Девочка шагнула к ним, но топь под ногами ее заколыхалась, и она в панике застыла на месте.
— Находись тихо, — мягко дала совет Моргейна. — Тут дно ненадежное. Я знаю тропу, на данный момент я тебя выведу, дорогая.
Моргейна шагнула вперед, протягивая руку, но Ланселет, опередив ее, подхватил девочку на руки, перенес на жёсткую землю и поставил на землю.
— У тебя ботинки промокли, — промолвил он. В обуви незнакомки в самом деле хлюпала вода. — Ты сними их, они скоро высохнут.
Девочка потрясенно смотрела на него, от удивления она кроме того плакать прекратила.
— Ты плохо сильный. Кроме того мой папа не таковой могучий, как ты. И, думается мне, я тебя где-то видела. Либо нет?
— Не знаю, — отозвался Ланселет. — А кто ты? И кто твой папа?
— Мой папа — король Леодегранс, — отвечала девочка, — а тут я в монастырской школе… — Голос ее опять задрожал. — Где это? Я не вижу ни стен, ни церкви…
— Не плачь, — промолвила Моргейна, выступая вперед, и девочка со страхом отпрянула.
— Ты — из народа фэйри? У тебя на лбу светло синий символ… — Незнакомка снова перекрестилась. — Нет, — проговорила она с сомнением, — демонессой ты быть никак не можешь, ты не развеиваешься, в то время, когда я осеняю себя крестным знамением, а сестры говорят, против креста ни один демон не устоит… но ты маленькая и некрасивая, как фэйри…
— Конечно же, никто из нас не демон, — решительно заявил Ланселет, — и, думается мне, мы сумеем найти для тебя дорогу обратно в монастырь. — Сердце у Моргейны упало: она видела, что парень наблюдает на незнакомку так, как еще пара мин. назад наблюдал на нее: с любовью, жаждой, чуть ли не благоговейно. — Мы так как сможем оказать помощь ей, правда? — с надеждой задал вопрос он, обернувшись к собственной спутнице. И Моргейна заметила себя как будто бы со стороны — таковой, как она, нужно думать, выглядит в глазах Ланселета и золотоволосой незнакомки: не высокий, смуглая, с безжалостным синим знаком на лбу, рубаха забрызгана до колен, руки бессовестно оголены, ноги нечистые, волосы растрепаны. «Маленькая и ужасная, как фэйри. Моргейна Волшебница…» Так дразнили ее с детства. На Моргейну накатил приступ неприязни к себе самой: собственное хрупкое, смуглое тело, полуобнаженные ноги и руки, забрызганная грязью оленья кожа в данный миг внушали ей неизбывное отвращение. Женщина сорвала с куста мокрую юбку, быстро надела ее, внезапно устыдившись собственной наготы, и кое-как натянула поверх тунику. На мгновение, почувствовав на себе взор Ланселета, Моргейна почувствовала, что и он также находит ее некрасивой, чужеродной дикаркой; а вот это утонченное златовласое создание в собственности его миру!
Ланселет выступил вперед, нежно забрал незнакомку за руку, почтительно ей поклонился:
— Отправимся, мы продемонстрируем тебе дорогу назад.
— Да, — отрешенно повторила Моргейна. — Я покажу дорогу. Следуйте за мной да не отставайте, потому что земля тут ненадежная; завязнете в трясине — так позже вовеки не выберетесь. — Мгновение, ослепленная неистовством, она испытывала искушение завести обоих в непроходимые топи — ей это нетрудно, все местные тропы она знает — и в том месте кинуть, пускай себе тонут либо до скончания судьбы блуждают в туманах.
— Как тебя кличут? — полюбопытствовал Ланселет.
— Гвенвифар, — отозвалась светлокудрая девочка, и Ланселет пробормотал про себя:
— Что за прелестное имя, прямо под стать владелице.
