В которой Деннис начинает обрисовывать собственный подход к алхимическому опусу, а психожидкость -была она транслингвистической материей либо нет — делается предметом спора.
Мой рассказ закончился, и все мы на пара часов забылись неспокойным сном. В тусклом свете зари мы с Ив добрались до группы хижин, лепившихся по берегу Игара-Параны, повыше чорро, на расстоянии трех четвертей мили от отечественного приюта. Мы знали, что витото, каковые спускаются по реке, дабы привезти детей в школу, останавливаются в этих в большинстве случаев пустующих зданиях. Мы сохраняли надежду прикупить яиц, папайи либо тыквы, дабы внести разнообразие в отечественное меню, складывающееся из неочищенного риса, юкки и бананов.
Мы нашли в том месте лишь мелкую горстку людей; единственным товаром, каковые был у них на продажу, были плоды сердцевидной формы размером с грейпфрут, полные скользких сладковатых зерен, плавающих в прозрачном красноватом сиропе. В те времена данный плод еще не был известен ботанической науке, только через пара лет Шульц обрисует его и назовет Macoubea witotorum. Мне же предстояло опять встретиться с этим плодом. Он был весьма недорогим, и потому, что мы пришли в надежде хоть что-то приобрести, то израсходовали пятнадцать песо, взяв вместо фунтов пятьдесят этих диковинных фруктов. Не обращая внимания на то что я практически всю ночь напролет носился по океану мысленных галлюцинаций, я чувствовал себя бодрым и здоровым. Взвалив на пояснице битком набитый мешок — это и была вся отечественная приобретение, я стремительным шагом направился обратно к миссии.
Ходьба доставляла мне радость. Мешок казался легким, нести его было одно наслаждение. Не останавливаясь на отдых ни на 60 секунд, мы с Ив возвратились в миссию и пошли в расположенную на берегу обитель Ванессы и Дейва, дабы совместно позавтракать. В то время, когда мы выходили из хижины на поиски пропитания, Деннис прочно дремал. Сейчас его не было — разумеется, проснувшись, он сразу же помчался будить Ванессу, дабы поведать ей о том, что он пережил пара часов назад. Доносящийся изнутри жужжащий звук, чувство одержимости — обо всем этом он возбужденно говорил, в то время, когда мы вошли в речной дом и я опустил на пол собственную ношу. До тех пор пока все копались с завтраком, события прошлого вечера обсуждались и шепетильно анализировались. На Ванессу и Дейва не произвело впечатления взволнованное заявление Денниса о том, что нам удалось уловить и некое в высшей степени необычное энергетическое поле. Я внес предложение Деннису не спорить о природе пережитого, а просто уединиться по окончании завтрака и записать все, что придет в голову, о том необычном звуке, что он издавал. Брат послушался моего совета и полез на бугор к нашему дому, дабы в том месте побыть одному и сделать следующую запись:
28 февраля 1971 года.
Берусь за эти страницы со необычным эмоцией ответственности, которое может появиться у человека, что столкнулся с каким-то необъяснимым феноменом: немыслимым порождением сна либо непонятным явлением природы. Задача, стоящая перед таким человеком, была бы очень узкой: обрисовать феномен как возможно правильнее. Моя задача осложняется тем, что феномен, что я обязан попытаться обрисовать, сам по себе имеет отношение к средствам описания, другими словами к языку. Это достаточно необычное утверждение станет более осмысленным по мере изучения.
Что-то подсказывает мне, что, перед тем как двинуться дальше, нужно упомянуть, кто же я таковой. Еще двадцать четыре часа назад я думал, что знаю это, сейчас же данный вопрос стал самым сложным из тех, каковые когда-нибудь поднимались передо мной. Вопросы, вытекающие из него, дадут ответы, каковые разрешат нам осознать и применять феномен, так тяжело поддающийся описанию. Может статься, что это последние буквы неотёсанного языка, каковые я использую чтобы что-то обрисовать: потому, что этот феномен начинается на той грани языка, где отечественная свойство создавать понятия пробует нащупать слова, но не находит их, я обязан выполнять осторожность, чтобы. не смешивать язык — знак — реальность и метафору, с которой я пробую их соотнести.
