Человеческое сознание предполагает чувственную, телесную организацию, и совместно оно имеет самобытное, совершенное начало. Оно предполагает бессознательную природу, которая организуется и понемногу возвышается до него, потому что оно имеется конечный продукт космического развития. И одновременно с этим оно предполагает безотносительное вселенское сознание, совершенно верно равно как и самая чувственная вселенная во времени и пространстве предполагает такое сознание и общую чувственность.
Из этого зависит двойственность и внутреннее противоречие всей душевной жизни человека. Полуживотное, полубожественное, сознание человека всегда двоится между бдением и сном, неведением и знанием, разумом и чувственностью. Оно владеет универсальными формами, производит себе неспециализированные понятия, неспециализированные совершенства, и совместно оно ограничено по собственному настоящему эмпирическому содержанию. Оно ограничено и совместно не допускает никаких определенных границ, без конца выходя за их пределы. Оно частично универсально, частично лично, частично вправду, частично только возможно (возможно). Оно заключает в себе постоянное несоответствие, которое свойственно всем его понятиям, представлениям, восприятиям, и совместно оно сознает собственный собственное совершенное тождество, совершенное единство истины.
Так, несоответствия отдельных философов относительно природы людской сознания имеют настоящее основание в самом этом сознании. Одни разглядывают его физиологические условия, другие — его метафизическое, совершенное начало; одни признают познание чувственным, полностью эмпирическим, ограниченным; другие раскрывают его логическую, универсальную природу, его априорные элементы. И до сих пор никому не удалось достигнуть окончательного примирения этих противоположностей, так что появляется вопрос, может ли оно по большому счету быть достигнуто. Потому что в случае, если несоответствие содержится в самой действительности, то всякое только теоретическое его ответ либо упразднение будет невольно недостаточным либо фальшивым. Одна из основных заслуг новейшей философии состоит, возможно, конкретно в том, что она, отказавшись от догматического разрешения антиномий, противоречий метафизики, пытается указать их корень в сознании человека и самом разуме либо в самой природе вещей (пессимисты и скептики). В противном случае самые несоответствия философов были бы непостижимы.
В случае, если разглядывать развитие сознания внешним, эмпирическим образом, то зависимость его от физиологических условий, от мозга и нервов не подлежит никакому сомнению. И однако физиолог окончательно, непременно, лишен возможности чем-либо заполнить пропасть, разделяющую явления материального, физического порядка от самых несложных явлений психологического порядка. Пускай утверждают, что оба порядка, физический и психологический, сущность две стороны, два нюанса одного и того же процесса. Стороны эти столь значительно различествуют между собою, что подобное утверждение или ровно ничего собою не высказывает, или же есть неосновательным, потому что вещество и сознание либо движение и сознание — величины совсем разнородные. При всей несомненности той интимной причинной связи, которая существует между психическими явлениями и мозговыми отправлениями, сознание, как таковое, не может быть растолковано из чего-либо материального.
Иначе, разглядывая сознание в нем самом, в его логических функциях, в его духовной природе, мы без сомнений приходим к предположению полных, совершенных норм, универсальных начал, — словом, к идее мирового сознания. Но между таким конечным идеалом, что есть в одно да и то же время и образующим началом, и высшею нормой настоящего сознания, и между этим последним существует не только различие, но и несоответствие, о котором достаточно свидетельствуют совесть и ум каждого человека. Как бы ни было скудно отечественное представление об идеале, мы не можем вычислять его осуществленным в конечном итоге, достигнутым в настоящем сознании. Мы не можем познать его из действительности и не можем познать, дедуцировать из него эту реальность , пока он не будет достигнут нами и осуществлен. Исходя из этого высшие философские умозрения отечественные имеют только приблизительное значение и чисто спекулятивный темперамент, потому что они заключают в себе только предвосхищаемое ответ. В известном смысле философ спекулирует только за счет будущего, и он одинаково ошибается, в то время, когда принимает собственные сокровища за наличный капитал либо в то время, когда он поступается ими, не понимая их настоящей ценности.