Моргейна испытала приступ неприязни таковой жгучей, что еще бы секунда, и она утратила бы сознание. И в один момент в данный опаляющий миг ей внезапно отчаянно захотелось погибнуть. Все краски дня неожиданно погасли, растворились в топях и туманах и среди унылых тростников. А вместе с ними — и все ее счастье.
— Идем, — повторила она бесстрастно. — Я покажу дорогу.
Развернувшись, Моргейна услышала, как они двое смеются за ее спиной, и через свинцовую волну неприязни пробилась идея: не над ней ли они потешаются? В ушах ее звенел детский голосок Гвенвифар:
— Но ты-то не из этого кошмарного места, правда? Ты на фэйри не похож, ты не мелкий и не некрасивый.
Нет, думала про себя Моргейна, конечно же, нет, Ланселет так оптимален собой, а она… маленькая и страхолюдная. Эти слова выжигали ей сердце, женщина забыла, что как две капли воды похожа на Вивиану, а в ее глазах Вивиана красива. А, снова Ланселет: «Нет-нет, мне плохо хотелось бы пойти с тобой… честное слово, хотелось бы… но я давал слово в наше время вечером отужинать с одним родственником, а моя мать и без того мною обижена, не достаточно еще, дабы и пожилой господин также рассердился. Нет же, я не с Авалона…» А позже, спустя 60 секунд: «Нет, она… ну, наподобие как кузина моей матери либо что-то в этом духе, мы знали друг друга еще детьми, вот и все». Вот сейчас Моргейна знала доподлинно: речь заходит о ней. Как же скоро все, что случилось между ними, свелось к отдаленному домашнему родству! Отчаянно сдерживая слезы, от которых стеснилось в горле, зная, что, расплакавшись, она покажется этим двоим еще более ужасной, Моргейна ступила на жёсткую землю.
— Твой монастырь вон в том месте, Гвенвифар. Наблюдай, не сходи с тропы, в противном случае снова заблудишься в туманах.
Лишь сейчас Моргейна рассмотрела, что девчонка держится за руку Ланселета. Тот с явной неохотой выпустил ее ладошку.
— Благодарю тебя, о, благодарю! — вскрикнула девочка.
— Благодарить необходимо семь дней, — возразил Ланселет. — Это она знает все тропы, ведущие к Авалону и назад.
Девочка застенчиво искоса посмотрела на собственную провожатую — и учтиво присела:
— Благодарю, госпожа Моргейна.
Моргейна глубоко вдохнула, снова запахнувшись в незримый плащ жрицы — чары, что имела возможность вызывать по собственной воле; несмотря на нечистую, изорванную одежду, босые ноги, влажные волосы, что рассыпались по плечам, спутавшись в колтуны, она внезапно явилась взору высокой и статной, выполненной сурового величия. Она холодно подняла руку в благословляющем жесте, без звучно развернулась и жестом же приказала Ланселету следовать за собою. Кроме того не видя, Моргейна знала, что в глазах девочки снова отразились страх и благоговение. Она безмолвно двинулась прочь — бесшумной скользящей поступью жрицы Авалона. Ланселет нехотя побрел за нею.
Спустя мгновение Моргейна посмотрела назад, но туманы уже соткались в непроницаемую завесу, и девочка провалилась сквозь землю.
— Как ты это делаешь, Моргейна? — потрясение узнал Ланселет.
— Что «это»? — отозвалась она.
— Ты внезапно показалась таковой… таковой… похожей на мою мать. Статная, отчужденная, надменная и… не в полной мере настоящая. Совершенно верно демонесса. Бедную девочку насмерть перепугала, для чего, право?
Моргейна прикусила язык, сдерживая неожиданно нахлынувшую гнев.
— Кузен, я такова, какова имеется, — холодно и загадочно ответствовала она и, развернувшись, быстро зашагала по тропе впереди него. Женщина устала, озябла, ее тошнило от отвращения, ей отчаянно хотелось остаться наедине с собою в Доме дев. Ланселет, наверное, на большом растоянии отстал, но сейчас ей было все равно. Из этого он и сам дорогу отыщет.
