Тогда употреблялось довольно много разных способов работы с больными детьми. По большому счету, существовавшая методика пользовалась практически общим одобрением в течение продолжительного времени, лишь мало отступая, в то время, когда новые новая надежда и методы завоевывали себе место под солнцем. Факт существования многих разных способов не означал, что любой из них был успешным; в конечном итоге, это означало именно обратное. Разнообразие применяемых способов не было следствием количества дешёвой информации, а скорее отражением интенсивности поиска лучшей методики.
Применяемые тогда способы включали такие действия, как высокая температура (инфракрасные лампы, диатермические устройства и т.д.) и массаж пораженных конечностей; упражнения; ортопедическая хирургия с пересаживанием мышц либо трансформацией структуры костей с целью достижения разных механических результатов; и электрическая стимуляция для поддержания парализованных мышц.
Большая часть учреждений, каковые имели дело с детьми с повреждениями мозга, применяли некую комбинацию либо легко все обрисованные способы.
Члены отечественной команды кроме этого применяли все обрисованные способы с громадной интенсивностью, энергией и самоотдачей; и все же надежда начинала умирать, потому, что годы шли, а результатов было мало.
Отечественный персонал сделал вывод, что пришло время честно оценить результаты отечественной работы. Мы договорились, что лишь лично сам больной ребенок обязан оставаться не при чем. И мы шепетильно оценили сто детей с повреждениями мозга.
Результаты этого изучения продемонстрировали, как трагически неадекватными были отечественные способы. С одной стороны, сходу стало очевидным, что мы ни при каких обстоятельствах не выписывали ни одного ребенка в хорошем состоянии. В случае, если кто-то командует школой, из которой никто ни при каких обстоятельствах не выпускался, то у него, в конечном счете, появляется вопрос: Соответствует ли эта школа собственному назначению? Было очевидно, что отечественная школа — нет.
Отечественная сотня детей делилась, по сути, на три категории: (1) те дети, состояние которых улучшилось за два либо три года лечения, (2) те дети, каковые остались по существу без трансформации, (3) те дети, состояние которых было практически хуже.
Сперва мы наблюдали с надеждой на лучшую группу, на тех детей, чье состояние улучшилось, сохраняя надежду заметить как они улучшились. Мы увидели, что отечественные отчеты полны такими утверждениями, как «Джонни сейчас может лучше поднимать голову», «у Мэри сейчас меньше спазмов», «баланс Билли улучшился». Было разумеется, что, в случае, если требуется два либо три года лечения по два либо три раза в неделю, дабы поднимать голову лучше, то Джонни уже будет стариком к тому времени, в то время, когда он сможет ходить, и такое лечение неэффективно. Так что те дети, каковые стали «лучше», не были «лучше» в том смысле, что бы вправду имел значение. Состояние многих из детей не улучшилось по большому счету. И, что хуже всего, состояние многих из них было практически хуже. Эта последняя детская группа была громадной, и не появлялось сомнений, что они были вправду «хуже».
С тяжестью на сердце отечественный персонал решил вопрос о том, по какой причине все было конкретно так, и что делать дальше. Отечественное самолюбие было уязвлено катастрофой этих результатов, и мы стали искать утешение, любую надежду, любую обстоятельство, которая
оправдала бы годы работы, израсходованные на этих детей. Очевидный ответ напрашивался сам. В случае, если результаты отечественной работы маленькие, то представьте, в каком состоянии были бы дети, если бы мы не трудились с ними по большому счету. Разумеется, они были бы хуже. Намного хуже. Мы, по крайней мере, помогли некоторым из них поддержать их состояние без трансформаций.
Честно веря, что это было конкретно так, мы искали метод подтвердить это. Был путь. За эти годы мы видели и оценивали довольно много детей, каковые не возвращались на лечение. В большинстве случаев, это были дети в некоем роде непривилегированные. Родители некоторых из них не могли позволить себе кроме того отечественную скромную оплату. Родители вторых просто не обращали хватает внимания на необходимость лечения. Покопавшись в отечественных записях, мы нашли имена этих детей и пошли к их родителям, задавая вопросы разрешения безвозмездно оценить состояние детей опять, дабы выяснить, стало ли состояние этих детей, оставшихся без лечения, вправду «хуже».
