— Как мне жаль отечественную мелкую девушку, — сообщил господин Назарие. — Такое милое дитя… Возможно, не требуется было прибегать к столь строгому наказанию?
— Мне также ее жалко, тем более что я знаю ее чувствительность, — отвечала Санда. — Но нужно отучить ее от данной привычки лгать, причем просто так…
Г-жа Моску одобрила ее кивком головы. Все же сцена произвела на нее тягостное чувство, и она до конца трапезы замкнулась в молчании.
— Убедились сейчас, что за сказки она слушает, — негромко сообщила Егору Санда.
Егор брезгливо передернул плечами. Но он не был уверен, что Санда полностью осознаёт, как обстоит с ее младшей сестрой.
— Что самое важное, — начал он, — мне думается, не все ее сказки идут от кормилицы. Многие она придумывает сама…
В этот самый момент же осознал, что совершил промах: Санда вскинула на него глаза, и в них были суровость и лёд.
V
Оставшись одни, Егор с г-ном Назарие направились к воротам. Довольно продолжительное время они шли без звучно, позже господин Назарие решился:
— Вы не сочтете меня нетактичным, в случае, если я разрешу себе задать вам один щекотливый вопрос?.. Гм… Вы вправду влюблены в дочь госпожи Моску?
Егор впал в раздумье. Его смутила не столько нескромность вопроса, сколько личная неуверенность: что ответить. Честно говоря, он и сам не знал, вправду ли он, как выделил господин Назарие, влюблен в Санду. Да, она ему весьма нравилась. Флирт, быть может, кроме того амурная интрига— этому он шел навстречу с удовольствием. Не считая всего другого, Санда ценила в нем живописца, подогревала его скрытое честолюбие. В общем, дать односложный ответ было тяжело.
— Я вижу, вы колеблетесь, — сообщил господин Назарие. — Надеюсь, вас не обидела моя прямолинейность — мне не хотелось бы толковать ваше молчание в таком смысле… Но если вы не влюблены по-настоящему, я вам рекомендую уехать из этого немедля. Тогда бы уехал и я, на следующий день же, возможно, еще до вас…
Егор приостановился, дабы лучше вникнуть в суть сообщённого.
— Произошло что-то важное? — задал вопрос он тихо.
— До тех пор пока нет. Но мне не нравится данный дом, весьма не нравится. Проклятое место, это я почувствовал с первого же вечера. Нездоровое место, хоть они и насадили тут вязов с акациями…
Егор засмеялся.
— Ну, это не обстоятельство, — сообщил он. — Возможно тихо закурить., Господин Назарие с видимым беспокойством смотрел за его перемещениями.
— Вот и сигарета имела возможность бы вам кое-что напомнить. Вы забыли — прошедшей ночью, у вас в помещении?..
— Да, как-то совсем забыл. Если бы не одно сегодняшнее происшествие… Могу вам поведать…
— Я вижу, вы все-таки влюблены и уезжать вам не хочется. Что ж, дело ваше. Но я подозреваю, что вам будет тяжело, весьма тяжело… Вы по крайней мере верите в Всевышнего, молитесь Пресвятой Деве на ночь, осеняете себя крестным знамением, перед тем как лечь в постель?
— Не имею таковой привычки.
— Тем хуже, тем хуже. Хотя бы к этому нужно себя приучить…
— Да что же для того чтобы, в итоге, вам наговорили в селе?
— Различного… Я так как и сам ощущаю, как на меня давит данный дом, а я ни при каких обстоятельствах не обманываюсь. Нет, действительно, я не набиваю себе цену, мне возможно доверять в таких вещах. Я продолжительно жил один, в глуши, еще перед тем как занялся раскопками. И по большому счету я, возможно сообщить, крестьянский сын. Мой папа являлся жандармом под Чульницей. Вы не смотрите, что у меня кабинетный вид и лысина. Нюх у меня точный. Я так как также в некоем роде поэт. Действительно, с лицейских времен стихов больше не писал, но все равно это никуда не ушло…
Егор с удивлением слушал нервное и непоследовательное словоизлияние доктора наук. Господин Назарие забрался в такие дебри утончённых переживаний и воспоминаний, из которых выбраться, согласно точки зрения Егора, не было никакой надежды. Обращение доктора наук, сначала разумная и взвешенная, незаметно купила горячечные интонации, как словно бы у него начинался абсурд, голос осип, дыхание участилось. «Для чего он мне все это говорит? Дабы оправдать собственный отъезд?» — думал Егор и наконец решил вмешаться, сказав как возможно спокойнее:
— Господин доктор наук, у меня чувство, что вы чего-то опасаетесь…
Нечайно сделав выговор на неизвестное местоимение, он внезапно опять почувствовал беспричинный, ужасный холодок, пробежавший на протяжении позвоночника, как пара часов назад, с Симиной.