Глава 13
Весной следующего года, в грозу, — в конце зимы бури с дождем бывает, — в один раз поздно ночью на Авалон прибыл мерлин. Владычица изумленно выслушала известие.
— В подобную ночь лягушки и те тонут, — промолвила она. — Что привело его в такую непогоду?
— Не знаю, Владычица, — ответствовал юный ученик друидов, доставивший весть. — Он кроме того за ладьей не отправил, но прошел сам по сокрытым тропам, и говорит, что обязан увидеться с тобой сейчас же ночью, перед тем как ты ляжешь дремать. Я отправил ему сухую одежду — его личная была в ужасном состоянии, как ты можешь вообразить. Я бы еды и вина ему также принес, да лишь он говорит, что, быть может, поужинает с тобой.
— Передай, что его ожидает радушный прием, — промолвила Вивиана, старательно получая того, дабы голос звучал бесстрастно, — она превосходно освоила мастерство скрывать собственные мысли, — но когда парень провалился сквозь землю, разрешила себе изумленно нахмуриться.
Она позвала прислужниц и приказала принести ей не простой скудный ужин, но вино и снедь для мерлина и заново разжечь пламя.
Спустя какое-то время за дверью послышались его шаги, войдя, гость направился прямиком к огню. Сейчас Талиесин был согбен годами, борода и волосы его совсем побелели, в зеленом облачении ученика барда он смотрелся пара нелепо — платье выяснилось ему через чур кратко, так что из-под нижнего края торчали костлявые лодыжки. Вивиана усадила старика у огня — он все еще дрожал — и поставила рядом с ним блюдо с едой и чашу с вином — хорошее яблочное вино с самого Авалона в чеканной серебряной чаше.
Сама она присела рядом на низкий табурет и, глядя, как гость ест, также подкрепилась сушёными фруктами и хлебом. В то время, когда же мерлин отодвинул блюдо и пригубил вина, она промолвила:
— Сейчас поведай мне все, папа.
Старик улыбнулся собеседнице.
— Вот уж не ожидал услышать от тебя такое обращение, Вивиана. Либо ты думаешь, что я, впав в старческое слабоумие, принял духовный сан?
Владычица покачала головой.
— Нет, — промолвила она, — но ты был любимым моей матери, которая носила титул Владычицы до меня, и ты стал отцом двух моих сестер. Совместно помогали мы Богине и Авалону столько лет, что мне уж и не счесть, и, как знать, может, в наше время ночью я тоскую по утешению отцовского голоса… сама не знаю. в наше время ночью я ощущаю себя совсем ветхой, оте… Талиесин. А что, по-твоему, я через чур ветха, дабы быть тебе дочерью?
Ветхий друид улыбнулся:
— Что ты, Вивиана. Над тобою время не властно. Я знаю, сколько тебе лет, но ты и сейчас для меня — только девочка. Кроме того сейчас ты имела возможность бы избрать столько возлюбленных, сколько захотела бы, захоти ты лишь.
Вивиана досадливо отмахнулась.
— Будь уверен, за всю собственную жизнь я не встречала приятели, что означал бы для меня больше, нежели необходимость, либо долг, либо наслаждение одной ночи, — промолвила она. — И лишь раз, сдается мне, я столкнулась с другом, практически равным мне по силе, — не считая тебя, само собой разумеется. — Владычица засмеялась. — Не смотря на то, что, будь я десятью годами моложе… как, по-твоему, смотрелась бы я на троне рядом с королем. А сын мой годится на роль наследника?
— Не пологаю, что Галахад — либо как он в том месте себя сейчас именует? Ланселет, думается? — не пологаю, что он — из того материала, из которого делаются короли. Он — мечтатель, тростинка, колеблемая ветром.