Познание отечественное непременно лишь по собственной идее, по собственному идеалу полной, безотносительной истины. В конечном итоге оно владеет вероятной, формальной общностью, чисто логической универсальностью, которой противолежит в любой момент ограниченное, эмпирическое содержание. Дабы стать полным и полным, безграничным не по форме лишь, но по существу, по содержанию, — сознание должно обнять в себе все, стать сознанием всего и всех, сделаться воистину мировым и соборным сознанием. Достижима ли эта цель либо нет, она по крайней мере не может быть задачей чисто теоретической. Сознать себя во всем и все в себе, вместить полноту истины в настоящем, безотносительном альянсе со всеми — это конечный религиозный идеал судьбы, а не знания лишь. Задача философии пребывает в допустимо указании пути и конкретном познании идеала к его осуществлению. Мы не можем ожидать от нее конечного разрешения противоречий, имеющих корень в самых условиях отечественного временного бытия, и мы не можем ожидать от нее полного откровения истины. Довольно много уже то, если она может сознать несоответствия бытия и усмотреть ту внутреннюю гармонию, которая в них прячется и обусловливает собою самое относительное существование вселенной, ее сохранение, развитие и жизнь. В собственных разных концепциях, в собственных противоположных совокупностях философия высказывает, с одной стороны, многоразличные несоответствия бытия и постигает коренное, онтологическое, настоящее значение этих противоречий; иначе, в собственном идеализме, в собственном рвении к конечному единству она постигает, что несоответствия эти не смогут быть абсолютны, — в противном случае и познание и относительное бытие не были бы вероятны; она сознает общую природу разума и предвосхищает тот идеал, в котором несоответствия примирены. И чем глубже сознает философия несоответствия вселенной, тем глубже познает она превозмогающую силу идеала. Потому что сознать настоящие противоположности, как несоответствия, значит признать и внутреннюю логику бытия, тот скрытый, совершенный разум вещей, то Слово Гераклита, которым все крутится, в котором разгадка вселенной.
Итак, познавая природу отечественного сознания, мы приходим к некоторым главным несоответствиям, не допускающим отвлеченного разрешения, — несоответствиям между личным и родовым, частным и формой и общим содержанием, настоящим и совершенным. Но самые эти антиномии предполагают некое скрытое от нас примирение, без которого познание и сознание — кроме того относительное — не было бы осуществимо; они заключают постулат, требование для того чтобы примирения и показывают, в каком направлении, где направляться его искать. В первую очередь, нам принципиально важно узнать родовые и универсальные элементы сознания, не смущаясь их несоответствием с тем, что думается нам в нем личным, личным: за Аристотелем, мы должны признать подобное несоответствие задачей, объективным затруднением (апорией), зависящим от настоящей противоположности. В собственной совершенной деятельности живое сознание примиряет эти несоответствия, обобщает частное, индивидуализирует общее, осуществляет совершенное, идеализирует настоящее; и не смотря на то, что такое примирение только довольно, не смотря на то, что анализ раскрывает несоответствия, свойственные всему отечественному теоретическому сознанию, каждый хороший прогресс его в сознании истины и хороша представляется нам конкретным осуществлением его идеала, частным выражением конечного всеединства. В собственной хорошей подлинной деятельности, а, следовательно, и в собственном подлинном существе, сознание владеет конкретною, живою универсальностью. Как ни противоположны отвлеченные начала «неспециализированного» и «частного», «индивида» и «рода», в конечном итоге одно не существует без другого. Нет сознания без сознающих индивидуальностей, и нет сознания полностью субъективного, нет полностью изолированных сфер сознания. Разглядывая сознание внешним образом в связи с прогрессивно развивающимися явлениями судьбы, либо изнутри, при свете психотерапевтического анализа, мы убедимся в его органической универсальности, в совершенной соборности сознания.
Сознание имеется значительное проявление судьбы. Первоначально оно как бы сливается с другими ее отправлениями; после этого оно дифференцируется и начинается в связи с неспециализированной организацией физиологической и социальной судьбе. Оно дифференцируется и начинается вместе с нервной совокупностью и вместе с прогрессом социальных взаимоотношений, с организацией общения между существами.