В то время, когда я позднее прочёл данный пролог, он показался мне одновременно и грандиозным, и пугающим, но Денниса окружала аура спокойной уверенности, которая невольно внушала уважение. Я чувствовал, что Логос борется со словарем собственного новейшего средства выражения. Похоже, ему все лучше получалось достигнуть собственной цели. Я начал читать дальше:
Потому, что любое явление допустимо до какой-то степени обрисовать эмпирически, отечественное также не есть исключением. Неприятность содержится в том, дабы, влияя на химические процессы людской организма, позвать совсем особенный звуковой и слуховой феномен. Такое состояние делается вероятным, в случае, если ввести в организм растительные алкалоиды, владеющие высокими биодинамическими особенностями, то есть триптамины и МАО-ингибиторы (химические вещества, каковые замедляют воздействие моноаминоксидазы — ферментной совокупности, окисляющей многие компоненты пищевых продуктов и психоактивных веществ до состояния безвредных побочных продуктов, либо мешают ему. В присутствии МАО-ингибиторов вещества, каковые при простых условиях в ходе метаболизма превратились бы в пассивные побочные продукты, наоборот, покупают громадную продолжительность физиологического и психотерапевтического действия), весьма шепетильно осуществляя контроль их параметры. По-видимому, этот феномен вероятен в присутствии одних триптаминов, не смотря на то, что торможение МАО определенно содействует его возбуждению, облегчая абсорбцию триптаминов. Конкретно в отечественной группе данный феномен удалось позвать двоим: Теренс уже пара лет экспериментирует со звуковым феноменом, появляющимся под действием ДМТ. (Мои опыты заключались в следующем наблюдении: спонтанная глоссолалия, которую у меня вызывает ДМТ, время от времени возбуждает что-то наподобие приступа синестезии, при котором синтаксические конструкции, разговорная обращение вправду становятся зримыми. Быть может, подобный эффект прятался и за пережитым На крыше в Непале. Разумеется, столь необыкновенные речевые и голосовые проявления свойственны для состояний, вызываемых ДМТ).
До вчерашнего вечера, в то время, когда, приняв девятнадцать грибов строфария, я возбудил эту звуковую волну и в течение нескольких секунд испытывал на себе ее воздействие, Теренс был единственным известным мне человеком, что утверждал, что способен издавать данный звук. Прошедшей ночью, съев грибы, мы легли в гамаки и стали ждать. К этому времени малоприятная тяжесть, которая в большинстве случаев ненадолго разливается по телу в начале вызванных строфарией видений, совсем прошла. Она сменилась, по крайней мере у меня, теплым приливом приятного самочувствия и удовлетворения, что, казалось, понемногу затухает где-то в. Такие ощущения бывали у меня и раньше — и по окончании грибов, и сразу же по окончании кайфа от приема ДМТ. Позже мы заговорили о людях, каковые находятся на громадном расстоянии от нас, и о том, возможно ли попытаться связаться с ними через четвертое измерение: потому, что для шаманизма волшебная сообщение на расстоянии, по-видимому, в полной мере простое дело, таковой поворот беседы не был для нас чем-то необычным. Одно могу сообщить совсем определенно: в какой-то миг, близкий по времени к данной теме, я услышал безмерно далекий- и не сильный звук. Он раздавался где-то между ушами и доносился не снаружи, а изнутри — это совсем совершенно верно, каким бы немыслимым это ни казалось, — причем на уникальность четко, не смотря на то, что и на самом пределе людской слуха. То был звук, похожий на весьма не сильный сигнал радиоприемника, зудящего где-то вдалеке: сперва он напоминал перезвон колоколов, но, понемногу усиливаясь, превратился в электрическое пощелкивание, потрескивание, бульканье, шипение. Я постарался воспроизвести эти звуки голосом — легко опыта для, издавая жужжание и гортанное гудение. И внезапно оказалось, словно бы мой этот звук и голос намертво соединились: звук стал моим голосом, но он исходил из меня в таком искаженном виде, какой не может принять ни один человеческий голос. Неожиданно звук существенно усилился и сейчас был похожим стрекотанье огромного насекомого.
