глаз! И не смеем жить эйфорией новой — Рок на все наложил собственный запрет. Пускай бы данный жеребий жёсткий Отыскал в памяти
по окончании поэт. Я, как белая лебедь в балете, Неизбежно умереть обязана. Рождена на враждебной планете
И в чужие пришла времена. Кто создатель? Написано от лица дамы… Ни Ася, ни Леля не могли написать так:
через чур несерьезны обе. Кто же эта поэтесса, вырвавшаяся из крымских подвалов? Передавая мне тетрадь,
девочки не захотели сделать разъяснений, и я не решаюсь расспрашивать. Сейчас – суббота: для меня и для Аси,
разумеется, также, сутки данный имеет особенное значение. 60 секунд сгорают, улетая к вечернему поезду. 15 июля. Что бы это
могло быть… необычно! Тут столько узких переходов, клетушек и заворотов, что я неизменно, совсем
без злого умысла, слышу чужие беседы. В эту субботу я опять слышала один, всего из двух-трех слов, но он
посеял во мне тревогу. Было так: Олег уже приехал, Ася разогревала ему обед, а он отправился с ведром к колодцу; я
вышла в сени и увидала, как он, проходя, скоро подошел к Леле, которая черпала в том месте воду из бочки, и озабоченно
задал вопрос: «Благополучно?» Она ответила, также шепотом: «Позже поведаю, весьма не легко». Что все это может
означать? Что возможно между ним и Лелей для того чтобы, что есть их неспециализированной тайной от меня и от Аси? По-видимому,
то горе Лели, которое так тревожит Асю, Олегу известно! Я не желаю кроме того предполо-1 жить, что он изменяет
Асе. Это было бы чересчур безобразно со стороны обоих, но что второе может тут крыться? У Аси глаза такие ясные,
такие радостные, так светятся, вся она такая доверчивая, открытая… Заниматься собой ей, действительно, некогда: она
удовлетворяется ситцевым сарафанчиком, а волосы так же, как и прежде в косах, но особенного, ей лишь характерного
обаяния в ней так много, что ни один изысканный туалет ничего не имеет возможности прибавить к ее прелести! Одни ресницы
чего стоят! В случае, если Олег изменяет ей, он – подлец, пошляк, он хорош презренья, он… Разочароваться в нем для меня
было бы еще больнее, чем отказаться от счастья с ним. Я всю ночь не дремала. на данный момент планируем на прогулку в лес;
пишу, пока Ася заканчивает хозяйственные дела, но, в сущности, мне не до прогулки. Что имело возможность послужить
основанием к перешептыванью? Как позволить себе это? Знаю одно: если он не добропорядочен, то благородства
по большому счету нет на свете, а эту дрянную Лелю я с удовольствием бы отхлопала по щекам и вытолкала из дома. 16 июля. Ну и
денек был день назад! Состоялась прогулка отечественная, но с приключениями, а вечер дома принес также множество
переживаний и кое-что разъяснил. Поведаю по порядку. В первую 60 секунд, в то время, когда мы лишь выходили, я была весьма
разочарована тем, что он держал за ручонку сына. Ну какая же это далекая прогулка с годовалым пупсом! Они все
в тот же миг увидели мое неудовольствие и наперерыв стали уверять, что ребенок не помешает, поскольку будет на плече
Олега и что в лесу он не плачет, и по большому счету ни при каких обстоятельствах не плачет, и другие глупости. Было нужно из вежливости сделать
вид, что поверила. Но, с кем же, в действительности, они имели возможность покинуть его? Ветхая тетка к ребенку не подойдет!
