Самые различные мыслители, начиная, с Джиамбатиста Вико (1744), обращали внимание на видимую необходимость того, дабы все упоминания о сознании — будь то «высшие состояния» либо обыденное яркое осознание — оставались косвенными, основанными на применении физической метафоры. Для того чтобы рода метафора проявляется не только в применении для описания таких слов, как «горизонт» и «поток», вместе с тем отражается в этимоло-гиях всех языков для слов, относящихся к «сознанию» и по большому счету к субъективному опыту (Asch, 1961; см. главы 6 и 9).
Уильям Джемс (1912), годы спустя по окончании написания собственной основополагающей главы в «Началах психологии» о сознании как потоке, заключил , что в конечном итоге сознание как таковое нереально отделить от мира, в который оно включено и что оно отражает. «Все… с большим трудом накапливаемые различия понемногу переходят в собственные противоположности и полны исключений» (с. 18). По существу, он, по всей видимости, показывает, что совокупность (разум), которая порождает все вероятные физические метафоры и реагирует на них, запрещено понятным образом обрисовать лишь одной таковой метафорой — кроме того столь очевидно сильной и подходящей, как поток. В медитативных традициях существует личный вариант непредставимости сознания как чего-то свободного от мира. «Сознание не владеет собственной свободной природой» — говорит один из основателей традиции дзен-буддизма Сото (Cleary, 1980, р. 19). Сознание, столь разумеется представавшее перед нами в начале данной главы, сейчас думается похожим, скорее, на эластичную, вечно податливую и прозрачную среду, которая мгновенно и без видимого остатка принимает форму любой руки, которая желает ее «ухватить». Чем больше мы пробуем концептуально зафиксировать сознание, тем яснее видим каждую морщинку на каждом суставе, опять упуская безграничную природу самой среды. Будучи самосоотнесенными существами, мы не можем подняться снаружи этого процесса, потому что все, что мы открываем, должно
Что такое сознание?
41
быть кроме этого потенциальной метафорой для среды, через которую это нам предстает.
мир и Сознание неразделимы. Помещает ли это сознание, как предмет эмпирического изучения, вне любой, сколь угодно синтетической, будущей совокупности либо науки, в случае, если метафоры, требующиеся для для того чтобы само-описания, выясняются произвольными и вечно открытыми? Так вычисляет современный деконструктивизм. В случае, если сознание постоянно конструируется из открытого, направляться комплекта метафор, то оно не имеет возможности иметь никакой собственной природы. При таких условиях, сознание как таковое делается собственного рода проективной иллюзией, и отечественное само-осознание должно ускользать в необычно полный релятивизм. Но разве кое-какие метафоры — такие, как течение из малоизвестного источника, свечение либо сияние — не являются в каком-то смысле привилегированными? Вправду, это те самые метафоры, каковые, наверное, порождают и формируют само-осознание в высших состояниях медитации. Эти метафоры применяют паттерны природы, каковые достаточно динамичны и системны, дабы отражать что-то из отечественного самости и открытости собственного ощущения сознания. Их сходство с определенными качествами нелинейной динамики (теории хаоса) предполагает возможность того, что ключевые принципы восприятия — неспециализированные для всех подвижных ощущающих существ и повторно применяемые в качестве абстрактных структур символического познания — отражаются «вовнутрь» из нелинейной динамики воздуха и воды, каковые образуют самую яркую постоянную внешнюю среду для живых совокупностей (главы 6 и 13). В случае, если это так, то определенные нюансы мира будут привилегированными для само-описания сознания, нескончаемая податливость которого делается в основном делом функции и в меньшей — настоящей структуры. Вода также везде течет через все формы, но она не лишена вследствие этого собственной индивидуальности.
Около сознания,
С разрешения «Оксфордского
Словаря Английского»
Людвиг Виттгенштейн (1953) вычислял обыденный язык максимально сложным выражением людской ума, а все логические и научные совокупности — упрощенными формализациями, абстрагиро-
ш
42 Сознание в контексте
ванными из его бессчётных перекрывающихся частей. Исходя из этого на ранних этапах изучения для психологов не может быть ничего хуже, чем искать собственный предмет в словаре. Именно это сделал Томас Нэтсоулс (1981, 1983, 1992) в серии статей, в которых рассматриваются главные значения слова «сознание» (всего семь), содержащиеся в Оксфордском словаре английского, и их следствия для когнитивной теории. Я буду направляться логике данной работы, пара меняя порядок определений и применяя их чтобы вводить кое-какие дополнительные направления изучения для дискуссии. Большая часть споров в подходах современной когнитивной науки к сознанию связана с тем, что они не выполняют различий между этими значениями.