— Но если бы отцом его стал Утер Пендрагон…
Талиесин покачал головой:
— Он — из тех, кто идет следом, Вивиана, он — не вождь.
— Конкретно так. Потому, что он рос при дворе Бана как бастард. А вот будь он вежлив как королевский сын…
— И кто бы правил Авалоном все эти долгие годы, избери ты корону запредельных христианских земель?
— Если бы я правила в том месте рядом с Утером, эти земли не были бы христианскими. Я сохраняла надежду, Игрейна возьмёт над ним достаточную власть, дабы воспользоваться ею для Авалона…
Мерлин покачал головой.
— Без толку горевать о прошлогоднем снеге, Вивиана. Я так как об Утере и приехал поболтать. Он умирает.
Владычица вскинула голову и во все глаза уставилась на собеседника.
— Итак, время пришло. — Сердце ее учащенно забилось. — Но он через чур молод, дабы погибнуть…
— Он водит в битву собственных солдат, тогда как правитель более умный в его годы предоставил бы это своим полководцам; он был ранен, началась лихорадка. Я предложил свои услуги целителя, но Игрейна воспротивилась, и священники — также. Но, мне все равно ничего бы не удалось сделать: час Утера пробил. Я прочел это в его глазах.
— А какова Игрейна в роли королевы?
— Такова, как возможно было предвидеть, — отозвался ветхий друид. — Она прекрасна, выполнена благочестия и достоинства, без конца носит траур по погибшим детям. На сутки всех святых она родила еще одного сына, он прожил только четыре дня. А замковый капеллан убедил королеву, что это — кара за ее грехи. С того времени как Игрейна стала женой Утера, ее не коснулась и тень злословия — если не считать того, что ее первый ребенок родился недоношеным. Но и этого хватило. Я задал вопрос Игрейну, что станется с нею по окончании смерти Утера, и, вдоволь выплакавшись по этому поводу, она заявила, что удалится в монастырь. Я внес предложение ей приют на Авалоне, где живет ее дочь, но Игрейна заявила, что христианской королеве сие не подобает.
Ухмылка Вивианы посуровела.
— Вот уж не думала услышать такое от Игрейны.
— Вивиана, не след винить ее кроме того в мыслях за то, что содеяла ты сама. Авалон изгнал ее, в то время, когда она отчаянно нуждалась в Острове, станешь ли ты осуждать девочку за то, что она получила утешение в вере более простой, чем отечественная?
— Не сомневаюсь, что ты прав… ты — единственный человек во всей Британии, талантливый назвать королеву девочкой!
— В моих глазах, Вивиана, кроме того ты порою кажешься маленькой девочкой — той самой малышкой, что взбиралась, бывало, ко мне на колени и трогала струны арфы.
— А сейчас я практически и не играюсь. С годами пальцы мои потеряли гибкость, — посетовала Владычица.
Мерлин покачал головой.
— Нет-нет, дорогая, — возразил он, демонстрируя собственные, исхудавшие, шишковатые ветхие пальцы. — В сравнении вот с ними твои руки молоды, но я каждый сутки разговариваю ими со своей арфой, да и ты имела возможность бы. Легко ты предпочла держать в руках власть — а не песню.
— А что бы сталось с Британией, сделай я другой выбор? — вспыхнула Владычица.
— Вивиана, — промолвил мерлин, посуровев, — я тебя не упрекал, я всего лишь сообщил то, что имеется.
Владычица набралась воздуха и подперла рукою голову.
— Права была я, говоря, что в наше время ночью мне нужен папа. Итак, оно пришло, настало то, чего мы страшились и к чему мы стремились все эти долгие годы. Так что Утеров сын, папа мой? Он готов?
— Он должен быть готов, — отвечал мерлин. — Утер не доживет до середины лета. К нему уже слетаются вороны, пожиратели падали — совершенно верно так же, как некогда к смертному одру Амброзия. А что до мальчика… ты его видела?