Пошли, весьма не так долго осталось ждать свернули с проселочной дороги и стали продираться узкой тропочкой среди зарослей и
бурелома. По окончании нескольких поворотов, каковые отечественный экскурсовод делал с большой уверенностью, мы вышли к речке, которую
покинули около деревни. Я была поражена красотой и дикостью места: мы шли низким берегом, с одной стороны
была речка, с другой – частые темно-липы и зелёные вязы, в тени которых было практически мрачно, цветущие кусты
шиповника, переплетавшиеся с дикой смородиной, задевали нас собственными колючками. Другой берег реки
был высокий, обрывистый; белые пласты подымались крутыми уступами; чёрные, сумрачные ели
громоздились наверху; вид был весьма величественный. Я кроме того не подозревала, что в Ленинградской области смогут
быть такие виды. В одном месте, на той стороне, ели внезапно пошли сухие, все в белых космах, и Ася, показывая на
них, объявила, что сейчас не достаточно лишь избушки на курьих ножках и Бабы-Яги в ступе. В этом месте берег стал
еще круче. Скоро Олег остановился около упавшей осины, перекинувшейся через речку наподобие моста, и
задал вопрос: хватит ли у нас храбрости перейти по дереву на ту сторону? В то время, когда мы перебирались поочередно, с его
помощью, Леля и Ася визжали, а я перешла весьма храбро. Он сообщил: «Елизавета Георгиевна, само собой разумеется, оказывается
на высоте!» – и поцеловал мою руку. Безлюдная тактичность, а у меня сердце забилось! В эргономичном месте мы
вскарабкались на кручу и снова углубились в чащу по незнакомым кроме того ему, чуть известный тропкам; он делал при
поворотах зарубины перочинным ножом на коре деревьев. Возможность заблудиться придавала особенную красоту и
остроту всему путешествию. В одном месте Олег сообщил, показывая на разодранный пень: «Тут поработал
медведь». Второй раз он сообщил: «А вот следы лося». Спустя некое время мы внезапно вышли на открытую
лужайку, такую прекрасную, солнечную, изумрудную! В этот самый момент, пока Ася кормила Славчика, для которого забрала с собой
молоко и булку, Леля нашла в зарослях иван-чая землянику. И она, и Ася в тот же миг набросились на ягоды, уверяя,
что совсем нужно собрать корзиночку для Славчика. Неинтересные эти матери! Я села на пень, а Олег сообщил:
«А мы со Славчиком найдем грибов, земляника – дело женское». Я больше часа сидела одна, комары совсем заели
меня, в то время, когда, наконец, я услышала его голос: «Елизавета Георигиевна, исправьте, прошу вас, на ребенке панамку».
Я посмотрела назад: он стоял в двух шагах от меня, а Славчик дремал сладким сном у него на руках. Я перехватила полный
нежности взор, с которым он наблюдал на сына. Это возможно весьма мило, но, с моей точки зрения,
парню вовсе не идет: ребенок на руках лишает его мужественного вида. Олег заявил, что уже давно пора идти к
дому, и мы стали аукаться. Через некое время из кустов показалась Леля с коробком ягод, Ася не откликалась, и
тут все пошло вверх дном! Мы кричали и кричали все трое до хрипоты, Олег пара раз углублялся в чащу и
опять возвращался, задавая вопросы: «Пришла?» Леля плакала, уверяя, что Ася совсем не может ориентироваться, и
словно бы бы ночью ее обязательно съедят волки. Наконец по окончании двух часов крику и поисков Олег объявил, что выведет
нас обратно к речке и переведет по осине, откуда мы сможем возвратиться без него, поскольку дальше дорога отправится
на протяжении речки, а позже начнутся места, узнаваемые Леле с прошлого лета; сам же возвратится разыскивать Асю.
Оставалось поступить лишь так. Прелесть прогулки, очевидно, была сломана страхом за Асю и
необходимостью копаться со Славчиком, которого Леля самоотверженно тащила на руках. В то время, когда уже на закате мы
возвратились в деревню, она его в тот же миг весьма умело накормила, раздела и укачала, а я именно опасалась этого
момента. Сами мы ужинать не садились и от тревоги не находили себе места. Уже выползла луна, в то время, когда под
окном внезапно аукнулась Ася, и они вбежали, к счастью, вдвоем. Ася начала было оживленно говорить, что ее
вывел навстречу Олегу пудель, зачуявший хозяина; но Олег был весьма раздражен и с ожесточением перебил ее:
«Знаешь так как, что способна запутаться в трех соснах, так не смей отдаляться. У меня уже достаточно было утрат –
больше не желаю, осознала?» Она без звучно и неуверено подымала и опять опускала собственные прекрасные ресницы, глядя
исподлобья со характерным ей выражением обиженного ребенка… Ужинать мы сели уже при свечах. По окончании ужина
Олег в тот же миг ушел на сеновал, говоря, что для сна ему остается лишь 4 часа, поскольку подниматься нужно утром.