второе и Первое определения сознания в ОСАЯ близко родственны и, как словно бы, отражают социальные символические базы, по всей видимости, неспециализированные для всего людской осознания. Сознание-1, которое Нэтсоулс именует «межличностным значением», определяется как совместное знание — «знание либо общность знания чего-либо с другим» либо «причастность к чему-либо вместе с другим». По существу, мы имеем тут буквальный перевод латинской базы слова «сознание» — «знание» (scientia) «с» (con). Как показывает Нэтсоулс (1983), в случае, если А сознаёт что-либо вместе с Б, то между ними должно быть символическое ролевое отношение — А осведомлен о том, что Б осведомлен о том, что А осведомлен о некоем состоянии дел, и напротив.
Данный рекурсивный цикл напоминает нам о существовании пределов отечественной символической способности и о отечественном периодическом осознании этих пределов. Я могу знать, что вы понимаете, что я знаю, что вы понимаете что-то, но отечественные повседневные социальные и политические реалии часто определяются тем фактом, что мы не можем идти намного дальше трех либо четырех таких циклов. Как говорит психоаналитик У. Р. Байон (Bion, 1962): «У всех нас свойство думать будет в зачаточном состоянии» (с. 14). Само-соотноси-тельная структура отечественного межличностного осознания разрешает нам ощущать эти ограничения как таковые в те моменты, в то время, когда отечественные «вычисления» сталкиваются с неопределенностью. без сомнений, тяжело представить себе орла, чувствующего, что его способности летать чего-то недостает. хрупкость и Многослойную сложность данной способности к «знанию-с» отлично уловил Р. Д. Лэинг в «Узлах»:
Что такое сознание?
43
Джек не имеет возможности сообщить Джилл, что он желает от нее услышать. Джилл также не имеет возможности ему это сообщить по причине того, что не смотря на то, что Джилл знает X, она не знает, что Джек не знает X. Джек может видеть, что Джилл знает, что он осознаёт, что она не знает, что знает X. Джилл может понять, что знает это, лишь осознавая, что Джек этого не знает. Но Джилл не имеет возможности видеть, чего не знает Джек. Если бы она это видела, то была бы счастлива поведать ему. (Laing, 1970, с. 74)
Кроме того самое простое взаимоотношение может подводить нас к той «отрицательной способности», которая является способностью высоко творческих людей ощущать, что они чего-то не знают, и все равно оставаться открытыми к тому, чего они не знают, а не к тому, что они знают.
Возможно, первое проявление данной рефлексивности обнаруживается в ранних играх отражения выражения лица между новорожденным и матерью, каковые психоаналитик У. Уинникотт (Winni-cott, 1971) и когнитивные психологи Хайнц Бернард и Вернер Ка-замысел (Werner Kaplan, 1963) вычисляют истоками развития символической свойстве. Младенец видит в лице матери собственный собственное лицо и может — с восхищением — видеть, что она реагирует своим лицом на выражение его лица. Недавние изучения говорят о том, что для определенных видов поведения эта свойство присутствует уже сразу после рождения (при отсутствии родовых травм) (Meltzoff Moore, 1989). Пожалуй, неудивительно, что мы владеем своеобразны людскими чертями с самого рождения, без какой бы то ни было промежуточной «животной» стадии, которую предполагали теоретические фантазии Фрейда и многих вторых. При таком воззрении на истоки развития рефлексивного сознания, мы опять видим, что базы людской познания лежат вне вербального выражения и лингвистических форм. Эти последние включаются в зрительно-кинестетические последовательности отражения только позднее.
