— К акой превосходный сутки! — сообщила Аня, глубоко вдыхая свежий прохладный воздушное пространство. — Разве не чудесно, что живешь в таковой сутки? Жаль мне тех, кто еще не появился и пропустил его. Само собой разумеется, возможно, у них будут хорошие дни, но они ни при каких обстоятельствах не смогут насладиться этим днем… И вдобавок прекраснее, что в школу необходимо идти по таковой восхитительной дороге, правда?
— Да, данный путь значительно приятнее, чем идти кругом по громадной дороге; в том месте так пыльно и жарко, — отвечала практичная Диана, заглядывая в корзинку с завтраком и в мыслях оценивая, какой кусочек вкусного и сочного малинового пирожного придется на одну девочку, в случае, если три таких пирожных, лежащих в корзиночке, поделить на десять девочек.
Авонлейские девочки в любой момент ели совместно собственные школьные завтраки, и съесть три малиновых пирожных одной либо кроме того совместно со своей лучшей подругой означало на веки вечные быть заклейменной как неприятная жадина. Но в то время, когда пирожные делились между десятью девочками, вам доставался мелкий кусочек, только дразнивший аппетит.
Дорога, по которой Диана и Аня ходили в школу, была и в действительности прелестной. Ане казалось, что эти прогулки вместе с Дианой в школу и из школы нельзя улучшить кроме того в воображении. Идти кругом по громадной дороге было совсем не романтично; но идти по Тропинке Влюбленных, мимо Плача Ив, на протяжении Равнины Фиалок и по Березовой Дорожке — романтичнее и быть не имело возможности.
Тропинка Влюбленных начиналась прямо за садом Зеленых Мезонинов и тянулась по лесу до самого финиша фермы Касбертов. По данной дорожке в большинстве случаев выгоняли коров на дальнее пастбище, а зимний период таскали хворост и дрова. Аня назвала ее Тропинкой Влюбленных, в то время, когда еще не прожила и месяца в Зеленых Мезонинах.
— Не по причине того, что в том месте когда-нибудь ходили влюбленные, — растолковывала она Марилле. — Легко мы с Дианой читаем на данный момент совсем прекрасную книжку, и в том месте имеется Тропинка Влюбленных. И нам захотелось, дабы и у нас была такая. Это прекрасное наименование, как вам думается? Такое романтичное! Осознаёте, мы легко можем вообразить на ней влюбленных. Мне она весьма нравится, в силу того, что в том месте возможно думать вслух, никто не назовет тебя сумасшедшей.
Утром Аня выходила из дома одна и по Тропинке Влюбленных добиралась до самого ручья. В том месте ее уже ожидала Диана, и они совместно продолжали путь под густыми кронами сплетавшихся кленов, — Клены — такие общительные деревья, — сказала Аня, — они постоянно шелестят и что-то нам нашептывают, — пока не добирались до грубо сколоченного мелкого мостика. После этого девочки сворачивали с тропинки и шли через поле мистера Барри, мимо Плача Ив, за которым раскрывалась Равнина Фиалок — маленькая зеленая впадина в тени густого леса мистера Эндрю Белла.
— Само собой разумеется, на данный момент в том месте уже нет фиалок, — говорила Аня Марилле, — но Диана говорит, что весной их в том месте миллионы. Ах, Марилла, лишь вообразите — миллионы фиалок! У меня прямо дух захватывает. Я назвала это место Равниной Фиалок. Диана говорит, что еще никого не видела, кто бы так легко придумывал заглавия для всяких мест. Так приятно в чем-то отличиться, правда? А Диана дала наименование Березовой Дорожке. Она весьма захотела, и я дала согласие. Но, само собой разумеется, я придумала бы что-нибудь более поэтичное. Такое простое наименование, как Березовая Дорожка, любой может придумать. Но Березовая Дорожка, Марилла, — одно из прекраснейших мест на свете.
