холодно и сыро, для чего же быть тут? Тут из 2 000 человек осталось сейчас
десять — двадцать человек оригиналов, которым В этом случае показалось
приятным разнообразием остаться тут, в глуши, в уединении, взглянуть на
северную осень. Через пара времени, зимою, тут будут постоянные
смены, будут приезжать мелкими партиями любители зимних прогулок,
провести здесь пара дней по-зимнему.
— Но где ж они сейчас? — Да везде, где тепло и отлично, — говорит
старшая сестра: — на лето, в то время, когда тут довольно много работы и отлично, приезжает ко мне
множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из одних
вас; но множество домов выстроено для гостей, в других и разноплеменные
гости и хозяева поселяются совместно, кому как нравится, такую компанию и
выбирает. Но принимая летом множество гостей, ассистентов в работе, вы сами
на 7-8 нехороших месяцев вашего года уезжаете на юг, — кому куда приятнее. Но
имеется у вас на юге и особенная сторона, куда уезжает основная масса ваша. Эта
сторона так и именуется Новая Российская Федерация. — Это где Херсон и Одесса? — Это
в твое время, а сейчас, наблюдай, вот где Новая Российская Федерация.
Горы, одетые садами; между гор узкие равнины, широкие равнины. Эти горы
были прежде обнажённые скалы, — говорит старшая сестра. — Сейчас они покрыты
толстым слоем почвы, и на них среди садов растут рощи самых высоких
деревьев: внизу во мокрых ложбинах плантации кофейного дерева; выше
финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями
сахарного тростника; на нивах имеется и пшеница, но больше рис. — Что ж это
за почва? — Поднимемся на 60 секунд повыше, ты встретишься с ней границы. На
далеком северо-востоке две реки, каковые сливаются совместно прямо на востоке
от того места, с которого наблюдает Вера Павловна; дальше к югу, все в том же
юго-восточном направлении, долгий и широкий залив; на юге на большом растоянии идет
почва, расширяясь все больше к югу между этим заливом и долгим узким
заливом, составляющим ее западную границу. Между западным узким заливом и
морем, которое весьма на большом растоянии на северо-западе, узкий перешеек. Но мы в
центре пустыни? — говорит изумленная Вера Павловна. Да, в центре бывшей
пустыни; а сейчас, как видишь, весь обьем с севера, от той большой
реки на северо-востоке, уже обращено в благодатнейшую почву, в почву такую
же, какою была когда-то и снова стала сейчас та полоса по морю на север от
нее, про которую говорилось в старину, что она кипит мёдом и молоком
{149}. Мы не весьма на большом растоянии, ты видишь, от южной границы возделанного
пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною
степью, какою был в твое время целый полуостров; из года в год люди, вы
русские, все дальше отодвигаете границу пустыни на юг. Другие трудятся в
вторых государствах: всем и много места, и достаточно работы, и просторно, и
обильно. Да, от громадной северо-восточной реки весь обьем на юг до
половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на
севере, огромные строения в трех, в четырех верстах друг от друга, словно бы
бесчисленные громадные шахматы на громадной шахматнице. Спустимся к
одному из них, — говорит старшая сестра.