— Время от времени я мельком вижу его образ в волшебном зеркале, — отозвалась Вивиана. — На вид он здоров и силен, но это ничего ровным счетом мне не говорит, не считая разве того, что он сможет смотреться как король, в то время, когда пробьет его срок. А ты его навещал, правильно?
— По воле Утера я то и дело ездил поглядеть, как он растет. Я позаботился о том, дабы у мальчика были те же книги на латыни и греческом, по которым твой сын так отлично выучился стратегии и армейскому делу. Экторий — римлянин полностью, и победы Цезаря и подвиги Александра — часть его души. Он — грамотный человек и обоих собственных сыновей готовит для войны. Юный Кай в прошедшем сезоне прошел боевое крещение; Артур злился, что его не забрали, но он — послушный сын Экторию и поступает как велено.
— Если он так римлянин, согласится ли Артур стать подданным Авалона? — задала вопрос Вивиана. — Потому что, как ты не забываешь, ему должно править и Племенами, и населением украины.
— Я позаботился и об этом, — отозвался мерлин, — я свел его с мелким народом, говоря, что это — союзники Утеровых солдат в войне за отечественный остров. С ними он обучился стрелять кремневыми стрелами, тихо пробираться через болота и вереск, и… — Мерлин помолчал и со значением сказал:
— Он может выслеживать оленей и не опасается появляться среди них.
Вивиана на мгновение прикрыла глаза.
— Он совсем юн…
— В вожди для собственных солдат Богиня неизменно выбирает самого юного и могучего, — возразил Талиесин.
Вивиана склонила голову.
— Да будет так, — промолвила она. — Он пройдет опробование. Привези его ко мне, в случае, если сумеешь, перед тем как Утер погибнет.
— Ко мне? — Мерлин покачал головой. — Не раньше, чем опробование завершится. Лишь тогда мы сможем продемонстрировать ему дорогу на Авалон и два королевства, над которыми ему предстоит править.
И опять Вивиана склонила голову.
— Значит, на Драконий остров.
— Старый поединок, да? Утера на коронации так не испытывали…
— Утер был солдатом, этого ему выяснилось достаточно, дабы стать повелителем дракона, — промолвила Вивиана. — Данный мальчик юн и крови еще не пролил. Его должно испытать и признать хорошим.
— А если он потерпит поражение…
Вивиана стиснула зубы.
— Он не должен потерпеть поражение!
Талиесин выждал, пока Владычица снова не встретилась с ним взором, и повторил:
— А если он потерпит поражение…
— Вне всякого сомнения, в случае, если это произойдёт, то Лот в полной мере готов, — набралась воздуха Вивиана.
— Нужно было тебе забрать одного из сыновей Моргаузы и воспитать его тут, на Авалоне, — посетовал мерлин. — Вот Гавейна, к примеру. Вспыльчивый, задиристый — бык в том месте, где Утеров мальчик — олень. Но в Гавейне имеется задатки короля, сдается мне, и он также рожден Богиней; Моргауза — дочь твоей матери, и в ее сыновьях течет королевская кровь.
— Я не доверяю Лоту, — проговорила Владычица, — а Моргаузе доверяю еще меньше.
— Но у Лота имеется родичи на севере, и, сдается мне, Племена его примут…
— Но те, кто держится Рима, — ни при каких обстоятельствах, — возразила Владычица, — и тогда Британия распадется на два без конца враждующих королевства, и ни у одного недостанет сил сдержать диких северян и саксов. Нет. Это должен быть сын Утера, ему нельзя проиграть!
— Это уж как угодно Богине, — сурово сказал мерлин. — Наблюдай, не принимай личные жажды за ее волю.
Вивиана закрыла лицо руками.
— Если он проиграет… в случае, если потерпит поражение, значит, все было ни к чему, — яростно вскрикнула она. — … Все, что я сделала с Игрейной, все зло, что я причинила тем, кого обожаю. Папа, ты прозреваешь, что он погибнет?