Так оно и было. Не только Аня — любой, кто случайно забредал в том направлении, думал то же самое. Это была узкая извилистая тропинка, спускавшаяся с долгого бугра прямо через лес мистера Белла, где свет, неоднократно просеянный через изумрудные сита густых крон деревьев, становился безупречно чистым, как алмаз. На всем протяжении дорожку окаймляли стройные юные березки с белыми гибкими ветвями и стволами; папоротники, перелески, алые пучки и дикие ландыши лаконосов близко росли на протяжении нее; и в любой момент в воздухе тут носился пряный запах, звучала музыка птичьих песен, смех и шёпот лесных ветерков в ветвях деревьев над головой. Иногда тут возможно было заметить зайца, прыгающего через дорожку, в случае, если, само собой разумеется, идти негромко, чего с Дианой и Аней редко случалось. Спустившись в равнину, дорожка доходила к громадной дороге, и оттуда по поросшему елями бугру было рукой подать до школы.
Авонлейская школа представляла собой чисто выбеленное строение с низко спускающейся широкими окнами и крышей. В находились прочные и эргономичные старомодные парты, каковые раскрывались и закрывались и крышки которых были изрезаны иероглифами и инициалами трех поколений школьников. Школьное строение стояло в стороне от дороги, а за ним тянулся чёрный сосновый лес и вился ручей, в который ученики ставили по утрам собственные бутылки с молоком, дабы оно осталось прохладным и сладким до обеденного перерыва.
В первоначальный сутки сентября Марилла проводила Аню в школу, питая в душе множество тайных опасений. Аня была таковой необыкновенной девочкой. Как она поладит с другими детьми? И как именно удастся ей на уроках совладать со своей болтливостью?
Но дела пошли лучше, чем возможно было предположить. В тот вечер Аня пришла к себе в хорошем настроении.
— Мне думается, я полюблю школу, — заявила она. — Не смотря на то, что я не высокого мнения об преподаватель. Он все время крутит усы и посматривает на Присси Эндрюс. Присси уже взрослая, вы понимаете. Ей шестнадцать, и она планирует в следующем году сдавать вступительные экзамены в Королевскую учительскую семинарию в Шарлоттауне. Тилли Бултер говорит, что преподаватель в нее по уши влюблен. У нее прекрасный цвет лица и вьющиеся чёрные волосы, и она их весьма элегантно укладывает. Она сидит на самой задней скамейке, и он сидит с ней практически все время… растолковывает ей ее урок, как он говорит… Но Руби Джиллис говорит, что видела, как он написал что-то на грифельной дощечке Присси, и в то время, когда Присси это прочла, то покраснела, как свекла, и захихикала; и Руби Джиллис говорит, что не верит, словно бы это имело какое-то отношение к уроку.
— Аня, я не хочу, дабы ты отзывалась об преподаватель в таком тоне, — сообщила Марилла сурово. — Ты ходишь в школу не чтобы осуждать учителя. Я полагаю, что тебя он может научить кое-чему, и твое дело обучаться. И я желаю, дабы ты раз и окончательно осознала, что не должна приносить к себе всякие сплетни о нем. Я не планирую этого поощрять. Надеюсь, ты отлично себя вела.
— О да, — отвечала Аня удовлетворенно. — Это выяснилось не так тяжело, как возможно было бы вообразить. Я сижу с Дианой. Отечественная парта прямо у окна, и нам видно Озеро Сверкающих Вод. В школе довольно много милых девочек, и мы сказочно совершили время, в то время, когда игрались на протяжении обеденного перерыва. Это так чудесно, в то время, когда столько девочек, с которыми возможно играться! Но, само собой разумеется, больше всех я обожаю и постоянно буду обожать Диану. Я обожаю Диану… Я плохо отстала от вторых. Все они уже проходят пятую часть книжки, а я лишь четвертую. Я испытываю что-то наподобие унижения вследствие этого… Но ни у кого из них нет для того чтобы воображения, как у меня, я это весьма скоро нашла… Сейчас у нас было чтение, география, диктант и история Канады. Господин Филлипс заявил, что у меня ужасная орфография, и поднял мою грифельную дощечку так, дабы все видели, сколько он на ней исправил неточностей. Мне было так стыдно, Марилла; все-таки, я думаю, он имел возможность бы быть повежливее с незнакомой ученицей. Руби Джиллис подарила мне яблоко, а София Слоан дала мне на время прелестную розовую открытку, на которой написано: В то время, когда я смогу посетить вас? Я обязана эту открытку ей на следующий день вернуть. А Тилли Бултер по окончании обеда разрешила мне поносить собственный колечко из бусинок. Возможно мне забрать себе на колечко пара перламутровых бусинок со ветхой подушечки для булавок в моей комнате? И, ах, Марилла, Джейн Эндрюс сообщила мне, что Минни Макферсон сообщила ей, словно бы она слышала, как Присси Эндрюс сообщила Саре Джиллис, что у меня прекрасный шнобель. Марилла, это первый комплимент, какой я услышала в собственной жизни, и вы не имеете возможность вообразить, какое у меня появилось необычное чувство. Марилла, это действительно, что у меня прекрасный шнобель? Я знаю, вы сообщите мне правду.