— Да, да, — пробормотал господин Назарие. — Я опасаюсь, правда. Но это не имеет никакого значения…
— Полагаю, что все-таки имеет, — сообщил Егор. — Мы взрослые люди, и нам не к лицу малодушие. Желаю вас предотвратить: я уезжать не собирается.
Ему понравился личный голос, жёсткий и безбоязненный, принятое ответ придало ему веры и храбрости в себя. «В действительности, мы же не дети…»
— Не знаю, как я влюблен в дочь госпожи Моску, — продолжал он тем же мужественным голосом, — но я приехал ко мне на месяц и месяц пробуду. Хотя бы чтобы испытать нервы…
Он захохотал, не смотря на то, что и достаточно натянуто, — через чур уж празднично раздалось обещание.
— Браво, парень, — возбужденно отозвался господин Назарие. — Но я все же не так напуган, поверьте, дабы утратить свойство к здравому рассуждению. Так вот, рассуждая здраво, я вам не рекомендую оставаться. Добавлю: себе я также не рекомендую, не смотря на то, что остаюсь и я.
— Вот и хорошо, в противном случае уехать так, внезапно…
— Но я был бы не первым гостем, что уезжает из этого через несколько дней по приезде, — сказал господин Назарие, глядя в почву. — Сейчас в селе я определил очень необычные и очень ужасные вещи, парень…
— Прошу вас, не именуйте меня «парень», — перебил его живописец. — Кличьте Егором.
— Отлично, буду вас кликать Егором, — послушно дал согласие господин Назарие и в первый раз за данный вечер улыбнулся. — Так вот, — начал он, посмотрев назад по сторонам, как словно бы их имел возможность кто-то подслушать, — с данной женщиной Кристиной дело нечисто. Красивая женщина не принесла чести собственному семейству. Чего лишь о ней не говорят…
— Что ж вы желаете — народ, — сентенциозно изрек Егор.
— Допустим, я народ знаю, — возразил господин Назарие. — Просто так не появится легенда, к тому же со столь неприглядными подробностями. В силу того, что подробности, сообщу я вам, гнуснее некуда… Имеете возможность ли вы себе представить, что эта женщина добропорядочного звания заставляла управляющего имением бить плетью крестьян в собственном присутствии, бить до крови? Сама срывала с них рубаху… и все другое. С управляющим она сожительствовала, об этом знало все село. И он стал настоящим зверем, жестокости немыслимой, патологической…
Господин Назарие смолк, у него язык не поворачивался пересказать все, что он услышал, что боязливым шепотом наговорили ему крестьяне в корчме и позже по дороге, провожая до усадьбы. Особенно вот это: как девушка обожала забрать цыпленка и живьем свернуть ему шейку… Столько дикостей, кровь стынет в жилах, даже если не всему верить.
— Кто бы имел возможность поразмыслить! — покачав головой, сообщил Егор. — По ее наружности никак для того чтобы не заподозришь. Но все ли тут правда? За тридцать лет факты точно смешались с выдумкой…
— Возможно… Так или иначе, в селе о женщине Кристине не забывают очень быстро. Ее именем пугают детей. И позже, ее смерть… Тут также имеется над чем задуматься. Ее так как не крестьяне убили, а тот самый управляющий, с которым она сожительствовала, и несколько год. Что за сатана в ней сидел, сообщите на милость, если она уже лет в шестнадцать-семнадцать вступила на скользкую дорожку?.К тому же эта склонность к садизму… Так вот, он ее убил из ревности. Начались крестьянские бунты, и…
Господин Назарие опять смолк, в замешательстве. Сказать дальше он не решался — дальше шло что-то совсем несусветное, воистину дьявольское.
