Туманы Авалона.
Все книги.
Мэрион Зиммер Брэдли
Владычица волшебства. Книга 1я.
… Фея Моргана замуж не вышла, и жила в обители, и в том месте обучилась она столь многому, что стала великой владычицей волшебства.
Т. Мэлори. «Смерть Артура»
Признательности.
Каждая книга аналогичной сложности вынуждает автора обратиться к источникам столь бессчётным, что перечислить их все легко нереально. В первых строчках я, пожалуй, сошлюсь на моего покойного деда, Джена Роско Конклина: он первым вручил мне ветхий истрепанный томик «Сказаний о короле Артуре» Сидни Ланьера; я столько раз перечитывала эту книгу, что к десяти годам фактически заучила ее наизусть. Воображение мое питали кроме этого разнообразные источники наподобие иллюстрированного еженедельного издания «Сказаний о принце Отважном», а на пятнадцатом году судьбы я удирала с уроков куда чаще, чем подозревали мои родные, дабы, спрятавшись в библиотеке Министерства образования города Олбани, штат Нью-Йорк, продираться через десятитомное издание «Золотой ветви» Джеймса Фрэзера и через тихо подборку по сравнительному религиоведению, куда, кстати, входил и внушительный труд, посвященный кельтским верованиям и друидам.
В том, что касается яркой подготовки первого тома, мне направляться поблагодарить Джеффри Эша, чьи книги посоветовали мне пара вероятных направлений изучения, и Джейми Джорджа, обладателя книжного магазина «Готик Имидж» в Гластонбери, что помог мне разобраться в географии Сомерсета, растолковал, где пребывали Камелот и королевство Гвиневеры (в рамках данной книги я исхожу из популярной теории о том, что Камелот — это замок Кадбери в Сомерсете), и устроил мне экскурсию по Гластонбери.
Что касается христианства до Августина, я с разрешения автора применяла неизданную рукопись отца Рандалла Гаррета называющиеся «Литургия доконстантиновой эры: предположения»; обращалась я кроме этого и к текстам сирохалдейского богослужения, включая произведение святого Серапиона, равно как и к литургическим текстам местных обществ христиан святого Фомы и доникейских католических групп. Отрывки из Священного Писания, например, те, где речь заходит о Пятидесятнице, и величание Божией матери мне перевел с греческого Уолтер Брин; хотелось бы кроме этого сослаться на книгу «Западная традиция таинств» Кристины Хартли и «Авалон сердца» Дионы Фортьюн.
Каждые попытки вернуть религию дохристианской Британии основаны только на догадках и предположениях; те, кто пришел следом, не пожалели упрочнений, стараясь стереть с лица земли все следы. Ученые так расходятся во мнениях, что я кроме того не прошу прощения за то, что среди разных источников выбирала самые подходящие для моего художественного плана. Я прочла работы Маргарет Мюррей (при том, что рабски им не следовала) и пара книг о гарднеровской «Викке». За возможность почувствовать дух обрядов я желала бы с признательностью поблагодарить местные неоязыческие общества: Алисой Гарлоу и «Завет Богини», Вьюнок и Выдру Зелл, Айзека Боунвитса и «Новореформированных друидов», Робина Гудфеллоу и Гайю Уайлдвуд, Филипа Уэйна и книгу «Кристальный источник» и Стархью, чья книга «Спиральный танец» оказала мне неоценимую помощь в моих попытках вычислить, в чем конкретно состояло обучение жриц; а за персональную и эмоциональную помощь (включая утешения и массаж поясницы) в ходе написания книги — Диану Пакссон, Трейси Блэкстоун, Элизабет Уотерс и Анодею Джудит из «Круга Чёрной Луны».
И наконец, мне хотелось бы выразить глубочайшую признательность моему мужу, Уолтеру Брину, что в один раз, в самый важный момент моей карьеры, сообщил: «Хватит писать беспроигрышную халтуру!» — и обеспечил мне нужную для того денежную помощь; и Дону Воллхейму, за неизменную веру в мои силы, и его жене Элси. С благодарностью и любовью говорю я благодарю Лестеру и Джуди-Линн дель Рей — они помогли мне преодолеть зависимость от привычных форм, а к этому в большинстве случаев приходишь с большим трудом. И последним — в порядке очередности, но отнюдь не по значимости — я благодарю моего старшего сына Дэвида за тщательную подготовку окончательного варианта рукописи.
Пролог.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
«Какими лишь именами меня не называли за продолжительную мою жизнь: сестра, возлюбленная, жрица, ведунья, королева… Вот сейчас я воистину стала ведуньей; может статься, придет день, когда обо всем этом людям должно будет определить. Но ж, честно говоря, думается мне, что последними повесть эту перескажут христиане. Потому что мир фэйри неуклонно отступает все дальше от мира, где правит Христос. На Христа я не в обиде; но только на его священников: они именуют Великую Богиню демоном и отрицают, что свет когда-либо пребывал под ее властью. Либо в лучшем случае говорят, что власть ее — от сатаны. Либо облекают ее в светло синий одежды госпожи из Назарета — которая в самом деле владеет некоторым могуществом, спорить не буду, — и утверждают, словно бы она всегда была девой. Но что может девственница знать о тяготах и скорбях рода людского?