Сознание-2, у Нэтсоулса — «личное значение», определяется в ОСАЯ как «внутреннее знание», как распространения сознания-1 на уровень индивида — это свойство быть свидетелем собственных собственных действий, знать о собственной невиновности либо вине. Тут, по терминологии Г. Мида (1934), я «вхожу в роль другого»
к
44 Сознание в контексте
по отношению к самому себе, и так предстаю как самость. У Мида, равно как и в когнитивной психологии Выготского (1962), осознание самости появляется за счет «интериоризации» в воображении выражений вторых по отношению к нам. Фрейд сходным образом осознавал ядро сверхэго {fiber Ich — «сверх-я» [нам.]) — до его более очевидной функции самооценки в моральном смысле — как свойство к яркому самоосознанию. Позднее Уинникотт (1971) и Кохут (1977) обрисовывали чувство самости как следствие «интериоризации» эмпатического взаимоотношения «отражения» с матерью, в то время, когда ребенок понемногу начинает «отражать» и «держать» сам себя.
Основное следствие этих двух первых определений пребывает в том, что сознание символизирующего существа ни при каких обстоятельствах не может быть подлинно личным и частным — не обращая внимания на все отечественные попытки в отечественной культуре независимых «индивидов» притворяться либо опасаться, что дело обстоит в противном случае. Отечественное сознание приходит к нам абсолютно структурированным как внутренняя беседа. Мы можем отвлекаться от любых содержаний социальности, но не от ее формы. Вместо того дабы быть «внутренним вместилищем», в которое не смогут посмотреть другие, сознание диалогично — не смотря на то, что диалог не обязательно должен быть словесным, быть может основываться на зрительно-кинестетических образах. Исходя из этого отечественное сознание самих себя, непременно, не есть «непогрешимым» — не смотря на то, что бесплодные и вводящие в заблуждение споры на эту тему в кругах когнитивной науки все еще длятся (Dennet, 1991). Скорее, отечественное самоосознание возможно и конкретно данным, со своей прозрачностью и характерной ясностью, и, однако, когнитивно конструируемым, как взор со стороны «другого» — настоящего либо мнимого. Эту осведомленность моего сознания неизбежно, не смотря на то, что и незначительно, замедляет тот факт, что оно есть «осознанием» чего-то, что «я» заметил, сделал либо почувствовал. Согласно точки зрения Мида, эти бессчётные «объективные я» являются само-соотносительные попытки заметить, в конечном итоге, неопределимое «субъективное я».
Предложенное Мидом объяснение сознания, помимо этого, дает описательный и возможно эмпирический метод понимания понятия «бессознательного ума» у Фрейда. С описательной межличностной точки зрения, форма фрейдовского бессознательного
Что такое сознание?
45
основывается на неизбежном, не смотря на то, что, в норме, маленьком, дисбалансе в это же время, что я пойму сейчас (критерии первого лица), и тем, что я показываю вторым (критерии третьего лица). Помещая на одну сторону собственную вводящую в заблуждение метафору ума как вместилища, Фрейд обрисовывает максимально крайнюю задержку в это же время, что я только что сообщил либо продемонстрировал, и тем, что я могу сознательно знать о своем сообщении — мою колеблющуюся неспособность абсолютно «входить в роль другого» по отношению к своим собственным выражениям. Невроз представляет собой преувеличенную форму того, что, согласно точки зрения Мида, должно быть применимо ко всем нам, то есть, что отечественное знание ни при каких обстоятельствах не имеет возможности поспевать за тем, что мы только что сделали, так, как это доступно кому-то, кто нас близко знает. Так, психотерапия хороших неврозов — это отражение обратно клиенту того, что он либо она показывает. Сознание-2 делается более полно согласованным с сознанием-1, и их неизбежная временная асимметрия понемногу возвращается к своим обычным масштабам. Совсем другая форма терапии Юнга, основанная на культивировании независимого «активного воображения», отражает развитие противоположной асимметрии. Тут за счет поощрения состояний и диалогов в воображении происходит временная задержка сознания-1 чтобы имело возможность более полно проявиться сознание-2. Последующее воссоединение того, что было так определено «в», с тем, что возможно пережито с другими, характеризует, «интеграцию», занимающую столь серьёзное место у Юнга, и столь непохожую на «контроль», что ставит во главу угла Фрейд.
