Засмеявшись, Моргауза жестом разрешила понять, что удар попал в цель.
— А ты, Ланселет? — обворожительно радуясь, узнала она. — Ты помолвлен ли, либо, может статься, уже женат?
парень со хохотом встряхнул головой:
— Ох нет, тетя. Не сомневаюсь, что мой папа, король Бан, непременно подыщет мне жену. Но пока мне хотелось бы помогать собственному королю и оставаться при нем.
Артур, улыбнувшись приятелю, хлопнул его по плечу.
— Эти двое неустрашимых кузенов защищают меня надежнее, чем в старину — цезарей!
— Артур, сдается мне, Кэй ревнует, — негромко проговорила Игрейна. — Сообщи ему что-нибудь хорошее. — Моргейна подняла глаза на безрадостного, обезображенного шрамом Кэя. Вот уж кому тяжко приходится, столько лет он считал Артура никчемным отцовским приемышем — а сейчас вот младший брат потеснил его, младший брат стал королем… и сердце его дано двум новым приятелям.
— В то время, когда в местной почва воцарится мир, всем вам мы, конечно же, подыщем и жен, и замки. Но ты, Кэй, станешь хранителем моего собственного замка как мой сенешаль, — промолвил Артур.
— Мне и достаточно, приемный брат… забудь обиду, мне направляться сообщить, лорд мой и король…
— Нет, — возразил Артур, обнимая Кэя. — Господь меня накажи, в случае, если я когда-либо потребую от тебя, брат, этаких велеречии!
Игрейна судорожно набралась воздуха.
— Артур, в то время, когда ты так говоришь, мне порою мерещится, словно бы я слышу голос твоего отца.
— Я весьма жалею — для себя, госпожа! — что не определил его лучше. Но знаю я кроме этого, что король не всегда волен поступать так, как ему хочется; как и королева. — Он поднес к губам руку Игрейны. «Итак, эту истину о королевском ремесле он уже постиг», — отметила про себя Моргейна.
— Сдается мне, — промолвила Игрейна, — твое окружение вот-вот заявит тебе о том, что тебе направляться избрать жену.
— Да, возможно, — пожал плечами Артур. — Нужно думать, у каждого правителя имеется дочка, которую он не прочь выдать за Главного короля. Пожалуй, спрошу-ка я мерлина, какую выбрать. — Он встретился взором с Моргейной, на мгновение показавшись таким ранимым и беззащитным. — В итоге, в дамах я смыслю мало.
— Ну что ж, тогда нужно будет подыскать для тебя первую красавицу королевства, и притом большого рода, — радостно отозвался Ланселет.
— Нет, — протянул Кэй. — Раз Артур разумно говорит, что все дамы в его глазах однообразны, выберем ему невесту с лучшим приданым.
Артур прыснул.
— Так я поручаю это дело тебе, Кэй, и не сомневаюсь, что и свадьба у меня пройдет так же удачно, как коронация. Я бы внес предложение тебе посоветоваться с мерлином, и, вне всякого сомнения, у его святейшества епископа также найдется что сообщить на данный счет. А ты, Моргейна? Подыскать ли тебе супруга либо ты предпочла бы войти в свиту моей королевы? Кому и пристали высшие почести, как не дочери моей матери?
К Моргейне наконец возвратился дар речи.
— Лорд мой и король, я была бы счастлива остаться на Авалоне. Молю, не трудись искать мне супруга. «Кроме того в случае, если я ожидаю ребенка! — добавила она про себя. — Кроме того тогда!»
— Пускай будет так, сестра, не смотря на то, что, не сомневаюсь, у его святейшества епископа найдется что сообщить и на данный счет: послушать его, так дамы Авалона — ведьмы и злые чародейки все до одной.
Моргейна не ответила, и Артур чуть ли не виновато посмотрел назад на советников и лордов. Мерлин не сводил с него глаз.
— Вижу, я уже исчерпал время, отведенное мне на общение с матушкой, соратниками и сестрой, нужно возвращаться к делам и снова становиться королем. Госпожа…. — Он поклонился Игрейне, чуть более церемонно — Моргаузе, а в то время, когда настал черед Моргейны, он согнулся и поцеловал девушку в щеку. Моргейна как будто бы оцепенела.