— Что, дальше совсем запрещено? — шепотом задал вопрос Егор.
— Да нет, возможно, возможно… Лишь это уже за всякой гранью. Люди говорят, что сошлись крестьяне из окрестных поместий, и она зазывала их по двое к себе в опочивальню — якобы раздавать имущество. Заявила, что желает, по дарственным, поделить все собственный имущество, лишь бы ее не убивали… А в действительности отдавалась всем попеременно. Причем сама их завлекала. Принимала их обнажённая, на ковре, по двое, одного за другим. Пока не пришел управляющий и не убил ее. И всем поведал, что это он убил. Позже, в то время, когда отправили войска, бунтовщиков частью расстреляли — и управляющего также, — а частью послали на каторгу, да вы это понимаете… Так что прямых свидетелей не осталось. Но до семьи, до родных и до родных друзей правда все равно дошла.
— Немыслимо, — тихо сказал Егор. Он жадно дотянулся еще сигарету.
— Такая дама не имеет возможности не покинуть следа в доме, — продолжал господин Назарие. — То-то у меня все душа была не на месте, будто что-то давит… А вдруг поразмыслить, что кроме того тела ее не нашли, похоронить… — добавил он, помявшись, не зная, необходимо ли информировать и эту подробность.
— Скинули, разумеется, в какой-нибудь пересохший колодец, — предположил Егор. — Либо сожгли.
— Сожгли? — задумчиво повторил господин Назарие. — В народе не очень-то принято сжигать трупы…
Он остановился, напряженно озираясь по сторонам. Парк с его деревьями остался на большом растоянии сзади. Они были в открытом поле, кое-где распаханном, по краям тонущем в темноте. Вместо горизонта со всех сторон причудливо наступали тени.
— Не самое подходящее место для беседы о трупах, — увидел Егор.
Господин Назарие, поеживаясь, сунул руки в карманы. Как словно бы не слыша Егорова замечания, он то ли додумывал собственную идея, то ли колебался, стоит ли выкладывать все до последнего. Он глотал воздушное пространство раскрытым ртом, по собственному обыкновению запрокинув голову. На него отлично, как в любой момент, действовала ночная прохлада на открытом пространстве, вне кругового плена надзора и деревьев сверху луны.
— В любом случае, — решился он наконец, — женщина Кристина провалилась сквозь землю необычным образом. Люди говорят, она стала вампиром…
Он сказал эти слова самым естественным тоном, без дрожи в голосе, все еще глядя в небо. Егор постарался изобразить ухмылку.
— Я надеюсь, вы-то сами ни во что такое не верите?
— Я как-то не вспоминал, — ответил господин Назарие. — Не знаю, нужно либо нет верить в такие страсти, да меня это и не через чур занимает…
Егор быстро подхватил:
— Вот конкретно, этого еще не хватало!
Он отдавал себе отчет, что кривит душой, но на данный момент им с г-ном Назарие нужно было быть заодно — так диктовало подсознание.
— …ясно лиш, что эта история наложила свой след и на дом, и на домочадцев, — прибавил господин Назарие. — Мне у них неуютно… Все, что я вам на данный момент поведал, — в полной мере быть может, деревенские сплетни, но я и без того ощущаю, как меня что-то гнетет, в то время, когда я в том месте…
Полуобернувшись, он махнул рукой в сторону тут и парка же — словно что-то приковало его взор — заговорил без умолку, сбивчиво, взахлеб.
«Ему страшно», — поразмыслил Егор, удивляясь собственному самообладанию: вот он стоит рядом с человеком, которого прямо на глазах захлестывает кошмар, стоит и сохраняет трезвость рассудка а также свойство к анализу. Но посмотреть назад на парк он не смел. Один взмах руки г-на Назарие был красноречивее, чем целый его горячечный монолог. «Уж не заметил ли он в том месте то же, что Симина?..» Но голова у Егора была ясная, разве что на душе — легкое беспокойство.