Оставшись одни мы стали, было, стелить отечественные кровати, и внезапно увидели, что отечественная Ася плачет. Леля сообщила:
«Знаешь, отправляйся-ка ты к нему на сеновал и помирись хорошенько, в противном случае он уедет, а ты на следующий день целый сутки
скулить будешь», – и вытолкала подругу в сени. Ася убежала и пропала. Весьма это невнимательно было по
отношению к нам, поскольку мы медлили ложиться, дабы открыть ей дверь. Вид ее слез взволновал меня: я уже
вообразила, что она о чем-то догадывается. Леля все-таки легла и через пара мин. сонным голосом
пробормотала что-то о том, дабы я также ложилась, а двери покинула открытыми, поскольку о ворах в данной деревне
еще никто ни при каких обстоятельствах не слышал. Ей все трын-трава! Ходя из угла в угол, я пара быстро ответила:
«До чего же бессердечны бывают довольно часто люди!» Леля весьма тихо а также безучастно и вяло задала вопрос:
«Любопытно, в чем же это вы усмотрели мое бессердечие?» Но меня совершенно верно кто подхлестывал и вся во власти
тревоги, донимавшей меня целый сутки, я брякнула: «В наши дни ни в ком нет ни привязанности, ни благородства!»
– Леля внезапно села и глаза ее так жестко и вызывающе, злобно как-то приковались ко мне. «Имеете возможность вычислять меня
бессердечной, в случае, если хотите. Это меня нисколько не трогает, а возможно это и правильно. Но вот по поводу
благородства! Я не знаю еще за собой ни одного недостойного поступка! В случае, если же вы опасаетесь дружбы со мной, я
могу ее весьма с радостью прекратить», – отчеканила она. 60 секунд была острая. С моего сердца снялась огромная
тяжесть, и вместе с тем я почувствовала, что виновата перед Лелей: если бы мы были партнерами, ей оставалось
срочно стать причиной меня на дуэль. Я сочла своим долгом сказать: «Простите меня, Леля, я сообщила, не
поразмыслив», – и протянула ей руку. Она ответила по окончании некоей паузы: «Я вас прощаю, в силу того, что вы кое-что
сделали для меня в один раз в жизни!» Но руки не дала, а ушла с головой под одеяло. Мне необычно показалось, что
она употребила слово «опасаетесь»: по какой причине бы я имела возможность ее беспокоиться? Необычно кроме этого, что она не настойчиво попросила
объяснения тому, что имело возможность послужить предлогом моего неожиданного выпада. Прошло еще мин. десять, Ася не
возвращалась. Мне становилось все досадней и досадней, помимо этого меня тревожило, как сейчас сложатся мои
отношения с Лелей. Хотя позвать ее на беседу, я снова сообщила: «Возмутительно, что Ася застряла! Что за
нескончаемые объяснения ночью, поскольку Олегу Андреевичу подниматься на заре». Сообщила, не поразмыслив. Леля высунула
голову и ответила: «Вот на данный момент и видно, что вы ветхая дева. Я младше вас лет на десять и все-таки осознаю, что
имело возможность задержать ее», – и в тот же миг снова спряталась. Намек ее я, очевидно, осознала, как да и то, что своим намеренно
невежливым ответом она захотела, со своей стороны, меня подкусить. Оса ужалила, но я это заслужила и
промолчала. Отношения отечественные от этого, само собой разумеется, не улучшились, но от подозрений моих не осталось и следа.
