Тут в столовую стремительным шагом вошла Симина и уселась по левую руку от г-жи Моску, сперва по кругу бегло осмотрев присутствующих.
— Где вы гуляете, девушка? — обратился к ней Егор.
— Я ходила взглянуть, не пришли ли письма…
Санда покачала головой. Нужно будет все-таки сделать ей замечание. Не при гостях, само собой разумеется, но все же нужно будет ее как-нибудь отчитать за это пристрастие к тщетному лжи…
Она в испуге подняла глаза от тарелки. Кто-то ел с таким аппетитом, что в буквальном смысле за ушами трещало — и данный звук начал преобладать в помещении. В наступившей неестественной тишине слышалась лишь работа челюстей. Это кушала г-жа Моску. Санда обомлела. Г-жа Моску довольно часто забывалась на протяжении обеда и прекратила скрывать собственный аппетит, но таких вершин прожорливости еще ни при каких обстоятельствах не достигала. Никто не смел сказать ни слова, все в оторопи сидели и слушали.
— Maman! — крикнула ей Санда.
Г-жа Моску уписывала жаркое, низко опустив голову над тарелкой. Господин Назарие в кошмаре косился на нее, Егор делал вид, что ничего не подмечает. Санда подалась вперед и еще раз окликнула мать, опять напрасно. «Ей станет дурно!» — в отчаянии думала Санда. Тогда Симина будто бы ничего не случилось положила ручку на плечо г-жи Моску и негромко сообщила:
— Я видела во сне тетю Кристину, мамочка.
Г-жа Моску тут же прекратила жевать.
— Представь, и я вижу ее уже пара ночей подряд. Такие необычные сны!
Она деликатно сложила вилку и нож на краю тарелки и подняла голову. Господин Назарие замер в предчувствии этого жеста: он опасался посмотреть в лицо только что пришедшей в сознание от необычного припадка дамы (в противном случае как утратой сознания он не имел возможности растолковать то варварство, с каким она ела пара мин. назад), и для него полной неожиданностью было встретить на этом лице внимания и выражение покоя. Г-жа Моску, вне всякого сомнения, не отдавала себе отчета в собственных недавних действиях и ничего не помнила.
— Вы станете нужно мной смеяться, господин доктор наук, — заговорила она, — но я все равно вам соглашусь, что сны для меня — другой, лучший мир.
— Нисколько не буду смеяться, сударыня, — поспешил заверить ее господин Назарие.
— Мама осознаёт под этим что-то собственный, — вмешалась Санда, радостная, что так легко удалось выйти из неловкой обстановки. — По крайней мере, «другой мир» не в прямом смысле.
— Мне было бы весьма интересно послушать, — подхватил господин Назарие. — Предмет презанимательный.
Г-жа Моску с готовностью закивала.
— Да, да, мы как-нибудь об этом побеседуем. Но не сейчас, само собой разумеется. — Она быстро обернулась к Симине. — Как ты ее видела, моя девочка?
— Она пришла ко мне, села на мою кроватку и сообщила: «Ты одна меня обожаешь, Симина!» Она была в розовом платье, с кружевным зонтиком…
— Да, она в любой момент так приходит, — в беспокойстве тихо сказала г-жа Моску.
— Позже она сообщила про Санду, — продолжала Симина. — «Санда меня совсем забыла. Она сейчас взрослая девушка». Прямо так и сообщила. И мне показалось, что она плачет. Позже попросила мою руку и поцеловала ее.
— Да, да, так, — шептала г-жа Моску. — Она обязательно целует твою руку либо плечо…
Все без звучно слушали. Санда саркастически радовалась, посматривая на сестру. «Нет, нужно ее отучить раз и окончательно от данной плохой привычки», — думала она с нарастающим бешенством и наконец взорвалась:
— Для чего ты лжешь, Симина? я точно знаю, что никто тебе не снился, никакая тетя Кристина.
— Я не лгу, — твердо возразила Симина. — Она правда со мной сказала. И что про тебя сообщила, я отлично не забываю: «Санда меня совсем забыла». И у нее были слезы на глазах, я видела…
— Лжешь! — ожесточенно повторила Санда. — Ничего ты не видела! Симина смело по собственному обыкновению выдержала взор сестры, позже ее ротик сложился в ироническую ухмылку.