До тех пор пока Деннис писал, остальные лениво плавали в реке и занимались стиркой под чистым, глубоко синим безоблачным амазонским небом. Иногда монотонный звон цикад внезапно вздымался слитной волной и, перемахнув через теплую, сверкающую гладь нежно струящейся Игара-Параны, как электрический разряд падал на землю, притихшую под зноем тропического дня.
Ближе к вечеру Деннис возвратился на берег — он искал меня. Застал он меня за стиркой теннисных туфель — этим делом я занимался на громадном плоском камне, что благодаря неровности речного дна комфортно выступал из воды на фут либо около того. И само собой разумеется, именно поэтому удобству, он служил в округе любимым местом для стирки. А место было чудесное, но его волшебство еще таилось в будущем, его отделяли от сегодняшнего дня ровно 14 дней. Мы сидели на камне и говорили. Со времени вчерашнего эпизода со необычным звуком прошло часов шестнадцать. Деннис заявил, что письменное упражнение выяснилось очень нужным.
— Вот и превосходно! Ну, к чему же ты пришел?
— Еще не уверен. Я весьма переживаю, но какова бы ни была обстоятельство моего беспокойства, она рождает мысли в мозгу чуть ли не стремительнее, чем я успеваю их записывать.
— Мысли? Что за мысли?
— Забавные. Мысли о том, как возможно применять данный эффект, эту штуку — словом, что бы это ни было. Интуиция мне подсказывает, что это имеет отношение к психожидкостям, о которых писал Майкл Харнер в июньском выпуске Нейчерал xucmopu за 1969 год, и к тому, что произошло с тобой в Боднатхе. не забываешь, Харнер высказал предположение, словно бы аяхуаскеро изрыгают некую чудесную жижу, на которой и основана их свойство предвещать будущее? Вот и у нас оказалось что-то в этом роде — транслингвистический феномен, издаваемый голосом.
Так мы неторопливо разговаривали на берегу реки, выбирая случайности и возможности. Деннис обязательно желал связать то, что случилось со мной в Непале, с очень необычным явлением, бытующим у шаманов дживаро в Эквадоре. Эти шаманы принимают аяхуаску, по окончании чего они — и каждый, кто ее примет, — приобретают свойство видеть некую субстанцию, про которую говорят, что она фиолетовая либо темно-светло синий и пузырится, как жидкость. В то время, когда по окончании приема аяхуаски у вас появляется рвота, вы выбрасываете конкретно эту жидкость; помимо этого, она выступает на коже как пот. Вот эту любопытную штуку дживаро и применяют в большинстве собственных колдовских обрядов. Все это держится в строжайшей тайне. Очевидцы утверждают, что шаманы выливают жижу на землю перед собой и, глядя в нее, видят времена и другие края. Если доверять им, природа данной жидкости абсолютно выходит за пределы простого опыта; она складывается из пространства-времени либо мысли, либо же представляет собой чистую галлюцинацию, которая получает объективное выражение, но в любой момент ограниченное пределами жидкости.
В собственных изучениях дживаро Харнер был не одинок. Сначала поступления этнографических отчетов с Амазонки пошли неподтвержденные сообщения и слухи о психофизических объектах и волшебных выделениях — продуктах людской жизнедеятельности, — каковые благодаря применению заклинаний и галлюциногенов наделяются колдовскими силами. Мне припомнилось замечание алхимиков о том, что тайна скрыта в испражнениях.
— Материя, существующая за пределами трех измерений и потому
— Да. Не уверен, это что может значить, но, по-моему, что-то в этом роде. Линия побери, а почему бы и нет? Я имею в виду, что это звучит достаточно дико, но так как это еще и совокупность знаков, которую мы принесли с собой и которая согласуется с волшебством шаманов, — а ведь конкретно ее поиски и привели нас ко мне.
