Мысль прогресса для метафизики истории есть центральной. Начиная с конца XVIII века и целый XIX век она играется определяющую роль в миросозерцании европейского человечества. Но в первую очередь необходимо указать на то, что мысль прогресса, не смотря на то, что и есть весьма новой, созданной последним периодом передового людской сознания, в сущности имеет, как и все истины, древние и глубокие религиозные корни. И потому, что в ней имеется значительная сообщение с самой глубиной исторической судьбе, она обнажает это древнее собственный происхождение. Идею прогресса нельзя смешивать, как это достаточно уже разъяснено, с идеей эволюции. Мысль прогресса предполагает цель исторического процесса и раскрытие смысла его зависимости от данной конечной цели. Сообщу более – мысль прогресса предполагает такую цель исторического процесса, которая не имманентна ему, т. е. лежит не в истории, не связана с какой-либо эрой, с каким-либо периодом прошлого, настоящего либо будущего, но возвышается над временем и лишь потому и может она признавать имеющим суть то, что в исторического процесса заложено. Древние корни данной идеи- религиозно-мессианские. Это-древняя, старая юдаистическая мысль о мессианском разрешении истории, о будущем Мессии, о земном разрешении судьбы Израиля, которая превратилась в судьбу всех народов, мысль о наступлении Царства Божьего, царства совершенства, справедливости и царства правды, которое, раньше либо позднее, должно осуществиться. Эта мессианская и хилиа-стическая мысль в учении о прогрессе секуляризируется, т.е. теряет собственный очевидно сакральный характер и получает мирской, а сплошь и рядом и атеистический темперамент. Возможно с громадным основанием сказать, что учение о прогрессе было для многих религией, т.е. существовала ^религия прогресса, которую исповедовали люди XIX века, и она заменяла для них христианскую религию, от которой они отошли. Эту религиозную, по своим притязаниям, идею прогресса необходимо подвергнуть анализу чтобы вскрыть ее главные внутренние несоответствия.
В последний период людской сознания вера в прогресс была подвергнута сомнению, кумиры прогресса свергнуты и уже очень многое сделано для критики данной идеи. Главное несоответствие, которое необходимо вскрыть в учении о прогрессе и которое светло в свете моей метафизики истории, содержится в фальшивом отношении учения о прогрессе к проблеме времени-к прошлому, настоящему и будущему. Учение о прогрессе имеется, в первую очередь, совсем фальшивое, не оправданное ни с научной, ни с философской, ни с моральной точки зрения обоготворение будущего за счет прошлого и настоящего. Учение о прогрессе является религиозное исповедание, верование, в силу того, что обосновать научно-хорошее учение о прогрессе запрещено, в силу того, что научно-позитивно возможно обосновать лишь теорию эволюции, учение же о прогрессе возможно лишь предметом веры, упования. Учение о прогрессе имеется обличение невидимой вещи- будущего, имеется извещение уповающих. И вот данной верой, этим упованием, связанным с учением о прогрессе, нереально разрешить самую ужасную проблему метафизики истории- проблему времени. Я узнал уже центральное значение неприятности времени для метафизики истории и пробовал вскрыть порочную природу времени, которое распадается на будущее и прошлое и которого уловить запрещено, в котором любая действительность распылена, раздроблена и порвана. Учение о прогрессе находится во власти данной разорванности. Учение о прогрессе предполагает, что задачи глобальной истории будут разрешены в будущем, что наступит какой-то момент в истории , в судьбе человечества, в которой будет достигнуто высшее идеальное состояние и в этом высшем совершенном состоянии будут примирены все несоответствия, которыми полны судьбы людской истории, будут разрешены все задачи. В это верили и Конт, и Гегель, и Спенсер, и Маркс. Правомерно ли такое предположение? Какое мы имеем основание в это верить, и если бы кроме того мы это основание имели, то по какой причине это может позвать в нас энтузиазм, по какой причине это должно быть нами нравственно принято и по какой причине для того чтобы рода надежда возможно для нас весёлой? Оснований для этого нет никаких, помимо этого, что в учении о прогрессе бессознательно заложено, тайно пребывает некое религиозное упование на разрешение