Мы пришли к полностью поразительному заключению. Состояние детей, оставшиеся без лечения, было в подавляющем большинстве лучше, чем состояние детей, с которыми мы трудились! Среди детей, не проходивших лечение, лучшие добились большего прогресса, чем лучшие дети в отечественной группе, и нехорошие не были столь нехороши, как отечественные дети, состояние которых, практически, стало хуже. Очевидность была неоспоримой. Кроме того, что отечественная работа была неэффективна, но и еще состояние тех детей, каковые не подвергались лечению, было лучше, чем состояние отечественных детей, с которыми мы трудились столь продолжительно и настойчиво.
Мы подошли к возможно ужасному ответу. Разумеется, что мы не могли оправдать продолжение работы с детьми, в случае, если состояние лечившихся детей было не лучше, чем состояние нелечившихся. У нас был выбор. Или мы прекращали трудиться с детьми в целом и признавали, что все отечественное работа и коллективное знание не приносят ничего хорошего, или нам необходимо было отыскать лучшие ответы.
Мы не хотели заканчивать трудиться с детьми. Это подразумевало, что нам потребуется начать все В первую очередь, приняв, что мы ничего не знаем. Вправду, разве это небыло правдой?
Сейчас любой член команды попеременно был призван обезопасисть причины и свои методы для их применения. Любой из разных экспертов отечественной группы должен был выдержать экзамен, тогда как остальные рвали на части eго область, его основания, его способы, и само собой разумеется, всю его веру, потому, что мы изначально дали согласие, что ничто из прошлого не останется неприкосновенным, не считая самого больного ребенка.
«Что, — команда задавала вопросы физиотерапевта, — Вы делаете, и по какой причине Вы делаете это?» Физиотерапевт (я) растолковывал, что он массажировал ноги и руки, что он давал корректирующие упражнения ногам и рукам, либо личным группам мышц, либо, в случае, если сказать весьма обобщенно, что он делал так именуемое «перевоспитание» мышц. И члены команды задавали вопросы: «По какой причине Вы делаете это детям с повреждениями мозга?» В то время, когда все значительные элементы его ответа были наконец изложены, возможно было заключить, что он делал эти вещи по двум обстоятельствам. Во-первых, по причине того, что его учили делать это в школе, и во-вторых, по причине того, что физиотерапевты постоянно делали эти вещи. Быть может, в случае, если кто-то делает то, что он постоянно делал, по причине того, что он делал это в любой момент, и достигает хороших результатов наряду с этим, то он может оправдать собственную работу. Но если он делает то, что он постоянно делал, по причине того, что он делал это в любой момент, и результаты наряду с этим весьма нехороши, кроме того хуже, чем если бы ничего не делалось, то ему будет весьма тяжело себя защищать.
И когда любой из остальных участников команды со своей стороны поднимался, дабы обезопасисть собственную работу, его защита была такой же: он делал то, что делал, по причине того, что его обучили это делать, и по причине того, что он постоянно делал это.
Опять команда начала продолжительные сессии дебатов. Новая серия дискуссий, но, имела новое и пара пугающее напряжение — напряжение, которое граничило с бешенством и вправду время от времени выливалось в маленькие, но яростные ссоры. Лишь восхищение и взаимное уважение, которое царило в группе в отношении каждого, предотвратили ее роспуск. Другими словами, радостные, приятные научные дискуссии среди хороших друзей были закончены и не должны были подниматься снова, пока на вопрос не будет отыскан ответ. До тех пор пока мы спорили «среди стада священных коров», и в то время, когда кто-нибудь из команды отгонял в сторону «священную корову», чтобы получить более ясное представление о мире «около стада», то обнаружил, что он больше всего опасался того, дабы не обидеть «служителя данной коровы».
В общем, это напоминало тяжелое время в жизни африканского дикаря, в любой момент поклонявшегося солнцу, в то время, когда его обращали в новую и совсем другую религию. в один раз пришло время, пугающее и тяжёлое, в то время, когда он был уверен лишь в том, что солнце — не Божество, и совсем не светло, где либо кто имеется Божество. Отечественная команда была в весьма схожем положении. Мы знали с уверенностью, что ветхие дороги были неэффективны, но мы не знали, что возможно действенно.