— Не нужно ничего опасаться! — прервал он поток слов собственного спутника. — Не смотрите больше в том направлении…
Но господин Назарие не желал либо не имел возможности последовать его совету. Он не отрывал глаз от парка, целый превратясь в судорожное, напряженное ожидание.
— Воля ваша, но оттуда что-то идет, — тихо сказал он.
Тогда Егор также обернулся. Тень парка стояла вдалеке плотной стеной. Он ничего не заметил, лишь не сильный мерцание с левой стороны, где пребывала усадьба.
— Ничего в том месте нет, — с облегчением проговорил он.
И в ту же 60 секунд раздался леденящий душу вой, вой обезумевшей собаки, ужасный, инфернальный. Позже — все ближе и ближе — глухой топот, тяжелое дыхание бегущего зверя. Из темноты к ним бросился громадной серый пес. Прижав уши, дрожа и скуля, он завилял хвостом, начал тереться об их ноги, лизать руки, иногда замирая и издавая тот же вой — вой необъяснимого кошмара.
— Он также испугался, бедняга, — приговаривал Егор, гладя пса. — Ишь какой пугливый…
Но ему было приятно ощущать у собственных ног теплое, сильное животное. Приятно — в этом поле, открытом со всех сторон и опять замкнутом, где-то вдалеке, туманным поясом горизонта.
VI
Ночью Егору приснился один из его будничных снов, скучных и с вялым сюжетом: друзья студенческих лет, родственники, бессвязные диалоги, тщетные путешествия. В этом случае он был где-то во Франции, в чужой помещении, и слушал, прислонясь к косяку, разговор между своим бывшим доктором наук и каким-то незнакомым парнем.
Разговор шел о последней выставке живописи и… о коробках с грузом.
— …к этим коробкам я неравнодушен, сказал незнакомец, поскольку в них перевозят самые необычные, самые экзотические вещи. Больше всего на свете обожаю наблюдать, как они стоят в лавках либо на причалах, и гадать, какие конкретно в том месте сокровища запрятаны за их дощатыми боками…
С первых же слов Егор осознал, что незнакомец — это в действительности его приятель Раду Пражан, нелепо погибший пара лет назад от несчастного случая. Он определил его по голосу и по страсти, с какой тот сказал о чужестранных товарах. Пражан еще обожал запах краски — за крепость и сложность. «Технический», «синтетический», он напоминал ему те w. коробки с грузом далеких портов и заморских фабрик… Как он, но изменился, Раду Пражан. Если бы не голос, не интонации, Егор бы его не определил. Пражан отпустил долгие — время от времени казалось, чуть ли не до плеч — волосы, каковые при каждом кивке головы падали на лоб, закрывали глаза. Он был так увлечен беседой с доктором наук, что не подмечал Егора. Нетерпение того росло с каждым улавливаемым словом. «Так как он же погиб, Пражан, в далеком прошлом погиб, может, исходя из этого он меня стесняется. И эти долгие женоподобные волосы он отпустил также, дабы я его не определил», — думал Егор.
Но конкретно сейчас Пражан со страхом обернулся к нему и одним шагом был подле.
— Раз уж обращение зашла о тебе, — лихорадочно проговорил он, — берегись, ты в громадной опасности…
— Да, осознаю, — шепотом ответил Егор. — Осознаю, что ты имеешь в виду.
Сейчас и глаза у молодого человека были Пражановы, и лицо все больше получало прошлые черты. Вот лишь долгие не по-мужски волосы были противны Егору…
— Я также принял меры, — добавил Пражан, встряхивая волосами. — С таковой пелериной никто мне ничего не сможет сделать…
В ту же 60 секунд его внезапно отнесло в сторону и вверх, так что Егор, вскинув руку, не смог до него дотянуться. Он светло видел Пражана и одновременно с этим ощущал его недостижимость, расстояние между ними, и осознавал, что Пражана отбросило страхом, какой-то невидимой Егору силой. Сейчас подле Пражана собрались и доктор наук, и еще кучка людей, одинаково испуганных чем-то, что происходило на их глазах, возможно, именно за спиной у Егора — в силу того, что сам он так ничего и не видел, а лишь стоял, задрав голову, удивленный их неожиданным бегством, заражаясь их страхом. Предметы около стали расплываться, теряя очертания, и, обернувшись, Егор заметил в двух шагах от себя женщину Кристину. Она радовалась ему, как с портрета Мири, лишь платье на ней было как словно бы второе — бирюзовое, оборчатое, с пышным кружевом. Долгие тёмные перчатки оттеняли белизну ее кожи.