Старик покачал седовласой головой. В голосе его звучало сострадание.
— Богиня не явила мне собственную волю, — промолвил он, — и кто, как не ты, провидела, что данный мальчик получит силу и власть над всей Британией? Я предостерегаю тебя против гордыни, Вивиана, — ты думаешь, словно бы знаешь, как лучше для всех живущих, для каждого из жён и мужей. Ты отлично правила Авалоном…
— Но я ветха, — проговорила она, поднимая голову и просматривая в глазах мерлина сочувствие и жалость. — И в один раз, вскорости…
Мерлин склонил голову, и он также покорялся тому же закону.
— В то время, когда час пробьет, ты осознаешь; но время еще не пришло, Вивиана.
— Нет, — промолвила она, борясь с неожиданно накатившим отчаянием, — последнее время такие приступы случались то и дело, лихорадя тело и терзая разум. — В то время, когда час пробьет, в то время, когда я не смогу больше видеть, что ожидает в первых рядах, вот тогда я осознаю, что пора передать правление над Авалоном второй жрице. Моргейна еще через чур молода, а Врана, которую я обожаю всем сердцем, принесла обет молчания, став голосом Богини. Время еще не пришло, но в случае, если придет через чур рано…
— В то время, когда бы оно ни пришло, Вивиана, все произойдёт в должный срок, — отозвался мерлин. Он поднялся, большой и статный, но на ногах он держался нетвердо; Вивиана видела, как тяжко опирается он на посох.
— Значит, я привезу мальчика на Драконий остров в весеннюю оттепель, и мы заметим, готов ли он стать королем. И тогда ты вручишь ему клинок и чашу в знак нерушимой связи между Авалоном и внешним миром.
— Как минимум клинок, — отозвалась Вивиана. — Что до чаши… я не знаю.
Мерлин склонил голову.
— Тут я надеюсь на твою мудрость. Ты, а не я, глас Богини. Но для него Богиней станешь не ты…
Вивиана покачала головой.
— Он встретит Мать, в то время, когда одержит победу, — проговорила она, — и из ее рук примет клинок победы. Но вначале он обязан доказать, что хорош, вначале ему нужно встретиться с Девой-Охотницей… — По лицу ее скользнула тень ухмылки. — И что бы уж ни случилось по окончании, — промолвила она, — мы не начнём полагаться на случай, как с Утером и Игрейной. Нам нужна королевская кровь, к чему бы уж это в итоге ни привело.
Мерлин в далеком прошлом ушел, а Вивиана все сидела, смотря за картинами в пламени, разглядывая только прошлое и не пробуя посмотреть через туманы времени в будущее.
И она также много лет назад — столько, что на данный момент уже и не сочтешь, — дала собственную девственность Увенчанному Рогами Всевышнему, Великому Охотнику, Владыке спирального танца судьбы. О девственнице, что сыграет ту же роль в грядущей церемонии коронования, Вивиана кроме того не вспоминала, мысли ее блуждали в прошлом, возвращаясь к тем временам, в то время, когда она выступала Богиней в Великом Браке.
… Для нее это всегда было не больше чем долгом, время от времени отрадным, время от времени неприятным, но в любой момент — навязанным, в любой момент — под властью Великой Матери, что распоряжалась ее судьбой с тех самых пор, как Вивиана в первый раз попала на Остров. И неожиданно Владычица позавидовала Игрейне, и некая беспристрастная часть ее сознания не преминула удивиться: с какой стати питать зависть к даме, утратившей всех собственных детей, что или погибли, или воспитываются вдалеке от нее, а сейчас вот ей суждено овдоветь и окончить жизнь за монастырскими стенками.