Мы опять принялись разбирать способы лечения, каковые мы применяли, и задавали вопросы себя, что они имели неспециализированного. Само собой разумеется, казалось, существует большой разрыв между массажом, теплом и упражнениями с одной стороны и ортопедической хирургией, помощами, протезами, накладками, психотерапевтическим лечением и т.д. с другой. Одно общее, но, имелось. Область их применения к каждому ребенку из группы пребывала в промежутке от его шеи вниз, тогда как, практически, неприятность каждого ребенка пребывала от шеи вверх. Другими словами, мы трудились в той области, где у них не было неприятностей и не трудились ни с кем в том месте, где вправду была неприятность.
Мы вынуждены были заключить, что, в случае, если мы беремся лечить человека с повреждением мозга, то необходимо лечить поврежденный мозг — то, где лежит обстоятельство, а не тело, где только отражены симптомы. Куда нам было идти дальше из этого? Отечественным ответом было начать сперва, отбросить все существующие знания и задать себе главный вопрос: Что мы пробуем делать? Разумеется, ответом на данный вопрос было то, что мы пробовали воспроизводить обычное. Исходя из этого, оставался единственный вопрос: Что есть обычным? К ответу на данный вопрос сейчас мы и направили отечественные упрочнения.
7.
МЫ ИЩЕМ ПОМОЩИ
И РАСТЕМ
Вопрос что есть обычным? обосновывал собственную монументальность. Честно говоря, это был вопрос, которым мы не были способны заниматься самостоятельно. Довольно много чего возможно было вычислять обычным. Все мы были в первую очередь специалистами в физических функциях использования рук и типа ходьбы; мы знали мало из области речи, психологии либо образования.
Помощь пришла сперва от логопеда: врача Мартина Палмера, основателяи директора Логопедического Университета в Университете Уичито. Палмер был феноменальным человеком: физически огромен, интеллектуально блистателен, по многим вопросам так же образован, какФэй. Он знал довольно много о людской мозге, и это делало его выдающимся если сравнивать с большинством логопедов, каковые тельно преподавали детям, как верно пользоваться голосом. Некоторыелогопеды, каковые интересовались медицинскими проблемами, полагали, что, в случае, если человек не сказал, то он был либо идиотом, либо у него было что-то не в порядке с языком.
Палмер и Фэй были очень хорошими приятелями, и наряду с этим они оба были несомненно гениями. Фэй не был человеком, имеющим довольно много друзей, поскольку, практически, не вел публичной судьбе. Не смотря на то, что Палмер не имелстепени доктора медицины, Фэй пригласил его в операционную помещение поделиться собственными знаниями о мозге. Фэй, отталкиваясь от патологии мозга, которую он видел в операционной помещении, имел возможность выяснить, какие конкретно речевые симптомы мог иметь больной, тогда как Палмер, трудящийся с речевыми симптомами больного, имел возможность сказать, какова у больного патология мозга. Не смотря на то, что я был очень робок в себе, яначинал под их опекой, пробуя делать то же не только с проблемами речи, но и с другими физическими симптомами.
Мартин Палмер прилетал из Штата Канзас, по крайней мере, один раз в тридцать дней,дабы присоединиться к нам на сессии «мозгового штурма». Я лично был весьма впечатлен Мартином Палмером и его широкими знаниями. Он имел очаровательную привычку: высказав что-нибудь чрезвычайноакадемическое, которое было так научно, что я должен был напрягаться,дабы за мыслью, заглядывать мне в глаза и произносить: А-а? Так как манера, с которой он произносил это, оставляла ясное чувство, что он интересуется, разделяю ли я его мнение (в то время как, честно говоря, я всего лишь лишь осознал его), мне было весьма приятно.
Мы нуждались во всем времени Мартина Палмера, в случае, если мы должны были ответить на отечественный вопрос относительно того, что есть обычным. Это было, конечно, нереально, исходя из этого врач Палмер поступил следующим образом. Он отправил в Филадельфию собственного самый доверенного студента, весьма молодого парня со среднего запада по имени Клод Чик. Он снабжал нас неоценимой информацией в течение нескольких лет, являясь частью команды. Так как его отношения с Мартином Палмером были во многом подобны моим с Фэем, мы имели возможность многому научить друг друга. Он стал пятым участником команды.