— Шнобель твой совсем хорош, — сообщила Марилла кратко. Втайне она считала, что у Ани превосходно прекрасный шнобель, но отнюдь не планировала ей этого сказать.
Это было 20 дней назад, и до тех пор пока все шло гладко. И сейчас, в это бодрящее сентябрьское утро, Диана и Аня, две из радостнейших девочек в Авонлее, неосторожно шагали по Березовой Дорожке.
— Похоже, что сейчас в школе будет Гилберт Блайт, — сообщила Диана. — Все лето он совершил у собственных двоюродных братьев в Нью-Брансуике и возвратился к себе лишь в субботу вечером. Он плохо прекрасный, Аня. И кошмарно дразнит девочек. Он просто отравляет нам жизнь.
По тону Дианы возможно было очевидным осознать, что она предпочитает, дабы ей отравляли жизнь, чем жить без этого.
— Гилберт Блайт? — переспросила Аня. — Это его фамилия и имя написаны на стенке у крыльца рядом с именем Джули Белл, а над ними крупно Обратите внимание?
— Да, — сообщила Диана, вскинув голову, — но я точно знаю, она ему не очень-то нравится Я слышала, как он сказал, что учил таблицу умножения на ее веснушках.
— Ах, не скажи мне о веснушках, — взмолилась Аня. — Это неделикатно, поскольку у меня их столько! Но я пологаю, что писать эти Обратите внимание на стенке про мальчиков и девочек — глупейшая вещь. Посмел бы кто-нибудь написать мое имя на стенке рядом с именем мальчика. Нет, само собой разумеется, — поспешила она добавить, — никто не посмеет.
Аня набралась воздуха. Она не желала, дабы ее имя показалось на стенке. Но было самую малость унизительно знать, что это ей совсем не угрожает.
— Чепуха, — сообщила Диана, чьи блестящие волосы и чёрные глаза сеяли такое разрушение в сердцах авонлейских школьников, что ее имя фигурировало на стенке у крыльца под полудюжиной аналогичных Обратите внимание. — Это легко шутка. И не очень-то сохраняй надежду, что твое имя не напишут. Чарли Слоан по уши в тебя влюблен. Он сообщил собственной маме — увидь: собственной маме! — что ты самая сообразительная девчонка в школе. А это лучше, чем быть легко красивой.
— Нет, не лучше, — сообщила Аня, женственная полностью. — Я желала бы лучше быть прекрасной, чем умной. К тому же я терпеть не могу Чарли Слоана. Я просто не выношу мальчишек с выпученными глазами. В случае, если кто-нибудь напишет мое имя рядом с его именем, знай, Диана, я ни за что этого не перенесу. Но как приятно первенствовать в классе!
— Сейчас в твоем классе будет Гилберт, — увидела Диана, — и в большинстве случаев он первый. Он проходит лишь четвертую часть книжки, не смотря на то, что ему практически четырнадцать. Четыре года назад его папа был болен и ему было нужно уехать в Альберту лечиться. И он забрал с собой Гилберта. Они в том месте прожили три года, и Гил не ходил в школу практически все это время. Сейчас, в то время, когда он возвратится, тебе будет не так легко остаться первой в твоем классе.
— Я счастлива, — сообщила Аня скоро. — Я не имела возможности по-настоящему гордиться тем, что первенствовала среди мелких мальчиков и девочек девяти либо десяти лет. День назад я поднялась, дабы ответить, как пишется «мастерство». Джози Пай первенствовала в правописании, но, воображаешь, подглядывала в книжку! Господин Филлипс не видел… он наблюдал на Присси Эндрюс… но я видела. Я на нее взор, полный холодного презрения, и она покраснела, как свекла, и написала все-таки неправильно.