«Богиня-Матерь, что мы наделали! Он заявил, что постоянно будет обожать меня и тосковать обо мне, и ровно этого он делать не должен! Если бы то же самое ощущал Ланселет…» Женщина набралась воздуха, подошла Игрейна и забрала ее за руку.
— Ты устала, дочка. Оно и немудрено — весь день простоять на солнце! Ты уверена, что не желаешь возвратиться со мной в монастырь, где так тихо и негромко? Нет? Ну что ж, Моргауза, уведи ее к себе в шатер, будь так хороша.
— Да, дорогая сестра, ступай отдохни. — Моргейна проводила глазами парней. Артур из деликатности шел не торопясь, подстраиваясь под спотыкающуюся походку Кэя.
Моргейна с Моргаузой возвратились в шатер; женщина весьма устала, но ей волей-неволей было нужно демонстрировать учтивость и внимательность, пока Лот рассуждал о некоем плане Артура: освоить тактику сражения верхом, именно поэтому новому методу ведения боя удастся сокрушить вооруженные отряды саксонских захватчиков, — так как те сражаются пешими да и в основном не являются отлично обученных боевых единиц.
— Мальчик — великий стратег, — похвалил Лот. — Эта тактика, того и смотри, сработает; в итоге, отряды скоттов и пиктов, заодно с Племенами, сражаясь под прикрытием лесов, деморализовали, как мне говорят, легионы : римляне через чур привыкли к упорядоченному бою правильно и к неприятелям, что, не трогаясь с места, принимали открытый бой. У конницы над пехотой в любой момент преимущество, римские конные отряды, как я слышал, одерживали самые большие победы.
Моргейна отыскала в памяти, с каким жаром Ланселет излагал собственные взоры на мастерство ведения войны. В случае, если Артур разделяет данный энтузиазм и готов трудиться заодно с Ланселетом над созданием конных отрядов, тогда, пожалуй, воистину придет день, когда все саксонские полчища будут выдворены из данной почвы. Тогда воцарится мир — мир более славный и продолжительный, нежели легендарные две много лет римского мира. А вдруг Артуру суждено обладать клинком Авалона и реликвиями друидов, тогда последующие годы в самом деле окажутся прекрасным правлением… Как-то раз Вивиана назвала Артура королем из легенды, обладателем легендарного меча. «И в данной почва снова будет править Богиня, а не мертвый Всевышний христиан с этими его смертью и страданиями…» Женщина погрузилась в мечты и пришла в сознание только тогда, в то время, когда Моргауза осторожно встряхнула ее за плечо.
— Да ты совсем засыпаешь, дорогая моя, ступай в постель, мы тебя не осудим, — промолвила она и отправила собственную прислужницу оказать помощь Моргейне раздеться, вымыть ей ноги и заплести волосы.
Моргейна заснула глубоко и прочно и снов не видела, как будто бы усталость многих дней навалилась на нее разом. Проснувшись, она еле вспомнила , где находится и что случилось; знала только одно — на нее накатила неодолимая тошнота, ее вот-вот оторвёт, так что ей легко нужно выбраться наружу. Но в то время, когда женщина выпрямилась, ощущая, как звенит в ушах, рядом стояла Моргауза, твердо и вместе с тем нежно поддержав племянницу, она увела ее обратно в шатер. Вот таковой она запомнилась Моргейне с раннего детства: то сама доброта, в противном случае колкая и резкая. Моргауза стёрла Моргейне вспотевший лоб мокрым полотенцем, а после этого уселась рядом, приказав прислужнице принести для гостьи чашу вина.
— Нет-нет, не желаю, меня опять затошнит.
— Выпивай, — строго приказала Моргауза, — и постарайся съесть вот данный кусочек хлеба, он совсем сухой, так что тошноты не позовёт, а на данный момент тебе отлично бы чем-нибудь пузо наполнить. — И со хохотом прибавила:
— Вот уж воистину, то, что у тебя в животе, все эти неприятности на тебя и навлекает.
Сгорая со стыда, Моргейна отвела взор.