Через пара мин. прибежала Ася; глаза ее светились в темноте, как светляки, и она с самым сияющим и
невинным видом заявила нам, что они помирились, совсем примирились а также прошлись на опушку при звездах –
сейчас она радостна! Ну и слава Всевышнему, в случае, если так. Больше я Олега тут не замечу, поскольку уезжаю в Ленинград через
три дня. Оса уезжает сейчас вечером. Отношения с ней натянутые – обидно и не очень приятно. 17 июля. И все-таки,
отчего же «на десять лет», в случае, если ей 21, а мне 30! Я глубоко уверена, что, в случае, если б мне довелось просить извинения у
Аси, она в тот же миг бы ринулась мне на шею, а эта… И все-таки в Леле имеется элементы «похоже»: не могу не возвратиться
к моему ветхому припеву, я никак не могу затушить собственный интерес к ней. 19 июля. на следующий день я уезжаю. 20 дней в
деревне освежили и укрепили меня. Тишина, лес, воздушное пространство, птицы – всем этим я насладилась вдосталь. Ни шум, ни
суета, ни тревоги ко мне не доходили. Тревожило меня лишь внутреннее, мое собственное: тут я видела человека,
что для меня есть источником дум и переживаний, исходя из этого быть в неподвижности и состоянии покоя я не
имела возможность. За это время я пришла к трем выводам. Первый: он все так же дорог мне! Я все так же безнадежно, довольно глупо,
по-институтски влюблена. Я ловлю его слова и жесты, звук голоса и выражение лица чтобы позже без
финиша приводить их себе на память. Кроме того в то время, когда пропала Ася, и мы все трое кричали на поляне раз пятьдесят ее имя,
я, не обращая внимания на самое искреннее беспокойство, с жадным любопытством всматривалась украдкой, как преступник, в его
озабоченное лицо, изучая выражение тревоги. не забываю еще 60 секунд: на протяжении прогулки он стал в задумчивости, как
бы про себя цитировать пушкинское: «Что ты ржешь, мой конь ретивый»… Ася в тот же миг же догнала его и сообщила:
«Снова, снова! Ты так как знаешь, что я не могу этого слышать!» Он умолк, а я осознала, что с этим стихотворением у
них что-то связано: мысль обреченности – через чур больной для них тема; возможно исходя из этого ее так тревожит это
стих, а ему нечайно приходит на ум, по-видимому не в впервые. Печальный пароль! И вот кроме того для того чтобы
пустяка достаточно, дабы пробудить новый влюбленный импульс в моем упрямом сердце. Второй мой вывод тот,
что я все-таки и вопреки всему весьма обожаю Асю. Она страно милое, ласковое и идеальное создание. Я
ни разу не увидела в ней никакой шероховатости, досады либо раздражения. Она как словно бы распространяет около
себя невидимые лучи, каковые затопляют симпатией к ней. Она была страно внимательна ко мне: в одно утро,
в то время, когда я проснулась с головной болью, она в тот же миг увидела мое состояние и принесла мне в постель кофе; второй
раз, заметив, что солнечное пятно падает мне на книгу, она на данный момент же завесила окно. Она не подпускала меня к
плите, повторяя, что я приехала отдыхать, не смотря на то, что сама в течение дня часто не успевала присесть кроме того на
полчаса. Она вся соткана из тепла и света. В вину ей возможно поставить лишь недочёт серьезности и, пожалуй,
излишнюю ранимость, в случае, если так возможно выразиться. Она через чур впечатлительна! И вот мой вывод, уже касательно
моей собственной персоны. Сами того не подмечая, Ася и Олег указали мне на мой весьма огромный недочёт;
имеется латинская поговорка: я человек, и ничто человеческое мне не чуждо; так вот, имеется что-то, мне чуждое, среди
общечеловеческого – супружеская ласка, материнская ухватка, любовь к детям… Так как вот у Лели Нелидовой также
нет собственного младенца, а как, но, легко и легко справлялась она с младенцем Аси! Во всех младенческих
атрибутах, ну в том месте чепчиках, башмачках, игрушках, она разбиралась, словно бы вырастила семерых! Я опасалась
прикоснуться к Славчику, дабы не сломать либо не уронить его, а она об этом не думала: играться с ним, баюкать его
доставляло ей наслаждение, ребенок шел к ней на руки, а при взоре на меня он всегда ежился либо начинал
плакать так, как словно бы страдал мучительными коликами в желудке. Асю всегда это смущало, и мне в собственную
очередь делалось некомфортно. Разумеется, природа обошла меня, и тут и какая-то женственная прокладка во мне
отсутствует. Не знаю, возможно ли переделать себя в этом пункте, полагаю запрещено. И имеется еще одна веха, которой я
подчеркну мой путь: я обязана снова получить собственный подвиг, отыскать текущую задачу, либо я стану высохшей мумией
в гробнице фараона, – в моей замкнутости уже появилась часть эгоцентризма! Этим последним выводом пускай будет
ознаменован только что прошлый этап моей жизни. Почем знать? Возможно, я для этого и попала в Хвошни. Так
или иначе – вывод сделан.