А сейчас, в то время, когда мир изменился безвозвратно и Артур — брат мой, мой любимый, король прежнего и будущего — покоится мертвым (простецы говорят, спит) на Священном острове Авалон, историю сию должно поведать так, как все было в действительности, перед тем как служители Христа Непорочного пришли и наполнили ее всяческим вымыслом и собственными святыми.
Потому что, как говорю я, мир изменился безвозвратно. Были времена, в то время, когда путешественник, при жажде и зная только малую толику тайн, имел возможность вывести ладью в Летнее море и приплыть не в Гластонбери, не в обитель монахов, но на Священный остров Авалон; так как в ту пору врата между мирами парили в туманах и были открыты и пропускали странника из одного мира в второй, покорные его мыслям и воле. Потому что сию великую тайну Сейчас знали все ученые люди: помыслами собственными мы создаем окружающий нас мир, каждый час и день — заново.
А сейчас священники, обиженные сим посягательством на власть их Господа, создавшего мир раз и окончательно неизменным, затворили двери (что ни при каких обстоятельствах дверями и не были, разве что в людских представлениях), и тропа ведет сейчас разве что на остров Монахов, защищенный звоном церковных колоколов — звон данный отгоняет все помышления об другом мире, что таится во тьме. Воистину, утверждают святые отцы, в случае, если другой мир и в действительности существует, так то — врата ада и вотчина сатаны, если не сам преисподняя.
Несмотря на все сплетни и слухи, ни при каких обстоятельствах я не имела дела с христианскими священниками и в жизни собственной не наряжалась в тёмные платья их невольниц-монахинь. В случае, если при Артуровом дворе в Камелоте меня порою такой и вычисляли (потому что постоянно носила я чёрные одежды Великой Матери), так я не пробовала никого разуверить. Ближе к концу Артурова царствования сообщить правду — означало бы навлечь на себя большую опасность, так что я невольно начала подстраиваться под события; а вот госпожа моя и наставница ни при каких обстоятельствах бы до для того чтобы не унизилась — Вивиана, Владычица Озера, некогда — лучший приятель Артура, не считая меня; а позднее — злейший неприятель, опять-таки не считая меня же.
Но борьба окончена; и смогла я наконец признать в Артуре, стоящем одной ногой в гробу, не заклятого врага Богини и своего врага, но только брата и умирающего, что так испытывает недостаток в помощи Матери; все люди непременно приходят к тому же. Кроме того священники это знают, потому что их всегда невинная Мария в светло синий одеяниях также в час смерти делается Матерью Мира.
И вот Артур наконец-то склонил голову мне на колени, видя во мне не сестру, и не возлюбленную, и не неприятеля, но только жрицу, Владычицу Озера, и упокоился на груди Великой Матери, которая произвела его в мир и к которой наконец обязан он возвратиться, как заповедано смертным. И, может статься, пока направляла я ладью, уносящую его прочь, — на этот раз не на остров Монахов, но на подлинный Священный остров, что таится во мраке мира за пределами отечественного, на тот остров Авалон, куда сейчас мало кому открыт путь, не считая меня, — Артур раскаялся в том, что враждовал со мною.
Говоря сию повесть, я поведаю заодно и о тех событиях, что случились, в то время, когда я была через чур мелка, чтобы выяснить, в чем дело, и о том, что произошло, в то время, когда меня рядом не было; и слушатели, правильно, отвлекутся, говоря:» Да это все ее волшебство «. Но я постоянно обладала бесплатно Зрения, умела просматривать в мыслях женщин и мужчин, — тем паче тех, с кем была близка. Порою все, о чем они думали, так или иначе становилось известным и мне. Вот я и поделюсь тем, что знаю.
Потому что в один прекрасный день священники также перескажут сию историю так, как она известна им. И, может статься, где-то в это же время и этим забрезжит не сильный свет истины.
Но вот о чем священники не ведают, со своим единой истиной и Единым Богом: правдивых историй не бывает. Правда имеет довольно много обличий; правда — что старая дорога на Авалон, куда заведет тебя — зависит от твоего жажды и твоих собственных помыслов, от тебя зависит — окажешься ли ты в итоге на Священном острове Вечности либо среди священников с их колоколами, смертью, сатаной, вечным проклятием и адом… но, может статься, я и к ним несправедлива. Кроме того Владычица Озера, ненавидевшая священников, как ядовитых змей, — и так как не просто так! — в один раз отчитала меня за то, что я дурно отозвалась о христианском Всевышнем.