Как мы знаем, верховный организм имеется общество, агрегат бесчисленного множества элементарных организмов либо анатомических элементов, каковые группируются в ткани, органы, аппараты либо сложные совокупности органов. Общее, органическое согласие этих элементов при развитой специализации их отправлений обусловливает единство судьбы в ее разнообразии. Между индивидуальностью частей и целого, распределением функций и единством жизни существует неизменно возрастающее соответствие. Чем выше стоит организм в лестнице живых существ, тем громадную степень различия, специализации функций, автономии проявляют отдельные его органы; чем выше организм, тем более все эти элементы, органы, аппараты согласованы между собою, восполняют и предполагают друг друга в собственном различии, подчиняясь личному единству живого целого. Но иначе, каждый организм сам есть живым участником собственного вида и пребывает в постоянном либо временном, физиологическом либо психотерапевтическом общении с другими индивидами собственного вида, — общении, которое органически нужно.
Сознание в собственной элементарной форме — чувственности — предшествует не только дифференциации нервной совокупности, но и первичным организмам — клеточкам. Уже первичные бактерии, лишенные всякой организации, выявляют чувствительность и кое-какие показатели сознательности. Как показывают правильные наблюдения, чувствительность и раздражительность сущность общие, начальные и, так сообщить, стихийные особенности живой протоплазмы, данной первоматерии всего органического мира. С развитием и возникновением органической индивидуальности появляются и развиваются элементарные органические альянсы, те сначала бессвязные физиологические группы, из которых в течение беспредельно зоогенического процесса появились сложные организмы животных и растений. К тому же, параллельно этому неспециализированному формированию, неизвестная органическая чувствительность кроме этого растет, начинается, усложняется; но первичный базис ее — неспециализированная психотерапевтическая материя — не имеет в себе ничего личного. Это стихийный родовой процесс, на земле которого вероятны личные образования, совершенно верно так же как и сложные сочетания, ассоциации обособляющихся элементов. И как каждый организм имеется продолжение другого организма, любая жизнь продолжение предшествовавшей судьбе, так совершенно верно и сознание, чувственность личного существа: она не есть что-то полностью новое, но есть кроме этого продолжением предшествовавшей, общеорганической чувственности в той особой ее разновидности, которая свойственна виду данного организма. Чувственность не рождается, а длится, как жизнь протоплазмы. Сознание, как и жизнь, имеется от начала родовой, наследственный процесс. Исходя из этого от низших ступеней зарождающегося сознания до высших социальных, этических его проявлений мы находим в нем неспециализированную базу, функции и родовые формы. От низших ступеней сознающей судьбе до высших ее проявлений мы замечаем постепенное развитие этого универсализма сознания, постепенный переход от естественного, стихийного безразличия, от яркой стихийной общности, психологических отправлений к конкретному и свободному, универсальному единству, к связному многообразию, к живой соборности. И данный прогресс идет вместе с развитием личного начала.
Низшие организмы владеют столь малым степенью индивидуализации, что между родом и индивидом, правильнее, между отдельными индивидами не существует определенной границы. Индивидуальность его частей и организма кроме этого развита очень слабо. Отдельные части низших животных слабо обособлены, переходят приятель в приятеля, заменяют либо повторяют друг друга; жизнь целого не владеет устойчивым единством. Мы можем рвать и резать на части иных полипов, моллюсков, червей, глистов, не убивая чувствительности и индивидуальной жизни этих отдельных частей; они живут независимой судьбой, время от времени сами восполняя себе недостающее целое. Так, отдельные органы владеют такою же индивидуальностью, как и целое, либо, правильнее, целое лишено развитой, центральной индивидуальности. Исходя из этого, разглядывая составные части низших организмов, исследователь довольно часто не в состоянии выяснить, имеет ли он дело с индивидом, складывающимся из многих органов, либо с колонией индивидов, с цепью индивидов либо с одним индивидом, складывающимся из последовательных частей. В некоторых случаях, как, к примеру, у иных полипов, у губок, мы замечаем мириады органических единиц, проявляющих в полной мере светло любая собственную особую судьбу, каковые появляются из одного и того же зародыша, сохраняют прочную материальную сообщение между собой и в собственной совокупной деятельности обусловливают жизнь собирательного тела. В случае, если сблизить две губки так, чтобы они соприкасались, они срастутся; в случае, если резать их, части будут жить в полной мере самостоятельно.