Глава двадцать третья
Хрычко больше чем полгода пребывал в заключении. Супруга его пара раз плакала в кухне, уверяя, что супруг
невиновен, что его спровоцировали на драку и выпивку с милиционером товарищи, а вот в ответе остался он один,
и семье нечем жить. Госпожа, взволнованная этими жалобами, прожужжавшими ей в кухне все уши, упросила
Наталью Павловну дать Клавдии возможность получать у них в качестве уборщицы. Наталья Павловна
с некоторым неудовольствием все-таки дала согласие. Она кроме того советовала Клавдию для домашних одолжений госпожа
Краснокутской; совет эта сопровождалась, но, тайным дополнением: за честность дамы не
ручаемся, рекомендуем не оставлять ее в помещениях одну. Показался Хрычко в квартире нежданно: он вошел в кухню,
в то время, когда в том месте не было никого, не считая Олега, откомандированного Асей присмотреть за кипятившимся молоком. Хрычко
вошел и угрюмо опустился на табурет. Он не поздоровался с Олегом, и тот со своей стороны в тот же миг воздержался от
кивка. «Где же красивая супруга? Отчего она не организует встречу? Не худо бы человеку предложить по окончании
заключения хоть стакан тёплого чаю!» – промелькнуло у него в мыслях. Стуча когтями, вбежала Лада и в тот же миг
завертелась у ног соседа, через 60 секунд ее передние лапы легли к нему на грудь. Олег желал было одернуть собаку,
зная, что Хрычко пара раз прохаживался по поводу по поводу интеллигентов с животными, но, к большому
собственному удивлению, заметил руку на голове собаки. – Лада, хорошая собака, Ладушка умница! – пробурчал нежный
басок. В кухню вбежала Ася. – Павел Панкратьевич? Возвратились! Какая радость для Клавдии Васильевны! А она
на данный момент при поденной работе, и Павлик с ней. Дверь на ключе, но это ничего: я вам тем временем разогрею
макароны и чаю заварю крепкого, поскольку вы разрешите? Олег повернулся и скоро вышел. – Ты что? Ты уже
рассердился? – виновато задала вопрос она через пара мин., возвратившись в помещение. Глаза наблюдали
вопросительно и виновато. – Пересаливаешь снова, – кратко, но ясно отчеканил он. – Олег, поскольку ты в
колонии был. И все-таки не ты, а собака первая… – Постой, – перебил он, – неужто же я, по-твоему, должен был
лезть к нему с соболезнованиями? Выгони с работы! Не может. – Не обязательно слова. Ну, внес предложение бы чаю либо хоть
пожал руку, – она согнулась и стала любовно теребить шелковые уши собаки. В данный вечер Надежда
Спиридоновна праздновала собственные именины. Молодым Дашковым предстояло идти с визитом. Наталья Павловна
ограничилась письмом и вместо именинного вечера планировала ко всеношной в храм Преображения, где у нее было
собственный давешнее местечко, шепетильно оберегаемое от посторонних – госпожа Краснокутской, госпожа Коковцовой и других
аристократических приятельниц, составивших в приходе что-то наподобие маленькой касты и завладевших одной из
скамей. Ася в данный вечер была не в духе. – Не хочется идти. В том месте в любой момент скука. Вынудят меня играться, а сами будут
говорить под музыку. Я Надежду Спиридоновну не обожаю, лучше отправлюсь с бабушкой в церковь. Мне так сейчас
редко удается в том направлении вырваться. По воскресеньям все как будто бы специально подкидывают мне различные дела… – ворчала она.