Что касается психотерапевтических и образовательных качеств в медлительно растущей команде, то они обеспечивались Карлом Делакато, что стал моим самым родным сотрудником в течении последующих двадцати лет либо кроме того больше. Отечественные имена стали так тесно связанными в будущем, что не в один раз, не в одной стране и не на одной кафедре я буду представлен как врач Доман Делакато.
Карл Делакато только что стал доктором в моем ветхом учебном заведении — Университете Штата Пенсильвания, и был директором в местной личной школе . Мы слышали, что он -психолог, что он — педагог, и что он очень ярок.
Мы отправили ему приглашение посетить нас, и он принял его. Это был уже 1952 год. Делакато еще не было и тридцати. Чику лишь исполнилось тридцать и мне было тридцать два.
Делакато принес новое измерение в команду. Подобно моему брату, он был умен, умерен и образован. Но, в отличие от нас, он сосредоточил опыт и обучение на психотерапевтической и образовательной стороне обычного ребенка.
Мы имели возможность сейчас проводить самостоятельно всестороннюю и глубокую экспертизу физических, неврологических, психотерапевтических и образовательных качеств новорожденных, школьников и взрослых: обычных и с отклонениями.
Так как любой из нас знал собственную область отлично, мы превратились в клады знаний приятель для приятеля. Мы создали заинтересованную, развивающуюся и продуктивную комбинацию. В течение следующих десяти либо пятнадцати лет мы весело утоляли обоюдный голод. Мы делали это на сессиях «мозгового штурма» за кофе; мы делали это на долгих прогулках. Мы учили друг друга на ЖД станциях и в аэропортах, в классах, в залах ожидания и в операционных. Мы и в будущем делали это и в Южноамериканских джунглях, и в африканских пустынях, и в арктических полях, и в других маловероятных местах.
Нам необходимо было о многом поболтать, и было без сомнений, что новое знание, создаваемое этим обоюдным оплодотворением было больше, чем сумма отечественных личных знаний. Это был тот случай, в то время, когда «один плюс один» равнялось не два, а, скорее, около десяти.
Обычная беседа проходила приблизительно так:
ГЛЕНН:… и исходя из этого очень конечно, что рука не будет трудиться.
КАРЛ: Что Вы сообщили?
ГЛЕНН:Ну, я не знаю, я, думается, заявил, что, конечно, рука не будет трудиться, а
что?
КАРЛ:Господи, это правда?
ГЛЕНН:Ну, само собой разумеется правда. Любой это знает.
КАРЛ: А вот ничего аналогичного — физиологи не знают этого! По причине того, что, в случае, если это
действительно, мы имели возможность бы … … и т.д.
Либо
КАРЛ: Так, следом за Павловым, физиологи израсходовали кучу времени, шепетильно
записывая информацию о рефлексах, проходит время между ответом и стимуляцией и…
ГЛЕНН:Чушь какая-то. Они это вправду?
КАРЛ: Они — кто и вправду — что?
ГЛЕНН:Физиологи. Они вправду записывали информацию о рефлексах? КАРЛ:Само собой разумеется, тонны данных, любой знает это.
ГЛЕНН:Мои люди не знают! О господи, Карл, доктора лишь знают, что рефлексы
существуют, и не думайте, что рефлексы имеют какое-либо отношение к их
жизни либо к их больным. Но в случае, если физиологи уже собрали данный материал. Вы
имеете возможность заняться этим, мы сэкономим годы работы … …. и т.д., и т.п.
И без того длилось в течение пятнадцати лет либо больше, пока любой из нас не обогатил собственные знания мнениями каждого из участников команды.
Карл был шестым участником команды.
Седьмым участником команды стала величественная Элеонор Борден, которой уже было за шестьдесят, и она была старше, чем Фэй. Она имела острейшее чувство юмора и владела подлинной любовью к людям. Элеонор была физиотерапевтом с умом шестидесятилетнего
человека и воображением и смелостью двадцатилетнего. Она каждый день довольно много трудилась до собственных восьмидесяти, в то время, когда она погибла. Она имела обыкновение просить Делакато выпрямиться любой раз, в то время, когда она видела его.
Команда сейчас росла еще стремительнее по мере того, как врачи и другие физиотерапевты, увлеченные работой, приезжали взглянуть и оставались трудиться.
Мы готовься заняться первой настоящей проблемой.