В развитом высшем животном, напротив, все отдельные части и органы координированы между собою и в значительной мере подчинены контролю центральных органов. Все элементарные судьбы, элементарные сознания впадают в одну сознание и общую жизнь, в одну неспециализированную индивидуальность. И нервная совокупность высшего животного, заключающая в себе сложную совокупность органов сознания, подобно целому организму, воображает в собственном развитии ту же картину понемногу возрастающей интеграции и дифференциации, централизации и усложнения. Подобно целому организму, она складывается из многосложного соединения миллиардов органических элементов, волокон и клеточек, каковые некогда находились особняком в низших животных либо составляли простые, довольно слабо координированные группы. Нервные волокна соединяются совокупностью местных и центральных узлов, связанных между собою в сложном иерархическом порядке, причем функции отдельных центров, узлов, нервов строго разграничены. Сознательное восприятие сосредоточивается в высших центрах — в головном мозгу у человека; но его сфера может простираться на спинной мозг уже у птиц, на совокупность нервных центров у менее идеальных животных, и, наконец, все более и более теряя в напряжении и ясности, оно может рассеиваться по всему телу низших животных, не владеющих организованной нервною совокупностью, потому что и такие животные проявляют показатели не только чувствительности, но кроме того инстинкта.
На низшей ступени собственного развития сознание животного, подобно его организации и жизни, многоединично. У кольчатых, к примеру, любой нервный узел соответствует сегменту тела, что состоит время от времени из нескольких колец. Каждый сегмент, не считая собственного нервного узла, владеет еще сходственною частью основных аппаратов, время от времени кроме того аппаратами эмоций. Исходя из этого в то время, когда мы отрезаем эти сегменты, любой из них остается при собственной личной жизни и сознании, и в случае, если перерезать либо перевязать спереди и позади нервного узла те спайки, каковые соединяют его с узлами соседних сегментов, то уколы, причиняемые сегменту этого изолированного узла, будут ощущаться им одним. Подобные испытания, произведенные над множеством беспозвоночных, моллюскообразных, насекомых, приводят к однообразным итогам: любой сустав, любой узловой центр этих животных имеет собственный сознание, из совокупности которых слагается сознание целого организма. Рассеянное, раздробленное многоединичное сознание предшествует в природе сознанию собранному, сосредоточенному, неделимому…
Так, уже физиологически сознание и жизнь индивида представляются нам коллективными функциями. Но индивид высшего порядка не только обнимает в себе нескончаемое множество индивидуальностей низшего порядка, — он сам есть органическим участником некоего собирательного целого, образуемого его видом либо родом. Во всем животном царстве род деспотически властвует в индивидах, повторяя неизменные формы в бесчисленном последовательности поколений. Его господство имеет физиологическую базу и в животном царстве сохраняет практически только физиологический темперамент. Самые психотерапевтические, нравственные и эстетические связи, каковые соединяют в половые, домашние и публичные альянсы животных отдельных видов, развиваются на земле физиологических инстинктов. Любой индивид так или иначе появляется из другого индивида и некое время образовывает часть другого организма, второй жизни. После этого он или остается окончательно связанным со своим родичем материальною связью, или отделяется от него. В первом случае, при полном отсутствии всяких психологических связей, время от времени кроме того всякого сосудистого сообщения, индивиды связаны собственными тканями и питаются одной и той же питательной жидкостью. Во втором — индивиды связываются более сложными психофизическими узами, половыми, родительскими, социальными инстинктами; но однако восстановление физиологического общения и физиологического единства (чрез посредство питательных жидкостей и заполнение полостей) нужно и между такими индивидами для размножения и сохранения рода.
В то время, когда физиологическое назначение животного выполнено, в то время, когда новое, свежее поколение в полной мере обеспечено в собственном развитии либо вырастает в достаточном количестве зрелых индивидов, это последнее, со своей стороны, вытесняет собственных предшественников, сменяя их в служении роду. За кратким расцветом половой зрелости наступают смерть и старость. Жизнь индивида, как такового, сама по себе случайна и равнодушна. Потому и в сознании животного преобладает родовое начало инстинкта. Целый личный ум животного есть несложной вариацией на неспециализированные инстинктивные темы.