Голос Моргаузы снова зазвучал мягко, по-хорошему:
— Да ладно тебе, девочка, все мы через это прошли. Ты беременна — что из этого? Не ты первая, не ты последняя? А отец-то кто — либо мне лучше не спрашивать? Видела я, как ты посматриваешь на пригожего сынка Вивианы, это он счастливец? И кто бы тебя осудил? Нет? Значит, это — дитя костров Белтайна? Так я и думала. А почему бы и нет?
Моргейна стиснула кулаки: добрая прямота Моргаузы задела ее за живое.
— Мне он не нужен, вот возвращусь на Авалон — и знаю, что сделаю!
Моргауза встревоженно посмотрела на гостью.
— Ох, дорогая моя, а нужно ли? На Авалоне с радостью примут дитя Всевышнего, к тому же ты — из королевского рода Авалона. Не сообщу, что я для того чтобы ни при каких обстоятельствах не проделывала: я же тебе сказала, я ревностно заботилась о том, дабы рожать детей лишь от Лота, но это вовсе не означает, что я дремала одна все то время, что он проводил на войне. А по какой причине бы, фактически, и нет? Вот уж не верю, что он всегда засыпал в одиночестве! Но одна ветхая повитуха как-то раз мне говорила — а уж она-то собственный дело знала, поверь мне! — мол, даме ни за что не нужно избавляться от первого ребенка, в противном случае она того и смотри повредит себе чрево и другого уже не выносит.
— Я — жрица, а Вивиана стареет, не желаю, дабы это мешало мне выполнять обязанности в храме. — Но, чуть выговорив эти слова, Моргейна осознала, что скрывает правду: дамы Авалона трудились впредь до последних нескольких месяцев беременности, а тогда другие жрицы с радостью дробили между собою их работу, дабы будущие матери имели возможность хорошенько отдохнуть перед родами, а по окончании они кроме того успевали выкормить собственных детей грудью, перед тем как их отсылали на воспитание. Воистину, обычно их дочери воспитывались жрицами, как, скажем, Игрейна. Да и сама Моргауза до двенадцати лет росла на Авалоне как приемная дочь Вивианы.
Моргауза понимающе осмотрела собеседницу.
— Да, думаю, любая дама проходит через что-то подобное, в то время, когда в первый раз носит во чреве дитя — чувствует себя совершенно верно в западне, злится, осознаёт, что не в силах ничего поменять, опасается… Я знаю, что так было с Игрейной, так было и со мной, возможно, таков удел всех дам. — Моргауза обняла Моргейну, притянула ближе. — Но, милое дитя мое, Богиня хороша. По мере того как дитя у тебя во чреве подрастает, Богиня положит в твое сердце любовь к нему, даже в том случае, если тебе дела нет до приятели, заронившего в тебя семя. Дитя, я вышла замуж в пятнадцать лет за мужчину значительно старше себя; и в тот сутки, в то время, когда я в первый раз осознала, что беременна, я готова была в море ринуться — мне казалось, что молодость моя погибла и жизнь кончена. Ах, да не плачь же, — промолвила она, поглаживая мягкие волосы Моргейны, — не так долго осталось ждать тебе станет лучше. Я сама терпеть не могу расхаживать с огромным животом и целый сутки мелочами заниматься, совершенно верно дитя в свивальниках, но время пройдет скоро, а от грудного младенца столько же эйфории, сколько боли сулят роды. Я родила четверых и от пятого бы не отказалась, а уж как довольно часто я грезила, дабы вместо одного из сыновей появилась дочка! Если ты не захочешь растить собственного ребенка на Авалоне, я заберу его на воспитание — как тебе такое?
Моргейна со всхлипом перевела дыхание и отстранилась от плеча Моргаузы.
— Забудь обиду меня — я тебе торжественное платье слезами вымочила…
— В случае, если ничего хуже с ним не стряслось, так и это мелочи, — пожала плечами Моргауза. — Видишь? Тошнота проходит, до конца дня ты будешь ощущать себя отменно. Как думаешь, Вивиана отпустит тебя ко мне к себе домой? Ты можешь возвратиться в Лотиан вместе с нами, в случае, если захочешь, — ты же не видела Оркнеев, а смена места отправится тебе на пользу.
Моргейна поблагодарила утешительницу, но заявила, что ей должно возвратиться на Авалон, но, перед тем как ехать, ей необходимо пойти повидаться с Игрейной.