— Эти девчонки Паев — узнаваемые обманщицы, — сообщила Диана раздраженно, в то время, когда они перелезали через ограду на громадную дорогу. — Вот день назад Герти Пай пришла и поставила собственную бутылку с молоком на мое место в ручье. Воображаешь? Я с ней больше не говорю.
В то время, когда господин Филлипс пребывал в глубине классной помещения, слушая ответ Присси Эндрюс по-латыни, Диана шепнула Ане:
— Гилберт Блайт сидит прямо через проход от тебя. Взгляни, действительно, он прекрасный?
Аня посмотрела в указанном направлении. Момент для этого был весьма эргономичный, в силу того, что упомянутый Гилберт Блайт был полностью поглощен тем, что медлено прикалывал булавкой одну из долгих золотистых кос Руби Джиллис, сидевшей перед ним, к спинке сиденья. Это был большой мальчик с вьющимися чёрными волосами, лукавыми дерзкой улыбкой и карими глазами на губах. В эту 60 секунд Руби Джиллис быстро встала, дабы продемонстрировать ответ арифметической задачи преподавателю. Она упала обратно на сиденье с маленьким криком, уверенная, что волосы у нее оторваны с корнем. Все посмотрели назад на нее, а господин Филлипс взглянул так сурово, что Руби расплакалась. Гилберт скоро извлёк булавку и читал собственный учебник истории с наисерьезнейшим видом; но в то время, когда беспокойство улеглось, он посмотрел на Аню и подмигнул ей с невыразимым лукавством.
— Я пологаю, что данный Гилберт Блайт и в самом деле прекрасный, — согласилась Аня Диане, — но мне думается, что он весьма наглый. Что за манера подмигивать незнакомой девочке?
Но все началось лишь по окончании обеда.
Господин Филлипс сидел в заднем углу класса, растолковывая Присси Эндрюс задание по алгебре, а остальные ученики занимались чем кому нравилось: ели зеленые яблоки, шептались, рисовали картины на собственных грифельных дощечках, пускали на протяжении прохода между партами сверчков в упряжке из ниток. Гилберт Блайт пробовал вынудить Аню Ширли посмотреть на него, но потерпел полную неудачу, потому, что Аня в тот момент совсем забыла о самом существовании не только Гилберта Блайта, но и всех других учеников авонлейской школы, да и о самой авонлейской школе. Опершись подбородком на руки и устремив глаза на голубые отблески Озера Сверкающих Вод, каковые отлично было видно через западное окно, она была на большом растоянии, в прекрасной стране мечт, не слыша и не видя ничего, не считая собственных собственных прекрасных видений.
Гилберт Блайт не привык бесплодно стараться вынудить какую-нибудь девочку посмотреть на него. Она обязана взглянуть на него, эта рыжая Ширли с мелким большими глазами и острым подбородком, так непохожими на глаза остальных учениц авонлейской школы.
Гилберт перегнулся через проход, ухватил за финиш одну из долгих рыжих кос Ани, потянул к себе и сказал пронзительным шепотом:
— Морковка! Морковка!
Лишь тогда Аня посмотрела на него. Но как посмотрела!
И не только посмотрела. Она быстро встала с места, все ее броские грезы упали безвозвратно. Она метнула на Гилберта раздраженный взор, но гневный блеск ее глаз скоро угас в столь же гневных слезах.
— Ты противный, неприятный мальчишка! — вскрикнула она страстно. — Как ты смеешь!
И позже — трах! — Аня с размаху опустила собственную грифельную дощечку на голову Гилберта и расколола ее — дощечку, не голову — пополам.
Авонлейская школа всегда была рада любому происшествию. А эта сцена доставила всем особое наслаждение. Все вскрикнули: О! — с восхищением и испугом. Диана открыла рот и онемела. Руби Джиллис, которая всегда была склонна к истерике, начала плакать. Томми Слоан потерял собственную несколько сверчков и застыл в удивлении, уставившись на эту сцену.
Господин Филлипс прошествовал на протяжении прохода и не легко опустил руку на Анино плечо.
— Аня Ширли, это что может значить? — задал вопрос он гневно.
Аня не ответила. Это было уж через чур — потребовать от нее признать перед всей школой, что ее назвали «морковкой». Гилберт решительно вмешался:
— Это я виноват, господин Филлипс. Я дразнил ее.
Но господин Филлипс не обратил внимания на Гилберта.