– Нет уж, отправимся. Мне без тебя оказаться вдвоем с твоим мужем некомфортно, а я по некоторым соображениям
обязательно желаю быть, – вмешалась Леля, крутившаяся перед зеркалом с тайным намерением подпудрить носик,
когда выйдут старшие. – Планируй, а я в воскресенье покараулю за тебя Славчика, в случае, если это уж такое счастье
– попасть к обедне. – А ты для чего говоришь с насмешкой? – прицепилась Ася. – Я обожаю Херувимскую, что же тут
забавного? Леля, поразмысли одну 60 секунд, какие конкретно тайны совершаются за обедней, а мы предпочитаем им отечественные небольшие
безлюдные дела! Взор ее стал важен, и нота одушевления послышалась в голосе. – Не сейчас же обсуждать эти
тайны, каковы бы они не были. Наряжайся, поскольку мы тебя ожидаем, – торопила Леля. Лицо Аси опять омрачилось. –
Надеть мне нечего! Белое платье уже устарело, оно через чур маленькое. Я в нем буду забавна! А блузки
опротивели! Однако, британская блузка с тёмной бархаткой вместо галстучка все-таки была надета, а волосы
вместо кос собраны в греческий узел, и все предстоящие возражения отложены в сторону по окончании того, как Леля
тихо сказала на ухо какие-то собственные мысли. Олег, занятый бритьем, нимало не любопытствовал, что это были за
мысли, однако, расслышал имя Вячеслава. Разумеется, восхищенный взор влюбленного приятели
информирует электрозаряд и обостряет жизнерадостность, даже в том случае, если данный мужик забракован, и особенно при,
в случае, если другие поклонники на данном этапе отсутствуют. Возможно, Леля высказала конкретно эту идея, припоминая
перегоревшие пробки на рождении Нины практически годом ранее? Маленькое общество собралось под оранжевым
абажуром около древнего круглого стола с львиными лапами на шарах. Прошлый, в далеком прошлом привычный Надежде
Спиридоновне круг, собственный – культурный. Чаепитие ничем особым не ознаменовалось, электрический чайник
вел себя в полной мере корректно (не в пример собственному собрату из соседней помещения). Ася игралась, и ее вправду не
слушал никто, не считая Олега, которого Шопен в исполнении Аси гипнотизировал так, что он пропускал мимо
ушей обращаемые к нему фразы и рассыпался в извинениях по окончании того, как его призывали к порядку. В то время, когда гости
уже расходились и прощались в кухне у двери – нарядный движение оставался заколоченным с восемнадцатого года –
одна из приятельниц Надежды Спиридоновны начала растолковывать, как; проехать к ней на новую квартиру. Она
вынуждена была устроить обмен жилплощади: вселенное к ней по ордеру пролетарское семейство не давало спокойствия.
– Из собственной квартиры было нужно бы бежать! Уж до того доходило, дорогая Nadine, что уборную кота устроили
специально у самой моей двери, а на мои кресла, выставленные в коридор, бросали хвостики и обрезки колбасы
селедки… Душа болела! – сказала она, закутывая горячей шалью собственную бедную седую голову. – Приезжайте на
новоселье, дорогая. Помещение у меня сейчас самая маленькая, но дорогая. Пересесть на шестнадцатый номер трамвая
вам нужно около Охтинского моста. Понимаете вы Охтинский мост? – Тот – с некрасивыми высокими перилами?