Инстинкты, управляющие самые сложными и целесообразными действиями животных, их спариванием, устройством жилищ, время от времени столь красивых и сложных, самозащиты и инстинкты охоты, домашние, стадные инстинкты во всех собственных многосложных проявлениях не смогут быть результатом личного опыта либо размышления. Это, в первую очередь, безотчетные внушения, которым животное повинуется как бы машинально. «Инстинкт, — говорит Гартманн, — имеется то, что побуждает к действию в виду некоей цели, но без сознания данной цели». «Наряду с этим, — прибавляет Ромене, — нужно иметь в виду самая существенную линии инстинктивного действия — его единообразие у разных индивидов одного и того же вида… Инстинкт имеется у животных и человека умственная операция, которая имеет целью особенное приспособленное перемещение, но предшествует личному опыту, не испытывает недостаток в знании соотношений между целью и средствами и совершается однообразно при однообразных условиях у всех индивидов данного рода». Умственные операции, из которых вытекает инстинкт, совсем свободны от личного сознания животного. «Оно не имеет возможности ни позвать, ни задержать их; они побуждают его к действиям, цели которых оно не сознает и каковые повторяются много поколений без заметного трансформации… Психологическая деятельность животного не имеет ничего личного, — она передается неизменно, от поколения к поколению. Так, инстинкт в высокой степени наследствен и видоизменяется столь медлительно, что он думается неизменным».
Столь же непроизвольный, как органические отправления, инстинкт, без сомнений, предполагает кое-какие установившиеся физиологические изюминки в самой жадно-мозговой организации животного. Вечно усложненный рефлекс — инстинктивное воздействие — вытекает из последовательности жадно-психологических перемещений, интегрировавшихся в постоянную группу и связную, в одно сложное воздействие, установившееся неизменно в наследственной передаче многих поколений. Но это еще нисколько не растолковывает инстинкта психологически, т.е. не растолковывает инстинкта как особенную форму сознательности. Потому что разумеется, что инстинктивное воздействие, совершаемое в виду определенной цели, не может быть полностью бессознательным. Под наитием некоторых инстинктов животные живут удвоенной судьбой; и мы усматриваем в их поступках не прекращение сознания, а как бы его расширение за пределы животной индивидуальности.
Мы не будем приводить тут бесчисленных примеров, которыми ярко освещается эта форма родовой безличной разумности животных, это их общее, атавическое сознание. Мы не станем кроме этого разглядывать тут разные догадки о происхождении инстинктов. Многие из них будут считаться непостижимыми большинством естествоиспытателей, как, к примеру, отеческий инстинкт некоторых рыб либо другие формы инстинкта, каковые ни при каких обстоятельствах ни в каком случае не могли выработаться из личного опыта, — те формы, в которых явственно выражается предвидение, приспособление к будущим событиям. При помощи учения об изменяемости видов происхождение аналогичных инстинктов разъяснялось в отдельных случаях с громадным либо меньшим вероятием. Но психологически самые главные, неспециализированные инстинкты, самая форма инстинктивной разумности, наследственного сознания совсем непонятны, в случае, если разглядывать сознание животного как что-то личное. С позиций таковой индивидуалистической психологии непонятен никакой инстинкт. Неясно, к примеру, по какой причине самец определит самку, по какой причине по большому счету животное определит вторых представителей собственного вида, заботится о собственном потомстве, яйцах, личинках? Разумеется, что представление, которое оно имеет о вторых особях собственного вида, значительно отличается от других его представлений. Потому что оно не только часто вызывает в животном сильные и сложные беспокойства, но часто заключает в себе расширение его сознания. Границы индивидуальности, времени и пространства как бы отодвигаются, животное отождествляет собственные интересы с заинтересованностями вида, определит собственный в других существах, в собственной самке, в семье, в собственном виде. И оно действует, ввиду будущего, как бы в силу ясного сознания предшествовавшей судьбы собственного рода.