— Вот для чего ты взошел на борт, юноша, — гоняться за Белым Китом по океанам и всем морям, на обоих полушариях почвы, пока не прольется его тёмная кровь и не перевернется он кверху брюхом. Ты так как это имел в виду?
Обращение к мелвилловской риторике было неожиданностью и совсем не характерным для него. И где он лишь нахватался цитат?
— Да, пожалуй.
— Лишь дело вот в чем: в случае, если вправду происходит что-то сверхъестественное, необходимо его изучить и узнать, что же это такое, а позже свести к какой-то понятной схеме. Допустим, мы не воображаем, с чем имеем дело, но, иначе, нам как мы знаем, что мы прибыли ко мне, дабы изучить волшебство шаманов в целом. Исходя из этого на данный момент мы должны продолжать работу над этим эффектом — либо как в том месте еще его возможно назвать — в надежде, что мы знаем что делаем и что у нас достаточно данных, дабы его раскусить. Мы забрались через чур на большом растоянии, дабы заняться чем-то вторым, а пренебречь таким случаем — значит потерять блестящую возможность.
— Да, ты прав, — ответил я. — Лишь в первых рядах у нас чёрный лес. Сперва Иное показалось нам таким дешёвым — сам знаешь, новичкам довольно часто везет. Это все гриб либо гриб вместе с дымом аяхуаски — тяжело сообщить точно. Через чур много переменных. Да к тому же еще столько совпадений.
— То-то и оно. Я ощущаю, нас ожидает что-то потрясающее. Остается лишь внимательно следить за собственной буйной фантазией и не проворонить того, что начинается. Хороший ветхий способ Юнга — лишь и всего.
— Да, — дал согласие я, — в совершенстве все это возможно было бы довести до для того чтобы момента, в то время, когда возможно будет поставить какой-то опыт, дабы проверить подлинность этого результата.
Мне припомнился эпизод в книге Учение дона Хуана, в то время, когда пейотный человечек, Мескалито, поворачивает руку ладонью вверх, и на ней Карлос Кастанеда видит случай из собственного прошлого.
В случае, если данный феномен вправду существует в природе, то, возможно, сущность его вот в чем: образуется тонкая чувствительная пленка жидкости, связывающей нас с иными измерениями и талантливой улавливать мысленные образы. И в то время, когда вы в нее смотрите, появляется совсем обратная сообщение. Жидкость делается зеркалом, в котором отражается не ваш физический вид, а мша внутренняя сущность. Очевидно, все это одни рассуждения. Существует ли такая жидкость в действительности? Либо это всего лишь галлюцинация? Кто, спрашивается, может в такое поверить?
У Денниса появилось жёсткое убеждение, что это как-то связано со звуком, что допустимо или стабилизировать такое вещество, или вызывать его появление, каким-то образом изменяя собственный голос-Идея необычная и шаткая, потому, что ее возможно экстраполировать до бесконечности: так как что бы это ни было, оно складывается из того же материала, что и само воображение. В случае, если сократить это вещество тремя измерениями, оно возможно чем угодно, и все же фиолетовая эктоплазменная мыслежидкость обязана существовать лишь в четвертом измерении. Возможно высказать предположение, что, пробив иное измерение, возможно вынудить эту жидкость, кипя, выливаться наружу. Одним словом, болтовня для умников. Глупейший словесный понос.
Он продолжительно и вдохновенно распространялся на эту тему. Я был в восхищении. ЕГО идеи казались мне превосходными. Я чувствовал, что из триптаминового океана в отечественные сети попалась еще одна мысль. Лишь — что с ней делать? — вот в чем вопрос.
Вспоминая об этом сейчас, столько всего определив за прошедшие двадцать лет, тяжело с уверенностью сообщить, во что именно мы верили тогда, в Ла Чоррере, какого именно уровня понимания достигли в ту пору.