глобальной истории. Это имеется надежда, что катастрофа глобальной истории придет к концу. Разрешение данной трагедии имеется цель прогресса, но в хороших учениях о прогрессе, как они являлись в десятнадцатом веке, задавлено и сознательно исключено для того чтобы рода религиозное такого рода и верование религиозная надежда. Напротив, верование, упование и надежда прогресса противополагаются разными теоретиками прогресса для того чтобы рода религиозным верам, упованиям и надеждам. Но в случае, если совсем устранить это религиозное зерно идеи прогресса, то что, в сущности, от нее останется? По какой причине прогресс возможно внутренне принят? Так как прогресс, позитивно осознаваемый, содержится в том, что в потоке времени, в котором свершаются судьбы людской истории, одно поколение сменяет второе, человечество восходит на какую-то неизвестную и чуждую мне вершину, идет вперед, идет вверх, к высшему состоянию, по отношению к которому все предшествующие поколения являются только звеньями, только средством, орудием, а не самоцелью. Прогресс превращает каждое человеческое поколение, каждое лицо человеческое, каждую эру истории в орудие и средство для окончательной цели- совершенства, блаженства и могущества будущего человечества, в котором никто из нас не будет иметь удела. Внутренне неприемлема, религиозно и морально недопустима хорошая мысль прогресса, в силу того, что природа данной идеи такова, что она делает неосуществимым разрешение муки судьбы, разрешение ужасных конфликтов и противоречий для всего людской рода, для всех людских поколений, для всех времен, для всех когда-либо живших людей с их страдальческой судьбой. Это учение заведомо и сознательно говорит, что для огромной массы, нескончаемой массы людских поколений и для эпох и бесконечного ряда времён существует лишь могила и смерть. Они жили в несовершенном, страдальческом, полном противоречий состоянии, и лишь где-то на вершине исторической судьбе появляется, наконец, на истлевших костях всех предшествующих поколений такое поколение счастливцев, которое взберется на вершину и для которого вероятна будет верховная полнота судьбы, совершенство и высшее блаженство. Все поколения являются только средством для осуществления данной блаженной судьбы, этого радостного поколения избранников, которое должно явиться в каком-то неизвестном и чуждом для нас будущем. Религия прогресса разглядывает все человеческие поколения, все человеческие эры как не имеющие цели и ценности в себе, не имеющие значения сами по себе, а только как средства и орудия для будущего. Это-основное религиозное и моральное несоответствие учения о прогрессе, которое делает его внутренне неприемлемым и недопустимым. Религия прогресса имеется религия смерти, а не воскрешения, не восстановления всего живого для вечной судьбы. Нет никаких внутренних оснований предпочитать судьбу того поколения, которое явится когда-то на вершине и для которого будет уготовано счастье и блаженство всем тем поколениям, которым в удел достались только страдания, муки и несовершенство. Никакое будущее совершенство не имеет возможности искупить всех мучений предшествующих поколений. Такое подчинение всех судеб людских какому-то мессианскому пиру того поколения, которому удастся взобраться на вершину прогресса, раздражает религиозно-нравственную совесть человечества. Религия прогресса, которая основана на для того чтобы рода обоготворении будущего поколения счастливцев,- безжалостна к прошлому и настоящему, она соединяет бесконечный оптимизм в отношении к будущему с бесконечным пессимизмом в отношении к прошлому. Она глубоко противоположна христианскому упованию на общее воскресение всех поколений, всех погибших, всех отцов и предков. Христианская мысль основана на уповании, что окончится история финалом из исторических катастроф, из всех ее противоречий и в этом финале примут участие все человеческие поколения, что все когда-либо жившие будут воскрешены для вечной судьбы. Мысль прогресса XIX века допускает на данный мессианский пир только неизвестное поколение счастливцев, которое есть вампиром по отношению ко всем предшествующим поколениям. Тот пир, что эти будущие счастливцы устроят на могилах предков, забыв об их ужасной судьбе, вряд ли может позвать с отечественной стороны энтузиазм к религии прогресса-энтузиазм данный был бы низменным.
Неразрешенность неприятности времени есть главным пороком теории прогресса, в силу того, что, в случае, если допустимо разрешение судьбы глобальной истории, ее главных противоречий, то оно допустимо только в победе над временем, т. е. преодолении разрыва между прошлым, настоящим и будущим, разделения времени на взаимно враждующие и взаимно пожирающие элементы. Эта порочная природа времени должна быть совсем побеждена чтобы воистину могла быть разрешена будущее глобальной истории. Но никакие учения о прогрессе не заключают в себе подобного рода упования, не ставят себе для того чтобы рода задачи и не имеют для того чтобы рода смысла. Теория прогресса не обращена к разрешению судьбы людской истории во вневременном, в вечности, во всеединстве, за пределами самой истории, а допускает разрешимость данной неприятности в временного потока истории, в каком-то из мгновений будущего времени, которое по отношению ко всем остальным мгновениям есть пожирающим вампиром, в силу того, что будущее есть пожирателем прошлого, убийцей этого прошлого. На смерти зиждет мысль прогресса собственный упование. Прогресс выясняется не вечной судьбой, не воскресением, а вечной смертью, вечным истреблением прошлого будущим, предшествующего поколения последующим. Всеразре-шающее счастье наступает в какое-то мгновение времени в будущем, а всякое мгновение времени в будущем имеется порванное, дробное, имеется пожираемое и пожирающее- пожирающее прошлое и пожираемое будущим. Это несоответствие времени делает порочным и негодным все учение о прогрессе. Учение о прогрессе имеется временное учение XIX века, отражающее состояние сознания европейского человечества в десятнадцатом веке со всей ограниченностью, со всеми пределами, поставленными этому времени. Оно соответствует известной эре, и в нем нет непреходящей, вечной истины, если не считать той истины, которая бессознательно заключена в нем, как в извращении религиозного упования на разрешение судеб людской истории.
Тесно связана с учением о прогрессе и с упованиями прогресса утопия земного рая, земного блаженства. Эта утопия земного рая, которая имеется кроме этого искажение и извращение религиозной идеи о наступлении Царства Божия на земле, в конце истории, т.е. бессознательный хилиазм,-эта утопия земного рая приобретает удар за ударом; она уничтожена работою мысли и сокрушена фактически и жизненно. Утопия земного рая заключает в себе те же главные несоответствия, каковые заключены и в учении о прогрессе, в силу того, что она кроме этого предполагает наступление какого-либо совершенного состояния во времени, в пределах исторического процесса. Она предполагает возможность разрешения исторической судьбы человечества в пределах того замкнутого круга исторических сил, в котором свершается история человечества и самая история народов. Она вычисляет вероятным имманентное разрешение катастрофы глобальной истории и наступление совершенного состояния. Она равно как и любая мысль прогресса, покоится на фальшивом отношении к времени, в ней имеется фальшивое учение, что в будущем, в будущем разрешима катастрофа времени. Утопия земного рая, что обязан осуществиться в будущем, согласно точки зрения одних, весьма не так долго осталось ждать, согласно точки зрения вторых, весьма нескоро, в этом случае это не имеет принципиального значения, мыслит идеальное и блаженное состояние в будущем, не принявшем в себя полноту прошедшего. Утопия земного рая говорит, что целый исторический процесс был только подготовкой, только средством к ее осуществлению. совершенство и Земное блаженство тех счастливцев, каковые где-то в конце исторического процесса явятся, искупает муки и страдания всех предшествующих людских поколений. Утопия земного рая предполагает, что допустимо наступление полного состояния людской судьбе в относительных условиях земной и временной исторической судьбе. Но земная реальность, по существу, не имеет возможности вмещать в себе жизни полной. Жизнь полная не вмещается в эту, со всех сторон сдавленную и ограниченную реальность. Но утопия земного рая имеется вера, что в случае, если этого не могло быть до сих пор, то наступит момент, в то время, когда что-то полное, наконец, совсем в исторической, относительной действительности осуществится. Она утверждает не переход за грани и за пределы относительной исторической действительности, в какой-то другой замысел бытия, в какое-то четвертое измерение из ограниченных трех измерений- она желает, дабы в это трехмерное пространство было полностью вмещено четвертое измерение безотносительной судьбе. В этом ее главное метафизическое несоответствие, которое делает ее внутренне несостоятельной, в силу того, что вместо того, дабы искать успехи полной судьбе через переход земной истории в небесную историю, утопия земного рая предполагает, что людская будущее совсем решается в данной относительной земной действительности, совсем вмещается в три измерения со всей их ограниченностью; в нее она желает вместить блаженство и абсолютное совершенство, которое возможно достигнуто только в другой небесной действительности, может вместиться только в четвертое измерение. Данной утопии земного рая, которая характерна различным разным философиям и социальным учениям истории, причиняет удары, от которых она не оправится, религиозное сознание и философская мысль. Начинает все более и более выясняться глубоко ужасный и двойственный темперамент всего исторического процесса. В истории нет по прямой линии совершающегося прогресса хороша, прогресса совершенства, в силу которого будущее поколение стоит выше поколения предшествующего; в истории нет и прогресса счастья человеческого- имеется только ужасное, все большее и большее раскрытие внутренних начал бытия, раскрытие самых противоположных начал, как ярких, как чёрных, как божественных, так и дьявольских, как начал хороша, так и начал зла. В раскрытии этих противоречий и в обнаружении их и содержится величайший внутренний суть исторической судьбы человечества. В случае, если возможно утверждать какой-нибудь прогресс в истории людской сознания, так это ухудшение сознания, которое результат внутреннего раскрытия этого ужасного несоответствия людской бытия. Но ни за что нельзя утверждать постоянное нарастание хорошего на счет отрицательного, как это утверждает теория прогресса. В историческом ходе происходит усложнение начал, он несет в себе начала самые противоположные. Если доверять, что прогресс имеется приближение к безотносительной Божественной судьбе, то было бы неправильно из этого делать вывод, что те поколения, каковые явятся на вершине истории, будут пребывать в особой близости к Полному, все же остальные поколения либо весьма далеки от этого источника Божественной судьбе либо не имеют с ним никакой связи и приобщаются к Божественной судьбе, помогая только средством для какого-либо последнего поколения истории. Вернее было бы думать, как думает Л. Ранке, что все человеческие поколения в течении всего исторического процесса имеют сами по себе отношение к Полному, все они приближаются к Божеству, – в этом имеется Божественная справедливость и Божественная правда. Какое было бы нарушение справедливости, если бы лишь те поколения, каковые находятся на вершине прогресса, были допущены к тайнам Божественной судьбе! Конкретно для того чтобы рода учение о прогрессе может вынудить усумниться в самом существовании Божественного Промысла, в силу того, что Божество, которое лишило бы собственной близости все человеческие поколения и которое допустило бы к собственной близости только поколение, стоящее на вершине истории, было бы Божеством вампирическим, в нем была бы насилие и неправда по отношению к большей части человечества. На этом основании Иван Карамазов возвращает собственный билет Всевышнему. В конечном итоге ничего аналогичного нет; в конечном итоге каждое поколение имеет цель в самом себе, несет смысл и оправдание в собственной жизни, в творимых им собственных духовных и ценностях подъемах, приближающих его к Божественной судьбе, а не в том, что оно есть орудием и средством для поколений последующих. И разве люди XIX века не дальше от Всевышнего, чем люди прошлых столетий?
Имеется еще одно возражение совсем научно-хорошего характера, возражение против простого учения о прогрессе, которое колеблет это учение в его первоосновах. В случае, если забрать судьбы народов, судьбы обществ, судьбы культур людских в истории, то мы видим, что все культуры, все эти общества и все народы переживают в судьбе собственной различные периоды – период зарождения, детства, возмужалости, высшего расцвета и, наконец, период старости, дряхлости, смерти и отцветания. Все великие национальные культуры и все общества подвергались этому процессу умирания и одряхления. Ценности культуры – бессмертны, в культуре имеется неумирающее начало, но сами народы, как живые организмы, изживающие собственную судьбу в истории, смертны,- по окончании периода высшего собственного цветения они начинают спускаться вниз и дряхлеть. Все великие культуры переживали период дряхлости. Самым наглядным возражением против теории прогресса есть открытие таковой великой культуры, существовавшей за 3000 лет до Р.Х., как культура Вавилона, которая достигла большого совершенства, предвосхищавшая и в некоем отношении превосходившая культуру XIX века. Она погибла и провалилась сквозь землю практически бесследно. Продолжительное время прекратили кроме того подозревать о ее существовании, и лишь археологические раскопки и более усовершенствованные способы познания древних культур открыли существование данной культуры и породили увлечение панвавилонизмом. Это побуждает для того чтобы большого историка, как Э. Мейер, решительно отрицать существование прогресса человечества по прямой восходящей линии. Развиваются только отдельные типы культур, причем последующие культуры не всегда кроме того поднимаются на ту высоту, на которой находились культуры предшествующие. Эти мысли вряд ли должны приводить к очень пессимистическим выводам, в силу того, что совсем неосновательно черпать собственный оптимизм, собственную бодрость и определять собственный творчество в отношении к судьбе, исходя из необыкновенной переоценки значения будущих поколений. Убеждение, что они являются более настоящими, чем все поколения предшествующие, ни на чем не основано. В случае, если более глубоко подойти к этому вопросу, то нет никаких оснований вычислять каждого из нас, которыми владел поколению, живущему в настоящем (не смотря на то, что данный термин весьма шаток и двусмыслен, в силу того, что настоящее каждое мгновение исчезает) , либо будущее поколение, которое народится через 50 либо 100 лет, для отечественного сознания более настоящим и более полезным, чем те отошедшие поколения, каковые существовали 50,100 либо 5000 лет тому назад. Дробя время на настоящее, будущее и прошлое, мы не имеем основания утверждать, что будущее более реально, чем прошедшее. Будущее, с позиций настоящего, не более реально, чем прошлое, и творческая работа отечественная обязана совершаться не во имя будущего, а во имя того вечного настоящего, в котором прошлое и будущее- едины. Прошлого уже нет, и оно для нас не существует в противном случае, как в отечественной памяти, будущего еще нет, и неизвестно, будет ли оно. В известном смысле возможно кроме того заявить, что прошлое более реально, чем будущее, и люди отошедшие от нас более настоящи, чем люди еще не рожденные. Предполагают, что будет будущее и в будущем будут жить поколения человеческие, для которых мы должны уготовлять высшую судьбу. Это и должно нам дать смысл жизни, бодрость жизни и радость жизни. Вот это и имеется один из самых печальных предрассудков религии прогресса, которая исповедовалась в XIX в. В конечном итоге мы должны совсем порвать с упованиями, верованиями и надеждами, которые связаны с таким отношением к будущему. Мы должны, в отечественной вере и в отечественной надежде, возвышающих нас над мгновением настоящего и делающих нас не только людьми оторванного настоящего, но и людьми великой исторической судьбы, совсем преодолеть это порванное и порочное время- время настоящего, прошлого и будущего и войти в подлинное время- в вечность. Все упования и наши верования должны быть связаны с разрешимостью людских судеб в вечности, и мы должны строить собственную возможность судьбы не на возможности оторванного будущего, а на возможности целостной вечности. Каков будет плод отечественных творческих деяний в раздробленном времени, т.е. в будущем, не нам делать выводы и не нам предрешать. Это смогут решать только другие поколения. Но отечественное дело в любой период, в каждое мгновение отечественной исторической судьбы определять собственный отношение к судьбе и к историческим задачам перед лицом вечности и перед судом вечности. В то время, когда мы поставим судьбу людскую и историческую судьбу в возможность вечности, то будущее окажется не более настоящим, чем прошлое, настоящее не более настоящим, чем будущее и прошлое, в силу того, что всякое раздробленное время перед судом вечности внутренне греховно и порочно. Но религия прогресса желала порочность и эту греховность осветить и узаконить.
Безнравственные несоответствия учения о прогрессе обличают ложь и внутреннюю несостоятельность гуманистических предпосылок прогресса. Те основания, на которых покоился гуманизм нового времени, были таковы, что они не обращали человека к вечности, они повергали человека в земной поток времени со всем его разделением. Исходя из этого они не могли, подлинным образом, дать добро судьбу людской судьбе, судьбу людской истории. Эти гуманистические предпосылки заключали в себе внутреннее несоответствие и внутреннюю порочность, каковые, непременно, должны были вскрыться. Это вскрытие я и именую концом Ренессанса и кризисом гуманизма. В гуманистический прогресс больше верить запрещено. Мысль прогресса была великой идеей гуманистического периода истории, целый XIX век проникся иллюзией прогресса. Учение о прогрессе в его безрелигиозной форме, оторванной от религиозно-подлинного зерна, и имеется не что иное, как возведение в совокупность, в цельную теорию главного гуманистического предположения о том, что человек может довлеть самому себе, может разрешать собственную судьбу имманентными людскими силами и не испытывает недостаток в божественных силах и в божественных целях судьбы. В случае, если в учении о прогрессе раскрывается неправда гуманистической ее иллюзии и предпосылки, то, иначе, не было возможности бы заявить, что гуманизм не имел никаких хороших результатов. Я пологаю, что в гуманизме содержится и хорошее начало, которое будет иметь огромное значение для будущей его истории и судьбы человека. Человек должен был пройти через гуманистическое самоутверждение и через гуманистическое самоудовлетворение. Он должен был на свободе раскрыть собственные силы и проверить на опыте, что свидетельствует и к чему ведет для того чтобы рода гуманизм. В гуманизме раскрылись человеческие потенции, каковые не смогут сами по себе привести к хорошим итогам, но раскрытие это будет иметь большое значение для судьбы человечества, в то время, когда история из гуманистического периода перейдет в какой-то второй, неизвестный еще период, незадолго до которого мы стоим. В духовных подъемах гуманистической культуры была потенция нового религиозного откровения. В гениальности этого периода была собственная духоносность.
История имеется, воистину,- и в этом ее религиозное содержание- путь к иному миру. Но в истории нереально наступление какого-либо полного совершенного состояния, задача истории разрешима только за ее пределами. Это и имеется главный и основной вывод, к которому приходит метафизика истории, это и имеется секрет, что лежит в исторического процесса. Переходом от одной эры к второй бьется человечество над разрешением собственной судьбы в истории. В то время, когда оно приходит не к тому, чего ожидало, и начинает чувствовать безвыходность круга истории, тогда человечество начинает сознавать невозможность дать добро собственную задачу в самого процесса истории, начинает сознавать, что только трансцендентный выход делает историю разрешимой. Чтобы дать добро задачу истории, неразрывно связанную с природой времени, необходимо всю возможность истории обратить вовнутрь и от попытки разрешить ее, вытянув во временном историческом свершении, перейги к разрешению ее через выход за пределы истории, через прорыв истории в сверх-историю, через допущение в замкнутый круг истории сил надисториче-ских, т. е. нового ноуменального небесного события в земном и замечательном- будущего явления Христа. Главная мысль, к которой приходит метафизика истории и которая вместе с тем есть и предпосылкой метафизики истории, имеется мысль неизбежности финиша истории.
В случае, если наблюдать на исторический процесс с позиций имманентного разрешения задач, каковые в нем ставятся, разрешения их в потока времени, то нельзя не прийти к самым пессимистическим, неисправимым итогам, в силу того, что, с данной точки зрения, все попытки разрешения всех исторических задач во все периоды должны быть признаны целой неудачей. В исторической судьбе человека, в сущности, все не удалось, и имеется основание думать, что ни при каких обстоятельствах и не будет удаваться. Не удался ни один план, поставленный в исторического процесса. Ни при каких обстоятельствах не осуществлялось то, что ставилось целью и задачей какой-либо исторической эры, что преподносилось как мысль, которая должна быть, так или иначе, осуществлена. В случае, если забрать исторический процесс в целом, то коренной неудачей, которая данный процесс поражает, необходимо признать, что в нем не удается Царство Божие, что в случае, если Царство Божие было задано в историческом ходе как разрешение судьбы людской, то оно ни при каких обстоятельствах в этом историческом ходе не осуществлялось и ни при каких обстоятельствах приближения к осуществлению Царства Божия не происходило. В случае, если забрать отдельные периоды в истории с теми задачами, каковые в них ставились, то они кроме этого были поражены внутренней неосуществимостью и внутренней болезнью этих задач. В случае, если мы заберём всю новую гуманистическую историю, то она поражает целой неудачей, в силу того, что не удался Ренессанс да и то, что Ренессансом сотворено, не соответствует настоящим его планам и заданиям. Найдена невозможность Ренессанса в христианского мира – христианский мир болен таковой заболеванием раздвоения, которая делает недостижимой целость Ренессансного плана, содержание христианского мира не может быть оформлено в древнем смысле. Такие же неудачи постигли и реформацию, поставившую себе великую цель утверждения религиозной свободы и приведшую к крушению религии; и французскую революцию, создавшую вместо братства, свободы и равенства – буржуазное общество XIX века. Революция нашла такие несоответствия, каковые в течении всего XIX столетия раскрывались и совсем изобличали лживость всей идеологии французской революции. Вместо равенства, братства и свободы раскрылись ненависти формы людей и новые неравенства друг к другу. Совершенно верно так же возможно заблаговременно с уверенностью заявить, что не удадутся и те задачи и основные идеи, которыми живет отечественная эра, не удастся ни при каких обстоятельствах социализм, что попытаются осуществить и что, возможно, будет играться громадную роль в том периоде истории, в который сейчас мы вступаем. Социализм в опыте осуществления собственного будет совсем не тем, к чему социалисты стремятся. Он вскроет новые внутренние несоответствия людской судьбе, каковые сделают неосуществимым осуществление тех задач, каковые выставило движение социалистов. Он ни при каких обстоятельствах не осуществит ни того освобождения людской труда, которого Маркс желал достигнуть связыванием труда, ни при каких обстоятельствах не приведет человека к достатку, не осуществит равенства, а создаст только новую неприязнь между людьми, новые и новую разобщённость неслыханные формы гнета. Не удастся и анархизм, что соперничает с социализмом. Ни при каких обстоятельствах не осуществит он той предельной свободы, не знающей границ и удержу, к которой призывает; напротив, он раскроет еще большее рабство. Ни при каких обстоятельствах, в сущности, не удавалась в пределах истории ни одна из революций, в силу того, что в случае, если революции и были ответственным моментом в судьбе народов, моментом внутренне неизбежным, к которому вела вся предшествующая будущее и порождала предстоящее ее свершение, то они ни при каких обстоятельствах не разрешили тех задач, каковые были ими заданы,- ни при каких обстоятельствах этого не было и ни при каких обстоятельствах не будет. В итоге, плодотворным бывал только великий опыт исторических неудач, потому что в нем приоткрывалось что-то новое для человечества. Обыкновенно достигалось совсем не то, что люди предполагали и к чему стремились. Обыкновенно революции кончались реакцией, в которой и раскрывалось что-то новое, в которой происходило осмысливание пережитого опыта, хотя бы реакции и сопровождались целым рядом отрицательных проявлений и частично отбрасывали назад человеческие общества. Так, духовная реакция начала XIX века была одним из самых хороших результатов революции. В ней начался процесс духовного восстановления. Начало XIX в. имело огромное значение, но оно не соответствовало тем социальным целям, каковые ставила себе революция. Возможно сообщить больше- возможно сообщить о величайшем событии глобальной истории, которое образовывает его сердцевину и которое имеется ключ к разгадке смысла истории,- о христианстве, которое открыло новую эру и выяснило всю историческую судьбу, возможно заявить, что история христианства кроме этого имеется целая великая неудача. Многие неприятели христианства говорят это с злорадством, говорят, как самое громадное возражение против христианства,- они возражают против христианства по причине того, что христианство не удалось и удаться на земле не имеет возможности. Но это же самое возможно сообщить и с совсем второй духовной настроенностью, вкладывая второй суть. Вправду, христианство в истории так же не удалось, как не удалось все в истории. Те задания, каковые поставлены христианской верой, христианским сознанием, ни при каких обстоятельствах в течении 2000 лет не были осуществлены и ни при каких обстоятельствах в пределах этого отечественного времени и в пределах данной истории не будут осуществлены, в силу того, что осуществлены они смогут быть только в победе над временем, в переходе в вечность и в преодолении истории через переход в сверх-исторический процесс. Но самая неудача христианства менее всего возможно перевоплощена в довод против высшей его правды, так же как и самая неудача истории менее всего свидетельствует бессмысленность истории, внутреннюю ее ненужность и вакуум. Неудача истории вовсе не свидетельствует того, что история не имеет смысла и что совершается она в пустоте, так же как неудача христианства не свидетельствует того, что христианство не есть вьюшая истина и что это возможно использовано как довод против него, в силу того, что попытка сделать историческую реализацию и удачу, имманентное осуществление, критерием осмысленности и истинности сама по себе несостоятельна. История и все историческое по природе собственной таково, что никакие идеальные осуществления в временном их потоке- неосуществимы. Но тот великий опыт, что раскрывается в исторической судьбе, имеет глубочайший суть и вне реализации и осуществления; он раскрывается за пределами истории. Посюсторонняя неудача, которая болезненно кидается нам в глаза и нас поражает в пределах исторического времени, в пределах временной земной действительности, не свидетельствует какой-то предельной потусторонней неудачи, а показывает только на то, что человечество и человек в собственных судьбах призваны к высшей реализации собственных потенций, вечно превышающей все те реализации, к каким человек хочет попасть в исторической собственной жизни. Все революции и неудачи реформации и всего исторического обозначают только разорванность человека, что обязан целостно изжить собственную судьбу в более высокой и более безотносительной действительности, чем та, в которой это все совершилось. В случае, если христианство, само по себе, претерпевает неудачи в пределах истории, то это обозначает не неудачу самого христианства, в силу того, что это имеется только весьма несовершенное словосочетание, весьма искаженная передача, изобличающая несовершенство отечественного языка,- в конечном итоге же это имеется неудача не христианства, не христианской безотносительной истины, которая пребудет вовеки и которую не одолеют врата адовы, но свидетельствует неизбежную неудачу всякого относительного мира, всякого относительного порванного времени, неудачу ограниченной земной действительности. Это не неудача Божья, как думают те, каковые направляют данный довод против христианства, а неудача людская. Неудача же людская обозначает только то, что человек в собственной судьбе призван к тому, дабы встать еще выше, дабы реализовать собственные потенции в вечном времени, в более высокой действительности, чем та, в которой он пробовал их реализовать. Довод против христианства, основанный на неудаче христианства, вдвойне ужасен, вот по какой причине: христианское человечество в собственной истории сперва поменяло христианской истине, а позже, совершив эту измену, оно начало кдеймить христианство, нападать на него, утверждая, что христианство не удалось. Но христианство не удалось конкретно по причине того, что те, каковые возражают против него, от него отошли. Так получается двойная неправда в данной аргументации.
Только при перенесении центра тяжести людской судьбе в другой мир возможно творить красоту в нашем мире. Величайшая красота, которая достигалась в нашем мире, была связана не с тем, что человечество ставило себе чисто земные цели в данной действительности, а с тем, что оно ставило себе цели за пределами этого мира. Тот порыв, что влек человечество в мир другой, в нашем мире воплощался в единственно вероятной, высшей для нас красоте, которая постоянно имеет природу символическую, а не реалистическую. В случае, если окончательное реалистическое осуществление допустимо только в какой-то высшей действительности, за пределами времени, за пределами истории, то символическое осуществление допустимо тут, в данной земной действительности, как символ высшей действительности. Это более всего светло на природе мастерства, в силу того, что мастерство, как вершина людской творчества, в высочайших собственных проявлениях имеет символический темперамент, и это символическое достижение мастерства говорит о призвании человека к какой-то другой, более высокой действительности.