Любой индивид воспроизводит, воображает собственный род в своем лице. Исходя из этого и самое сознание его, как сложный продукт его организации, как ее психологическое отражение, заключает в себе возможно смутный, неспециализированный образ его рода, его психотерапевтическое представление. Такое представление, строго говоря, не сознательно, не смотря на то, что в известном смысле оно окрашивает собою все явления животного сознания. Столь же врожденное, как и самая организация животного, оно не усматривается им, не «апперципируется», по выражению Лейбница. Потому что животное чуждо самосознания. И однако это неспециализированное представление, эта органическая родовая мысль заключает в себе смутное определение ума, эмоции, влечений животного и имеется скрытый мотив всей его жизни. Это как бы психотерапевтический коррелят наследственности, ее интимная тайна. В силу данной инстинктивной идеи, которая пробуждается в животном по поводу каких-либо впечатлений либо физиологических возбуждений, поэтому родового сознания животное определит участников собственного вида, как незрелых, так и взрослых, понимает их, ищет физиологического и социального общения с ними, ощущает собственный единство с ними, сознавая себя с другими и в других. В общем подъеме жизненной энергии, в 60 секунд полового возбуждения либо страха и сильного страдания, в потрясенном организме животного просыпаются унаследованные органические воспоминания, наслоявшиеся и обобщавшиеся в течение безграничного последовательности поколений; предшествовавшая судьба рода как бы оживает в душе животного, навязывает ему неспециализированные итоги собственной мудрости, собственного вековечного опыта, — и животное обнаруживает собственный инстинктивное ясновидение, ту таинственную прозорливость, которая нас изумляет.
Таковой взор на природу инстинктов, на родовое преемство сознания бросает свет и на те явления коллективного, собирательного сознания, каковые мы замечаем столь довольно часто в половой и социальной жизни животных. Таковы все те сложные действия, каковые выполняются стадными животными сообща, при видимом взаимном содействии и разделении труда и понимании; таковы явления высокоразвитого альтруизма у млекопитающих, птиц а также рыб; таковы общества насекомых, муравейники и ульи, воображающие без сомнений единство сознания во множестве индивидов, — «одну, не смотря на то, что и раздробленную, действующую идея, наподобие волокон и клеточек мозга млекопитающих».
То же безличное, родовое, инстинктивное сознание образовывает базис людской сознания, его нижний слой. Как высшее животное, человек подчинен неспециализированным зоологическим законам и есть наследником предшествовавших организаций. По окончании всех явившихся на свет, он владеет самый древними традициями. Как разумное существо, имеющее за собою целые эры культуры, человек освобождается от неограниченного господства среды, а постольку и от тех особых и сложных в собственной односторонности инстинктов, каковые выработались у некоторых видов в течение целых тысячелетий и отвечают некоторым особым и неизменным условиям среды, постоянным установившимся соотношениям. Однако, и в человеке неспециализированные животные инстинкты сохраняются и приобретают необычное развитие. Тяжело оценить достаточно их значение в людской судьбе, потому что в случае, если никто не живет одними инстинктами, то все же большая часть живет в основном ими и тем, что к ним привилось. Большая часть людских характеров и действий определяется врожденными особенностями, влиянием и воспитанием публичной среды — унаследованным и внушенным сознанием.
С эмпирической точки зрения два фактора определяют степень психологического развития человека: его его общество и мозг. Первый носит в себе совокупность унаследованных свойств, предрасположений, органов сознания; второе вмещает в себе совокупность актуального сознания, к которому человек обязан приобщиться. Эти два фактора заключают в себе естественную норму личного развития, в пределах которой личная самодеятельность имеет более либо менее широкую сферу. Социальная организация восполняет ограниченности и неизбежные недостатки личной физиологической организации. Коллективная память, общечеловеческое знание, воплощаясь в слове, закрепляясь письмом, очень возрастает, обобщается и совместно очень расширяет сферу, дешёвую отдельным умам. Коллективная идея обобщает и объединяет совокупность знаний, формирует системы и науки наук, в которых отдельные умы смогут охватить сходу неспециализированные итоги предшествовавшего знания. И, усвоив себе неспециализированную науку, человек способен дать ей в себе предстоящее развитие.
У человека, как и у высших животных, воспитание есть органическим продолжением наследственности. Лишь при помощи воспитательных внушений человек овладевает способностями и своими органами, элементарными и неспециализированными знаниями, распространенными в его среде. Его врожденные свойства должны сами быть воспитаны вторыми людьми, чтобы он сам имел возможность себе их усвоить. Язык, которым он говорит, понятия и знания, которым он обучается, закон, которому он подчинен, понятие о Всевышнем, которому он помогает и поклоняется, — все содержание его сознания дано ему людьми либо через посредство людей. Самая окружающяя среда, природа, действует на него через посредство людской среды, определяя его антропологический тип в наследственной передаче медлительно появившейся организации, его культурный тип — в преемстве местных традиций, понятий и обычаев, сложившихся под неспециализированным и продолжительным влиянием данных естественных условий.
Социальная среда, социальная судьба человечества предполагает физиологические и психотерапевтические связи — особенную настоящую организацию публичных альянсов. Потому, что всякое племя, народ, государство предполагает семью как элементарную ячейку — публичный организм предполагает физиологические узы между отдельными индивидами. И вместе с тем уже домашний альянс, не говоря уже о более сложных публичных образованиях, скрепляется настоящими психотерапевтическими связями, органическою коллективностью сознаний, их родовым единством. Все формы социальной судьбе и общения являются как органические образования, появившиеся на земле наследственных инстинктов, родового сознания, неспециализированного безличного творчества. Слово имеется органическая свойство человека, обусловленная особым устройством его нервов и мозга. Отдельные языки живут и развиваются, как виды и роды, по некоторым неспециализированным, постоянным законам, имеют собственную органическую морфологию. понятия и Нравственные чувства не сущность итог личного опыта либо утилитарных мыслей, но плод развития того яркого альтруизма, без которого род не существует. Наконец самые всевышние, которым помогает человек, не простые выдумки правителей и жрецов, но плод настоящего теогонического процесса в общем сознании отдельных народностей и племён, соединяемых в религиозные общины. В этом — настоящее, позитивное значение исторических всевышних для отдельных народов; в этом — объяснение тех коллективных галлюцинаций, в каковые народы воплощают собственные религиозные идеи, тех чудес и теофаний, каковые составляют обычное явление в истории религий.
Трубецкой С.Н. О природе людской сознания // психологии и Вопросы философии. 1891. М-2. С. 132-149.
время и Пространство
Сергей Алексеевич Аскольдов (Алексеев) (1871 — 1945) — рус. религиозный философ, публицист. В 1914 стал магистром философии в Столичном ун-те за книгу «действительность и Мысль». С 1908 — участника Петербургского религиозно-философского общества. В 1920-е годы основал тайное религиозно-философское общество «Братство св. Серафима Саровского», сотрудничал в ряде альманахов и журналов («Идея», «Литературная идея», «Достоевский»). В 1928 арестован.
Первое философское произведение Аскольдова — «онтологии и теории Основные проблемы познания» (1900), написано полностью под влиянием монадологического «панпсихизма» его отца, А. А. Козлова. Главное направление философских изучений Аскольдова, уделявшего большее внимание вопросам гносеологии, — критика трансцендентализма, которая была призвана расчистить место для персоналистической религиозной метафизики. Исходным пунктом, согласно его точке зрения, будет не обезличенный «трансцендентальный субъект», а личностный «личный субъект». Познание должно быть символично, потому что предмет философского познания трансцендентен. Исходным понятием гносеологии будет интуиция. От Канта он призывал возвратиться к философам более ранних эр — Лейбницу, Плотину и Аристотелю.
Из трудов Аскольдова главными являются: «онтологии и теории Основные проблемы познания» (СПб., 1900); «Мышление как объективно обусловленный процесс» («психологии и Вопросы философии», кн. 66); «жизнь и Философия» («Неприятности идеализма», сборн.); «В защиту прекрасного» («Вопр. Фил. и Псих.», кн. 70 и 71); «Теории новейшего критицизма» (ib., кн. 74 и 75).