«А питаю зависть к я той любви, что она изведала… Дочерей у меня нет, сыновья мои мне чужие а также в чем-то враждебны… Я ни при каких обстоятельствах не обожала, — думала Вивиана. — Равно как и не знала, что это такое — быть любимой. Ужас, благоговение, почтение… все это мне дано. Но любовь — ни при каких обстоятельствах. И порою мне думается, я все бы дала за один только взор наподобие того, каким Утер наблюдал на Игрейну в сутки свадьбы».
Она удрученно набралась воздуха и повторила себе под шнобель слова мерлина: «Ну что ж, без толку горевать о прошлогоднем снеге». Вивиана подняла голову, и к ней тут же тихо подоспела прислужница.
— Владычица?
— Приведи ко мне… нет, — неожиданно передумала она; пускай девочка спит. «Это не действительно, что я ни при каких обстоятельствах не обожала и не знала любви. Я обожаю Моргейну превыше меры, и Моргейна обожает меня».
А вот сейчас и этому суждено закончиться. Ну что ж, все в воле Богини.
Глава 14
К западу от Авалона бледным светом сиял осколок новой луны. Моргейна медлительно поднималась все выше; ее босые ноги ступали по извилистой тропе. Распущенные волосы рассыпались по плечам, из одежды на ней было лишь платье без пояса. Моргейна знала, что за ней безмолвно замечают жрицы и стражи, дабы кто-нибудь чужой ненароком не нарушил ее молчания кощунственным словом. Под чёрной завесой волос веки ее были опущены. Она точно шагала по тропе, в зрении не нуждаясь. Рядом беззвучно шла Врана, также босиком, не подпоясанная, распущенные волосы падали на лицо.
Все выше и выше поднимались они в сгущающихся сумерках, пара звезд светло сияли на темно-светло синий куполе у них над головой. Кольцо камней тускло темнело в полумраке, в них дрожала одна-единственная бледная искорка — не костер, нет; блуждающий пламя, ведьмино пламя мерцало в волшебном кругу.
В последнем отблеске заходящей луны, что повлиял на мгновение в мерцающем Озере под бугром, к ним приблизилась безмолвная дева-жрица, совсем юная девочка, одетая в платье из некрашеной шерсти, ее кратко остриженные волосы казались клочками тьмы. Она протянула Моргейне чашу, та приняла подношение, без звучно отпила и передала чашу Вране, что осушила ее до капли. В угасающем свете дрожал серебряный свет и золотой. Из незримых рук Моргейна приняла громадный клинок с рукоятью в форме креста, легко задохнувшись от неожиданности: меч был на диво тяжелым. Босиком, не подмечая, что замерзла, она обошла изнутри кольцо камней. Сзади нее Врана забрала долгое копье и вонзила его в самое сердце ведьминого пламени. Вспыхнул прицепленый к копью клочок пакли, и Врана понесла копье за Моргейной; совместно, след в след, обрисовали они круг; тусклый штрих бледного ведьминого пламени расчертил полумрак. Возвратившись к центру, где слабо брезжил бледный свет, они заметили лицо Вивианы: вне времени, вне возраста, развоплощенный образ висел в воздухе — сияющий лик самой Богини. И не смотря на то, что Моргейна знала, что таковой эффект создаёт фосфоресцирующее вещество на фоне тёмных одежд и темноты круга — им натирают щеки и лоб, — наряду с этим зрелище у девушки неизменно перехватывало дыхание.
Лишенные тела, светящиеся руки положили что-то в ладони Моргейны, а после этого и Враны. Моргейна раскусила что-то жёсткое и горькое, борясь с тошнотой, вынудила себя сглотнуть. Все звуки смолкли. Во тьме сияли глаза, но лиц не было видно. Девушке казалось, словно бы она стоит в толпе, если сравнивать с которой ничтожным покажется скопление народа, заполоняющее вершину Бугра, но ни единого лица выявить она не имела возможности. Кроме того лик Вивианы сгинул во тьме. Она ощущала тепло тела Враны — тут, совсем рядом, не смотря на то, что девушки и не соприкасались. Она постаралась успокоить мысли при помощи созерцания, погрузившись в вышколенное тишину, не зная, для чего ее ко мне привели.