Такой же хрустальный огромный дом, но колонны его белые. Они потому
из алюминия, — говорит старшая сестра, — что тут так как весьма тепло, белое
меньше разгорячается на солнце, что пара дороже чугуна, но по-местному
эргономичнее. Но вот что они еще придумали: на дальнее расстояние кругом
хрустального дворца идут последовательности узких, очень высоких столбов, и на них,
высоко над дворцом, над всем дворцом и на, полверсты около него растянут
белый полог. Он всегда обрызгивается водою, — говорит старшая сестра: —
видишь, из каждой колонны подымается выше полога мелкий фонтан,
разлетающийся дождем около, исходя из этого жить тут прохладно; ты видишь, они
изменяют температуру, как желают. — А кому нравится зной и яркое местное
солнце? — Ты видишь, вдалеке имеется шатры и павильоны. Любой может жить, как
ему угодно; я к тому веду, я все для этого лишь и тружусь. — Значит,
остались и города для тех, кому нравится в городах? — Не довольно много таких
людей; городов осталось меньше прошлого, — практически лишь чтобы быть
центрами перевозки и сношений товаров, у лучших гаваней, в других центрах
сообщений, но эти города больше и прекраснее прошлых; все в том направлении ездят на
пара дней для разнообразия; большинство их обитателей постоянно
сменяется, не редкость в том месте для труда, на недолгое время. — Но кто желает
всегда жить в них? — Живут, как вы живете в собственных Петербургах, Парижах,
Лондонах, — кому ж какое дело? кто начнёт мешать? Любой живи, как желаешь;
лишь огромнейшее большая часть, 99 человек из 100, живут так, как мы с
сестрою показываем тебе, в силу того, что это им приятнее и удачнее. Но иди же во
дворец, уж достаточно поздний вечер, пора наблюдать на них.
— Но нет, прежде я желаю же знать, как это сделалось? — Что? — То,
что бесплодная пустыня обратилась в плодороднейшую почву, где практически все мы
проводим две трети отечественного года. — Как это сделалось? да что ж тут
мудреного? Так как это сделалось не в один год, и не в десять лет, я понемногу
подвигала дело. С северо-востока, от берегов громадной реки, с северо-запада,
от прибережья громадного моря, — у них так много таких сильных автомобилей, — возили
глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась
зелень, явилось и больше жидкости в воздухе; шли вперед ход за шагом, по
нескольку верст, время от времени по одной версте в год, как и сейчас все идут больше
на юг, что ж тут особого? Они лишь стали умны, стали обращать на пользу
себе огромное количество средств и сил, каковые прежде тратили без пользы
либо и прямо во вред себе. Недаром же я тружусь и учу. Тяжело было людям
лишь осознать, что полезно, они были в твое время еще такими дикарями,
такими неотёсанными, ожесточёнными, безумными, но я учила и учила их; а в то время, когда они
стали понимать, выполнять было уже не тяжело. Я не требую ничего тяжёлого,
ты знаешь. Ты кое-что делаешь по-моему, для меня, — разве это дурно? Нет.
— Само собой разумеется, нет. Отыщи в памяти же собственную мастерскую, разве у вас было довольно много средств?
разве больше, чем у других? — Нет, какие конкретно ж у нас были средства? — А ведь
твои швеи имеют на порядок больше удобств, в двадцать раза больше эйфорий
жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем другие, с этими же
средствами, какие конкретно были у вас. Ты сама доказала, что и в твое время люди
смогут жить весьма привольно. Необходимо лишь быть рассудительными, мочь отлично
устроиться, выяснить, как удачнее использовать средства. — Так, так; я это
знаю. — Иди же еще взглянуть самую малость, как живут люди через пара
времени по окончании того, как стали понимать то, что в далеком прошлом осознавала ты.
Они входят в дом. Снова такой же огромнейший, прекрасный зал. Вечер
в полном веселье и своём просторе, прошло уж три часа по окончании заката солнца:
самая пора радости. Как ярко освещен зал, чем же? — нигде не видно ни
светильников, ни люстр; ах, вот что! — в куполе зала громадная площадка из
матового стекла, через нее льется свет, — само собой разумеется, таковой он и должен быть:
совсем, как солнечный, белый, броский и мягкий, — ну, да, это
электрическое освещение {149a}. В зале около тысячи человек народа, но в ней
имело возможность бы вольно быть в три раза больше. И не редкость, в то время, когда приезжают гости, —
говорит яркая красивая женщина, — бывает и больше. — Так что ж это? разве не
бал? Это разве несложный будничный вечер? — Само собой разумеется. — А по-нынешнему, это
был бы придворный бал, как шикарна одежда дам, да, другие времена, это
видно и по покрою платья. Имеется пара дам и в отечественном платье, но видно, что
они оделись так для разнообразия, для шутки; да, они дурачатся, шутят над
своим костюмом; на вторых другие, различные костюмы различных
восточных и южных покроев, все они грациознее отечественного; но преобладает костюм,
похожий на тот, какой носили гречанки в красивейшее время Афин — весьма легкий
и вольный, и на мужчинах также широкое, долгое платье без талии, что-то
наподобие мантий, иматиев; видно, что это обычный домашний костюм их, как
это платье робко и замечательно! Как мягко и изящно обрисовывает оно формы,
как возвышает оно грациозность перемещений! И какой оркестр, более ста артистов
и артисток, но особенно, какой хор! — Да, у вас в целой Европе не было
десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале отыщешь целую сотню, и в
каждом втором столько же: образ судьбы не тот, весьма здоровый и совместно
красивый, потому и грудь лучше, и голос лучше, — говорит яркая царица. Но
люди в оркестре и в хоре постоянно изменяются: одни уходят, другие
становятся на их место, — они уходят танцовать, они приходят из танцующих.