Знаю, само собой разумеется! Страшная безвкусица! Санкт-Петербург бы ничего не утратил, если бы это на данный момент моста не было, – сообщила
Надежда Спиридоновна. Вторая гостья, уже седая профессорша, надевая себе ботинки у мусорного ведра,
вскрикнула: – Ну что ж мой «гнилой интеллигент» снова в том месте замешкался? – и прибавила, обращаясь к Асе: –
Отправьтесь сообщите ему, милочка, что я уже одета и ожидаю. Все знали, что «гнилым интеллигентом» госпожа Лопухина
именует супруга, доктора наук. Данный последний именно показался в дверях рядом с Лелей. – Еще самую малость
терпения, маленькая фея! Когда отечественные милые коммунисты взлетят, наконец, на воздушное пространство, я свезу вас кататься на
автомобиле, а по окончании, с разрешения Зинаиды Глебовны, угощу в ресторане осетринкой и кофе с вашими любимыми
взбитыми сливками. – Доктор наук, как видите, не теряет бесплатно времени, – сообщил с ухмылкой Олег, подавая пальто
профессорше. – Вижу, вижу! – добродушно захохотала та. – Бери-ка лучше собственную трость, мой дорогой, выходим:
автомобиль нас до тех пор пока что не ожидает. Надежда Спиридоновна переместила брови: – Дорогая моя, не нужно
злоупотреблять газетными терминами; пролетариат в любой момент может услышать, а уважение к нам и без того
подорвано. Нина и Олег захохотали. – А я все-таки не побоялась оказать приют владыке, – сообщила еще одна гостья,
немолодая богомольная женщина. – Владыка остановился в помещении моего брата, что именно был в
командировке. Не знаю уж, сойдет ли это для меня свободно. Соседи, само собой разумеется, не могли не видеть владыку.
Необычный человек владыка! Он был совсем поразительно утомлен и все-таки всю ночь простоял на молитве:
было уже пять утра, а я еще видела свет в щелку двери! – и прибавила, понизив голос: – Душка, что не рассказываете!
Надежда тут и Спиридоновна не воздержалась от нравоучения: – Зря вы это делаете, дорогая! Неприятности
смогут быть не только вам, но и вашему брату. Что знают соседи, то знает гепеу – неужто вы еще не усвоили эту
несложную истину? Учитывайте внутриквартирную обстановку, как это делаю я! Олег уже держал Асю под руку,
планируя выходить и перекидываясь окончательными словами с Ниной, Леля стояла около них и, ждя финиша их
беседы, посмотрела назад на дверь, которая – она это знала – вела в помещение Вячеслава. «Обидно, если он так и не
выйдет и не встретится со мной в новой шляпке!» – думала она. Но дверь оставалась закрыта, но в соседней с ней видна
была щелка, которая становилась все шире и шире, и наконец оттуда вынырнула завитая и кругленькая, как
булочка, женщина, которая подошла к собственному примусу и начала разжигать его, не смотря на то, что был уже первый час ночи. От нее
так и разило недорогими духами. «Кто она? Помнится, раз она открыла мне на звонок, но Нина Александровна не
сочла нужным нас познакомить», – думала Леля. А женщина приблизилась и, ткнув пальцем на дверь Вячеслава,
весьма фамильярно заговорила: – Загрустил юноша! Последнее время не повезло ему! Сперва одна хорошенькая
девчонка натянула ему шнобель, а сейчас, видите ли, идет чистка партии, предстоит отчитываться да перетряхивать
собственные делишки перед партийным собранием. Хоть кому взгрустнется! Леля смутилась было, но сочла своим долгом
заступиться: – Вячеславу это не страшно; он коммунист и фронтовик, вряд ли найдется что-нибудь, что возможно было
бы поставить ему в строчок, – сообщила она. – Прицепиться в любой момент возможно! – возразила с уверенностью женщина. – Разве
у нас людей ценят? Мало, что ли, пересажали бывших Фронтовиков? Кого в уклонисты, кого в троцкисты, а кому так
моральное разложение припишут. По себе наверно понимаете, как бессердечны. Я очень сильно возразив была, как
определила про расправу с вами. Леля набралась воздуха: – Да, со мной поступили несправедливо. – А с кем они честны? –
задала вопрос женщина. Олег внезапно обернулся и окинул сказавшую необычным недоброжелательным взором. – Ася,
Елена Львовна, идемте! Что за беседы у двери! – решительно сообщил он. Леля кивнула женщине и отправилась к выходу.