Время шло, на темнеющем небе звезды разгорались все бросче. «Время идет на Авалоне в противном случае либо, возможно, не существует вовсе», — думала про себя Моргейна. какое количество раз ночами за много лет поднималась она по спиральным тропам на вершину Бугра, чтобы постигать таинства времени и пространства в кольце стоячих камней. Но нынешняя ночь казалась чернее, таинственнее, более обремененной таинством, ни при каких обстоятельствах прежде не выбирали ее из других жриц на роль основной участницы обряда. Моргейна знала: то, чем ее накормили, — это «волшебная снедь», трава, обостряющая Зрение, но от понимания величие момента отнюдь не развеивалось.
Спустя какое-то время мрак совсем сгустился; в сознании девушки появились образы, маленькие цветные картины, видимые совершенно верно на далеком расстоянии. Она заметила стадо бегущих оленей. Заметила, как некогда наяву, что на землю пала великая тьма, и солнце погасло, и подул очень холодной ветер; тогда Моргейна испугалась, что настал финиш света, но старшие жрицы растолковали ей, собравшись во дворе, что Лунный Всевышний затеняет яркое сияние Богини; и женщина весело выбежала вместе с толпой дам, что воплями и криками пробовали прогнать Всевышнего прочь. Позднее ей растолковали солнца и движение луны, и по какой причине то и дело одно из светил закрывает поверхность другого; и что таковы законы природы, а верования простецов по поводу лика Всевышних — не более чем знаки; эти люди, на нынешней ступени развития, нуждаются в них, дабы понять великие истины. Со временем все жёны и мужи постигнут сокрытую сущность этих истин, но на данный момент им это не требуется.
Моргейна следила за происходящим внутренним Зрением, как некогда наяву, и снова и снова около огромного кольца камней сменялись времена года; она видела рождение, оплодотворяющую силу и наконец смерть Всевышнего; видела великие шествия, поднимающиеся вверх по витой тропе к дубовой роще, что росла на том самом месте, где сейчас высился круг камней… время получило прозрачность и потеряло суть; вот пришел мелкий раскрашенный народец, и вступил в пору зрелости, и был истреблен; а позже пришли Племена, а за ними — римляне, и высокие чужаки с берегов Галлии, а за ними… время сгинуло, она видела только стремительный рост и движение народов мира; наполз ледник, и отошёл, и наполз опять; она видела огромные храмы Атлантиды, сейчас погребенные навечно под толщей океанских вод, видела, как появляются и утверждаются новые миры… а в тишине, за пределами ночи, кружили и мерцали огромные звезды…
Сзади нее раздался не местный жалобный крик, и женщина похолодела. Это кричала Врана, Врана, чьего голоса Моргейна не слышала ни при каких обстоятельствах; Врана, что в один раз, в то время, когда они совместно прислуживали в Храме, подхватила чуть не опрокинувшийся светильник и обварилась кипящим маслом и, пока ей перевязывали ожоги, обеими руками прикрывала себе рот, сдерживая стоны боли, дабы не нарушить обета, — так как она дала собственный голос Богине. Эти шрамы останутся с ней до конца жизни, в один раз, глядя на Врану, Моргейна поразмыслила: «Принесенный мною обет — сущий пустяк в сравнении с этим, и все же я чуть не нарушила его для смуглого сладкоголосого красавца».
Но сейчас, в безлунной ночи, Врана кричала пронзительным, ужасным криком, совершенно верно роженица. Три раза вознесся над Бугром душераздирающий крик, и Моргейна снова задрожала, зная, что кроме того священники на том, втором, острове, что есть двойником их собственного, правильно, проснулись в собственных уединенных кельях и перекрестились, заслышав исступленный, прокатившийся между мирами крик.