— Прочь! — приказала женщина Кристина, нахмурясь и плавным взмахом руки прогоняя Пражана.
От звуков ее голоса у Егора поплыло перед глазами, голос шел как будто бы бы извне, из иного мира, и не смотря на то, что он был не похож на голоса из сна, Егор замотал головой, собираясь проснуться. Но женщина Кристина мягко сообщила:
— Не нужно опасаться, приятель мой любезный. Ты у себя в помещении, у нас, душа моя.
В действительности, ситуация переменилась: приход женщины Кристины разогнал образы сна, стер преображенное лицо Пражана, растворил стенки чужой помещения. Егор с удивлением огляделся, ища дверной косяк, к которому сию 60 секунд прислонялся, но он был в собственной комнате, с недоверием выяснял любой предмет в ней, лишь освещение было необычное — не дневное и не электрическое.
— Наконец-то, — негромко сказала женщина Кристина. — какое количество же я ожидала тебя, для того чтобы прекрасного, для того чтобы юного…
Она подошла практически близко. Егора обволок терпкий запах фиалки. Он отшатнулся было назад, но Кристина удержала его за рукав.
— Не беги от меня, Егор, не опасайся, что я неживая…
Но Егор думал на данный момент не о том, что видит призрак, — наоборот, женщина Кристина стесняла его своим через чур живым теплом, через чур крепкими духами, своим дыханием, таким женским. Да, он ощущал — это было нетерпеливое дыхание дамы, взбудораженной близостью приятели.
— Какой ты бледный, какой красивый, — сказала она, клонясь к нему так упорно, что Егору некуда было деваться, он лишь вжимался головой в подушку — внезапно оказалось, что он лежит в собственной постели, а женщина Кристина наклоняется над ним, ища поцелуя. Он с замиранием сердца ожидал ее губ — на собственных губах, на щеке. Но прикосновения не последовало, Кристина лишь приблизила к нему собственный лицо.
— Нет, я не желаю тебя так, — тихо сказала она. — Так я тебя не поцелую… Я опасаюсь саму себя, Егор…
Она внезапно отпрянула и, отойдя на пара шагов от его постели, остановилась, как словно бы пробуя перебороть в себе слепой, замечательный порыв. Кусая губы, она без движений наблюдала на Егора — и он в который раз поразился собственному самообладанию в присутствии нежити. «Как отлично, что такие вещи бывают лишь во сне», — думал он.
— Лишь не верь тому, что тебе сообщил Назарие, — попросила женщина Кристина, опять приближаясь к постели. — Злые языки возвели на меня напраслину. Я не была монстром, Егор. Что думают другие, мне все равно, но дабы и ты поверил в такие бредни, я не желаю. Наговор это, душа моя, осознаёшь? Гнусный наговор…
Ее слова звучали в помещении совсем явственно. «Лишь бы никто не услышал, в противном случае поразмыслят, что я совершил ночь с дамой», — мелькнуло в голове у Егора, но он тут же отыскал в памяти, что это сон, и с облегчением улыбнулся.
— Как тебе к лицу ухмылка, — не преминула сообщить Кристина, садясь на краешек кровати.
Она неторопливо стянула с одной руки перчатку и бросила ее через Егорову голову на ночной столик, приведя к буйству фиалкового запаха. «Что за манера так душиться…» И внезапно теплая рука погладила его по щеке. Кровь застыла у него в жилах, таким ужасным было прикосновение данной руки, горячей, но неестественно, не по-человечески. Он желал крикнуть, но как словно бы все силы ушли из него, и голос застрял в гортани.
— Не опасайся же меня, приятель мой любезный, — сообщила Кристина. — Я тебе ничего не сделаю. Тебе — ничего. Тебя я буду лишь обожать… «Обожать — и ни единый смертный на свете не был так любим…»
Она роняла слова негромко, редко, с нескончаемой печалью. Но через скорбь в ее глазах проскальзывал голодный, ненасытный блеск. Вот она улыбнулась и, помолчав, мелодично, нараспев проговорила:
Смертельна страсть во тьме ночей
Для струн души певучих,
Мне больно от твоих очей,
Огромных, тяжёлых, жгучих…
Неясная, смутная тоска навалилась на Егора. какое количество раз он слышал эти строки! И замечательно не забывал, откуда они. Та, первая строфа также была из «Люцифера[15]». И она обожала Эминеску?
— Не опасайся, любезный приятель, — еще раз повторила женщина Кристина, поднимаясь. — Что бы ни произошло, меня тебе не нужно опасаться. С тобой у нас все будет по-второму… Твоя кровь мне через чур дорога, мое сокровище… Из этого, из моего мира, я буду приходить к тебе каждую ночь; сперва в твои сны, Егор, позже — в твои объятья… Не опасайся, душа моя, верь мне…
На этом месте Егор неожиданно проснулся. Сон припомнился ему очень четко, до небольших подробностей. Страха больше не было, но он ощущал себя разбитым, как по окончании напряжения всех сил. К тому же его поразил крепкий запах фиалки. Он продолжительно моргал и тер рукой лоб, но запах не исчезал, и его уже начинало мутить. Внезапно он увидел рядом, на ночном столике, долгую тёмную перчатку.
«Я, выходит, не проснулся, — содрогнувшись, поразмыслил он. — Нужно что-то сделать, дабы проснуться. В противном случае так недолго и спятить». Он сам удивлялся, как логично рассуждает во сне, и нетерпеливо ожидал, в то время, когда проснется. Но вот он пощупал себе лоб — чувство было весьма четким. Вот, с силой прикусив нижнюю губу, понял, что ему больно. Значит, он не дремал, значит, это ему не снилось. Он желал было соскочить с постели и зажечь свет, как внезапно заметил среди помещения неподвижный, уже привычный силуэт женщины Кристины. Его пригвоздило к месту. Он медлительно сжал кулаки, прикоснулся к собственной груди. Вне всяких сомнений, он не дремал. Не смея не обращать внимания, он отвел их на миг, позже опять скосил на женщину Кристину. Она стояла в том месте же, не спуская с него сияющего взора, радуясь ему, наводя дурноту собственными фиалковыми духами. «Отче отечественный, Иже еси на небесех, Отче отечественный!..» Слова давным-давно, с детства забытой молитвы мгновенно пришли Егору на ум, он сбивчиво повторял и повторял их про себя. Женщина Кристина замерла, ухмылка ее потускнела, глаза померкли. «Она предугадала, что я молюсь, — осознал Егор, — она знает. Она знает, что я проснулся, и не уходит…»
Кристина сделала ход, позже еще. Шелест ее шелкового платья был так отчетлив… Все до последнего штриха было четко, ничего не пропадало. Шаги женщины Кристины с уверенностью вонзались в тишину помещения. Шаги дамы, невесомые, но живые, красноречивые. Вот она опять у постели, опять это чувство неестественного, отталкивающего тепла. Егора всего покорежило, словно бы судорогой свело. Женщина Кристина, глядя ему прямо в глаза, как бы чтобы не покинуть сомнения в собственной одушевленности, прошла мимо и подобрала со столика перчатку. Опять — обнаженная рука, волна фиалкового запаха. Позже — шелковое потрескивание перчатки, которую легко, изящно натягивают до локтя… Женщина Кристина неотрывно наблюдала на него, пока управлялась с перчаткой. Позже той же походкой — женской, грациозной — отошла к окну. Егору не хватило духа проследить за ней взором. Стиснув кулаки, в холодном поту, лежал он в темноте. Как проклятый, один. Первый раз в жизни он ощущал такое беспросветное сиротство: никто и нет ничего, что пробьется к нему из мира людей, не окажет помощь, не вызволит…
Продолжительное время он ничего не слышал. Он осознавал, что обманывает сам себя, прислушиваясь, — так как он с точностью до секунды имел возможность сообщить, в то время, когда женщина Кристина удалилась из комнаты, в то время, когда из пространства провалилось сквозь землю ее ужасающее присутствие: личная кровь посоветовала ему это, собственное дыхание. И все равно он ждал , не имея смелости развернуть голову к окну. Дверь на балкон была открыта. Возможно, она еще в том месте, возможно, не ушла, а лишь притаилась. Но он знал, что опасения напрасны, что женщины Кристины нет ни в помещении, ни на балконе.
Наконец он решился: выскочил из постели и включил карманный фонарик. Отыскал спички, зажег громадную лампу. Через чур сильный свет испугал большую ночную бабочку, отчаянно забившуюся о стенки. С фонариком Егор вышел на балкон. Ночь была на исходе. Уже чувствовалась близость восхода солнца. В застывшем воздухе повис холодный туман. Не шелохнувшись находились деревья. Ни шума, ни шороха нигде. Его внезапно пронизало дрожью от собственного одиночества, и лишь тогда он осознал, что продрог и от холода. Он погасил фонарик и возвратился в помещение. В ноздри беспощадно ударил запах фиалки.
Бабочка с сухим шелестом билась о стенки, касаясь иногда лампового стекла. Егор закурил, затягиваясь жадно, без мыслей. Позже прикрыл балконную дверь. Сон не шел к нему, пока не начало по-настоящему светать и петухи не пропели в последний раз.
VII
Прислуга зря стучала в дверь, она была закрыта на ключ, а гость и не думал просыпаться и отворять. «Не добудишься, не в противном случае всю ночь прогулял, — несмело ухмыляясь, думала прислуга. — А молоко-то простынет. — Она поглядела на сервировочный столик, где стоял поднос с завтраком. — Может, господина доктора наук попросить?»
Она застала г-на Назарие уже одетым и готовым к выходу. Замялась у порога, застыдилась — ей было тяжело сообщить, для чего она пришла: попросить одного барина разбудить другого.
— Ты местная? — задал вопрос господин Назарие, хотя ее подбодрить.
— Мы будем из Ардяла, — с гордостью ответила дама. — А барин никак не поднимется. Я уж стучала, стучала…
— Беда с этими живописцами, здоровы поспать, — пошутил господин Назарие.
Но он был взволнован. Практически бегом пустился он к помещению Егора и с таковой силой заколотил в дверь, что тот в страхе проснулся.
— Это я! — просящим прощения голосом кричал доктор наук. — Я, Назарие…
В двери повернулся ключ, шаги Егора прошлепали обратно к кровати. Выждав приличную паузу, господин Назарие вошел. За ним прислуга внесла собственный поднос.
— Прочно же вы дремали, — сообщил господин Назарие.
— Я сейчас буду прочно дремать по утрам, — с ухмылкой ответил Егор.
И замолчал, ждя, пока прислуга установит поднос на столик и уйдет. Позже без предисловий задал вопрос Назарие:
— Сообщите, чем пахнет в помещении?
— Фиалками, — невозмутимо констатировал доктор наук.
Ему показалось, что Егор содрогнулся и побледнел, забыв на лице ухмылку.
— Значит, это правда…
Господин Назарие подошел поближе.
— Значит, не приснилось, — продолжал Егор, — значит, это в действительности была женщина Кристина.
Обстоятельно, без спешки он посвятил доктора наук в ночное происшествие. Он на удивление совершенно верно не забывал все подробности, но ему довольно часто приходилось останавливаться, дабы сделать глоток из чашки — в горле пересыхало.
* * *
Незадолго до обеда Егор выяснил, что Санда заболела и не выйдет к столу. Он решил посмотреть к ней на пара мин.. Вот и предлог для отъезда. Раз обе хозяйки не имеет значение себя ощущают, он сообщит, что не смеет долее быть обузой их своим присутствием.
— Ну, что тут у нас стряслось? — как возможно развязнее сказал Егор, входя в помещение к Санде.