У них вечер, будничный, обычный вечер, они любой вечер так
радуются и танцуют; но в то время, когда же я видела такую энергию радости? но как и не
иметь их радости энергии, малоизвестной нам? — Они поутру наработались. Кто не
наработался всласть, тот не приготовил нерв, дабы ощущать полноту
радости. И сейчас веселье простых людей, в то время, когда им удается радоваться, более
весело, быстро и свежо, чем отечественное; но у отечественных простых людей скудны средства
для радости, а тут средства богаче, нежели у нас; и веселье отечественных несложных
людей смущается воспоминанием лишений и неудобств, страданий и бед,
смущается предчувствием того же в первых рядах, — это мимолетный час забытья потребности
и горя — а разве потребность и горе смогут быть забыты в полной мере? разве песок пустыни
не заносит? разве миазмы болота не передают и маленького клочка хорошей
почвы с хорошим воздухом, лежащего между болотом и пустынею? А тут нет ни
воспоминаний, ни опасений потребности либо горя; тут лишь воспоминания свободного
труда в охоту, довольства, хороша и удовольствия, тут и ожидания лишь все
того же в первых рядах. Какое же сравнение! И снова: у отечественных рабочих людей нервы
лишь крепки, потому способны выдерживать довольно много радости, но они у них
неотёсанны, не чувствительны. А тут: крепки и нервы, как у отечественных рабочих людей,
и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к радости, здоровая,
сильная жажда его, какой нет у нас, какая дается лишь могучим здоровьем и
физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений,
какая имеется в нас; они имеют все отечественное нравственное развитие вместе с
физическим развитием крепких отечественных рабочих людей: ясно, что их веселье,
что их удовольствие, их страсть — все живее и посильнее, шире и сладостнее, чем
у нас. Радостные люди!
Нет, сейчас еще не знают, что такое настоящее радости, в силу того, что еще
нет таковой жизни, какая нужна для него, и нет таких людей. Лишь такие люди
смогут в полной мере радоваться и знать целый восхищение удовольствия! Как они цветут
силою и здоровьем, как стройны и грациозны они, как энергичны и ясны
их черты! Все они — красавицы и счастливые красавцы, ведущие вольную жизнь
наслаждения и труда, — счастливцы, счастливцы!
Шумно радуется в огромном зале добрая половина их, а где ж вторая добрая половина?
Где другие? — говорит яркая царица, — они везде; многие в театре, одни
актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные
рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада,
иные в собственных помещениях либо дабы отдохнуть наедине, либо с собственными детьми, но
больше, больше всего — это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как
блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили — это я
увлекала их, тут помещение каждого и каждой — мой приют, в них мои тайны
ненарушимы, занавесы дверей, шикарные ковры, поглощающие звук, в том месте тишина,
в том месте тайна; они возвращались — это я возвращала их из царства моих тайн на
легкое радость Тут царствую я.
Я царствую тут. Тут все для меня! Труд — заготовление свежести
сил и чувств для меня, веселье — приготовление ко мне, отдых по окончании меня.
Тут я — цель судьбе, тут я — вся жизнь.