Что, в конечном итоге, нормально?
8.
ПОИСК НОРМАЛЬНОСТИ
Сначала мы особенно стремились осознать, что такое нормальная речь и нормальная ходьба, поскольку отечественные дети, обобщенно говоря, не умели ни ходить, ни сказать, либо испытывали недочёт по крайней мере одной из этих свойств. Особенно это касалось периода возраста от рождения до двенадцати либо восемнадцати месяцев, в то время, когда обычный ребенок обучается ходить и сказать.
Отечественное изучение началось, как и большая часть любых изучений, с поиска в медлитературе того, что было известно раньше по предмету. Мы были поражены. Настроившись на продолжительное изучение многотомной литературы, которую мы ожидали отыскать, мы были ошеломлены, найдя, что практически ничего не было написано по этому предмету! Геселл (Gesell) — это все, что было. Казалось, что, быть может, конкретно Геселл первенствовал человеком во всей известной медицине, посвятившим собственную жизнь изучению обычного ребенка.
Несомненным было то, что Геселл изучил к тому времени обычного ребенка в широком смысле, не только его речь и движение, вместе с тем и его социальный рост, и т.д. Но, Геселл не пробовал по существу растолковать рост ребенка, но, вместо этого, посвятил себя внимательному наблюдению за его ростом и ребёнком. Но отечественная несколько имела более специфичный интерес. Где Геселл записывал, в то время, когда ребенок обучался двигаться и сказать, мы желали знать, как он делал это, и по какой причине он делал это. Мы желали распознать факторы, значительные для роста ребенка. Стало ясно, что мы должны были искать эти ответы самостоятельно.
В начальной попытке сделать это, команда обратилась в первую очередь к тем людям, кто, как ожидалось, должен был бы знать это. «Как, — мы задавали вопросы специалистов, — ребенок растет? Какие конкретно факторы являются нужными для его роста?» Мы задавали вопросы педиатров, терапевтов, медсестер, акушеров и всех других экспертов, кто имел отношение к формированию обычных детей. Мы были поражены и обеспокоены недочётом знания, с которым мы столкнулись, но, иначе, обстоятельства для этого были достаточно очевидны. Консультируемые нами люди редко осматривали обычных детей. Простой и очевидной обстоятельством для визита ребенка к врачу, медсестре либо доктору есть тот факт, что ребенок нездоров. Так, люди приходилй-на консультации в первую очередь с больными детьми и редко — со здоровыми. С ледовательно, мы нашли в литературе и в отечественных интервью с специалистами, что существовало довольно много информации довольно нездоровых детей, но мало о здоровом ребенке и о том, по какой причине и как он начинается. Наконец мы осознали, что больше всего об этом предмете должны знать матери. Кроме того они, но, не были уверены довольно правильного времени, в то время, когда ребенок делал то, что делал, и что было значительным в том, что он делал.
И мы решили обратиться к источнику — к младенцам конкретно. Мир стал отечественной лабораторией, и новые младенцы отечественным самые драгоценным клиническим материалом. Сперва мы занялись ходьбой. В случае, если чей-то родственник имел ребенка, мы шли к этому родственнику и просили разрешения пристально следить за ребенком с момента его рождения до того времени, в то время, когда ребенок обучался ходить. Что, мы задавали вопросы себя, было тем, что, в случае, если это изолировать от ребенка либо отказать ему в этом, предотвратило бы его умение ходить? Что имело возможность бы, в случае, если это дано ребенку в изобилии, ускорить его свойство ходить? Мы изучили довольно много, довольно много новорожденных здоровых детей.
По окончании нескольких лет увлеченного изучения, мы знали, что снова открыли путь, что в один раз уже самостоятельно прошагали, будучи младенцами. И мы
почувствовали, что осознали данный путь. В чёрном и прежде неисправимом туннеле мы начинали видеть не сильный свет.
Особенно очевидным было то, что эта дорога развития, по которой ребенок шел, дабы стать человеком в полном смысле слова, была и весьма древней, и весьма четко определенной. Эта дорога, что весьма интересно, не допускала ни мельчайшего отклонения. Не было никаких объездов, никаких перекрестков, никаких пересечений, ничего, что бы изменялось по пути. Это была неизменная дорога, которой следовал любой здоровый ребенок в ходе роста. Любой, кто может пристально замечать, имел возможность бы изучить, как здоровый ребенок обучается ходить и после этого бегать.