Она безрадостно посмотрела, тщетно постаравшись улыбнуться. Кивком указала ему на стул. Она была одна, и Егор почувствовал неловкость. В комнате через чур по-женски, через чур интимно пахло. Кровью.
— Я совсем расклеилась, — еле слышно заговорила Санда. — Вчерашним вечером у меня началась головокружение и мигрень, и вот сейчас я не могу подняться с постели…
Она наблюдала ему в глаза с страхом и любовью. Ноздри трепетали, щеки были весьма бледны.
— Из меня как словно бы все соки выжали, — продолжала она. — Кроме того сказать устаю…
Встревоженный Егор подошел к постели и забрал Санду за руку.
— Ну и не нужно себя утомлять, — начал он с нарочитой бодростью. — Возможно, вы простудились, от этого и мигрень, а мигрень выматывает. Я именно думал…
Он планировал сказать: «Я именно пологал, что мне лучше уехать, не быть обузой вас своим присутствием». Но Санда внезапно расплакалась, поникнув головой.
— Не оставляй меня, Егор, — лихорадочно тихо сказала она. — Лишь ты можешь меня спасти в-этом доме…
Первый раз она обращалась к нему на «ты». У Егора запылали щеки. Смятение, радость, стыд за собственную трусость?
— Не опасайся, Санда, — твердо сказал он, нагибаясь к ней. — С тобой ничего не произойдёт. Я тут, с тобой, и ничего нехорошего не произойдёт.
— Ах, по какой причине я не могу сообщить тебе всего…
В эту 60 секунд Егор и сам готовься поведать ей все, что знал, согласиться во всех собственных страхах. Но в коридоре послышались шаги, и он жадно отскочил на середину помещения. Но слова Санды придали ему уверенности. Он был покровитель, защитник.
Вошла г-жа Моску. Ее никак не поразило, что Санда лежит в кровати и что у нее в помещении Егор.
— Ты не поднимаешься? — будто бы ничего не случилось задала вопрос она.
— Я сейчас полежу, — сообщила Сгнг,% пробуя придать тону непринужденность. — Хочется отдохнуть…
— Ее утомили гости, — как бы не в серьез увидел Егор.
— О, неправда! — вскрикнула г-жа Моску. — Мы в любой момент так радостны видеть за отечественным столом превосходных людей… Где Симина?
Санда и Егор переглянулись, покраснев, как будто бы им напомнили о какой-то связующей их постыдной тайне.
— Я ее не видела, — проронила Санда.
— Отправлюсь-ка поищу ее, — сообщил Егор, думая под этим предлогом ретироваться и возвратиться позднее, в то время, когда уйдет г-жа Моску.
От стыда за собственную трусость он зашагал особенно решительно, с жёстким видом, нахмурив лоб. Желал бежать, не предотвратив г-на Назарие! Подумывал кроме того подстроить себе вызов весточкой — таковой метод бегства он вычитал когда-то в одной книге. Беспомощный голос Санды разбудил в нем вкус к риску, яростное желание испытать себя. Авантюра так авантюра. Ни на что не похожая, дьявольская, коварная и дразнящая, как ядовитый плод из заморских государств.
Он задал вопрос в людской — никто не видел Симины. Тогда он вышел через веранду в парк и направился к дворовым постройкам. Вот и случай поглядеть на пресловутую кормилицу. По дороге ему попалась экономка, которая сообщила в ответ на его вопрос:
— Девушка пошли на ветхую конюшню.
И указала на полуразрушенный сарай, показывавшийся вдалеке. Егор развернул в ту сторону, руки в карманы, покуривая. Он не планировал придавать масштабы экспедиции своим поискам Симины. «Ого, какое гнездышко для колдуний», — поразмыслил он, входя в каретный сарай. Сарай был долгий, чёрный, закинутый, с прорехами в крыше. В дальнем финише он рассмотрел Симину, сидящую в старом экипаже. Завидев его, девочка скоро отшвырнула прочь какую-то тряпку, которую держала в руке, поднялась на ноги, и по ее взору Егор осознал, что поединок будет нелегким.