— Я тебе не рекомендую с ней откровенничать, — промолвила Моргауза. — Она таковой святошей сделалась, что в кошмар придет — либо по крайней мере сочтет своим долгом ужаснуться.
Моргейна слабо улыбнулась: конечно же, она не планировала доверяться Игрейне, да, фактически говоря, и никому второму также. Перед тем как Вивиана хоть что-то определит, выяснять будет уже нечего. Моргейна была признательна тете за дружеское участие и добрый совет, но направляться ее наставлениям не планировала. Женщина яростно твердила про себя, что вправе решать сама: она — жрица и во всех собственных поступках обязана исходить из собственного здравого смысла.
в течении всего прощания с Игрейной — вышло оно очень натянутым да и то и дело прерывалось звоном треклятого колокола, скликающим монахинь к работе, — Моргейна думала о том, что Моргауза куда больше похожа на маму, запомнившуюся ей с детства, нежели сама Игрейна. Игрейна постарела, преисполнилась жёсткого благочестия, и девушке показалось, что распрощалась она с дочерью с явным облегчением. Моргейна знала: возвращаясь на Авалон, она возвращается к себе, сейчас у нее в целом мире нет иного дома.
Но в случае, если и Авалон больше для нее не дом, что тогда?
Глава 20
Утро лишь занималось, в то время, когда Моргейна медлено выскользнула из Дома дев и побежала в болота за Озером. Она обогнула Бугор и вышла в небольшой лесок; в случае, если посчастливится, она найдёт то, что ей необходимо, прямо тут, не углубляясь в туманы.
А что именно ей необходимо, Моргейна превосходно знала: один-единственный корешок, после этого кора с одного кустарника и две различные травы. Все это не составляло труда обнаружить Авалоне. Возможно было, само собой разумеется, забрать их из кладовой в Доме дев, но тогда ей было нужно бы растолковывать, для чего, а Моргейна предпочла бы избежать этого. Ни к чему ей поддразнивания и сочувствие товарок, лучше она сама все найдёт. Женщина хорошо разбиралась в травах и знала ремесло повитухи. К чему ей надеяться на кого-то еще, в случае, если все возможно сделать самой?
Одна нужная ей трава росла в садах Авалона, Моргейна заранее сорвала втайне, сколько необходимо. Что до остальных, за ними нужно будет отправиться в леса. Моргейна зашла уже довольно далеко, перед тем как поняла, что в туманы так и не углубилась. Посмотрев назад, женщина осознала, что забрела в неизвестную ей область Авалона. Что за сумасшествие! Она прожила на Авалоне больше десяти лет, она знает тут холм и каждый бугорок, каждую тропку и чуть ли не каждое дерево. Быть того не имеет возможности, дабы она заблудилась на Авалоне, и, но же, это правда: она забрела в густую чащу, где ветхие деревья смыкались теснее, нежели ей доводилось когда-либо видеть, и везде росли травы и кусты, которых она отродясь не встречала.
Допустимо ли, дабы она случайно забрела в туманы, сама того не ведая, и сейчас находится на большой почва, окружившей Остров и Озеро? Нет, Моргейна в мыслях вернула любой ход собственного пути. Никаких туманов не было. В любом случае Авалон — практически что остров, выйди она за его пределы, она была бы на берегу Озера. Да, существовала потаенная конная тропа, проложенная по жёсткой почва, но из этого до нее на большом растоянии.
Кроме того в тот сутки, в то время, когда они с Ланселетом повстречали в туманах Гвенвифар, их окружали болота, а вовсе не лес. Нет, она не на острове Монахов и не на большой почва — разве что в ней внезапно пробудилась волшебная свойство ходить через Озеро совершенно верно посуху. И не на Авалоне. Моргейна взглянула вверх, пробуя выяснить, где находится, по солнцу, но солнца так и не заметила: сутки стоял в разгаре, но свет — мягкое сияние в небесах — струился как будто бы отовсюду в один момент.