Нами обладали восторг и лёгкость — первые навеянные грибами переживания s этом дивном уединенном месте привели нас в состояние медлено нарастающей эйфории. Радостное это было время. Нас подстегивала возможность скорой разгадки Тайны — так мы тогда именовали целый спектр эффектов, входящих в вызываемый триптамином экстаз, — к тому же в событиях, столь родных к совершенным. Вот что стало кораблём и компасом в отечественных отыскивании; ажурные топологии галактических ульев в диметилтриптаминовом забытье, то переплетение недорогой болтовни и формальной математики, где жажды преобразовываются в коней, и все пускаются вскачь. Нам не была чужда идея об Другом, но она представала перед нами лишь в виде мимолетных проблесков, в виде lux natura, лучей духовности, пробивающихся из глубин органической природы. В то время мы были поклонниками Богини, но еще не стали ее любимыми.
Мне думается, все члены отечественной маленькой экспедиции чувствовали, что около нас что-то раскрывается, что время растягивается и мы медлительно кружимся в расширяющемся зеленом мире, пульсирующем необычной, практически эротической судьбой, что окружал нас на тысячи миль. Джунгли как разум, висящая в космосе планета как разум — образы разумной организации и упорядоченности, толпясь, подступали со всех сторон. Какими же мы были мелкими, как мало знали и как неуемно гордились тем, что знали, чувствуя себя сродни посланцам человечества, встретившим что-то неизвестное, Иное, что-то такое, что сначала пребывало на грани людской восприятия. В эти первые дни, совершённые в Ла Чоррере, к нашему задору примешивалось какое-то гордое и надменное величие.
Следующий сутки, первого марта, прошел без особенных событий. Деннис корпел над собственным ежедневником. Я ловил насекомых. Ванесса фотографировала окрестности миссии. Вечером мы все снова собрались совместно у гребня бугра, где стояло отечественное мелкое жилище. Мы с Ив сидели рядом, глядя на озеро, в безмолвном согласии между собой и рекой.
Первой увидела неладное Ив. Озеро пониже чорро белело хлопьями пены, которую взбивал поток воды, низвергающийся через узкое русло. Плавающие на бурной воде хлопья отмечали течение реки, которая впадала в озеро и вытекала из него с противоположной стороны. Именно это привлекло интерес Ив. Понаблюдав за поверхностью воды пара мин., она увидела, что в перемещение крапчатой поверхности у дальнего берега озера неожиданно вкралась перемена: вода в том месте как словно бы застыла. Вот конкретно — . Поверхность казалась заледеневшей, и одновременно с этим вторая добрая половина реки текла будто бы ничего не случилось.
Из хижины вызвали Денниса и Ванессу, и они дали согласие, что эффект необычный. В то время, когда они стали гадать о обстоятельствах, было ли тому виной время дня, освещение, оптическая иллюзия либо что-то второе, я ушел: все во мне противилось их аргументам. Когда высказывалась очередная предположение, у меня появлялась глубокая внутренняя уверенность, что обстановка начинается конкретно так, как ей надлежит развиваться, и любой играет роль, отведенную ему, причем делает это безупречно.
Такое состояние спокойного, всепонимающего смирения было для меня чем-то новым. Быть может, оно усилилось под влиянием съеденных грибов, но проявляться начало раньше, на протяжении месячного нахождения в Колумбии, предшествовавшего отечественному походу в джунгли. Еще пара недель назад я бы участвовал в этом споре, сейчас же предоставил ему развиваться своим чередом. Проходя по берегу, я искал места, где бы присесть: Деннис разрешил мне прочитать выдержку из собственного ежедневника за тот сутки.
1 марта 1971 года.
Вчерашним вечером, съев один гриб и покурив травы, я опять привёл к тому феномену. Переживание полностью совпало с тем, которое было у меня в первоначальный раз: вздымающаяся, пульсирующая волна гортанного гудения, которое быстро усиливалось и набирало сокрушительную энергию по мере того, как я его издавал. Я имел возможность бы продолжить данный звук и дальше, за пределы краткого всплеска, но не стал — из-за энергии. Уверен, что не так долго осталось ждать смогу приводить к этому звуку, совсем не прибегая к триптамину либо каким бы то ни было вторым веществам. С каждым разом включаться делается все легче, и сейчас я ощущаю, что смогу воспроизвести его в любое время. Совсем ясно, что звук представляет собой обучаемое воздействие, которое вызывается и стимулируется триптаминами, но, в случае, если его осознать и освоить, возможно обойтись и без триптаминов. До сих пор нам удалось установить наличие необычного голосового феномена у двух индивидуумов, поставленных в сходные экспериментальные условия. Сейчас необходимо постараться узнать, что же представляет собой этот феномен. Нужно совершить опыты со звуком и, базируясь на их итогах, вывести теории, каковые окажут помощь нам осознать процесс в действии. Теренс экспериментирует с этими звуками значительно продолжительнее, чем кто-то второй (как мне известно, единственный, не считая него, я сам), и ему уже удалось найти кое-что увлекательное.