Со следующими двумя определениями ОСАЯ мы переходим от своеобразны людских значений к тем, что возможно имели возможность бы быть у нас неспециализированными с несимволическими ощущающими существами. Сознание-6, означающее у Нэтсоулса «неспециализированное состояние», определяется как бодрствование, бдительность либо внимательность. В действительности изменение интенсивности либо степени присутствия данной формы сознания, по-видимому, связано с реакцией организма на новизну, которую кроме этого именуют «ориентировочной реакцией». Вовсе не светло, возможно ли это значение по большому счету отделять (не считая как в виде его поведенческого критерия с позиции третьего лица) от яркого чувственного восприятия,
46
Сознание в контексте
потому, что внимательность и бодрствование кроме этого предполагают чувственное присутствие в «мире судьбы» либо окружающей среде. Это подводит нас к сознанию-3, «значению осведомленности» у Нэтсоулса, как яркому сознанию чего-либо, чувствительности либо моментальным содержаниям сознания. Нэтсоулс говорит, что это значение осведомленности играется основополагающую роль для всех других определений и, в конечном итоге, предполагается ими. Возможно и, быть может, в самой экономной степени, оно имеется у всех ощущающих существ. Любой вид обязан чувственно находиться в своем своеобразном «пузыре» двигательного реагирования и восприятия (VonUexktill, 1934).
Мы можем дать согласие с Нэтсоулсом (1981) в том, что это яркое осознание имеет два нюанса. Основной спор в когнитивной науке и изучениях неприятности ИИ идет о том, являются ли они неразрывно связанными между собой либо возможно разделимыми (глава 3). Во-первых, существует интенциональность, либо нюанс «отнесенности», отраженный в ранних работах Брентано (1874), Джемса (1890) и Гуссерля (1907). Существует что-то, к чему относится любой момент осознания. Согласно точки зрения Джемса, сознание с необходимостью показывает на что-то хорошее от его яркой самости. Сходным образом, Джильберт Райль (1949) говорит об указательном пальце, что может показывать на что угодно, не считая себя самого. «Отнесенность» свидетельствует, что отечественный доступ к собственному яркому субъективному состоянию в любой момент легко опережает сам себя. Отечественное осознание вот этого самого момента постоянно бывает чуточку post factum. Эта задержка, сколь бы малой она ни была, опять направляться из самосоотносительной базы людской сознания. И значит, второй нюанс представляет собой этот точный, конкретно переживаемый нюанс отнесенности — «конкретно-чувственный» нюанс, что довольно часто именуют «ощущением» либо «чувственными данными». В соответствии с Витгенштейну (1953), доступ к текущей субъективности отличается от доступа к интенциональным познавательным свойствам. Субъективные состояния мы «переживаем» либо «претерпеваем» с возможно определимой «длительностью», что не так для пропозиционного знания. Мы можем определять, как продолжительно продолжается
Что такое сознание?
47
боль, а также оценивать время сохранения чувственно принимаемого смысла слова в изучениях семантического насыщения. Как показывают теоретики ИИ, наподобие Дэниела Деннета (1991), вопрос содержится в том, есть ли данный нюанс «состояния» легко эпифеноменальным побочным продуктом более познания и отнесенности первичной функции восприятия. Иначе, согласно точки зрения философа Томаса Нагеля (Nagel, 1974), существует что-то «своеобразное» для ощущающих существ — будь то летучая мышь (которую приводит в пример Нагель) либо, возможно, кроме того несложные организмы (глава 5). Быть может, это «своеобразное что-то» нужно не только чтобы мы были живыми, но и для самой отечественной способности к когнитивному функционированию.