В моей сестре, царице, высшее счастие судьбы, — говорит старшая сестра,
— но ты видишь, тут всякое счастие, какое кому надобно. Тут все живут,
как лучше кому жить, тут всем — полная воля, вольная воля.
То, что мы продемонстрировали тебе, нескоро будет в полном собственном развитии, какое
видела сейчас ты. Сменится довольно много поколений прежде, чем в полной мере осуществится
то, что ты предощущаешь. Нет, не довольно много поколений: моя работа идет сейчас
скоро, все стремительнее из года в год, но все-таки ты еще не войдешь в это
полное царство моей сестры; по крайней мере, ты видела его, ты знаешь
будущее. Оно светло, оно замечательно. Скажи же всем: вот что в будущем,
будущее светло и замечательно. Любите его, стремитесь к нему, трудитесь для
него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько имеете возможность
перенести: так будет ярка и хороша, богата наслаждением и радостью
ваша жизнь, как вы можете перенести в нее из будущего. Стремитесь к
нему, трудитесь для него, приближайте его, переносите из него в настоящее
все, что имеете возможность перенести.
XVII
Через год новая мастерская уж совсем устроилась, установилась. Обе
мастерские были тесно связаны между собою, передавали одна второй заказы,
в то время, когда одна была завалена ими, а вторая имела время выполнить их. Между ними
был текущий счет. Размер их средств был уже достаточен, дабы они имели возможность
открыть магазин на Невском, в случае, если сблизятся между собою еще больше. Устроить
это стоило много хлопот Вере Павловне и Мерцаловой. Не смотря на то, что их
компании были дружны, не смотря на то, что довольно часто одна компания принимала у себя в гостях
другую, не смотря на то, что довольно часто они соединялись для поездок за город, но все-таки идея о
солидарности квитанций двух различных фирм была идея новая, которую
надобно было продолжительно и довольно много разъяснять. Но же, польза иметь на Невском
собственный магазин была очевидна, и по окончании нескольких месяцев забот о слиянии двух
счетоводств прихода в одно Вере Павловне и Мерцаловой удалось достигнуть этого.
На Невском явилась новая вывеска: Au bon travail. Magasin des Nouveautes
{150}. С открытием магазина дела стали развиваться стремительнее прошлого и
становились все удачнее. Мерцалова и Вера Павловна уже грезили в собственных
беседах, что года через два вместо двух швейных будет четыре, пять, а в том месте
не так долго осталось ждать и десять, и двадцать.
Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один частично
приятель, а больше незнакомый собрат его по медицине, довольно много говорил о
различных медицинских казусах, всего больше об необычных удачах собственной
способы врачевания, пребывавшей в том, дабы класть на протяжении по груди и по животу
два узенькие и долгие мешочка, наполненные толченым льдом {151} и
завернутые любой в четыре салфетки, а подводя итог всего заявил, что один
из его привычных хочет познакомиться с Кирсановым {152}.
Кирсанов выполнил желание; знакомство было приятное, был разговор о
многом, кстати, о магазине. Растолковал, что магазин открыт, фактически,
с торговою целью; продолжительно говорили о вывеске магазина, отлично ли, что на
вывеске написано travail. Кирсанов сказал, что travail значит труд, Au bon
travail — магазин, отлично выполняющий заказы; рассуждали о том, не лучше ли
было бы заменить таковой девиз фамилиею. Кирсанов начал говорить, что русская
фамилия его жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое
средство: его жену кличут Вера — по-французски вера — foi; если бы на
вывеске возможно было написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не
было ли бы достаточно этого? — Это бы имело самый невинный суть —
добросовестный магазин, и имя хозяйки было бы на вывеске; рассудивши,
заметили, что это возможно. Кирсанов с особым усердием обращал разговор на
такие вопросы и по большому счету успевал в этом, так что возвратился к себе весьма
довольный.
Но по крайней мере Мерцалова и Вера Павловна существенно поурезали
крылья своим мечтам и стали заботиться о том, дабы не смотря на то, что удержаться на
месте, а уж не о том, чтобы идти вперед.