— Мне весьма не очень приятно, что моя ученица выказала таковой такую мстительность и гнев, — сообщил он внушительным тоном, как словно бы кроме того несложная принадлежность к числу его учеников должна была искоренить все плохие страсти в сердцах юных несовершенных смертных. — Аня, отправься и поднимись у классной доски. Будешь находиться в том месте до конца занятий.
Аня предпочла бы, дабы ее отхлестали бичом, чем подвергнуться такому наказанию, от которого ее чувствительный дух содрогался, как будто бы под ударами бича. С побелевшим и застывшим лицом она повиновалась. Господин Филлипс забрал кусок мела и написал на доске над ее головой: У Анюты Ширли весьма плохой характер. Анюта Ширли обязана обучиться обладать собой. После этого он прочёл это вслух, дабы кроме того самые мелкие ученики, каковые умели просматривать лишь печатные буквы, имели возможность осознать, что написано.
Аня простояла остаток дня с данной надписью над головой. Она не плакала и не опустила головы. Бешенство еще кипел в ее душе, и это поддерживало ее в страданиях унижения. С пылающими от бешенства щеками, возмущенным взором одинаково встречала она и сочувственный взор Дианы, и полные негодования жесты Чарли Слоана, и злорадную ухмылку Джози Пай. Что же до Гилберта Блайта, то она кроме того не посмотрела на него. Она ни при каких обстоятельствах больше на него не взглянет! Она ни при каких обстоятельствах не будет с ним говорить!!!
В то время, когда занятия кончились, Аня вышла из школы, гордо подняв собственную рыжую голову. Гилберт Блайт постарался перехватить ее на крыльце.
— Мне плохо жаль, что я посмеялся над твоими волосами, Аня, — тихо сказал он с раскаянием. — Честное слово. Не обижайся на меня окончательно!
Аня прошла мимо праздничной поступью, выполненная презрения, кроме того не посмотрев и не подав вида, что слышала эти слова.
— О, как ты имела возможность, Аня? — набралась воздуха Диана, в то время, когда они шли к себе по дороге, частично с упреком, частично с восторгом. Диана ощущала, что сама она ни при каких обстоятельствах не имела возможность отвергнуть просьбу Гилберта.
— Я ни при каких обстоятельствах не забуду обиду Гилберта Блайта, — сообщила Аня твердо. — И мистера Филлипса, за то что он написал «Анюта», также. Железо пронзило мою душу, Диана.
Диана понятия не имела, что Аня под этим подразумевает, но почувствовала, что это было что-то страшное.
— Ты не должна обижаться на Гилберта, что он насмехался над твоими волосами, — постаралась она утешить Аню. — Он над всеми девочками издевается. И над моими волосами он также насмехался… что они такие тёмные. Он сто раз именовал меня вороной. И я ни при каких обстоятельствах прежде не слышала, дабы он просил прощения.
— Огромная отличие быть названной вороной и быть названной морковкой, — сообщила Аня с преимуществом. — Гилберт Блайт мучительнейше обидел мои эмоции, Диана.
Возможно, тем бы дело и кончилось без предстоящих мучений, если бы больше ничего не произошло. Но часто за одним несчастьем направляться второе.
Ученики авонлейской школы довольно часто проводили обеденный паузу, собирая сосновую смолу в лесу мистера Белла. Между бугром, на котором размешался данный лес, и школой лежало широкое пастбище, и с высоты детям отлично был виден дом Эбена Райта, где столовался преподаватель. Стоило им подметить, что господин Филлипс выходит оттуда по окончании обеда, как они бегом кидались к школе. Но расстояние, которое им необходимо было преодолеть, выяснялось втрое больше, чем дорожка от дома мистера Райта, по которой возвращался в школу преподаватель, и потому они добегали до школы, задыхающиеся и обессиленные, на 180 секунд позднее него.
Через день после обрисованных событий у мистера Филлипса был один из случавшихся у него иногда приступов реформаторского пыла, и, перед тем как отправиться на обед, он заявил, что требует, дабы к его возвращению все ученики сидели на местах. Каждый, кто явится позднее, будет наказан.