Очевидно, мы можем только логически выводить данный нюанс яркой чувствительности у других организмов методом экстраполяции отечественной собственной самосоотносительной способности. По существу, конкретно отечественное сознание-2 определяет субъективный нюанс познания в качестве своеобразного результата интроспекции. Эфемерные качества яркого осознания, в норме, проходят незамеченными, и потому теряются в познавательных актах, о которых они осведомляют либо для которых употребляются. Не смотря на то, что достаточно обоснованно предполагать их наличие у несимволических животных, в том месте они в полной мере смогут вдвойне теряться — потому, что эти животные не демонстрируют никаких внешних показателей самосоотносительного осознания, каковое бы разрешало им быть осведомленными о чувствительности, отдельной от мира, что она ощущает. С данной точки зрения, летучие мыши «». Они проявляют собственный своеобразие, которое дается им в «бытийствовании» либо «эмоции», но не в самосоотнесенном переживании. Быть может, было бы заманчиво уподоблять яркую чувствительность несимволических существ неврологическим синдромам так именуемого «слепого зрения», наблюдавшимся у экспериментальных-животных и испытуемых людей (мартышек) с повреждениями первичных проекционных областей зрительной коры (см. главу 2). И люди, и мартышки сначала казались по большому счету неспособными видеть в пораженных областях, но имели возможность понемногу выяснять, что у них имеется какие-то остаточные, не смотря на то, что и неосознаваемые, способности к различению. Од-
48
Сознание в контексте
нако простая осведомленность несимволических животных не может быть подобна слепому зрению, потому, что мартышки по окончании экспериментального повреждения мозга вправду вели себя по-второму — как если бы они были слепы — нерешительно исследуя окружавшую их среду лишь посредством слуха и осязания. Это должно свидетельствовать о утрата у них зрительной чувствительности, как чего-то сходу заметного по ее отсутствию. Отсутствие самосоотнесения у несимволических животных не вероятно значит, что они действуют как «автоматы» без каких-либо ярких качеств текущей осведомленности. Скорее, они смогут показывать эту осведомленность лишь при помощи функционального приспособления к окружающей среде.
Сознание-4, которое определяется как «рефлексивное осознание», представляет собой конкретно свойство к таковой яркой осведомленности о собственном текущем субъективном опыте и к его распознанию. Она светло показывает необходимость существования дополнительной эмерджентной способности для получения прямого доступа к качественной стороне сознания-3. В этом подлинно интроспективном нюансе фокусом самосознания делается яркое субъективное состояние либо «своеобразное» уровень качества опыта. Конкретно тут люди не смогут иметь того же доступа к опыту другого в тот момент, в то время, когда они имеют доступ к собственному собственному. Моя гипнагогическая игра образов недоступна для вас, не смотря на то, что быть может, что ее и формирует, совершает дешёвой для коммуникации post factum, внутренний диалогический процесс. Рефлексивное осознание яркого субъективного состояния — это особенное следствие отечественной способности «входить в роль другого» по отношению к себе, как личного осознания (сознания-2). Но рефлексивное осознание себя есть в основном оценочным и связанным с суждением (другими словами, социально ангажированным), в то время как отечественная яркая чувствительность может проявляться лишь при выработке радикально отстраненной позиции наблюдателя. Эта потенциальная возможность открывает путь к развертыванию тех более радикальных преобразований сознания, каковые довольно часто именуют «поменянными состояниями».
«Своеобразное что-то» преходящего яркого сознания не существует в контексте прагматических занятий повседневной судьбе. Оно полностью теряется в отечественной бес-
Что такое сознание?
49
само собой разумеется обновляемой и самосоотносительно оцениваемой заботе о самих себе, вторых и о отечественных замыслах. Что-либо наподобие эмпирически определимого типа яркого сознания может проявляться лишь в то время, когда мы отвлекаемся от таковой прагматической вовлеченности и целенаправленно формируем, или непроизвольно принимаем, отстраненную позицию. При сосредоточении на нем оно начинает претерпевать определенные характерные преобразования. В итоге, конкретно с этим связана так называемая «интуитивная» медитация, либо «медитация внимательности», в которой намеренно подавляют функциональное вербальное мышление чтобы свидетельствовать развертывание «моментов ума», каковые понемногу начинают приближаться к особенностям хорошего мистического опыта (Goleman, 1972; Deikman, 1982). Менее как мы знаем, что техники хорошей интроспекции, разрабатывавшиеся Е. Б. Тиченером (Titchener, 1912) и в ранних работах Рей-монда Кэттела (Cartel, 1930) на базе попыток подавления «сти-мульной» неточности, либо неточности «называния», и формирования установки чистого наблюдения, приводили к сознания, каковые весьма похожи на те, что наблюдаются при применении низких доз психоделических препаратов либо на ранних стадиях медитации (направляться, 1984, 1985ab, 1986). Правильные протоколы этих ранних интроспекционистских изучений показывают, по крайней мере взору современного изучения, множество случаев спонтанного опыта дереализации, деперсонализации, физиогномических преобразований восприятия, синестезий, трансформаций ощущения положения в пространстве и времени, и трансоподобных состояний поглощенности (см. главы 2 и 6).