– Для чего вы говорите с данной особенной? Ужасная личность, которая не заслуживает никакого доверия! –
сообщил Олег, чуть только они вышли на лестницу. – Она сама заговорила; что касается меня, я не сказала и двух
слов, – возразила Леля. Почтовый ящик у входной двери стал сейчас для Лели предметом,
возбуждающим самые неприятные ощущения, она обливалась холодным позже всегда, в то время, когда в нем белело что-
то, и торопилась удостовериться, что письмо направлено не ей. Опасаясь, дабы приглашение на Шпалерную не попало в
руки Зинаиды Глебовны, она бегала к коробке по паре раз в день. Но до поры до времени все обстояло
благополучно. С того времени, как в январе месяце она дала согласие на сотрудничество, ее вызывали лишь два раза:
первый раз беседа носила самый миролюбивый темперамент, следователь встретил ее как хороший приятель,
улыбнулся, сообщил пара комплиментов, задавал вопросы, как нравится ей новая работа, и лишь вскользь
полюбопытствовал, не имеет ли она каких-либо чрезвычайных сообщений, не увидела ли чего-нибудь? Она
ответила отрицательно, и он не настаивал. Данный визит ее пара успокоил. Второе приглашения последовало
среди лета и, наоборот, весьма ее взволновало: ей было сделано внушение, что запрещено постоянно отделываться
неимением сведений, что сведения необходимо раздобывать. Она вращается среди лип очень оппозиционно
настроенных – тяжело поверить, дабы эти полгода она ни разу не слышала ни одного компрометирующего либо
странного высказывания. Она возразила, что уже давала предупреждение прокуратура и милиция о собственной полной
неспособности к подобного рода деятельности и попросила снять с нее обязательства конкретно сейчас, пока она еще
не попользовалась никакими призами. Следователь, улыбнувшись недоброй усмешкой, напомнил ей, что никто
другой, как он устроил ее на работу вместо того, дабы сослать; сейчас он делает ей предупреждение: еще
некое время он согласен ожидать, но пускай она запомнит, что гепеу вправе потребовать, дабы она на деле
доказала собственную готовность трудиться на пользу социалистического страны, если не желает попасть в число
классовых неприятелей. Она ушла с эмоцией, что заключила кабальную сделку, из которой не сумеет выкарабкаться.
Но, ее снова не тревожили в течение двух с половиной месяцев. И вот сейчас, спустя три либо четыре дня по окончании
именин Надежды Спиридоновны, она извлекла новое приглашение. Входя в кабинет следователя, она вся
похолодела, – так были натянуты нервы. Следователь приветствовал ее как привычную и подал ей стул. Она
вынудила себя улыбнуться и села. «Господи помилуй!» – шептала она про себя, нащупывая рукой крестильный
крестик: она не носила его сейчас на шее, поскольку золотая цепочка была реализована в одну из безнадёжных мин., а
носить серебряную либо бронзовую она обнаружила через чур демократичным. Крест висел в большинстве случаев у нее в постели, но,
планируя на Шпалерную, она любой раз брала его с собой в сумочку. – Как ваше здоровье, товарищ Гвоздика? –
задал вопрос следователь. – Благодарю, не отлично: у меня температура довольно часто подымается и сильная слабость. –
Ай-ай-ай, как плохо! Вам рано хворать. Я дам вам направление в отечественную поликлинику, в том месте к вам отнесутся с
полным вниманием. А мамаша как? – Благодарю, мама здорова. – На работе все благополучно? – Да, благодарю, я,