Все мальчики и кое-какие девочки, как в большинстве случаев, побежали в лес мистера Белла с жёстким намерением задержаться в том месте ровно столько времени, сколько необходимо, дабы отыскать кусочек «жвачки». Но в лесочке было так приятно, а золотистые капли смолы казались такими соблазнительными! Они собирали смолу, болтали, слонялись под деревьями; и, как в большинстве случаев, первым, кто напомнил им о быстротечности времени, был Джимми Гловер, закричавший с вершины огромной ветхой сосны: Преподаватель идет!
Девочки, каковые были на земле, сходу ринулись бежать и сумели добраться до школы в последнюю секунду. Мальчики, которым было нужно, извиваясь, быстро спускаться с деревьев, опоздали. Аня, которая отнюдь не собирала смолу, но блаженно бродила среди доходивших ей практически до пояса папоротников в дальнем финише лесочка, тихо напевая, с венком из ландышей на голове, как будто бы какое-то лесное божество этих тенистых мест, была самой последней. Но, бегала она как будто бы лань и В этом случае сумела так превосходно этим воспользоваться, что догнала мальчиков у дверей и влетела в школу вместе с ними именно в тот момент, в то время, когда господин Филлипс вешал на гвоздь собственную шляпу.
Краткий приступ реформаторской активности у мистера Филлипса уже прошел. Ему не хотелось быть обузой себя, наказывая дюжина учеников. Но было нужно сделать что-то, дабы сдержать слово, исходя из этого он посмотрел назад в отыскивании козла отпущения и отыскал его в Ане, которая упала на собственный место, задыхаясь от стремительного бега, с забытым венком из ландышей на голове, криво съехавшим на одно ухо и придававшим ей особенно беспутный и озорной вид.
— Аня Ширли, ты, думается, весьма обожаешь общество мальчиков. Сейчас мы примем твой вкус к сведенью, — сообщил он язвительно. — Сними цветы с головы и сядь с Гилбертом Блайтом.
Мальчики захихикали. Диана, побледнев от сострадания, сняла венок с Аниной головы и на мгновение сжала ее руку. Аня, как будто бы окаменев, наблюдала на преподавателя.
— Ты слышала, что я сообщил, Аня? — задал вопрос господин Филлипс,
— Да, господин, — сказала она медлительно, — но я не считала, что вы это без шуток.
— Уверяю тебя, что да, — продолжил он с той же иронической интонацией, которую все дети, а особенно Аня, терпеть не могли. Через чур она задевала за живое. — на данный момент же делай, что я приказал.
На мгновение показалось, что Аня не подчинится. После этого, осознавая, что выхода нет, она встала с гордым видом, села на другой стороне прохода рядом с Гилбертом Блайтом и, положив руки на парту, уткнулась в них лицом. Руби Джиллис, которая мельком видела, как это происходило, говорила остальным по дороге к себе, что ни при каких обстоятельствах не видела ничего аналогичного — лицо, белое как мел, все в страшных красных точках.
Для Ани это было страшное переживание. И без того уже не легко, что ее одну выбрали, дабы наказать, не смотря на то, что был еще дюжина столь же провинившихся. Еще хуже то, что ей приказали сесть рядом с мальчиком. Но то, что этим мальчиком был Гилберт Блайт, явилось верхом оскорбления и делало обиду совсем непереносимой. Аня ощущала, что не в силах выдержать такое, безтолку и пробовать. Все ее существо содрогалось от позора, унижения и гнева.
Сперва другие посматривали на нее, шептались, хихикали, подталкивали друг друга локтями. Но так как Аня не поднимала головы, а Гилберт, решавший задачку на дроби, казалось, предался всей душой этим дробям, и лишь им, то и другие скоро занялись собственными заданиями, и Аня была забыта. В то время, когда господин Филлипс собирал письменные работы по истории, Аня должна была подойти, но она не двинулась с места, а господин Филлипс, что сейчас придумывал стих К Присилле и мучился над какой-то упрямой рифмой, ничего не увидел. Улучив 60 секунд, в то время, когда никто не наблюдал, Гилберт дотянулся из собственной парты мелкий красный леденец в форме сердечка, на котором золотыми буквами было выведено: С тобою сладко, — и подсунул его Ане под локоть. Тогда она встала, с опаской забрала пурпурное сердечко кончиками пальцев, кинула на пол, раздавила каблучком и приняла прошлую позу, не соизволив осчастливить Гилберта кроме того взором.