Сходным образом, модель обморока Мильтона Эриксона, как она интерпретируется в работах Эриксона и Росси (Ericson Rossi, 1981) и Плоткина (Plotkin, 1979), предполагает, что гипнотизер вызывает у испытуемого рефлексивное оборачивание назад на его личные текущие состояния сознания. Это подобно медитации и классической интроспекции — с той отличием, что очевидно формулируемое ролевое отношение испытуемого с гипнотизером делает диалогическую базу самоосознания более очевидной и разрешает ее более конкретно применять. Прямо комментируя те характеристики яркого состояния испытуемого, к каким в большинстве случаев не редкость лишь доступ от первого лица, при-
50
Сознание в контексте
чем неполный — «вам хочется дремать», «вы ощущаете лёгкость и покалывание в левой руке» — гипнотизер приглашает испытуемого принять необычно отстраненную точку зрения на собственную текущую чувствительность. Одновременно с этим, завлекая внимание к такому осознанию, а после этого предвосхищая и, наконец, направляя его, гипнотизер делает необыкновенный ход, входя в роль чувствительности от первого лица другого человека и тем самым обращаясь к текущему опыту испытуемого как бы «изнутри». Эта позиция чувствительного свидетельствования представляет собой неспециализированную линии обморока, медитации, спонтанных изменений и классической интроспекции сознания. В следствии создается чувство, что опыт человека — не «его» опыт в простом смысле и что он выглядит навязываемым «извне».
Как мы заметим потом (глава 6), это неожиданное чувство осознания как чего-то безличного и навязываемого должно появиться следствием отечественного диалогического объяснения людской сознания. Чем более замечающим и беспристрастным делается человек в настоящей беседе, тем в больше степени его собеседник выясняется вынужденным показывать и раскрывать себя. Что-то наподобие этого, по-видимому, происходит внутренне в медитации и гипнозе. Как словно бы человек вступает в ролевое отношение наблюдателя с ярким осознанием как таковым. Это воистину микроскоп для в большинстве случаев не осознаваемых когнитивных процессов, равно как и независимый путь эмпирического развития.
Но, продолжая данный обзор определений в ОСАЯ, направляться подчернуть, что сознание-5 (у Нэтсоулса — «объединяющее значение») и сознание-7 — «разобщающее значение» — наверное, выясняются двумя сторонами одной и той же людской потенциальной способности. Все громадные степени как объединения, так и расщепления и распада — это необходимые следствия обрисовываемой Мидом внутренне свойственной неполноты отечественной способности входить в роль другого в любой этот момент. Сознание-5 определяется как «вся совокупность впечатлений, чувств и мыслей, составляющих сознательное существо человека». Это похоже на собственного рода объединение всех других определений, и, одновременно с этим, такое сознание также должно варьировать в степени. Иными словами, данный нюанс объединенного осознания будет существенно различаться у различных людей и у одного человека в различные моменты. Оно связано со своей
Что такое сознание?
51
противоположностью — сознанием-7, которое определяется как «двойное сознание» множественной личности— существование двух отдельных потоков мысли либо эмоции у одного и того же человека. Разумеется, что в этом объяснении мы кроме этого весьма близки к, казалось бы, нескончаемым оттенкам самообмана и внутреннего противоречия, каковые, по-видимому, внутренне свойственны любой форме самосоотносительного символического познания.
Необходимая, но изменяющаяся асимметрия между межличностным и личным/рефлексивным сознанием, осознаваемая как следствие «вхождения в роль другого, предполагает, что отечественный опыт самих себя будет непрерывно изменяться в измерении «объединение — раскол и разделение».1 Согласно точки зрения Мида, рефлексивность ни при каких обстоятельствах не бывает полной. Мы не можем абсолютно оборачиваться на самих себя и охватывать себя полностью, потому, что постоянно находимся в ходе и нам некуда выйти из рекурсивной спирали когнитивного символизма. Мид подчеркивает неизбежную неспособность разных частичных «объективных я»,* каковые мы машинально конструируем в качестве персонификаций самих себя, исчерпать спонтанно выражающееся «я» как субъект отечественных эмоций, персонификаций и действий. «Я» нереально охарактеризовать в противном случае, как поток самого сознания.