Женщина похолодела от страха. Итак, данный мир ей по большому счету не знаком. Допустимо ли, что в пределах волшебства друидов, изъявшей Авалон из мира, имеется еще некая неизвестная страна, сфера около Авалона либо за Авалоном? Глядя на раскидистые деревья, на древние орешник и дубы, на иву и папоротник, она осознавала: да, этого мира она в жизни собственной не видела. Совсем рядом рос в одиночестве сучковатый, искривленный дуб, таковой старый, что и представить нереально, — уж его бы Моргейна не пропустила. Уж, конечно же, дерево так внушительное друиды и старое заявили бы священным. «Для Богини! Да где же я?»
Но, куда бы она ни попала, оставаться тут Моргейна вовсе не планировала. Или она будет блуждать , пока опять не окажется в привычной ей части мира и не найдёт какую-нибудь веху, указующую путь назад, в том направлении, куда ей нужно, или она дойдет до того места, где начинаются туманы, и сможет возвратиться к себе этим методом.
Женщина медлительно пробиралась вперед через густеющую чашу. в первых рядах помой-му был видимым просвет: к нему-то она и шла. Около прогалины близко рос орешник — никого из этих кустов, как подсказывал Моргейне инстинкт, никто и ни при каких обстоятельствах не касался, — кроме того металл друидического ножа, срезающий «чудесные лозы», благодаря которым возможно найти воду, запрятанное сокровище либо яды. На Авалоне имелась ореховая роща, но тамошние кусты Моргейна знала: много лет назад, по-перву обучаясь таким вещам, она сама срезала в том месте «чудесную лозу». Это — совсем иное место. На краю рощицы она приметила заросли одной из нужных ей трав. Ну что ж, отчего бы не взять, что необходимо, прямо тут: в итоге, не напрасно же она ко мне попала! Моргейна опустилась на землю, соорудила из юбки что-то наподобие подстилки под колени и принялась выкапывать корень.
Два раза, пока женщина рылась в почве, ей померещилось, словно бы за нею замечают; она наподобие как спиною почувствовала легкое покалывание — всем, кто живет среди диких тварей, это чувство знакомо. Но стоило ей поднять глаза — и, не смотря на то, что среди деревьев как будто бы бы промелькнула тень, чужака женщина не заметила.
В третий раз Моргейна крепилась до последнего, так и не поднимая глаза и внушая себе, что никого рядом нет. Она оторвала растение из почвы и принялась очищать корень, шепча подобающее в таких случаях заклятие: моля Богиню возвратить жизнь оторванной траве, дабы, при том что один кустик она забрала, на его месте неизменно вырастали другие. Но чувство чужого присутствия усиливалось, и наконец Моргейна подняла взор. На опушке леса, чуть различимая в тени деревьев, стояла дама, пристально замечая за нею.
То не была одна из жриц, ее Моргейна ни при каких обстоятельствах прежде не видела. На ней было неброское серо-зеленое платье — цвета ивовых крон, в то время, когда в конце лета листва увядает и блекнет, и что-то наподобие чёрного плаща. На шее поблескивало золото. В первую 60 секунд Моргейна поразмыслила, что перед нею — дама из не высокий смуглого племени, вместе с которым она ждала финала поединка с Королем-Оленем. Но держалась незнакомка совсем в противном случае, нежели данный затравленный народец, — величественно, как жрица либо кроме того королева. Моргейна кроме того представить не имела возможности, сколько незнакомке лет, но, если судить по глубоко посаженным морщинкам и глазам около них, дама была немолода.
— Что ты делаешь, Моргейна Волшебница?
По пояснице девушки пробежал холодок. Откуда незнакомке известно ее имя? Но женщина скрыла ужас — в число умений жриц входило и такое — и молвила:
— Раз тебе ведомо мое имя, госпожа, значит, ты и сама видишь, чем я занята.
Моргейна решительно отвела взор от чёрных, неотрывно устремленных на нее глаз, и снова принялась счищать кожицу. Спустя какое-то время она подняла голову, частично сохраняя надежду, что незнакомка провалилась сквозь землю так же мгновенно, как и показалась, но та стояла на прошлом месте, бесстрастно замечая за занятием собеседницы. Задержав взор на перепачканных ладонях девушки и на обломанном при выкапывании ногте, дама молвила:
— Да, я вижу, что ты делаешь, и знаю, что ты задумала. Но по какой причине?
— Но тебе что до этого?