Что-то наподобие того, что в большинстве случаев невидимая синтаксическая паутина, удерживающая совместно и язык, и всю землю, может отвердеть либо поменять собственный стать и онтологический статус видимой. Похоже, и в самом деле существует некое параллельное измерение мысли, где все складывается из видимой речи, что-то наподобие соседнего мирка, населенного эльфами, каковые сами прославляют себя в судьбу и приглашают всех встречных последовать их примеру. Он обрисовывает состояние, вызываемое ДМТ, в котором вероятны продолжительные всплески таковой звуковой энергии, в то время, когда видишь, как звуковые уровни уплотняются и в итоге материализуются, преобразовываясь в маленьких существ, похожих на заводных гномов, сделанных из материала, напоминающего стеклянистую пену, которая изливается из тела, половых органов и рта В течение всего, пока продолжается звук. Она пузырится, фосфоресцирует и не поддается описанию. Перед ней языковая метафора беззащитна, потому что в действительности вещество это представляет собой запредельную для языка материю. Это обращение, но состоит она не из слов; это обращение, которая делается и есть тем, о чем говорит. Она сущность более идеальный первичный Логос. Мы уверенны, что, экспериментируя с этими голосовыми феноменами-при действии психоделиков и без них, — возможно будет постичь транслингвистическую материю и применять ее с целью достижения любой действительности, потому что сказать что-либо таким голосом — значит вынудить это произойти!
Не будучи в то время химиками, мы сумели обратить сгущение духа в идею транслингвистической материи. Слово, познание и предмет слились воедино в лучших традициях высшей тантрической йоги. Брат мой был во власти откровения — тайны алхимии в ее самом классическом смысле:
Столь опрометчивое утверждение имело возможность бы показаться нелепым, не будь оно подкреплено продолжительными., изнурительными размышлениями на эту тему. Отечественные исследования химии мышления, метаболизма триптамина, природы мысли, сознания, истории, магии, шаманизма, квантовой и релятивистской физики, видоизменения, насекомых, алхимических процессов и т.д. в совокупности с интуитивным пониманием некаузальных синхронистических процессов, происходящих под действием строфарии, разрешают нам осмелиться на не совсем уж дикую предположение относительно того, чем возможно данный облекающийся в форму звук. Воздействуя на нервные ткани, галлюциногены способны во временном измерении вносить изменение в сознание. Ясно, что само сознание также может создавать трансформации в трех измерениях. Под действием триптаминов появляется возможность при наличии определенных условий слышать и издавать голосом звук, что проходит через копировальное устройство высших измерений и сгущается, образуя транслингвистическую материю, т.е. материю, которая повторяет себя во времени, — наподобие голограммы, которая повторяет себя в пространстве. Субстанция, происхождение которой инициируют звуки, — это триптамин, продукт метаболизма мысли, проходящей через высшее пространственное измерение. Она являет собой молекулу иного измерения, совершающую путь во внешнем для себя пространстве этого мира. Гипермерная природа данного материала такова, что он являет собой в один момент все — и понятия, и мысли, и миры, и людей, и события, — сплавленное в единое целое силою алхимии ума, достояния высших измерений.
Такова догадка таинственной и волшебной слизи, легенды о которой и по сию пору сохранились на менее изученных притонах Амазонки. В том месте ходят упорные слухи о некем волшебном веществе, которое искусные шаманы выделяют из собственного тела. Оно якобы оказывает помощь им врачевать, творить чудеса и добывать сведения, каковые нереально взять никаким из простых способов. Как чудесные зеркала, привычные нам по сказкам, чудесные жидкости из бытующих в джунглях поверий — это окна, разрешающие посмотреть в края и далёкие времена. Отечественная задача была в том, чтобы создать точную модель того, как может происходить таковой феномен, не забывая наряду с этим об известных либо подразумеваемых химии и законах физики. Задача не из легких! В собственном ежедневнике Деннис думал:
Появляется множество вопросов относительно феноменологии данной временной голограммы как жидкой матрицы. Мы полагаем, что триптамин, продукт метаболизма высших измерений — алхимический феномен, заключающийся в верном соединении триптамина (соединения, практически везде видящегося в органическом мире) с произносимым голосом звуком, что опосредован умом.
Конкретно ум руководит этим процессом, а управление содержится в гармонической настройке на внутренний аудиолингвистический феномен, что, быть может, является тоном электронного парамагнитного резонанса молекулы псилоцибина, И в то время, когда наступает смыкание с этим тоном — процесс, что содержится в большинстве случаев в доведенном до совершенства звукоподражании внутреннему тону, — то вырабатывается гипермерный триптамин. есть ли он таким же продуктом ума, как и идея? Настоящ ли он, как каждая жидкость, как вода? Харнер говорит, что шаманы дживаро под влиянием триптамина, употребляемого вместе с Banisteriopsis caapi (аяхуаска), замедляющей воздействие МАО, производят светящуюся жидкость, благодаря которой и творят все собственные колдовские дела. Говорят, что эту невидимую простым глазом жидкость может заметить любой, кто отведает настой аяхуаски, которую довольно часто связывают с фиолетовым свечением и темно-светло синий галлюцинациями. Быть может, речь заходит о термической плазме, видимой лишь в ультрафиолетовом спектре. В случае, если окажется, что данный феномен подпадает под упомянутую выше категорию продукт ума и действует так, как обрисовано, но с одной оговоркой: он не имеет отношения к простому пространству-времени, то он все равно представляет собой сущность того гиперизмерения, которое Юнг назвал коллективным бессознательным.
В случае, если посмотреть назад в прошлое с высоты двадцатилетнего опыта, эти записи покажутся одновременно заумными и наивными. Теория о возможности совместной видоизменения мира мысли и материи противоречит правилам интуитивизма и концептуально усложнена, и все же конкретно уверенность, что за этим феноменом либо за понятием о нем прячется что-то настоящее, явилась тем главным, что привело нас к изучению шаманизма в бассейне Амазонки. Прочтя эти записи в первый раз, я усомнился в прочтённом. Казалось, в нем нет и крупицы здравого смысла. Я так и не сумел толком ничего осознать. Но и сейчас, в то время, когда сзади лежат годы изучений, направленных на осмысление событий в Ла Чоррере, эти идеи кажутся такими же чудесно родными и одновременно далекими, какими показались мне тогда. У нас была теория и был опыт, и скоро мы решили постараться связать их воедино, поставив опыт, результаты которого были бы абсурдны, не находись в необычных идеях, рожденных в тот период, зерна практической истины.
Вечером, перед тем как лечь дремать, Ив, Деннис и я выкурили самокрутку Санта-Марты-Голд. В то время, когда мы уселись и начали данный ритуал, около стояла негромкая, совсем ясная ночь. Ив что-то сообщила по этому поводу, и все мы на миг посмотрели на Млечный путь. Небо было усеяно миллионами звезд. Мы покуривали, храня благоговейное молчание. Прошло, возможно, мин. пять, а любой из нас все еще блуждал в собственных мыслях. Грезы отечественные прервал возглас Денниса:
— Посмотрите, как скоро изменилась воздушная среда! Туман поднимается.
И совершенно верно. Около на расстоянии футов в семьдесят жался к почва слой густого тумана толщиной всего в пара футов. И вот, прямо у нас на глазах, он начал разбухать, распространяясь ввысь и вширь, пока не превратился в плотную пелену, окутавшую всю окрестность. Всего пара мин. — и на месте глубокого и ясного ночного неба появилась целая завеса тумана. Я был честно изумлен. Первым внес предложение объяснение Деннис, причем уверенность его была еще более ошеломляющей, чем само явление:
— Это нестабильность давления, которая под влиянием отечественной горящей самокрутки смогла перейти критический порог.