— Ну, пускай будет «не видела», — сообщила она тихо и отвернулась к матери.
Санда кусала губы. Еще и наглая стала, девчонка, кроме того гостей не стесняется. Она внезапно по-новому посмотрела на Егора, и ее захлестнуло теплом. Как отлично, что она не одна, что рядом имеется человек, на поддержку и чью любовь она может рассчитывать.
— Но откуда же девочка знает тетю Кристину? — нарушил молчание за столом господин Назарие. — Так как она, сколько я осознал, погибла юный…
Г-жа Моску встрепенулась. Доктор наук еще не видел ее в таком энтузиазме. Наплыв волнующих, рвущихся наружу воспоминаний кроме того стер с ее лица неизменную ухмылку. Егор не без удивления и не без опаски замечал, как загораются неестественным блеском, преобразовываются в налитые влагой линзы ее глаза.
— Кристину никто из них не знал, — начала г-жа Моску, глубоко переведя дух. — Ни Санда, ни Симина. Санда появилась в первоначальный год войны, девять лет спустя по окончании Кристининой смерти… Но у нас имеется портрет Кристины в натуральную величину, кисти самого Мири. Дети знают её по портрету…
Она внезапно умолкла, склонив голову. Но господин Назарие, ощущая, что новое молчание было бы на данный момент невыносимым, упорно повторил:
— И она погибла юный?
— Ей было всего двадцать лет, — Санда попыталась опередить мать с ответом. — Она была лет на семь старше мамы.
Но г-жа Моску не увидела ее вмешательства. Затихающим, меркнущим голосом, как будто бы впадая в очередной приступ изнеможения, она продолжала:
— Кристина погибла вместо меня, несчастная. Нас с братом отослали в Каракал, а она осталась. Это было в почти тысячу седьмом. И ее убили…
— Тут? — с невольным нажимом задал вопрос господин Назарие.
— Она переехала ко мне из собственной Бэлэноаи, — снова вступила Санда. — Имение тогда, до экспроприации, было значительно больше, как вы осознаёте… Но это не укладывается в голове… В силу того, что крестьяне так ее обожали…
Егору внезапно стало не по себе. Он уже раз слышал эту историю, эту, да не совсем. Кое-какие подробности упоминались при нем в первый раз, о вторых — не в пример серьёзнее — думается, сказать не планировали. Он постарался посмотреть Санде в глаза, но та, как словно бы не хотя развития темы, поспешила заявить:
— Кофе на веранде, господа!
— Воображаю, какой это был тяжелый удар для вас, — счел нужным выразить собственный соболезнование хозяйке господин Назарие.
В ответ г-жа Моску радушно закивала головой, как будто бы принимая простые слова вежливости, с какими гостям надлежит подниматься из-за стола.
* * *
Кофе накрыли на веранде. Сентябрьский сутки был особенно прозрачен, небо неправдоподобно синело и деревья остановились, словно бы были задуманы неподвижными от сотворения мира.
«Пора», — сообщил себе Егор. И в то время, когда на пороге столовой Санда была совсем близко, он непринужденно забрал ее под руку. Она была податлива, он уловил ее беспокойство, нетерпеливую дрожь тела — все шло как нужно. Действительно, миг спустя она отпрянула, но кроме того в этом жесте Егор предпочел усмотреть надежду. Сейчас предстояло ее разговорить. Забрав чашечку кофе, он начал:
— Чем занимается Санда по окончании обеда?
— Желаю попросить у господина живописца позволения взглянуть, как он будет трудиться в парке.
Егор желал было отшутиться, но заметил подле жёсткое лицо Симины, ее напряженный взор, девочка как будто бы пробовала осознать, что тут происходит без ее ведома.
— Господин Пашкевич, — раздался голос хозяйки дома, — не желаете ли посмотреть на портрет Кристины? Говорят, это лучшая работа Мири.
— В случае, если у Мири по большому счету возможно что-нибудь хорошее, — иронически увидел живописец.
— Вы же не видели, а рассказываете! — обиженно возразила Санда. — я точно знаю, что вам понравится.
Ее горячность озадачила Егора. Он стоял с чашкой в руках между двумя сестрами и потерянно думал: «Линия меня дернул за язык. В случае, если желаешь завоевать помещичью дочку, держи при себе собственный снобизм. Не считая эстетических, имеется и другие мерки…»
— Кроме того плохой живописец способен создать шедевр, в случае, если сумеет хоть раз в жизни возвыситься над собой, — нравоучительно изрек господин Назарие.
— Миря был великий живописец, — сообщила г-жа Моску. — Миря — вершина румынского мастерства. Отечество вправе им гордиться…
Господин Назарие смешался и покраснел. А г-жа Моску в беспокойстве встала и не сильный манием руки пригласила всех за собой. Никак не спокойнее были Санда с Симиной.
«Все, что касается данной злополучной Кристины, для них легко свято, — думал Егор. — Пожалуй, это говорит об их незаурядности. Причислить обожаемую покойницу к лику святых и поклоняться — пускай самой тривиальной иконе… Да, Санда — чудо. Так обожать и без того чтить тетушку, которую ни при каких обстоятельствах не знала!» Кроме того и мелкую Симину Егор сейчас в мыслях прощал. «Вот кто воистину избранницы, элита, я рядом с ними легко чурбан».
— Простите, тут неприбрано, — сообщила Санда, отворяя массивную белую дверь. — Мы в эту гостиную редко заходим…
Оправдание было уместным. На них воняло сухой медуницей, застоявшимся, стылым воздухом — прохладой томительной, неестественной. Егор поискал глазами товарища. Господин Назарие не смел дохнуть от скромности и старался держаться как возможно незаметнее. Следом, замыкающей, шла Симина. Праздничное беспокойство придавало ей женскую бледность, неестественную для детского личика. «Нет, какие конкретно в действительности чуткие натуры», — еще раз поразмыслил Егор.
— Женщина Кристина! — представила г-жа Моску. — Общая любимица…
Доктор наук почувствовал, как кошмар забрал его когтями под ребра. Женщина Кристина наблюдала прямо ему в глаза с портрета Мири и радовалась.
Это была весьма юная женщина с тёмными локонами до плеч, в долгом платье с высокой и узкой талией.
— Что сообщите, господин живописец? — задала вопрос Санда.
Егор остановился поодаль, силясь разобраться, откуда данный наплыв щемящей грусти, что для того чтобы в данной девушке, которая наблюдает ему в глаза, радуясь, как привычному, словно бы конкретно его она выбрала из всей группы, дабы посвятить в собственный нескончаемое одиночество. Тоска была на дне ее глаз. Зря она пробовала радоваться, зря поигрывала голубым зонтиком и медлено ото всех разламывала бровь, как бы приглашая его посмеяться вместе с ней над огромной, перегруженной цветами шляпой, которую она, само собой разумеется, терпеть не имеет возможности, но мама приказала: «Девушка не надеется позировать неглиже». Женщина Кристина изнывала от этого стояния. «Она предчувствовала, что не так долго осталось ждать погибнет?» — задавал вопросы себя Егор.
— Значит, нравится, — торжествующе заключила Санда. — Раз молчите, значит, нравится.
— С таковой моделью — и не создать шедевра… — негромко проронил Егор.
У Кристины лукаво блеснули глаза. Егор потер лоб. Какой все-таки необычный запах в данной комнате. Уж не ее ли это помещение? Он скосил глаза в сторону. Санда сообщила: гостиная, но в том месте, в углу, стоит громадная белая кровать под пологом. Он опять вскинул глаза на портрет. Женщина Кристина ловила каждое его перемещение. Егор легко просматривал в ее глазах: она увидела, что он нашёл кровать, и не покраснела. Наоборот, встретила его взор кроме того пара вызывающе. «Да, это моя спальня, и в том месте моя постель, моя девичья постель», — как словно бы говорили ее глаза.
— А господин доктор наук что сообщит? — раздался голос Санды.
Господин Назарие все это время простоял в оцепенении, не в силах стряхнуть накативший на него кошмар: ему показалось, он опять видит призрак, туманную фигуру недавно в столовой поднявшуюся за креслом г-жи Моску. Он пришёл в сознание, только в то время, когда поймал на себе странный, испытующий взор Симины.
— По-моему, прекрасная работа, — решительно сказал он.
Он внезапно успокоился. Неестественный покой, как пролог к полному бесчувствию, установился в душе. Необычно пахло в данной комнате: не смертью и не погребальными цветами, а как бы остановленной молодостью, остановленной и хранимой тут, в четырех стенках. Чьи-то давешние-давешние младые лета. Как будто бы бы и солнце не бывало в данной комнате, и время не искрошило ничего. Ничего тут не изменилось, не обновилось с того времени, как погибла женщина Кристина. Данный запах — запах ее молодости, чудесным образом сохранившееся веяние ее духов, тепло ее кожи. Каким-то образом господин Назарие осознавал сейчас эти вечно далекие от него мелочи. Он сам удивлялся той легкости, с какой понимал их и принимал.
— Великолепно, ничего не сообщишь, — повторил он, решаясь еще раз поднять глаза на портрет.
Нет, это не тот давешний призрак. Не смотря на то, что сходство имеется. На женщину Кристину возможно наблюдать тихо. Она напугала его лишь в первую секунду. Кристина весьма похожа и на г-жу Моску, и на Симину. А ему померещилось. От той, второй, исходил леденящий кошмар, в портрете ничего для того чтобы нет. Дух помещения, ее безнадёжность и печаль идут от чего-то иного и по-иному говорят душе.
— Я бы желал как-нибудь написать ее, — сообщил Егор. — Не копию сделать с портрета, а написать по-своему…
Санда в испуге дернула его за рукав, шепнула:
— Тсс! Не дай Всевышний, мама услышит.
Егор не понижал голоса, но г-жа Моску, опустившаяся в зачехленное белым холстом кресло, ничего по собственному обыкновению не слышала. Она блуждала глазами по помещению. По-особенному пульсировала тут жизнь. Ко мне она прибегала мыслью, не смотря на то, что не в это конкретное пространство, не в это настоящее время. Егор посмотрел на нее через плечо и осознал: г-жа Моску всегда возвращается ко мне, в эту помещение, но в происшествия той поры.
— …Слава Всевышнему, не услышала, в противном случае бы ей в действительности стало не хорошо, — все так же шепотом продолжала Санда. — Она редко кого ко мне приводит. Для вас сделано исключение. И позже, вы не понимаете одной вещи…
Но рядом уже появилась Симина. Господин Назарие также направлялся к ним, возможно предполагая, что уже прилично удалиться из комнаты.
— А тете Кристине понравилось бы, если бы ее еще раз нарисовали, — сообщила Симина. — С чего ты забрала, что мама не захочет?!
— Ты, само собой разумеется, больше всех знаешь, Симина, — отрезала Санда, смерив девочку строгим взором, и, повернувшись к ней спиной, позвала г-жу Моску:
— Maman, достаточно уж! Пора идти…
— Возможно, ты покинешь меня еще на минутку? — попросила та. Санда протестующе помотала головой.
— С Симиной… — просила г-жа Моску.
— С ней тем более. — Санда сгладила собственный отказ ухмылкой и забрала мать под руку. За ними, избегая наблюдать друг на друга, двинулись Егор и господин Назарие. На веранде Егор закурил, сперва предложив портсигар доктору наук. Тот отказался, улыбнувшись, и негромко проговорил:
— Нет, дорогой маэстро, по-моему, это не то…
Тут к ним подошла Санда. Жёсткое педагогическое выражение улетучилось с ее лица. Санда опять была кокетливой и очень снисходительной девушкой.
— Мы готовы к трудам, господин живописец? — проворковала она. Доктор наук был счастлив случаю ретироваться в столь подходящий момент.
IV
В тот сутки по окончании обеда Егор ничего не наработал. Он продолжительно таскал этюдник по парку, примерялся к различным красивым уголкам, но наконец-то сложил собственные орудия производства в корнях ветхого вяза и внес предложение Санде .
— В таковой денек грех трудиться, — сообщил он в собственный оправдание. Позже задал вопрос, довольно много ли она знает стихов про осень. Задал вопрос, как на экзамене, и было нужно выслушать целый концерт. Он-то желал поскорее поменять тон на интимный, возможно, перейти к признаниям, стихи — хорошая прелюдия к любви, в особенности в то время, когда около такая осень, настраивающая на возвышенный лад. А оказался перебор. Время уходило. Нужно было сдвинуться с места. И он решил обратиться к Санде на «ты»:
— Кстати, Санда, что ты думаешь о докторе наук Назарие?
— Я думаю, он себе на уме, — сдержанно ответила Санда, как бы пропустив мимо ушей фамильярность обращения. — Вы увидели, как он довольно часто изменяется в лице? Не осознаешь, какое оно у него в действительности.
Егор захохотал. Его вправду позабавил данный ответ. И, помимо этого, они спустились с небес на землю — сейчас уместны были и шутки, и флирт. В конце аллеи он обнял Санду за талию. Но она — возможно, дабы позлить, — назвала его «господин живописец».
Пора было идти к вечернему чаю. У крыльца вышагивала взад и вперед, поджидая их, Симина. Г-жа Моску просматривала на веранде французский роман. Господин Назарие заблаговременно предотвратил, что будет лишь к ужину. Он ушел осматривать курганы.
Чаепитие прошло в молчании, лишь Санда с Егором иногда перебрасывались словом. Симина казалась чем-то озабоченной. Она первая поднялась из-за стола, прежде сложив салфетку и подобрав со скатерти крошки на тарелочку.
— Ты куда, Симина? — задала вопрос Санда.
— К кормилице, — кинула девочка уже с порога, не оборачиваясь.
Проследив глазами, пока та не скрылась за деревьями, Санда строго обратилась к матери:
— Мне совсем не нравится эта дружба. Кормилица девочке лишь голову забивает…
— Да, да, я ей столько раз сказала… — оправдывалась г-жа Моску.
— Чем же она забивает ей голову? — спросил Егор.
— Всевышний знает какими нелепыми сказками, — раздраженно ответила Санда.
— Но ей положено жить в окружении сказок, в девять-то лет, — увидел Егор. — Самое время для фольклора.
Санда поморщилась с досадой. Она очень многое имела возможность бы возразить, но ограничилась одной фразой:
— Это достаточно необычный фольклор — кормилицыны сказки.
* * *
Как необычен данный фольклор, Егор смог убедиться в тот же вечер. Он отправился на прогулку около парка — наблюдать заход солнца. Прислонясь к акации на опушке, он замечал, как западает за край поля пылающий шар, «далёко и недалёко»… Присказка вспомнилась кстати. «Лучше, чем в том народном стишке, про закат в степи не сообщишь. И как все на миг замирает, в то время, когда падает солнце, и как чудно позже одушевляется тишина… Комары лишь тут ни к чему!» — думал Егор, закуривая в целях самозащиты.
Но душистая прохлада, пахнущая травами и пылью, отнимала у сигареты каждый вкус. Он бросил ее на дорогу и, войдя в парк через боковую калитку, не торопясь отправился к усадьбе. Слева тянулись домишки, хозяйственные постройки, огороды. Егор задавал вопросы себя, кто присматривает за всем этим, кто ведет дела, платит слугам, реализовывает урожай. Супруг г-жи Моску пара лет как погиб, золовка живет в другом финише страны, в собственном имении. Возможно, все-таки управляющий, что был еще при муже?
В окнах зажигались лампы. «В том месте комнаты и кухни прислуги», — выяснил Егор, проходя мимо последовательности белых, прилепившихся друг к другу мазанок с низкими завалинками. Сновали дамы, дети пугливо таращились на барина. По-деревенски пахло сеном, скотиной, молоком. «Ночь будет прекрасная», — поразмыслил Егор, запрокидывая голову к высокому прозрачному небу.
— А псов вы не опасаетесь?
Голосок Симины раздался так нежданно, что Егор сбился с шага. «Как же она подкралась ко мне, что я не увидел?»
— А тебе не страшно одной тут расхаживать?
— Я была у кормилицы, — тихо растолковала Симина.
— До сих пор?
— У кормилицы были дела, а я …
— И слушала ее сказки, да?
Симина постно улыбнулась. Отцепила репейник с подола платьица, разгладила складочки, очень искусно медля с ответом.
— Это вам Санда наговорила. Да, слушала. Кормилица говорит мне ежедневно по сказке. Она их довольно много знает…
— Сейчас была весьма долгая сказка, если ты лишь на данный момент идешь к себе, — увидел Егор.
Симина опять улыбнулась с той же поддельной кротостью. Встретясь с ней глазами, Егор испытал неприятное чувство, что его заманивают в ловушку, что тут трудится ум умный и острый, никак не детский.
— Сказка была маленькая, — ответила Симина. — Но кормилица выдавала жалованье людям, в силу того, что это она у нас постоянно выдаёт жалованье…
Окончательные слова она проговорила особенно четко, с расстановкой, как словно бы знала, о чем он думал по дороге к усадьбе, и решила между делом прояснить его удивления. Егор кроме того растерялся. Эта девочка угадывала его мысли, просто-напросто просматривала их. Как тонко она выделила окончательные слова, а позже — пауза, глазки долу…
— Маленькая сказка, совсем коротенькая, — дразнила она.
Само собой разумеется, она подстрекала его, ожидала, что он попросит ее поведать сказку. Все в Егоре противилось, не смотря на то, что он не осознавал, в чем тут искушение. Симина томительно молчала, выжидая, замедляя ход.
— Ну, поведай, — сдался наконец Егор.
— Это сказка про пастушьего сына, что полюбил мертвую принцессу, — негромко сказала Симина.
Слова так дико раздались из детских уст, что Егора передернуло.
— Какая скверная, какая глупая сказка! — Он не скрывал возмущения. — Нет, Санда была права.
Симину нисколько не смутила эта вспышка. Она дала его возмущению улечься, позже, не повышая голоса, продолжала:
— Такая уж сказка. Таковой жребий выпал пастушьему сыну.
— Ты знаешь, что такое жребий? — удивился Егор.
— Жребий, часть либо будущее, — отчеканила Симина, как на уроке. — Любой человек рождается под собственной звездой, у каждого — собственный счастье. Вот…
— Наблюдай какая умная! — с ухмылкой увидел Егор.
— Жил-был пастух, и был у него сын, — затараторила Симина, не давая больше перебивать себя. — И в то время, когда он появился, феи-вещуньи предсказали: «Ты полюбишь мертвую принцессу!» Его мама, как услышала, начала плакать. И тогда вторая фея, их было по большому счету три, сжалилась над ее горем и сообщила: «И принцесса тебя также полюбит!»
— Ты обязательно желаешь дорассказать мне эту сказку до конца? — не выдержал Егор.
Взор девочки выразил удивление — невинный и одновременно с этим холодный, обдающий презрением взор.
— Вы же сами меня попросили…
И Симина на долгое время смолкла, подавляя его молчанием. Они пребывали на середине основной аллеи. Позади, уже вдалеке, поблескивали огоньки дворовых построек. в первых рядах, в потускневшем от сумерек воздухе, вырастало серое пятно усадьбы.
— А другую сказку, радостнее, ты не знаешь? — задал вопрос Егор, дабы нарушить молчание. — К примеру, ту, что кормилица говорила тебе день назад либо позавчера…
Симина глубоко набралась воздуха и остановилась, как-то нарочито повернувшись спиной к громаде господского дома. Необычное напряжение показалось в посадке ее головы.
— Вчерашняя сказка весьма долгая, — проговорила она. — А позавчерашняя вовсе не сказка, а настоящее происшествие. С женщиной Кристиной…
У Егора холод прошел по коже. Темнота неожиданно пала тут, среди деревьев, где Симина решила остановиться. Ее глаза засверкали, зрачки расширились, шея неестественно напряглась. А данный ужасный голос! Да, она была мастерицей выделить слово, положить в него суть, ей угодный, каленым железом выжечь его в твоем сердце.
— Что еще за «женщина»? — сорвался Егор. — До сих пор ты кликала ее тетей, она так как тебе доводится тетей…
— Она меня попросила не именовать ее так, в противном случае она себя ощущает ветхой…
Егор еле взял себя в руки; его так и подмывало обрушить гнев на эту мелкую бестию, которая лжёт ему с таким дьявольским нахальством.
— Кто тебя попросил? Как может тебя попросить кто-то, кто тридцать лет назад погиб?!
Голос у него был взгляд и грозный жёсткий, но Симина заулыбалась: столько наслаждения доставлял ей бешенство приятели, для того чтобы громадного и сильного человека, бешенство, что вызывала она, пигалица неполных десяти лет…
— Она меня попросила этой ночью, во сне…
Егор на секунду заколебался. Но ему хотелось дойти до конца, осознать, что прячется в головке этого пугающего собственными повадками чада.
— И все же сейчас, у портрета, — сообщил он, — я слышал, как ты назвала ее тетей Кристиной.
— Неправда, — твердо отрезала Симина. — Сейчас я не сказала «тетя Кристина».
Ее уверенность вынудила Егора усомниться в собственной правоте. Но какая непререкаемая уверенность и какая победоносная усмешка! Нужно будет поболтать с Сандой, а возможно, и с г-жой Моску. Он внезапно понял нелепость обстановки: стоит тут, в темноте, среди аллеи, меряясь силой с ребенком, — и решил тронуться с места, в силу того, что Симина идти к дому очевидно не планировала. Но при первом же его перемещении девочка с криком вцепилась в него. Сам испугавшись, он забрал ее на руки. Симина приложила ладошки к Егоровым щекам, отворачивая его лицо от дома.
— Мне показалось, что за нами кто-то идет, — тихо сказала она, кивая в ту сторону парка, откуда они пришли. Егор покорно наблюдал в темноту, и наблюдал продолжительно, дабы ее успокоить.
— Никого в том месте нет, девочка, — уговаривал он ее. — Ты легко трусиха. И немудрено, если ты ежедневно слушаешь глупые сказки.
Он держал ее на руках, нежно прижимая к себе. Как необычно — сердечко ее не трепыхалось от беспокойства и тельце было спокойное, теплое, податливое. Никакой дрожи, ни капельки пота. И личико ясное, довольное. Егор внезапно осознал, что его надули, что Симина притворилась испуганной и вцепилась в него, дабы помешать ему развернуть голову к дому. В то время, когда он это осознал, его пронизало гневом вперемежку с кошмаром. Симина тут же почувствовала, как напряглись его мускулы, как изменился пульс.
— Разрешите войти меня, прошу вас, — кротко попросила она. — Уже все прошло…
— Для чего ты мне соврала, Симина? — в исступлении прорычал Егор. — Так как ты ничего не видела, а? Ничего — по крайней мере в том месте…
Он вскинул было руку, говоря о недрах парка, но рука дрожала, и он быстро ее опустил. Но не так скоро, дабы Симина не увидела данной слабости. Она наблюдала на него с усмешкой и не отвечала.
— Возможно, ты заметила что-то в второй стороне… — продолжал Егор.
Но обернуться на дом он все же не посмел и не посмел сопроводить собственные слова взмахом руки. Он так же, как и прежде стоял к усадьбе боком, вконец обескураженный тем, что Симина, по-видимому, угадывала самые тайные его сомнения и страхи.
— …что-то, чего ты не желала, дабы видел я, — через силу добавил он.
Ему стало по-настоящему жутко. Симина стояла перед ним, руки за пояснице, и кусала губы, дабы не расхохотаться. Это практически открытое издевательство никак не имело возможности развеять необъяснимого кошмара, что его обуял.
— Имеете возможность не опасаться, обернитесь, — сообщила Симина, вытягивая ручку в сторону дома. — Вы так как мужик, вам нельзя бояться… Не то что мне, — прибавила она, потупясь.
И внезапно быстро двинулась к дому. Егор потащился следом, стиснув зубы, дыша довольно часто, неровно.
— Я на тебя, Симина, пожалуюсь, так и знай, — припугнул он.
— А я так и знала, господин живописец, — не развернув головы, отозвалась Симина. — Простите, что я попросилась к вам на руки, это от испуга. Мама меня не похвалит за такую невоспитанность. Вы станете правы, в случае, если пожалуетесь…
Егор схватил ее за руку и дернул к себе. Девочка поддалась без всякого сопротивления.
— Ты замечательно знаешь, что обращение не о том, — наклонясь к ней, проговорил он четко.
Но о чем — ему самому тяжело было бы сообщить. Он знал одно: Симина вовсе не испугалась и принудила его наблюдать в другую сторону, дабы он не заметил того, что заметила она. Вот лишь по какой причине она не испугалась?
— …Да, действительно, довольно глупо оказалось, — сообщила Симина.
Они были уже у веранды. В второй раз Егор встал бы к себе — помыть руки перед едой, но на данный момент он отказался от столь продолжительной процедуры, а зашел в каморку при столовой, где также был умывальник. На пороге его встретил, как будто бы поджидая, господин Назарие.
— Если вы свободны по окончании ужина, давайте пройдемся, — внес предложение он. — Я поведаю вам кое-какие интересные вещи — меня просветили сейчас в селе.
— Я также припас для вас кое-что занимательное, — с ухмылкой подхватил Егор.
ярость и Ужас, испытанные им в парке, как рукой сняло. Он кроме того сожалел, что не сумел овладеть собой при ребенке. «С Симиной дело важное, — сообщил он себе, — с ней нужно держать ухо востро». Но не эти резонные мысли его успокоили, а свет, что он отыскал в доме, присутствие обычных живых людей.
Сели за стол. Егор иногда посматривал на Симину, любой раз встречая те же невинные глаза, ту же отлично маскируемую самонадеянность. «Думает, я не пожалуюсь, не выдам ее». Он лелеял собственный сюрприз. Санда сидела рядом с ним, он увидел, что вид у нее усталый.
— Мне что-то сейчас нездоровится, — растолковала она.
Господин Назарие разглагольствовал о курганах, о собственных наблюдениях и о том, как тяжело вести раскопки наугад. Но сказал он без энтузиазма и прежнего пыла, как словно бы нужным отчитаться о совершённом дне и опасался молчания за столом.
— А понимаете, Симина поведала мне сказку, которую только что услышала от кормилицы… — вклинился в паузу Егор.
Санда близко покраснела и обернулась к сестре.
— Только что? Но кормилица по окончании обеда уехала в Джурджу за приобретениями и еще не возвратилась, я сама сравнительно не так давно о ней справлялась, — сообщила она возмущенно. — Симина, тебя нужно будет наказать, и строго.
Егор не знал, на кого ему наблюдать. Кроме того г-жа Моску пришла в сознание от собственного простого забытья.
— Так как же с сегодняшней сказкой, девушка? — со злорадством задал вопрос наконец Егор, чувствуя, какое это сладострастное наслаждение — мстить ребенку, мучить его, в то время, когда он в твоей власти.
Но взор Симины обдал его таким презрением, что в нем опять вспыхнула гнев.
— Эту сказку я знаю в далеком прошлом, — культурно ответила Симина.
— Для чего же тогда это тщетное ложь? Для чего? — допытывалась Санда.
— Отвечай, не опасайся, моя девочка, — вмешалась г-жа Моску. — Не опасайся наказания. Если ты совершила ошибку, сообщи смело.
— Не сообщу, не могу… — тихо возразила Симина. — А наказания я не опасаюсь.
Она наблюдала на Санду такими ясными, без мельчайшего смущения глазами, что та вышла из себя.
— Ты останешься без сладкого и ляжешь дремать в тот же миг же, — заявила она. — Софья тебя отведет.
Симина, казалось, на секунду потеряла равновесие: побледнела, поджала губы, взором ища помощи у матери. Но г-жа Моску лишь неуверенно пожала плечами. Тогда к Симине возвратилась ее наглая усмешка, она поднялась из-за стола и, захотев всем спокойной ночи, поцеловав мать в щеку, удалилась.