В то время, когда занятия кончились, Аня подошла к собственной парте, умышленно вынула все, что в ней было, тетради и книги, чернила и перо, Библию и математику, и бережно сложила все на собственной расколотой грифельной дощечке.
— По какой причине ты все забираешь к себе, Аня? — захотела определить Диана, когда они были на дороге. До этого она не осмеливалась задавать вопросов.
— Я больше не возвращусь в школу, — сообщила Аня.
Диана открыла рот от удивления и уставилась на Аню, чтобы выяснить, не шутит ли та.
— Разве Марилла разрешит тебе остаться дома? — задала вопрос она.
— Ей придется это сделать, — ответила Аня. — Я ни при каких обстоятельствах не отправлюсь в школу к этому человеку.
— О, Аня! — Диана, казалось, планировала заплакать. — Это нечестно. Что же я буду делать? Господин Филлипс посадит меня с данной ужасной Герти Пай… Я знаю, что посадит, в силу того, что она сидит одна. Аня, возвратись!
— Я сделала бы для тебя практически все на свете, Диана, — сообщила Аня безрадосно. — Я разрешила бы порвать себя на куски, если бы знала, что это нужно для твоего блага. Но возвратиться я не могу, прошу вас, не проси. Ты терзаешь мне душу.
— Лишь поразмысли обо всем, что ты утратишь, — сокрушалась Диана. — Мы планируем строить прелестнейший новый домик для игры у ручья. А со следующей семь дней будем играться в мяч. Ты же ни при каких обстоятельствах не игралась в мяч, Аня. Это потрясающе весьма интересно! Мы планируем разучить новую песенку… Джейн Эндрюс уже разучивает. Элис Эндрюс принесет новую книжку через несколько дней, и мы будем просматривать ее вслух, по одной главе, у ручья. А ведь ты так обожаешь просматривать вслух, Аня!
Но Аня была непоколебима. Ее ответ было окончательным. Она больше не отправится в школу к мистеру Филлипсу! Об этом она и заявила Марилле, в то время, когда возвратилась к себе.
— Глупости, — сообщила Марилла.
— Совсем не глупости, — отвечала Аня, глядя на Мариллу празднично и укоризненно. — Разве вы не осознаёте, Марилла? Мне нанесено оскорбление!
— Оскорбление! Ерунда! Отправишься на следующий день в школу, как в большинстве случаев.
— Ах, нет. — Аня мягко покачала головой. — Я не возвращусь в том направлении, Марилла. Я буду учить все уроки дома, я буду вести себя как возможно лучше, я буду все время молчать, в случае, если это по большому счету допустимо. Но, уверяю вас, в школу я не возвращусь.
Марилла заметила непреклонную решимость на Анином лице и осознала, что переубедить ее будет тяжело. Она разумно решила отложить разговор.
Схожу-ка я сейчас вечером к Рейчел и посоветуюсь с ней, — сообщила она себе. — Безтолку увещевать Аню сейчас. Она через чур возбуждена и может ожесточиться в собственном упрямстве. Как можно понять из ее рассказа, господин Филлипс уж через чур перегибает палку. Но не следует ей об этом сказать. Лучше посоветуюсь с Рейчел. Она отправляла в школу десять детей и обязана кое-что об этом знать. Она, должно быть, уже слышала всю историю.
Марилла застала госпожа Линд вяжущей очередное одеяло с удовольствием и обычным усердием.
— Я думаю, ты знаешь, по какой причине я пришла, — сообщила она пара смущенно.
Госпожа Рейчел кивнула.
— Догадываюсь. Из-за данной истории с Аней в школе, — сообщила она. — Тилли Бултер заходила ко мне по пути к себе и обо всем мне поведала.
— Не знаю, что с ней делать, — сообщила Марилла. — Она заявила, что не возвратится в школу. Я ни при каких обстоятельствах не видела таковой непримиримости в ребенке. Сначала, в то время, когда она начала ходить в школу, я ожидала, что что-нибудь да произойдёт, а также удивлялась, что все идет через чур отлично. Она все так глубоко переживает. Что ты дашь совет, Рейчел?