В то время, когда все посторонние факторы, все вещи, не крайне важные для ходьбы и бега, были отброшены, сущность, которая осталась, заключалась в следующем. По данной дороге было пять очень важных этапов-стадий. Первая стадия начиналась с рождения, в то время, когда ребенок имел возможность двигать телом и своими конечностями, но не был способен применять эти перемещения для движения собственного тела с места на место. Это мы назвали «Перемещением без подвижности.». (См. Рис. 1.)
Вторая стадия наступала позднее, в то время, когда ребенок выяснял, что, перемещая ноги и свои руки определенным методом по отношению к животу, прижатому к полу, он имел возможность двигаться от Пункта А в Пункт В. Это мы назвали Ползанием на животе. (См. Рис.2.)
Рис. 1
Рис.2
После этого наступала третья стадия, в то время, когда ребенок обучался преодолевать гравитацию в первый раз, подниматься на собственных коленях и руках и двигаться по полу в данной более легкой, но более умелой манере. Это мы назвали Ползанием на четвереньках, (См. Рис. 3.)
Следующая значительная стадия начиналась, в то время, когда ребенок обучался вставатьна ногии ходить, и это, само собой разумеется, мы назвали Ходьбой. (См. Рис.4.)
Рис.3
Рис.4
Рис.5
Последняя значительная стадия наступала, в то время, когда маленький ребенок начинал носиться, ускоряя собственную ходьбу. Понемногу, с улучшением его координации и равновесия, в конечном счете, он начинал бегать. Бег отличается от ходьбы тем, что существует маленький момент, в то время, когда ноги отрываются от почвы в один момент, и ребенок летит, (см. Рис. 5.)
Нет никакой надежды осознать важность того, что эта книга желает донести, в случае, если читатель не поймёт абсолютно значение этих пяти вещей. В случае, если сравнивать эти пять стадий со школами, другими словами, в случае, если мы сравним первую стадию — перемещение рук, тела и ног без подвижности — с детским садом; вторую стадию — ползание на животе — с начальной школой; третью стадию — четвереньки — со школой ; в случае, если мы разглядим четвертую стадию — ходьбу — как колледж; и после этого, пятую стадию — бег- как школу дипломированного эксперта, то мы можем оценить важность этих факторов. Приобретая полное образование, ребенок не идет в школу прежде, чем закончит начальную школу.
Имеется старое высказывание о том, что прежде, чем ходить, Вы должны обучиться ползать. Мы сейчас ощущали уверенность, говоря, что прежде, чем бегать, Вы должны обучиться ходить, что Вы должны, ползать на животе прежде, чем Вы сможете ползать на четвереньках, и чтоВы должны обучиться двигать ногами и руками в воздухе прежде, чем Вы сможете применять их для ползания.
Мы были твердо уверенны, что ни один здоровый ребенок не пропустит ни одной стадии на этом пути, и мы убедились в этом, не обращая внимания на тот факт, что матери время от времени информировали, что их дети не ползали. Но в то время, когда такую мать задавали вопросы: «Мама, Вы желаете заявить, что данный ребенок легко лежал в собственной кроватке либо столкнул себя на пол и, быстро встав на ноги, отправился?» Мать в большинстве случаев передумывала и допускала, что ребенок ползал в течение маленького периода времени. Так как не было никакой возможности, путешествуя по этому пути, пропустить хотя бы один километровый столб, вправду, существовали различия во временных рамках. Одни дети имели возможность израсходовать десять месяцев на стадию ползания на животе и два месяца на стадию ползания на четвереньках, тогда как другие дети тратили два месяца на ползание на животе и десять месяцев на ползание на четвереньках. Но, в любой момент эти четыре значительные стадии происходили в одной и той же последовательности.
По старой дороге не было никаких объездных дорог для здоровых детей. Команда была так уверенный в этом, что мы поверили еще в два вторых фактора.