— В глазах моего народа жизнь вечно полезна, — отозвалась дама, — не смотря на то, что и рожаем, и умираем мы не так легко, как ваше племя. Но дивлюсь я тому, что ты, Моргейна, из королевского рода Древних и, значит, мне дальняя родня, тщишься изгнать из чрева единственное дитя, что тебе суждено когда-либо родить.
Моргейна судорожно сглотнула. С большим трудом поднялась на ноги, стыдясь перепачканных почвой рук, и полуочищенных корешков в ладони, и измятой от сидения на мокрой грязи юбки, — ни разрешить ни взять гусятница перед Главной жрицей.
— С чего ты забрала? — вызывающе отпарировала женщина. — Я еще молода. Откуда тебе знать, что, в случае, если я избавлюсь от этого ребенка, я не рожу дюжины вторых?
— Я и позабыла: к тем, в ком кровь фэйри разбавлена, Зрение приходит увечным и неполным, — отозвалась незнакомка. — Я видела, тем и удовольствуйся. Поразмысли два раза, Моргейна, перед тем как отвергать то, что Богиня отправила тебе от Короля-Оленя.
Нежданно-негаданно Моргейна снова разрыдалась.
— Я не желаю! — всхлипывала она. — Я этого не желала! По какой причине Богиня так со мной обошлась? Если ты пришла от нее, так отвечай, слышишь!
Незнакомка безрадостно поглядела на нее.
— Я не Богиня, Моргейна, а также не ее посланница. Мой народ не знает ни всевышних, ни богинь, но только грудь отечественной матери, что у нас под ногами и над головой, от нее мы пришли, к ней мы уходим, в то время, когда истекает отечественный срок. Потому ценим мы жизнь и скорбим при виде того, как ее портят. — Дама шагнула вперед и отобрала корень у Моргейны. — Тебе это не требуется, — промолвила она, отбрасывая растение в сторону.
— Как тебя кликать? — вскрикнула Моргейна. — Что это за место?
— На своем языке ты мое имя сказать не сможешь, — промолвила незнакомка, и неожиданно Моргейна задумалась, а на каком, фактически, наречии они разговаривают. — Что до места, это заросли орешника, и оно то, что оно имеется. Тут пролегает путь в мои края, а вон та тропа, — женщина указала рукой, — выведет тебя к себе, на Авалон.
Моргейна взглянуть в указанном направлении. Да, в том месте в самом деле вилась тропа, юная жрица имела возможность поклясться, что, в то время, когда она лишь вступила в заросли, никакой дороги тут и в помине не было.
А женщина так же, как и прежде стояла с нею рядом. От нее исходил необычный, неизвестный запах: не едкий запах немытого тела, как от старой жрицы Племени, но смутное, нездешнее благоухание, совершенно верно от незнакомой травы либо листвы, — ни на что не похожее, свежее, чуть горьковатое. И, совершенно верно под действием ритуальных трав, пробуждающих Зрение, Моргейна почувствовала, словно бы глаза ее, силой неких чар, видят больше, нежели в большинстве случаев: как если бы вещи обыкновенные и повседневные неожиданно получили ясность и новизну.
— Ты можешь остаться тут, со мною, в случае, если желаешь, — проговорила женщина тихо и завораживающе. — Я загружу тебя в сон, так что ты произведешь на свет дитя, кроме того не почувствовав боли, я заберу его, потому что источник судьбы в нем владеет большой силой, и проживет он продолжительнее, нежели среди твоих собратьев. Потому что прозреваю я, что за будущее ожидает его в твоем мире: он начнёт пытаться творить добро и, как большая часть твоих соплеменников, причинит только вред. Но тут, в почве моего народа, жить ему назначено продолжительно, весьма долго — ты бы, пожалуй, заявила, что всегда, — и, быть может, станет он у нас чародеем либо заклинателем среди диких тварей и деревьев, коих рука людская вовеки не укрощала. Оставайся тут, маленькая, дай мне младенца, что тебе немил, и возвращайся к собственному народу, зная, что дитя твое тут счастливо и ничто ему не угрожает.
На Моргейну внезапно повеяло смертным холодом. Она осознала, что дама эта — не в полной мере человек; так как и в ее собственных жилах течет толика старой эльфийской крови, Моргейна Волшебница, в противном случае говоря, Моргейна из народа фэйри, — так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица оторвала руку у дамы-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе — она бежала, бежала изо всех сил, совершенно верно за нею гнался ужасный демон.