— Ты, должно быть, меня разыгрываешь! — не поверил я. — Неужто ты желаешь заявить, что жар от отечественной самокрутки вынудил воду около нас сгуститься в видимый туман, и это явилось началом цепной реакции для всего перенасыщенного влагой окрестного воздуха? Не можешь же ты утверждать такое серьезно!
— Нет-нет, конкретно так оно и имеется! Более того, это случилось не просто так, вернее сообщить, что-то, возможно, гриб, применяет это как пример. Это его метод продемонстрировать нам, что малые нестабильности в совокупности смогут создавать неспециализированные громадные колебания. (Очевидно, никто из нас не имел возможности тогда знать, что в последующие десятилетия математики будут изучать такие вот идеи называющиеся динамика и теория хаоса)
— Ну, ты даешь!
Эта болтовня Денниса выбила меня из колеи. Я и вообразить не имел возможности, что его объяснение правильно, и недоумевал, как он сам может вычислять его правдоподобным . Мне в первый раз пришло в голову, что он легко свихнулся. Тогда, думая об этом, я не пользовался жаргоном психоаналитиков, но увидел у себя реакцию, которая включала идея о том, что он соскальзывает в мифопоэтическую действительность, либо, как я тогда для себя сформулировал,, у него крыша отправилась.
Тем временем туман стал совсем непроглядным, и все мы пошли дремать. Но перед этим Ив поведала, что на протяжении молчания, предшествующего появлению тумана, у нее была галлюцинация. В то время, когда она сидела с закрытыми глазами, ей привиделось необычное, похожее на эльфа существо, которое катило по земле сложный многогранник. И любая его грань, сообщила она, казалась окном в второе время и в второй мир.
— Камень! — вырвалось у меня. Я практически ощутимо воображал ее видение: да это же lapis philosophorum (философский камень), лучезарная цель, столетиями манившая магов и алхимиков, блеснула в тропической ночи в виде Огромного многомерного бриллианта, философский камень, хранимый подземным гномом. Какой глубинной и проникновенной силой владел данный образ! Казалось, я чувствовал душевные чаяния древних алхимиков — признанных авторитетов и никому не известных тружеников, искавших данный lapis в клубящемся дыму собственных перегонных кубов. Я, казалось, видел золотую цепь адептов, уходящую в далекое эллинистическое прошлое, Гермесовы скрижали, проект, затмевающий своим размахом империи века, — не что иное, как попытка спасения падшего человечества силой возвращения материи потерянной духовности. Я ни при каких обстоятельствах не воображал себе тайную камня в таком разрезе, но, пока я слушал рассказ Ив о том, что она видела, у меня появился мысленный образ, что и по сию пору остается со мной. Это образ философского камня как гипермерного самоцвета, преобразовывающегося в НЛО людской души как космического корабля. Именно он имеется универсальная панацея по окончании финиша времени, а вся история — это только ударная волна этого окончательного осуществления потенции людской души. Вит такие мысли, такие откровения, казавшиеся мне тогда шевелением чего-то необъятного, чего-то смутно предчувствуемого, протянувшегося через миллионы лет и имеющего отношение к возвращению души и судьбе человечества к ее рождающему трепет и восторг тайному источнику, посетили меня в ту ночь. Что же происходило с нами?
Чувство необыкновенного было практически осязаемо. Казалось, чёрные пропасти пространства и времени разверзаются прямо у нас под ногами. Образ висящей в космическом пространстве Почвы эмоциональнодовлел над всем, что нас окружало. Что же это было в конечном итоге? Я лежал в гамаке, взволнованный и напуганный, понемногу погружаясь в сон. И вот он пришел, спасительный и глубочайший, а с ним и глубокие сны, от которых к утру ничего не осталось, не считая ощущения зияющей звездной пропасти.