Наконец, 24 июля путники заметили долгожданную почву. «Совершилось то, чему мы практически прекратили верить: почва, почва! — записал Нансен в данный весёлый для них сутки.— По окончании практически двух лет снова на краю горизонта видим мы что-то вздымающееся над данной вечной белой линией. Сейчас покидаем мы эту белую линию, которая тысячелетия за тысячелетиями простиралась над этим морем и будет простираться еще довольно много тысячелетий так, покидаем и ничего не оставляем за собой на нескончаемой равнине, потому что не сильный след мелкого каравана в далеком прошлом уже провалился сквозь землю. Сейчас для нас начинается новая судьба; пока только лед окружал нас, все оставалось неизменным.
В далеком прошлом грезилась нам в мечтах отечественных эта почва, и вот как видение, как чудесная страна, явилась она перед нами. Ослепительно белая, показывается она на краю горизонта, как отдаленные тучи, за каковые опасаешься, что вот-вот они провалятся сквозь землю. Самое необычное во всем этом то, что мы в далеком прошлом уже видели почву, не подозревая того; мы принимали ее за. скопление туч».
Это была Почва Франца-Иосифа. 7 августа путешественники достигли чистой воды. Снарядив для морского перехода собственные каяки, они пустились вплавь. Только на третий сутки плавания им удалось высадиться на мелкий остров и взобраться на ледник. Из этого Нансен заметил четыре острова, три из которых не были нанесены на карту; первый был назван островом Евы, второй — островом Лив, третий — островом Аделаиды. Вся несколько стала называться Белой Почвы. Из этого Нансен и Иогансен на каяках направились на запад.
Проявляя живое любопытство, за ними все время плыли моржи. Одному из них, что весьма уж назойливо преследовал утлые каяки, Иогансен разрешил войти пулю в голову. Морж заревел и нырнул в воду. Спустя пара мин. Иогансен подскочил от сильнейшего удара снизу. Тут же вынырнула ужасная голова моржа, угрожая каяку. Одновременно с разрешённая войти Нансеном пуля спасла путешественников от грозной опасности.
Опять показались льды. Каяки приходилось перетаскивать вручную.
15 августа путешественники достигли кромки льда. в первых рядах снова была открытая вода, и сейчас каяки под парусами стали скоро продвигаться на запад.
Хенрик Греве Блессинг с приспособлением для сбора водорослей. Зима 1894
«Я радуюсь, как дитя, — писал Нансен, — что мы, следовательно, вправду находимся сейчас на западном берегу Почвы Франца-Иосифа, имеем перед собой стали и открытое море свободны от течений и льда.»
Скоро, но, надежды и бодрость сменились новыми разочарованиями, опасениями и тревогами. В ночь с 17 на 18 августа путешественники встретили целой лед… Продолжительные семь дней Нансен и Иогансен тщетно пробовали преодолеть неожиданную преграду. «Бодрость духа еще, само собой разумеется, осталась, но надежда, надежда на скорое возвращение к себе, ах, она в далеком прошлом уже покинула нас, — писал Нансен, — и мы уверены, что продолжительная чёрная зима предстоит нам в этих окрестностях».
Третья зимовка в Арктике! К тому же в таких необычайных условиях. Запасы продовольствия практически вовсе иссякли. Сейчас путники питались только мясом медведей и тюленей. До предела износилось платье. Дерева чуть хватало на один костер. А как они грезили о каком-либо крове, что имел возможность бы обезопасисть их от холодов и метелей. Все это — и пищу, и горючее, и кров — необходимо было добывать тут же, среди пустынных, покрытых льдом островов.
Наступала зима… Времени терять уже не было возможности никак. «Полярные Робинзоны» срочно взялись за подготовку зимовки. Они выбрали для данной цели ближайший остров, расположенный в северной части Почвы Франца-Иосифа.
На одном из скалистых мысов Нансен и Иогансен из камней, мха и земли выстроили первобытную хижину. Крышей служила шкура моржа. Приходилось на морозе трудиться без всякого оружия; инструменты заставляли хотеть довольно много лучшего: рычагом помогали полозья от саней, лопатой — плечевая кость моржа, киркой — моржовый клык. В начале Сентября хижина готовься . Это, фактически говоря, была нора, в которой чуть имели возможность расположиться два человека. Но жить в ней все же было лучше, чем в истрепанной палатке. Не смотря на то, что ветер и проникал в хижину через щели в неплотно сложенных стенках, но снести ее, как легкую палатку, он не имел возможности. В длину она имела три метра, в ширину — около двух метров. Находиться не согнувшись возможно было лишь на середине ее.
В хижину вел маленькой коридор, вырытый в почве и прикрытый сверху льдинами. Дабы попасть в хижину, необходимо было ползти по коридору на животе. Зимний период хижина освещалась жировой лампой. Сделали ее из нейзильбера, которым были подбиты полозья саней. Лампа наполнялась медвежьим салом, фитилем служил марлевый жгут.
«Новый дом… представлялся нам сейчас высшей степенью комфорта, — писал в собственном ежедневнике Нансен: — …поразмыслите, иметь защищенное от ветра местечко, где мы можем поразмять мало собственный тело…»
Благодаря обилию моржа — и зверя медведя — путешественники смогли заготовить достаточные запасы жира и мяса. Питались они в большинстве случаев медвежьим мясом, на закуску шло горелое сало, которое вылавливали из лампы.
По окончании зимовки Йохансен и Нансен идут к архипелагу Шпицберген
Действительно, в запасе еще было некое количество продовольствия, захваченного с «Фрама». Но эти легкие и питательные продукты они решили сохранить для предстоящего пути. Нансен предполагал с наступлением ярких дней направиться к Шпицбергену.
15 октября наступила продолжительная зимняя ночь. Дни проходили однообразно: ели, дремали, устраивали маленькие прогулки, время от времени охотились.
«Жизнь была так однообразна, — читаем у Нансена, — что мало о чем приходилось писать. С каждым днем проходили и исчезали одинаковые мысли: в них было не больше разнообразия, чем в отечественных беседах. В сущности самой собственной пустотой ежедневник дает полнейшую картину нашей жизни в течение десяти месяцев, прожитых нами в том месте.»
Единственные книги — морской мореходные таблицы и календарь — были уже давно прочтены по нескольку раз а также выучены наизусть. Редко в то время, когда выдавались хорошие дни, — как правило «на улице» стояла страшная погода. И тогда, — писал- Нансен, — «мы лежим в хижине и пробуем дремать, дремать все время. Но не всегда это удается».
Больше всего Нансен и Иогансен страдали от грязи. Их одежда превратилась в тяжелые засаленные лохмотья. Белье прилипало к телу. «Хуже всего приходилось ногам; кальсоны так прочно прилипали к коленам и при ходьбе царапали, терли и рвали кожу до таковой степени, что образовывались раны и кровь сочилась на внутренней стороне бедер. Мне большого труда стоило очищать эти раны от через чур большого накопления в них грязи и жира, и я, как быть может, промывал их небольшой тряпочкой и мхом… смоченными в воде, которую я нагревал в чашке над лампой. Ни при каких обстоятельствах прежде я не воображал себе, какое в сущности красивое изобретение мыло. Мы делали довольно много разнообразные попыток отмыться хоть самую малость, но все они оканчивались практически одинаково неудачно. Вода ни чуточки не отмывала данной ворвани. Лучше было прибегать ко песку и мху… Самым действенным средством,впрочем , было хорошенько вымазать руки горячей медвежьей ворванью и кровью, а после этого оттирать их мхом. Тогда они становились белыми и мягкими, как руки самой ласковой девушки, и нам еле верилось , что мы видим часть собственного собственного тела. В то время, когда нам был недоступен данный отмывающий материал, мы обнаружили, что отлично кроме этого для скобления кожи пользоваться ножом», — писал потом Нансен.
Тяготы третьей зимовки нисколько не поколебали веры Нансена в успешный финал похода.
«Размещение духа у нас было все время хорошее, — читаем мы у Нансена, — и мы радовались тем эйфориям, каковые сулило нам будущее».
Так проходила зима. Солидную часть зимовки, по собственному их признанию, Нансен и Иогансен провели в «зимней спячке». Время от времени они дремали по 20 часов в день. «В течение всего этого времени мы пользовались отличным здоровьем», — писал Нансен.
Любопытно подчернуть, что Нансен и Иогансен на протяжении данной зимовки кроме того прибавили в весе.