— Ну, раз уж ты задаёшь вопросы моего совета, Марилла, — сообщила госпожа Линд любезно — госпожа Линд плохо обожала, дабы у нее задавали вопросы совета, — я отправилась бы ей навстречу, вот что я сделала бы. По моему убеждению, господин Филлипс был не прав. Но, само собой разумеется, недопустимо сказать это детям, ты осознаёшь. Очевидно, он был прав, что наказал ее день назад за вспышку бешенства. Но сейчас дело обстояло в противном случае. Он должен был наказать всех, кто опоздал вместе с Аней, вот что. Да и что это за наказание — сажать девочку рядом с мальчиком? Это бестактно. Тилли Бултер была возмущена. Она полностью на Аниной стороне и говорит, что целый класс кроме этого. Похоже, что Аня пользуется у них популярностью. Я никак не думала, что она им понравится.
— Ты… ты вправду думаешь, что мне лучше разрешить ей остаться дома? — задала вопрос Марилла с удивлением.
— Да. Другими словами я не стала бы отправлять ее в школу, пока она сама не запросится. Положись на меня, Марилла. Она остынет спустя семь дней либо чуть больше, и сама с радостью возвратится в класс, вот что я вам сообщу. А вдруг вынудить ее возвратиться сходу, то кто знает, какие конкретно вспышки раздражения смогут нас ожидать и какое количество с этим будет хлопот. По моему точке зрения, чем меньше шума, тем лучше. Она не довольно много утратит, в случае, если семь дней не походит в такую школу. Как преподаватель господин Филлипс никуда не годится. Порядок, что он завел, отвратителен, сообщу я вам. Он не уделяет достаточного внимания малышне, а все время тратит на старших, которых готовит в Королевскую семинарию. Ему никак не удалось бы остаться преподавать в школе второй год, если бы его дядя не был одним из участников попечительского совета и не водил двух вторых его участников за шнобель, вот что. Ну, сообщу я вам, уж и не знаю, что будет с образованием на отечественном острове.
И госпожа Рейчел ясно покачала головой, как бы показывая , что, если бы лишь она стояла во главе совокупности образования Канады, дело было бы поставлено значительно лучше.
Марилла последовала совету госпожа Рейчел и не заговаривала с Аней о возвращении в школу. Аня учила уроки дома, делала собственные обязанности по хозяйству, а в холодные красноватые осенние сумерки игралась с Дианой. Но в то время, когда она встречала на дороге Гилберта Блайта либо сталкивалась с ним в воскресной школе, то проходила мимо, обдавая его ледяным презрением, которое было не под силу растопить его очевидному жажде помириться. Кроме того попытки Дианы выступить в роли миротворца были ненужны. Разумеется, Аня твердо решила ненавидеть Гилберта Блайта до самой смерти.
Но так же очень сильно, как она ненавидела Гилберта, она обожала Диану, со всей привязанностью, на какую было способно ее страстное сердечко, одинаково самозабвенно предававшееся и любви, и неприязни. в один раз в сумерки Марилла, возвратившись из сада с корзиной яблок, застала Аню горько плачущей у окна ее комнатки в мезонине.
— Да что еще произошло, Аня? — задала вопрос она.
— Это о Диане, — рыдала Аня, не жалея слез. — Я так обожаю Диану, Марилла! Я не смогу жить без нее. Но я замечательно знаю: в то время, когда мы вырастем, Диана выйдет замуж, уедет и покинет меня. Ах, что я тогда буду делать? Я ненавижу ее мужа… я ненавижу его всей душой. Я все это вообразила… венчание и все такое… Диана в снежно-белом платье, под вуалью, и такая прекрасная и величественная, как королева, и я — подружка невесты. Действительно, у меня также рукава и прелестное платье с буфами, но сердце мое разбито, хоть на лице и ухмылка. И позже необходимо будет проститься с Дианой навсегда-а-а… — Тут Аня совсем утратила самообладание и расплакалась еще горше.
Марилла торопливо отвернулась, дабы скрыть ухмылку, но это было безтолку. Она в изнеможении упала на находившийся рядом стул и разразилась таким необыкновенным и сердечным хохотом, что Мэтью, проходивший сейчас по двору, остановился в удивлении. В то время, когда это он слышал, дабы Марилла так смеялась прежде?
— Ну, Аня, — сообщила Марилла, когда появилась в состоянии сказать, — в случае, если уж тебе необходимо искать обстоятельства для тревоги, для всего святого, ищи где-нибудь поближе. Приходится признать, что воображение у тебя хоть куда!
Глава 16