— Тогда избавься от ребенка либо задуши его при рождении, Моргейна Волшебница, потому что у каждого в твоем народе — собственная будущее, а что за участь ожидает сына Короля-Оленя? — прокричала ей вслед незнакомка. — Королю должно погибнуть, и в собственный черед он будет повержен… — Но Моргейна нырнула в туманы, и голос угас, жрица спешила вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь, дикий шиповник цеплялся за ее одежду и норовил задержать; охваченная паникой, она все бежала и бежала, пока не вырвалась из туманов в слепящий тишину и солнечный свет, пока не осознала, что снова стоит на привычном берегу Авалона.
И снова настала ночь чёрной луны. Авалон укрыли летняя хмарь и туманы, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она без звучно расхаживала по дому, а после этого приказала одной из жриц:
— Принеси мою арфу.
Вивиана уселась, установила на колене инструмент из яркого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни жажды слагать музыку она не испытывала.
В то время, когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана встала и забрала маленький светильник. Из соседней помещения подоспела жрица-прислужница, но Вивиана только покачала головой, ни слова не говоря, и жестом приказала ей возвращаться в постель. Тихо, совершенно верно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула вовнутрь.
Она нашла помещение, где дремала Моргейна, подошла к кровати и посмотрела на лицо дремлющей — столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под тёмными ресницами пролегли чёрные круги, наподобие синяков, а края век покраснели, совершенно верно засыпала Моргейна в слезах.
Подняв светильник повыше, Вивиана продолжительно рассматривала собственную юную родственницу. Она обожала Моргейну так, очень не обожала ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; очень не обожала никого из мужчин, что дробили с ней ложе одну-единственную ночь либо пара месяцев. А также к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Лишь раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, в то время, когда любой вздох дорогого существа ввергает в агонию, — любовь к дочери, которую она родила в первоначальный год по окончании собственного посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала почва; ей самой в ту пору шел только пятнадцатый год. С того мгновения, как она забрала дочь на руки и впредь до той 60 секунд, как слабенький младенец умер, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду боли и любви, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства либо муки она волновалась сама. С того времени, казалось, минула целая судьба, никак не меньше, и Вивиана знала: та дама, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от маленькой могилки, — совсем вторая, она чужда всем людским эмоциям. Она хороша, да, всем довольна, порою кроме того радостна, но не та, прошлая, нет. Она и сыновей собственных обожала, но тихо мирилась с мыслью о том, дабы дать младенца приемной матери.
Да, она разрешила себе частично привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах собственного сердца, Вивиана ощущала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную погибшую дочку.
«Вот сейчас она плачет, и любая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, разрешив обожать ее, и но же я обязана обречь ее на эту муку… Целый род людской страждет, и сама Почва стонет, потому что тяжела участь ее сыновей. Отечественные страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана быстро поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка провалилась сквозь землю бесследно. «Она также разрешила обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».
Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, внезапно испугавшись, что дремлющая проснется и ей снова предстоит встретить обвиняющий взор этих глаз, скоро выскользнула из помещения и неслышно возвратилась в собственную обитель.
Вивиана прилегла и постаралась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стенке проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица рассмотрела лицо, то была Смерть, она ожидала Вивиану в обличий оборванной старая женщина в лохмотьях мглы.
«Матерь, ты пришла за мной?»
«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, дабы ты не забывала: я ожидаю тебя, как и всех других смертных…»
Вивиана зажмурилась, а в то время, когда снова открыла глаза, в углу было мрачно и пусто.
«Воистину, сейчас нет потребности напоминать мне, что она меня ожидает…»
Она лежала без звучно и терпеливо ожидала, как была приучена, пока наконец в помещение не пробрался рассветный луч. Она выждала еще мало, позже оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает по окончании ночи чёрной луны, , пока в вечернем небе не покажется узкий серп месяца. И лишь тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:
— Приведи ко мне госпожу Моргейну.
При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на тёмном шнурке висит мелкий серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной ухмылке. Жрицы поприветствовали друг друга, и, усадив Моргейну рядом с собою, Владычица молвила: