С самого момента собственного происхождения философия выступила с притязанием быть строгой наукой, и притом таковой, которая удовлетворяла бы самым высоким теоретическим потребностям и в этическо-религиозном отношение делала бы вероятной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. Это притязание выступало то с большей, то с меньшей энергией, но ни при каких обстоятельствах не исчезало.
Ни в одну эру собственного развития философия не имела возможности соответствовать притязанию быть строгой наукой. Так обстоит дело и с последней эрой, которая, сохраняя … единый в значительных чертах движение развития, длится от Восстановления сейчас. Действительно, господствующей чертой новой философии есть рвение вместо наивного следования философскому влечению, напротив, Конституироваться в строгую науку, пройдя через горнило критической рефлексии и углубляя все дальше и дальше изучения о способе. Но, единственным зрелым плодом этих упрочнений выяснилось утверждение и обоснование собственной самостоятельности строгими науками о природе и духе, равно как и новыми чисто математическими дисциплинами. В это же время философия, кроме того в особенном, лишь сейчас дифференцирующемся смысле, лишена, как и прежде, характера строгой науки. Признанная учительница вечного дела человечности (HumanitSt) оказывается по большому счету не в состоянии учить: учить объективно значимым образом. Кант обожал сказать, что возможно обучиться лишь философствованию, а не философии. Что это такое, как не признание ненаучности философии? Как простирается наука, настоящая наука, так же возможно учить и обучаться, и наряду с этим везде в однообразном смысле. Нигде научное изучение не есть пассивным восприятием чуждых духу материалов, везде оно основывается на самодеятельности, на некоем внутреннем воспроизведении со следствиями и всеми основаниями тех идей, каковые появились у творческих умов. Философии нельзя учиться по причине того, что в ней нет таких объективно осознанных и обоснованных идей, и потому, — это одно и также, — что ей недостает еще логически прочно установленных и, по собственному смыслу, в полной мере ясных неприятностей, теорий и методов.
Я не говорю, что философия — несовершенная наука, я говорю легко, что она еще вовсе не наука, что в качестве науки она еще не начиналась, и за масштаб беру наряду с этим хотя бы самую мелкую долю объективного обоснованного научного содержания Несовершенны все науки, кроме того и вызывающие таковой восхищение правильные науки Они, с одной стороны, не закончены, перед ними нескончаемый горизонт открытых неприятностей, каковые ни при каких обстоятельствах не покинут в покое рвения к познанию; иначе, в уже созданном их содержании заключаются кое-какие недочёты, в том месте и сям обнаруживающиеся остатки неясности либо совершенства в систематическом распорядке теорий и доказательств. Но, как в любой момент, некое научное содержание наличествует в них, неизменно возрастая и все снова и снова разветвляясь. В объективной истинности, т.е. в объективно обоснованной правдоподобности необычных теорий математики и естественных наук не усомнится ни один разумный человек Тут, говоря по большому счету, нет места для частных точек зрения, воззрений, точек зрения. Потому, что таковые в отдельных случаях еще и видятся, постольку наука выясняется еще не установившеюся, лишь становящеюся, и, как таковая, всеми подвергается дискуссии…
Совсем иного рода … несовершенство философии. Она располагает не просто неполной и лишь в отдельном несовершенной совокупностью учений, она попросту не владеет вовсе совокупностью. Дружно и каждое в отдельности тут спорно, любая позиция в определенном вопросе имеется дело личного убеждения, школьного понимания, точки зрения. В действительности, наровне с упрямым подчеркиванием ненаучности всей предшествующей философии, в тот же миг же появляется вопрос, желает ли философия в будущем удерживать собственную цель — быть строгой наукою, может ли она и обязана ли этого желать. Что обязан означать новый переворот Не уклонение ли от идеи строгой науки, к примеру? И что обязана для нас означать совокупность, которой мы жаждем, которая как идеал, обязана светить нам в низинах отечественной научной работы? Возможно, философскую совокупность в классическом смысле, т.е. как бы Минерву, которая законченная и вооруженная выходит из головы творческого гения, дабы позже в позднейшие времена сохранятся в негромких музеях истории рядом с другими такими же Минервами? Либо философскую совокупность (Lehr-system), которая по окончании замечательной подготовительной работы целых поколений начинается вправду с несомненного фундамента и, как любая хорошая постройка, растет в вышину, тогда как камень за камнем присоединяется прочно один к второму, в соответствии с руководящим идеям7 На этом вопросе должны разделится пути и умы
Перевороты, оказывающие решающее влияние на прогресс философии, сущность те, в которых притязание предшествующих философий быть наукою разбивается критикою их мнимо научного способа, и вместо того руководящим и определяющим порядок работ оказывается в полной мере сознательное рвение радикально переработать философию в смысле строгой науки. Вся энергия мысли в первую очередь концентрируется на том, дабы привести к решительной ясности наивно пропущенные либо дурно осознанные предшествующей философией условия строгой науки и позже уже пробовать начать новую постройку какого-либо философского научного строения Такая отлично сознанная воля к строгой науке характеризует сократовско-платоновский переворот философии и совершенно верно кроме этого научные реакции против схоластики в начале Нового времени, в особенности декартовский переворот Этот имтолчок переходит на великие столетий 17 и 18 философии, обновляется с радикальнейшею силою в критике разума Канта и оказывает еще влияние на философствование Фихте. Все опять и опять изучение направляется на подлинные начала, на решающие формулировки неприятностей, на верный способ.
Лишь в романтической философии в первый раз наступает перемена. Как ни настаивает Гегель на полной значимости учения и своего метода, в его совокупности все же отсутствует критика разума, лишь и делающая по большому счету вероятной философскую научность. А поэтому находится то событие, что философия эта, как и вся романтическая философия по большому счету, потом оказала плохое действие в смысле ослабления либо искажения исторического влечения к построению строгой философской науки
Что касается последнего, т.е. тенденции к искажению, то, как мы знаем, гегельянство вместе с усилением правильных наук привело к тем, из-за которых натурализм 18 в приобрел очень сильную помощь и со всем скептицизмом, исключающим всякую объективность оценки и абсолютную идеальность (der Geltung), решающим образом выяснил мировоззрение и философию новейшего времени.
Нижеследующие мысли проникнуты мыслью, что великие интересы людской культуры требуют образования строго научной философии, что к тому же, в случае, если философский переворот в наши дни должен иметь собственные права, то он по крайней мере обязан • быть одушевлен рвением к новообоснованию философии в смысле строгой науки Это рвение отнюдь не чуждо современности. Оно в полной мере жизненно и притом конкретно в самом господствующем натурализме. С самою начала со всею значительностью преследует он идею строго научной философии а также неизменно уверен, что уже осуществил ее Но все это совершается в таковой форме, которая теоретически фальшива в собственном основании, равно как и фактически знаменует собою растущую опасность для отечественной культуры Сейчас радикальная критика натуралистической философии есть ответственным делом. В особенности же громадна, если сравнивать с опровергающей критикой следствий, необходимость в критике основоположений и способов. Она одна лишь способна удержать в целости доверие к возможности научной философии, которое, увы, подорвано познанием тщетных следствий строящегося на строгой, умелой науке натурализма. Таковой хорошей критике посвящены рассуждения первой части данной статьи.
Что же касается переворота, происходящего в наши дни, то он, действительно, в значительных чертах направлен антинатуралистически — и в этом его правота, — но под влиянием историцизма он уклоняется, по-видимому, от линий научной философии и желает слиться с одною лишь философией миросозерцания. Принципиальным разъяснением различия обеих этих философий и оценкой их относительного права занята вторая часть.
Натуралистическая философия
Натурализм имеется влияние, появившееся как следствие открытия природы, — природы в смысле единства пространственно-временного бытия по правильным законам природы. Наровне с постепенной реализацией данной идеи во все новых и новых естественных науках, обосновывающих массу строгих знаний, распространяется и натурализм. Совсем схожим образом вырос позднее и историцизм, как обоснования открытия и следствие истории все новых и новых наук о духе. Соответственно господствующим привычкам в понимании естествоиспытатель склоняется к тому, дабы все разглядывать как природу, а учёный о духе — как дух, как историческое образование, и сообразно этому пренебрегать всем, что не имеет возможности так рассматриваться. Итак, натуралист … не видит по большому счету ничего, не считая природы, и в первую очередь физической природы. Все, что имеется, или само физично, т.е. относится к проникнутой единством связи физической природы, или, возможно, психично, но при таких условиях выясняется легко зависимою от физического переменною, в лучшем случае вторичным параллельным сопровождающим фактом. Все сущее имеется психофизическая природа, — это конкретно выяснено в соответствии с жёстким законам.
То, что есть характерным для всех форм крайнего и последовательного натурализма, начиная с популярного материализма и заканчивая энергетизмом и новейшим монизмом ощущений, -те, с одной стороны, натурализирование сознания, включая ко мне все интенционально-имманентные данности сознания, а с другой натурализирование идей, а с ними совместно и всех норм и абсолютных идеалов.
Натуралист .. в собственном поведении — объективист и идеалист. Он полон рвения научно, т.е. необходимым для каждого разумного человека образом, познать, что такое настоящая истина, подлинно красивое и хорошее, как они должны определяться по неспециализированному собственному существу, каким способом должны постигаться в каждом отдельном случае. Благодаря естественнонаучной философии и естествознанию цель, думает он, в главном достигнута, и вот со всем энтузиазмом, которое дается этим сознанием, он выступает, как реформатор и учитель, на защиту естественнонаучного подлинного, хорошего и красивого. Натуралист учит, проповедует, морализирует, реформирует. Но он отрицает конкретно то, что по самому собственному смыслу предполагает любая проповедь, всякое требование как таковое. Бессмыслица у него не открыто, но скрыто для него самого, содержится в том, что он натурализирует разум.
Потому, что натурализм думается совсем скомпрометированным, — тот самый натурализм, что стремился выстроить философию на строгой науке и как строгую науку, — именно поэтому думается скомпрометированной и сама его методическая цель… Возможно, во всей жизни Нового времени нет идеи, которая была бы могущественнее, неудержимее, победоноснее идеи науки Она в действительности оказывается совсем всеохватывающей по своим правомерным целям. В случае, если мыслить ее в совершенной законченности, то она будет самим разумом, что наровне с собою и выше себя не имеет возможности иметь ни одного авторитета. К области строгой науки принадлежат, само собой разумеется, и все те теоретические, аксиологические и практические совершенства, каковые натурализм, перетолковывая эмпирически, одновременно с этим делает фальшивым.
…В случае, если мысль философии как строгой науки не должна оставаться бессильной перед указанными … проблемами, то мы должны уяснить себе возможность реализовать эту идею, мы должны с подошью раскрытия неприятностей, посредством углубления в их чистый суть, с идеальной ясностью усмотреть те способы, каковые адекватны этим проблемам, в силу того, что требуются их собственной сущностью. В этом направлении нам мало окажет помощь опровержение натурализма из следствий. Другое дело, в случае, если мы подвергнем нужной хорошей … критике основоположения натурализма, его его результаты и методы. С этим намерением подвергнем более подробному рассмотрению особенно выделенный нами выше темперамент оспариваемой нами философии, конкретно натуратзирование сознания.
Мы … займемся той ученой философией, которая выступает в вправду научном оружии: в особенности же тем способом и тою дисциплиною, благодаря которым она сохраняет надежду раз окончательно добиться звания правильной науки. Она так с уверенностью их держится, что с пренебрежением наблюдает на всякое второе философствование. В случае, если же мы спросим о правильной, хотя бы кроме того в ограниченных размерах выстроенной, философии, об аналоге правильной механики, то нас отсылают к психофизической либо, в особенности, к экспериментальной психологии Она словно бы бы и имеется та в далеком прошлом искомая и, наконец, осуществившаяся точно-научная психология. Логика и теория познания, эстетика, педагогика и этика купили, наконец, благодаря ей правильный фундамент, кроме того, они уже на пути к тому, дабы преобразоваться в экспериментальные дисциплины. По большому счету, строгая психология, говорят нам, имеется база всех наук о духе и не в меньшей степени база метафизики. В последнем отношении она, но, не необыкновенный фундамент, в силу того, что в равной степени и физическое естествознание участвует в обосновании этого самоё общего учения о действительности.
Отечественные возражения против этого пребывают в следующем: в первую очередь, как это легко продемонстрирует кроме того маленькое размышление, направляться учесть , что по большому счету психология, как наука о фактах, не приспособлена к тому, дабы создать фундамент тем философским дисциплинам, которым приходится иметь дело с чистыми правилами всякой нормировки, т.е. чистой логике, чистой аксиологии и практике. От более близкого рассмотрения этого вопроса мы можем тут воздержаться: оно, разумеется, привело бы нас опять к уже упомянутым скептическим бессмыслицам. Но, что касается теории познания …, то против гносеологического психологизма и физицизма возможно сообщить очень многое, из чего кое-что должно быть тут упомянуто.
Всякое естествознание по своим исходным точкам наивно. Природа, которую оно желает изучить, существует для него легко в наличности. Само собою очевидно, вещи существуют как покоящиеся, движущиеся, и изменяющиеся в нескончаемом пространстве и, как временные вещи, в нескончаемом времени. Мы принимаем их, мы обрисовываем их в безыскусственных суждениях опыта. Познать эти само- собой разумеющиеся данности в объективно значимой строгой научной форме и имеется цель естествознания. То же самое относится и к природе в расширенном, психофизическом смысле и, соответствующим образом, к исследующим ее наукам, следовательно, к психологии в особенности. Психологическое не есть мир для себя (WeltfUr sich), оно дано как я либо как переживание я (по большому счету в весьма разном смысле), которое оказывается, в соответствии с опыту, уже соединенным с известными физическими вещами, именуемыми телами, и это совершенно верно так же имеется само собою разумеющаяся данность. Научно изучить это психологическое в той психофизической природной связи, в которой оно существует как само собою разумеющееся, выяснить его с объективной значимостью, открыть закономерность в его самосозидании н самопревращении, в его существовании и появлении — вот задача психологии. Всякое психотерапевтическое определение имеется (ео ipso) психофизическое конкретно в том широком смысле (которого мы с этих пор и будем держаться), что оно в один момент владеет и ни при каких обстоятельствах не погрешающим физическим соозначением. Кроме того и в том месте, где психология — умелая наука — сосредоточила собственные силы на определении самих процессов сознания, а не психофизических зависимостей в простом узком смысле слова, кроме того и в том месте эти процессы мыслятся как процессы природы, т.е. как относящиеся к людским либо животным сознаниям, каковые, со своей стороны, имеют само собою разумеющуюся и дешёвую пониманию сообщение с телами животных и людей. Исключение отношения к природе забрало бы у психологического темперамент объективно определимого во времени факта природы, меньше, самый темперамент психотерапевтического факта. Итак, будем вычислять твердо установленным следующее положение: всякое психотерапевтическое суждение заключает в себе экзистенциональное полагание физической природы, безразлично — выраженное либо невыраженное.
В соответствии с с только что высказанным, делается ясным и нижеследующее положение: в случае, если существуют доводы, по которым физическое естествознание не может быть философией в своеобразном смысле слова, и само лишь на базе предшествующей ему философии может подвергнуться философской оценке для целей метафизики, то при таких условиях все подобные доводы должны быть без предстоящего применены к психологии.
Но в таких доводах отнюдь нет недочёта. Достаточно отыскать в памяти лишь о той наивности, с которой, сообразно сказанному выше, естествознание принимает природу как данную … и в итоге сводит целый умело-научный способ опять-таки к самому же опыту.
Как опыт, в качестве сознания может дать предмет либо его; как отдельные испытания посредством вторых опытов смогут оправдываться либо оправдывать, а не только субъективно устраняться либо субъективно укрепляться, как игра сознания может давать объективную значимость, значимость, относящуюся к вещам, каковые существуют сами по себе; по какой причине правила игры сознания не равнодушны для вещей; как может естествознание во всех собственных частях стать понятным, когда оно на каждом шагу отказывается полагать и познавать природу, существующую в себе, — в себе если сравнивать с субъективным потоком сознания; — все это делается тайной, как не так долго осталось ждать рефлексия без шуток обратится на эти вопросы. Как мы знаем, той дисциплиной, которая желает ответить на них есть теория познания; но до сих пор, не обращая внимания на огромную работу мысли, которую израсходовали на эти вопросы величайшие исследователи, она еще не ответила на них с научной ясностью, решительностью и единогласием.
Нужна была лишь строгая последовательность в сохранении уровня данной проблематики (последовательность, которой, очевидно, недоставало беем до сих пор существовавшим теориям познания), дабы заметить бессмыслицу какой-либо, а следовательно, и всякой психотерапевтической естественнонаучной теории познания. В случае, если, говоря по большому счету, узнаваемые загадки имманентны естествознанию, то, само собою очевидно, их ответы остаются принципиально трансцендентными ему по результатам и своим предпосылкам. Ожидать решения всякой неприятности, которая характерна естествознанию как таковому … от самого естествознания либо кроме того лишь думать, что оно может дать со своей стороны какие конкретно бы то ни было предпосылки для ответа аналогичной неприятности, — значит вращаться в тщетном кругу.
светло кроме этого да и то, что как всякое научное, так и всякое донаучное становление природы в теории познания, которая желает сохранить собственный однозначный суть, должно принципиально быть исключено, а с ним совместно и все высказывания, каковые внутренне заключают в себе хорошие (ihetische) экзистенциальные утверждения о вещностях в пространстве, времени, причинных связях и другое. Это простирается, разумеется, кроме этого и на все экзистенциальные суждения, каковые касаются существования исследующего человека, его психологических свойств и т.п.
Потом, в случае, если теория познания желает, однако, изучить неприятности отношения между бытиём и сознанием, она может иметь наряду с этим в виду лишь бытие как коррелят сознания, как то, что нами обмыслено сообразно со особенностями сознания: как воспринятое, воспомянутое, ожидавшееся, образно представленное, сфантазированное, идентифицированное, разное, взятое на веру, предположенное, оцененное и т.д. При таких условиях видно, что изучение должно быть направлено на научное познание сущности сознания, на то, что имеется сознание во всех собственных разных образованиях само по собственному существу, и одновременно с этим на то, что оно свидетельствует, равно как и на разные методы, какими оно сообразно с сущностью этих образований … мыслит предметное и выявляет его как значимо, вправду существующее.
Каждый род предметов, которому предстоит быть объектом разумной речи, донаучного, а позже и научного познания, обязан сам проявится в познании, т.е. в сознании, и, сообразно смыслу всякого познания, сделаться данностью. Все роды сознания, как они группируются соответственно разным категориям предмета (Gegestands-Kate-gorien) … должны быть подвергнуты изучению в собственной связи и в собственном отношении к им соответствующим формам сознания данности.
Суть высказывания о предметности, что она имеется и познавательным образом проявляет себя как сущее и притом как сущее в определенном виде, обязан конкретно из одного лишь сознания сделаться очевидным и, к тому же, без остатка осознанным А для того нужно изучение всего сознания, поскольку оно во всех собственных образованиях переходит в вероятные функции познания. Потому, что же всякое сознание имеется сознание о (Bewusstseinsvon), постольку изучение сущности сознания включает в себя предметности смысла сознания и изучение сознания как такой. Изучать какой-нибудь род предметности в его неспециализированной сущности … значит проследить методы его данности и исчерпать его значительное содержание в соответствующих процессах приведения к ясности. В случае, если тут еще изучение и не направлено на их сущность и формы сознания, то все же способ приведения к ясности влечет за собою то, что наряду с этим запрещено избавится от рефлексии, направляемой на данности и способы общности. Равным образом и напротив, приведение к ясности всех главных родов предметности неизбежно для анализа сущности сознания и, в соответствии с с этим, содержится в нем; и вдобавок нужнее оно в гносеологическом анализе, что видит собственную задачу именно в изучении соотношений. Исходя из этого все для того чтобы рода изыскания, не смотря на то, что между собою они и должны разделяться, мы объединяем под именем феноменологических.
Наряду с этим мы наталкиваемся на одну науку, о большом количестве что современники не имеют еще никакого представления, -которая имеется, действительно, наука о сознании и все-таки не психология, на феноменологию сознания, противоположную естествознанию сознания. Так как тут, но, обращение будет идти не о случайном совпадении названий, то заблаговременно направляться ожидать, что феноменология и пси-хология должны пребывать в весьма родных отношениях, потому, что обе они имеют дело с сознанием, не смотря на то, что и разным образом, в разной обстановке (Einstellung); выразить это мы можем так: психология обязана оперировать с эмпирическим сознанием, с сознанием в его умелой постановке, как с существующим в общей связи природы; наоборот, феноменология должна иметь дело с чистым сознанием, другими словами с сознанием в феноменологической постановке.
В случае, если это справедливо, то из этого должно направляться, что, не обращая внимания на ту истину, что психология столь же мало есть и возможно философией, как и физическое естествознание, — она все же по очень значительным основаниям, — через посредство феноменологии -должна ближе находиться к философии и ей суждено оставаться самым внутренним образом переплетенной с нею.
**
То, что только что было намечено, … мало согласуется с современной правильной психологией, которая так чужда философии, как это только возможно. Неизменно свойственная данной психологии главная черта содержится в пренебрежении чистым анализом и всяким прямым сознания, то есть требующим систематического проведения описанием и анализом имманентных данностей, раскрывающихся в разных вероятных направлениях имманентного созерцания … Для экспериментального установления собственных психофизических закономерностей она ограничивается неотёсанными классификационными понятиями, как то: понятиями восприятия, фантастического созерцания, высказывания, перечисления и счисления, распознавания, ожидания, удерживания, забвения и т.д.
Возможно кроме того заявить, что отношение экспериментальной психологии к настоящей психологии подобно отношению социальной статистики к настоящей науке о социальном. Такая статистика собирает полезные факты, открывая в них полезные закономерности, но все это имеет весьма косвенный темперамент. Достаточное познание этих закономерностей и фактов и их настоящее объяснение может дать только настоящая социальная наука, которая берет социологические феномены как прямую данность и исследует их по существу. Подобным же образом и экспериментальная психология имеется способ установления полезных психофизических постоянств и фактов, что, но, без систематической науки о сознании, имманентно исследующей психологическое, лишен всякой возможности давать более глубокое познание и окончательную научную оценку. То, что тут мы наталкиваемся на серьёзный недочёт ее способа, не доходит до созна ния правильной психологии, не доходит тем больше, чем оживленнее она борется против способа самонаблюдения и чем больше энергии тратит на то, дабы посредством экспериментального способа преодолеть недочёты способа самонаблюдения; но это значит преодолеть недочёты того способа, что … совсем не относится к тому, что тут нужно делать.
Обстоятельство же неосуществимости уловить все радикально психотерапевтическое в случайных анализах содержится в том, что лишь в чистой и систематической феноменологии светло выступает метод и смысл подлежащей тут осуществлению работы, равно как и огромное достаток оттенков сознания, каковые без всякого различия сливаются между собой для неопытного методически человека. Так, современная правильная психология конкретно по причине того, что вычисляет себя уже методически законченной и строго научною, выясняется de facto ненаучною в том месте, где она желает прослеживать суть того психологического, которое подчиняется психофизическим закономерностям, т.е. в том месте, где она желает добиться вправду психотерапевтического понимания; равно как, напротив, и во всех тех случаях, где недочёты непроясненных представлений о психологическом приводят, при рвении к более глубоким познаниям, к неясной постановке неприятностей и тем самым к мнимым выводам. Экспериментальный способ, как- и везде, недопустим и в том месте, где дело идет о фиксировании межсубъектных связей фактов. Он предполагает уже то, что не имеет возможности сделать никакой опыт, — конкретно анализ самого сознания.
Те немногие психологи, каковые, подобно Штумпфу, Липпсу и близко к ним стоящим ученым, осознав данный недочёт экспериментальной психологии, смогли оценить толчок, сделанный Брентано психотерапевтическому изучению и означающий собой в настоящем смысле эру, и исходя из этого стремились продолжить исходившие от него начала аналитического описательного изучения интенциональных переживаний, или совсем не удостоились внимания со стороны фанатиков, экспериментального способа, или, если они занимались опытом, ценились ими только с данной одной стороны. И все они так же, как и прежде всегда подвергаются нападкам в качестве схоластов. Будущие поколения будут иметь достаточный предлог удивляться тому, что первые попытки без шуток изучить имманентное, и изучить притом единственно вероятным методом имманентного анализа либо, скажем лучше, анализа сущности (Wesensanalyse), могли быть заклеймены как схоластические и отброшены в сторону. Это происходит лишь по причине того, что естественным исходным пунктом аналогичных изучений являются простые в языке наименования психологического, а позже, при вживании в их значение, имеются в виду те явления, к каким подобные обозначения относятся на первых порах смутно и произвольно Но должно ли исходя из этого быть наложено клеймо схоластики и на феноменологического аналитика, что из словесных понятий не извлекает по большому счету никаких суждений, а только созерцательно попадает в те феномены, каковые язык обозначает соответствующими словами, либо углубляясь в те феномены, каковые воображают собою в полной мере наглядную реализацию умелых понятий, математических понятий и т.д.?
В эру живой реакции против схоластики боевым кличем было: долой безлюдные анализы слов. Мы должны задавать вопросы у самих вещей. Назад к опыту, к созерцанию, которое одно лишь может дать отечественным словам суть и разумное право. Совсем правильно! Но что такое те вещи, и что это за опыт, к каким мы должны обращаться в психологии? Разве те высказывания, каковые мы выспрашиваем у испытуемых лиц при опыте, сущность вещи? И имеется ли истолкование этих высказываний опыт о психологическом? Эксперименталисты сами сообщат, что это лишь вторичный путь; первичный имеет место у самих испытуемых и у экспериментирующих и трактующих психологов, заключаясь в их собственных прошлых самовосприятйях, каковые по достаточным основаниям не являются, не смогут являться самонаблюдениями.
Психологи считаюм, что всем своим психотерапевтическим познанием они обязаны опыту, т.е. тем наивным воспоминаниям либо чувствованиям в воспоминаниях, каковые посредством методических средств опыта должны сделаться главными для умелых заключений. Но Описание данностей наивного опыта и идущие с ним рука об руку логическое постижение и имманентный анализ их совершаются при помощи некоего запаса понятий, научная сокровище которых имеет важное значение для всех предстоящих методических шагов. Эти понятия … уже по самой природе экспериментальной метода и постановки вопроса остаются совсем нетронутыми при предстоящем перемещении изучения и переходят вместе с тем в конечные результаты, другими словами в те научные умелые суждения, каковые именно и являлись целью изучения. Их научная сокровище не имеет возможности, иначе, быть в наличности сначала, она не имеет возможности кроме этого появиться из опытов …. не может быть логически установлена умелыми положениями: здесь-то и имеется именно место феноменологическому анализу сущности (Wesensanalyse), что не есть и не может быть эмпирическим анализом…
Со времени Локка и сейчас убеждение, вынесенное из истории развития эмпирического сознания…, что всякое логическое представление происходит из более ранних опытов, смешивается с совсем иным убеждением, то есть, что всякое понятие приобретает право на собственный вероятное использование … от опыта, … До тех пор пока у нас нет лучших понятий, мы можем использовать и эти, имея в виду то, что в них заключены неотёсанные различия, достаточные, но, для практических целей судьбы. Но может ли высказывать притязание на точность та психология, которая оставляет без научного фиксирования, без методической обработки понятия, определяющие ее объекты? Современная психология не желает быть наукою о душе, но пытается стать наукой о психологических феноменах. Если она этого желает, то она обязана обрисовать и выяснить эти феномены со всею логической строгостью.
Вопрос, как естественный спутанный опыт может сделаться научным опытом, как возможно прийти к установлению объективно значимых опытов суждений, имеется основной методический вопрос всякой умелой науки. Его не нужно ставить и разрешать in abstracto и особенно в его философской чистоте: исторически он находит уже собственный фактический ответ … — гении, пролагающие дороги умелой науке, in concrete и интуитивно улавливают суть нужного умелого способа и, благодаря его чистому применению в дешёвой сфере опыта, производят некую часть объективно значимого определения опыта, создавая тем начало науки. Мотивами собственной деятельности они обязаны не какому-нибудь откровению, а погружению в суть самих опытов, другими словами в суть данного в них бытия. Потому что не обращая внимания на то, что оно имеется данное, оно имеется спутано данное в неизвестном опыте, благодаря чего упорно напрашивается вопрос: как оно существует вправду; как его возможно выяснить с объективной значимостью; как, другими словами при помощи каких опытов, при помощи какого именно способа?
Что всегда вводило в заблуждение эмпирическую психологию со времени ее зарождения в восемнадцатом веке, так это фальшивое представление о естественнонаучном способе по примеру способа физико-химического. Господствует убеждение, что способ всех умелых наук, разглядываемый в его принципиальной всеобщности, одинаковый. Подлинный способ вытекает, но, из природы подлежащих изучению предметов, а не из отечественных заблаговременно составленных представлений и суждений. направляться же естественнонаучному примеру — значит практически неизбежно натурализировать сознание, что запутывает нас сначала в несоответствиях…
Лишь пространственно-временной телесный мир есть, в собственном смысле слова, природой. Всякое второе лично существующее, психологическое имеется природа во втором, уже не в собственном смысле, и это определяет коренные различия естественнонаучного и психологического способа. Принципиально, лишь телесное бытие познается как лично тождественное во множестве прямых опытов, другими словами восприятий Исходя из этого лишь оно одно может познаваться многими субъектами как лично тождественное и описываться как межсубъективно (mtersubjecuv) то же самое, в то время, как восприятия мыслятся раздельными между разными субъектами. Те же самые вещности (вещи, процессы и т д) находятся у всех нас перед глазами и смогут быть нами выяснены в собственной природе. А природа их свидетельствует следующее: представляясь в опыте во многообразно изменяющихся субъективных явлениях, они остаются, темне менее, временными единствами продолжающихся либо изменяющихся особенностей, остаются включенными в одну безграничную, их всех объединяющую, сообщение одного телесного мира с одним пространством, единым временем. Любая телесно существующая вещь подлежит законам вероятных трансформаций, а эти законы имеют в виду тождественное, вещь не самое по себе, а вещь в проникнутой единством настоящей либо вероятной связи единой природы. Любая вещь имеет сбою природу (как совокупность того, что она имеется, она — тождественное) потому, что она имеется центр объединения причинностей в единой всеохватывающей природы (der Emen Allnatur). Настоящие особенности (вещно-настоящие, телесные) это символ указуемых в каузальных законах возможностей трансформации этого тождественного, которое, следовательно, определимо ц отношении того, что оно имеется, лишь через эти законы.
Все это не есть что-то прибавленное выдумкой к вещам опыта и к опыту вещей, но что-то нужно принадлежащее к их сущности так, что всякое интуитивное и косвенное изучение того, что такое в действительности имеется вещь . нужно ведет к каузальным связям и заканчивается в определении соответствующих объективных особенностей как закономерных.