Где в поведении появляется «я» в противовес «объективному я»?.. У нас возможно лучшая и худшая самость , но это снова не «я»… потому, что они обе — самости. Мы одобряем одну и не одобряем другую, но в то время, когда мы выносим на дискуссию ту либо другую, они подлежат такому одобрению как «объективные я». «Я» не выходит на сцену; мы говорим сами с собой, но не видим сами себя… «Я» этого момента присутствует в «объективном я» следующего момента. Я опять не могу обернуться назад достаточно скоро, дабы ухватить себя. Постольку, потому, что я не забываю, что я сказал, «я» делается «объективным я». Но «я» возможно приписать некое функциональное отношение. Конкретно из-за «я» мы можем сказать, что
Англ. «те»; в русском языке этому соответствует винительный падеж местоимения «я», но такая грамматическая форма возможно в предложении лишь дополнением, но не подлежащим. — Прим. пер.
52
Сознание в контексте
ни при каких обстоятельствах полностью не поймём, кто мы имеется, и удивляемся своим собственным поступкам (Mead, 1936, стр. 173-174).
Мид предлагает воплощенный вариант известной математической теоремы Курта Гёделя (Hofstadter, 1979). Нереально совсем доказать, что каждая совокупность, ссылающаяся на саму себя, а также фундаментальная математика, и людская личность, есть или полной, или непротиворечивой. Подобная система будет самосоотносительно видоизменять себя так, что нереально угадать на базе ее нынешнего состояния. Такие результирующие самопорождаемые реструкуризации кроме этого отлично согласуются с идеями Ульрика Найссера (Neis-ser, 1976) и Фредерика Бартлетта (Bartlett, 1932) о том, что людская символическая свойство основывается на «оборачивании назад» на перцептуальные схемы и на их реструкуризации. Подобного рода «оборачивание назад» на восприятие должно вести к его спонтанной реструкуризации, вводящей ту новизну, которую многие вычисляют внутренне присущей людской разуму.
Вправду, конкретно отечественное неспециализированное чувство значимости либо контекста особенно уязвимо для спонтанной переинтепретации. По мере того как мы пробуем ухватить контекст, он претерпевает непрерывно обновляемое замыкание. Как подчеркивает Мид, из-за того что символическое познание основано на «вхождении в роль другого», мы обретаем какую-либо точку зрения на свои действия и свой опыт лишь ретроспективно. Нам известно, как «тот» принимаемый контекст может казаться столь болезненно очевидным, что мы сами не понимаем, как имели возможность потерять что-то до таковой степени ясное. Тогда мы можем вспоминать о том, что мы, быть может, упускаем на данный момент.
Тут мы приходим к когнитивной базе сформулированного психоаналитиком Жаком Лаканом (Lacan, 1973) понятия «вычеркивания субъекта», внутренне свойственного людской опыту, и идеи Юнга (1951) о непознаваемости Самости, которую ни при каких обстоятельствах нельзя охватить полностью, а возможно лишь ходить вокруг да около. Одновременно с этим между Юнгом и Лаканом существует огромная отличие. «Вычеркивание», о котором говорит Лакан, есть полным. «Я» не может быть «вписано», и только его принцип и «язык действительности» способны вести нас в мир, мимо этого нарциссического
Что такое сознание?
обмана. Все «внутренние», применяющие воображение, либо метафорические техники, каковые пробуют отражать «я», должны порождать иллюзию: как если бы одна точка на маховике считала, что она каким-то образом может догнать другую точку на его поверхности. Иначе, Юнг (1944, 1951), подобно традиции тибетского буддизма с ее образами открытого пространства и света (Tarthang Tulku, 1977), постулирует основанное на метафорах хождение около «я» с применением образов, имеющих определенную структуру и связанных с физическим миром. Эти метафорические структуры «поддерживают» и «вмещают в себя» отечественную чувствуемую открытость во многом так же, как, согласно точки зрения Уинникотта, опыт младенца поддерживается сопереживающей материнской фигурой. Это разрешает отечественной спонтанной природе выходить вперед, быть поддерживаемой и отражаться назад, дабы быть познанной. Так что же такое сознание — обман, что направляться отвергать, либо же основанный на метафорах процесс настоящего самоосознания?