Так, по охлаждении лишнего жара в Вере Павловне и Мерцаловой,
швейные и магазин существовали , не развиваясь, но радуясь уже и
тому, что существуют . Новое знакомство Кирсанова продолжалось и
приносило ему довольно много наслаждения. Так прошло еще года два либо больше, без
всяких особых происшествий.
XVIII
Письмо Катерины Васильевны Полозовой
С.-Петербург, 17 августа 1860 г.
Дорогая Полина, мне так понравилась совсем новая вещь, которую я
сравнительно не так давно определила и которой сейчас сама занимаюсь с громадным усердием, что я
желаю обрисовать ее тебе. я точно знаю, что ты кроме этого заинтересуешься ею. Но
основное, ты сама, возможно, отыщешь возможность заняться чем-нибудь
подобным. Это так приятно, мой дорогой друг.
Вещь, которую я желаю обрисовать для тебя — швейная; фактически говоря, две
швейные, обе устроенные по одному принципу дамой, с которою познакомилась
я всего лишь 14 дней тому назад, но уж успела весьма подружиться. Я
сейчас помогаю ей, с тем условием, дабы она позже помогла мне устроить еще
такую же швейную. Эта женщина Вера Павловна Кирсанова, еще юная, хорошая,
радостная, совсем в моем вкусе, другими словами, больше похожа на тебя, Полина,
чем на твою Катю, такую смирную: она бойкая и живая госпожа. Случайно
услышав о ее мастерской, — мне сказывали лишь об одной, — я прямо приехала
к ней без предлогов и всяких рекомендаций, просто заявила, что я
заинтересовалась ее швейною. Мы сошлись с первого же раза, тем больше, что в
Кирсанове, ее муже, я отыскала того самого доктора Кирсанова, что пять лет
тому назад оказал мне, не забываешь, такую ответственную услугу.
Поболтав со мною с полчаса и заметив, что я, вправду,
сочувствую таким вещам, Вера Павловна повела меня в собственную мастерскую, ту,
которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на
себя одна из ее родных друзей, также весьма хорошая юная женщина), и я
перескажу тебе впечатления моего первого визита; они были так новы и
поразительны, что я тогда же внесла их в собственный ежедневник, что был в далеком прошлом
кинут, но сейчас возобновился по особому событию, о котором, быть
может, я поведаю тебе через пара времени. Я весьма довольна, что эти
впечатления были тогда записаны мною: сейчас я и забыла бы упомянуть о
многом, что поразило меня тогда, а в наше время, лишь через 14 дней, уже
думается самым обычным делом, которое в противном случае и не должно быть. Но чем
обычнее делается эта вещь, тем больше я привязываюсь к ней, потому
что она весьма хороша. Итак, Полина, я начинаю выписку из моего ежедневника,
дополняя подробностями, каковые определила по окончании.
Швейная мастерская, — что же такое заметила я, как ты думаешь? Мы
остановились у подъезда, Вера Павловна повела меня по весьма хорошей
лестнице, знаешь, одной из тех лестниц, на которых часто видятся
швейцары. Мы вошли на третий этаж, Вера Павловна позвонила, и я заметила себя
в громадном зале, с роялем, с порядочною мебелью, — словом, зал имел таковой
вид, как словно бы мы вошли в квартиру семейства, живущего 4 либо 5 тысяч
рублей в год. — Это мастерская? И это одна из помещений, занимаемых швеями?
Да; это приемная зал и комната для вечерних собраний; отправимся по тем
помещениям, в которых, фактически, живут швеи, они сейчас в рабочих помещениях,
и мы никому не помешаем. — Вот что заметила я, обходя помещения, и что
пояснила мне Вера Павловна.
Помещение мастерской составилось из трех квартир, выходящих на одну
площадку и обратившихся в одну квартиру, в то время, когда пробили двери из одной в
другую. Квартиры эти прежде отдавались за 700, 550 и 425 руб. в год, всего
за 1675 руб. Но отдавая дружно по договору на 5 лет, хозяин дома
дал согласие уступить их за 1 250 руб. Всего в мастерской 21 помещение, из них 2
большие, по 4 окна, одна является приёмною, вторая — столовою; в двух
вторых, также больших, трудятся; в остальных живут. Мы прошли 6 либо 7
помещений, в которых живут девушки (я все говорю про первое мое посещение);
меблировка этих помещений также весьма порядочная, красного дерева либо ореховая;
в некоторых имеется стоячие зеркала, в других — весьма хорошие трюмо; довольно много
кресел, кроватей хорошей работы. Мебель в различных помещениям различная, практически вся
она понемногу покупалась по случаям, за недорогую цену. Эти помещения, в
которых живут, имеют таковой вид, как в квартирах чиновничьих семейств средней
руки, в семействах ветхих глав отделения либо молодых
столоначальников, каковые не так долго осталось ждать будут главами отделения. В помещениях,
каковые побольше, живут три девушки, в одной кроме того четыре, в других по две.
Мы вошли в рабочие помещения, и девушки, занимавшиеся в них, также
показались мне одеты как дочери, сестры, юные жены этих госслужащих: на
одних были шелковые платья, из простеньких шелковых материй, на вторых
барежевые {153}, кисейные. Лица имели нежность и ту мягкость, которая
начинается лишь от судьбы в довольстве. Ты можешь представить, как это все
удивляло меня. В рабочих помещениях мы оставались продолжительно. Я тут же
познакомилась с некоторыми из девушек; Вера Павловна сообщила цель моего
визита: степень их развития была неодинакова; одни говорили уже
совсем языком грамотного общества, были привычны с литературою, как
отечественные девушки, имели порядочные понятия и об истории, и о чужих почвах, и обо
всем, что образовывает обычный круг понятий девушек в отечественном обществе;
две были кроме того весьма начитаны. Другие, недавно поступившие в мастерскую,
были менее развиты, но все-таки с каждою из них возможно было сказать, как с
девушкою, уже имеющею некое образование. По большому счету степень развития
соразмерна тому, как давно которая из них живет в мастерской.
Вера Павловна занималась делами, время от времени доходила ко мне, а я сказала
с девушками, и так мы дождались обеда. Он состоит, по будням, из
трех блюд. В тот сутки был рисовый суп, телятина и разварная рыба. По окончании
обеда на столе явились чай и кофе. Обед был так хорош, что я покушала со
вкусом и не почла бы громадным лишением жить на таком обеде.
А ты знаешь, что мой папа и сейчас имеет хорошего повара.
Вот какое было неспециализированное чувство моего первого визита. Мне сообщили,
и я знала, что я буду в мастерской, в которой живут швеи, что мне продемонстрируют
помещения швей; что я буду видеть швей, что я буду сидеть за обедом швей;
вместо того я видела квартиры людей не бедного состояния, соединенные в одно
помещение, видела девушек среднего чиновничьего либо бедного помещичьего
круга, была за обедом, небогатым, но удовлетворительным для меня; — что ж
это такое? и как же это допустимо?
В то время, когда мы возвратились к Вере Павловне, она и ее супруг растолковали мне, что
это вовсе не страно. Кстати, Кирсанов тогда написал мне для
примера маленькой расчет на лоскутке бумаги, что сохранился между страниц
моего ежедневника. Я перепишу тебе его; но прежде еще пара слов.
Вместо бедности — довольство; вместо грязи — не только чистота, кроме того
некая роскошь помещений; вместо грубости — порядочная образованность; все
это происходит от двух обстоятельств: с одной стороны, возрастает доход швей, с
второй — достигается большая экономия в их расходах.
Ты осознаёшь, отчего они приобретают больше дохода: они трудятся на собственный
личный счет, они сами хозяйки; потому они приобретают ту долю, которая
оставалась бы в прибыли у хозяйки магазина. Но это не все: трудясь в собственную
собственную пользу и на собственный счет, они значительно бережнее и на материал
работы и на время: работа идет стремительнее, и затрат на нее меньше.
Ясно, что и в расходах на их жизнь довольно много сбережений. Они берут
все громадными количествами, расплачиваются наличными деньгами, исходя из этого вещи
достаются им дешевле, чем при покупке взаймы и по мелочи; вещи выбираются
пристально, с знанием толку в них, со справками, исходя из этого все покупается не
лишь дешевле, но и лучше, нежели по большому счету приходится брать бедным людям.
Помимо этого, многие затраты либо очень уменьшаются, либо становятся
вовсе ненужны. Поразмысли, к примеру: ежедневно ходить в магазин за 2, за 3
версты — какое количество изнашивается лишней обуви, лишнего платья от этого. Приведу
тебе самый мелочной пример, но что используется ко всему в этом
отношении.
Если не иметь дождевого зонтика, это значит довольно много терять от порчи
платья дождем. Сейчас, слушай слова, сообщённые мне Верой Павловною. Простой
холщевый зонтик стоит, допустим, 2 рубля. В мастерской живет 25 швей. На
зонтик для каждой вышло бы 5О р., та, которая не имела бы зонтика, терпела
бы утраты в платье больше, чем на 2 руб. Но они живут совместно; любая выходит
из дому лишь, в то время, когда ей комфортно; исходя из этого не бывает того, дабы в плохую
погоду многие выходили из дому. Они нашли, что 5 дождевых зонтиков
совсем достаточно. Эти зонтики шелковые, хорошие; они стоят по 5 руб.
Всего расхода на дождевые зонтики — 25 руб., либо у каждой швеи — по 1 руб.
Ты видишь, что любая из них пользуется хорошею вещью вместо дрянной и
все-таки имеет в два раза меньше расхода на эту вещь. Так с множеством мелочей,
каковые совместно составляют громадную важность. То же с квартирою, со столом.
К примеру, данный обед, что я тебе обрисовала, обошелся в 5 руб. 50 коп. либо 5
руб. 75 коп., с хлебом (но без чаю и кофе). А за столом было 37 человек (не
полагая меня, гостьи, и Веры Павловны), действительно, а также нескольких детей.
5 руб. 75 коп. на 37 человек это образовывает менее 16 коп. на человека, менее
5 р. в месяц. А Вера Павловна говорит, что в случае, если человек обедает один, он на
эти деньги не имеет возможности иметь практически ничего, не считая той дряни и хлеба, которая
продается в мелочных лавочках. В кухмистерской таковой обед (лишь менее
чисто приготовленный) стоит, по словам Веры Павловны, 40 коп. сер., — за 30
коп. значительно хуже. Понятна эта отличие: кухмистер, готовя обед на 20 человек
либо меньше, обязан сам находиться из этих денег, иметь квартиру, иметь
прислугу. Тут этих лишних затрат практически вовсе нет, либо они значительно
меньше. Жалованье двум старухам, родственницам двух швей, вот и целый расход
по содержанию их кухонного штата. Сейчас тебе понятен будет расчет, что
сделал мне для примера Кирсанов, в то время, когда я была у них в первоначальный раз. Написавши
его, он сообщил мне:
— Само собой разумеется, я не могу сообщить вам правильных цифр, да и тяжело было бы отыскать
их, в силу того, что, вы понимаете, у каждого коммерческого дела, у каждого магазина,
каждой мастерской собственные пропорции между различными статьями дохода и
расхода, в каждом семействе кроме этого собственные особые степени экономности в
делании затрат и особые пропорции между различными статьями их. Я ставлю
цифры лишь для примера: но дабы счет был убедительнее, я ставлю цифры,
каковые менее настоящей выгодности отечественного порядка, относительно с
настоящими затратами практически всякого коммерческого дела и практически всякого
небольшого, бедного хозяйства.
— Доход коммерческого предприятия от продажи товаров, — продолжал
Кирсанов, — распадается на три главные части: одна идет на жалованье
рабочим; вторая — на остальные затраты предприятия: наем помещения,
освещение, материалы для работы; третья остается в прибыль хозяину. Допустим,