Во-первых, мы убедились, что, в случае, если какой-нибудь здоровый ребенок пропускал по какой-либо причине этап на данной дороге, то он не имел возможности стать обычным и обучиться ходить, пока не взял бы возможность восполнить нехватающую стадию. Мы до сих пор уверенны что в случае, если забрать здорового ребенка и подвесить посредством какого-нибудь чаройства в воздушном пространстве сразу после рождения, кормить его и заботиться за ним, пока он не достигнет возраста в двенадцать месяцев а после этого поместить этого ребенка на пол и сообщить: «Иди, в силу того, что тебе двенадцать месяцев, и это — возраст, в котором здоровые дети ходят», то данный ребенок, в конечном итоге, не отправился бы, но вместо этого, во-первых, стал бы двигать руками, телом и ногами; во-вторых, ползать на животе; в-третьих, ползать на четвереньках; в-четвертых, ходить; и наконец, в-пятых, бегать. По причине того, что это не несложная хронология событий, а запланированная дорога, на которой любой ход нужен для шага.
Второе в чем мы убедились, было в том, что, в случае, если каждая из этих главных стадий была упрощена, не смотря на то, что и не абсолютно пропущена к примеру, при с ребенком, что начал ходить прежде, чем он поползал достаточно, то в этом случае будут негативные последствия, типа нехорошей координации, неспособности стать абсолютно правшой или полностью левшой, неосуществимости развивать обычное доминирование полушарий в отношении речи, неприятностей с произношением и чтением и т.д. Ползание на животе и на четвереньках, как становилось очевидным, являлись значительными стадиями в программировании мозга, стадиями, в которых два полушария мозга обучались трудиться совместно.
К настоящему моменту мы уверенны, что, в то время, когда мы видим ребенка, что не прошел каждую из основных стадий в том порядке, в котором они перечислены, а также в случае, если проходил каждую стадию, но сокращенно, то мы видим ребенка, у которого позднее подтверждается наличие громадной либо малой неврологической неприятности.
Сейчас у нас первенствовала частица жёсткого знания. Мы знали, что есть обычным, по крайней мере, довольно подвижноети. Следующий ход должен был, разумеется, выяснить, как эту частицу знания возможно применять на пользу ребенку с повреждением мозга.
9.
ПОЛ
Мы возвратились к нашим многострадальным детям с повреждениями мозга, каковые трудились так напряженно и добились так мало. Где, мы задали вопрос себя, находятся эти дети на пути к обычному? Наблюдения, каковые последовали, совсем ошеломили нас.
Мы наблюдали пристально на факты и либо не верили тому, что мы видели, либо, возможно, это необходимо признать, не желали верить в то, что видели. Кошмар заключался в том, что детям с повреждениями мозга не давали возможности для обычного развития.
Геселл обрисовал пол как спортивное поле для здоровых детей.
Страшным был тот факт, что ни один из отечественных детей с повреждениями мозга ни при каких обстоятельствах не был на полу.
Независимо от того, под каким углом мы изучили факты, либо как довольно часто и какое количество оправданий мы обнаружили для себя, факт оставался фактом: дели с повреждениями мозга были лишены возможности быть обычными.
Мы подошли к ясному пониманию, что здоровый ребенок обязан ползать на четвереньках прежде, чем ходить, и ползать на животе прежде, чем ползать на четвереньках, и что он не обучится ходить без возможности трудиться в этом направлении, прокладывая собственный путь через эти стадии. Но мы, команда, призванная научить детей с повреждениями мозга ходить, практически, предотвращали их развитие, лишая их возможностей.
Ребенок с повреждением мозга, с которым трудились интенсивно и разнообразно с самыми разными устройствами, какие конкретно лишь возможно вообразить, редко, в случае, если по большому счету когда-нибудь, приобретал хотя бы единственную возможность попасть на пол чтобы попытаться поползти, позже подняться на четвереньки и ходить. Это был очень сильно смущающий факт, но это была правда.
Если он не был на полу с его сёстрами и здоровыми братьями, то где был отечественный больной ребенок? Правда была в том, что отечественный проблемный ребенок, был практически везде, помимо этого места, которому он принадлежал. Он был в фигурных накладках и в помощах, он был в инвалидном кресле и в особой ходилке, он был в столе для стояния и в изготовленных на заказ сидениях, он был в особом манеже, он был на опорах и в огромном множестве вторых ортопедических устройств, он был на маминых руках; другими словами, он был где угодно, не считая пола. По какой причине он был в том месте где был? Мы послали его в том направлении.