственной пилосской рати. Вмиг осознав опасность собственного отца, он устремился ему на помощь — и собственной грудью принял поднятое против старца копье. Все это произошло скоро; продолжительно ласковый парень не имел возможности задержать громадного неприятеля. Но для спасения Нестора этого хватало: он успел перерезать ремни, связывавшие колесницу с павшим конем, и, безопасно продолжая путь, достиг стоянки. Действительно, он сам был не рад собственному спасению: через чур дорогою ценою было оно приобретено. Но в глазах эллинов, высоко ценивших сыновнюю любовь, Антилох пал самой славной смертью, какую лишь возможно было захотеть человеку, все восторженно о нем отбывались, все поздравляли Нестора с таким сыном, усиливая собственными поздравлениями его тоску и горе.
Весть о смерти Антилоха дошла и до Ахилла, вдвойне его поражая. Он обожал парня: по окончании смерти Патрокла это был его лучший приятель — чистый, открытый, радостный. Все же желание отомстить за него не вовлекло бы его в водоворот войны — через чур памятна была его месть за Патрокла да и то, что последовало за ней. Но он ощущал на себе укоризненный взгляд ветхого Нестора, и данный взгляд сказал ему: неужто ты покинешь неотомщенной смерть твоего лучшего приятеля? Нет, еще один раз он примет участие в сражении, лишь один раз. Он заявил об этом во всеуслышание, определили об этом все приятели, определили и неприятели.
Определили подавно и всевышние. И две богини явились к престолу Зевса и ринулись на колени перед ним, умоляя его любая за судьбу собственного сына. То были — Фетида и Заря.
Зевс в тот же миг воздвиг в пространстве призрачные весы, сиявшие как солнце, — весы Рока. Приведя к обоих витязей, он разместил их на двух противоположных чашках. Они колебались некое время, но после этого чашка Ахилла стала медлительно, но неумолимо опускаться. Фетида всплеснула руками и поникла.
В эту 60 секунд златокрылый юный всевышний в венке из роз пролетал по поднебесью. Поравнявшись с весами, он задел своим крылом чашку Ахилла — она начала подниматься, и в такой же мере опускалась чашка Мемнона, пока не провалилась сквозь землю в тумане Аида.
Заря надвинула покров на собственные ясные очи и без звучно удалилась. И в то время, когда на следующий сутки светила ночи погасли, колесница Солнца одиноко поднялась на небесную твердь, не сопутствуемая весёлым сиянием Розоперстой.
Мемнон вышел из Скейских ворот. Определив незадолго до о ответе Ахилла вмешаться в бой, он, не забывая пример Гектора, поступил разумнее, чем тот, и еще ночью ввел всю собственную рать в стены города. Он сам, как царский родственник, поселился во дворце и взял покой рядом с покоем Париса, что сейчас, по окончании смерти Гектора, первенствовал среди сыновей Приама и вождем троянского войска. С ним самим он заключил тесную дружбу.
Итак, Мемнон вышел из Скейских ворот; его рать частично последовала за ним. Все знали, что неспециализированной битвы не будет: поединок вождей примет решение все. Сам царь Приам вышел на стену, как зритель великого дела; ему сопутствовали супруга его Гекуба и дочь Поликсена, после этого Антенор и другие старцы.
Скоро со стороны корабельной стоянки показалась ахейская рать, в первых рядах всех Ахилл, после этого другие вожди на колесницах. Глашатаи обеих сторон, Талфибий и Идей, отмежевали поле для поединка; после этого соперники выступили друг против друга. В то время, когда они так находились, их не сходу возможно было отличить одного от другого; на обоих были доспехи, изготовленные рукой и молотом Гефеста, слепившие глаза яркостью собственной позолоты.
Глашатаи кинули жребий, кому из обоих первому метнуть копье, и счастье улыбнулось Мемнону. Все притаили дыхание. Мемнон замахнулся — тёмное древко кинуло долгую, столь же тёмную тень на мураву луга и полетело. Но хороший щит Гефеста выдержал удар, и копье эфиопского владыки бессильно упало к ногам фессалийского витязя.
Планируя ответить сопернику, Ахилл увидел, что его щит, по обычаям его отчизны, был меньше и оставлял непокрытым верхний край его груди. В том направлении и направил он собственный удар. Но Мемнон одновременно с уклонился, и пелионский ясень со свистом пронесся мимо его головы.
Глашатаи подняли копья и возвратили их обладателям.
Второй удар Мемнона был направлен в том же направлении, куда и первый, но со намного большей силой. Пробить бронзовую облицовку щита ему и В этом случае не удалось, но Ахилл дрогнул, зашатался и должен был податься на пара шагов, дабы не упасть. В эту 60 секунд резкий, жалобный крик раздался со стенки. Что это? Не в противном случае как царевна Поликсена. Опасность неприятеля, значит, привела к крику данной девы, равнодушной к опасности собственного бойца? Либо это испуг?