«Потому что все Всевышние сущность единый Всевышний „, — сообщила она мне тогда, как внушала неоднократно до того, и как сама я вразумляла собственных послушниц неоднократно и не два, и как любая жрица, что придет мне на смену, повторит опять и опять:“ Все Богини — сущность единая Богиня, и имеется только одно Первоначало. Каждому — собственная истина, в каждом — собственный Всевышний «.
Так что, возможно, правда живет где-то между дорогой в Гластонбери, на остров Монахов, и тропою на Авалон, навеки затерянной в туманах Летней страны.
Но вот вам моя правда: я, Моргейна, поведаю вам все, как знаю, — Моргейна, которую потом прозвали Феей Морганой».
Глава 1.
Игрейна, супруга герцога Горлойса, выходила на мыс, глядя на море. Всматриваясь в клубящийся туман, она думала про себя: ну и как тут предугадаешь, в то время, когда сутки сравняется с ночью, дабы отпраздновать приход Нового года? В текущем году весенние шторма разбушевались не на шутку, ночи и дни напролет замок сотрясался от грохота моря, так что ни приятели, ни дамы глаз сомкнуть не могли а также гончие псы жалобно поскуливали.
Тинтагель… кое-кто до сих пор верил, что замок воздвигли на горах посредством волшебства. Герцог Горлойс много потешался над этим: мол, будь у него хоть малая толика данной самой магии, он бы сделал так, дабы море не наступало на побережье из месяца в месяц. Вот уже четыре года — с тех самых пор, как Игрейна приехала ко мне юный женою Горлойса — на ее глазах корнуольское море пожирало почву, — хорошую, плодородную почву. Долгие гряды тёмного камня, изрезанные и острые, протянулись, совершенно верно жадные руки, от берега в океан. Под лучами солнца он блистал и искрился, водная гладь и небеса сияли так же ярко, как драгоценности, которыми осыпал ее Горлойс в тот сутки, в то время, когда Игрейна согласилась мужу, что носит их первого ребенка. Вот лишь Игрейне они не нравились. на данный момент на ней была только подвеска, подаренная ей на Авалоне: лунный камень, что порою отражал сверкающую синеву неба и моря. Но в тумане, как вот сейчас, кроме того драгоценный кристалл как будто бы померк.
В тумане звук разносился на большом растоянии. Игрейне, что наблюдала с мыса в сторону громадной почвы, казалось, словно бы она слышит цокот мулов и копыт лошадей и перекличку голосов — людских голосов — тут, в отрезанном от всей земли Тинтагеле, где жили только козы да овцы, да пастухи с псами, к тому же женщины замка, а при них — пара прислужниц и стариков для защиты и охраны.
Игрейна развернулась и медлительно побрела назад, к замку. Как в любой момент, юная дама ощущала себя совсем маленькой и ничтожной в тени этих огромных и грозных древних камней в самом финише долгого, уходящего в море мыса. Пастухи твердили, словно бы замок некогда возвели Древние, жители погибших земель Лионесса и Ис; в ясный, погожий сутки, говорили рыбаки, под водой возможно рассмотреть вдалеке их древние чертоги. Но Игрейне казалось, что это — только каменные утесы, горы и былые холмы, поглощенные наступающим морем, что и сейчас глодало скалы в основании замка. Тут, на краю земли, где волны без устали бьют в берег, так легко было поверить в затонувшие почвы. Говорили об огромной огненной горе где-то на большом растоянии на юге, что в один раз изрыгнула пламя и стёрла с лица земли целый край. Игрейна не знала, правда эти рассказы либо нет.
Да, в тумане в самом деле слышались голоса. Вряд ли это свирепые разбойники из-за моря либо с дикого побережья Эрин. В далеком прошлом минули те времена, в то время, когда приходилось вздрагивать при каждом странном звуке и шарахаться от любой тени. И это не герцог, ее муж; он на большом растоянии на севере, сражается с саксами вместе c Амброзием Аврелианом, Главным королем Британии; соберись он возвратиться, он бы отправил вестника.
Страшиться нечего. Будь наездники настроены враждебно, их бы уже остановили воины и стража форта, что выстроен на мысе ближе к громадной почва; герцог Горлойс поставил в том месте собственных людей защищать его ребёнка и жену. Дабы пробиться мимо них, потребовалась бы целая армия. А кто начнёт посылать армию против Тинтагеля?
Были времена, без тени печали вспоминала Игрейна, неспешно вступая в замковый двор, в то время, когда она определила бы заранее, кто едет к замку. Но, сейчас идея эта ее практически не удручала. С того времени как появилась Моргейна, юная дама уже не плакала о доме. А Горлойс неизменно был к ней хорош. лаской и Терпением смирил он ее ненависть и первоначальные страхи, осыпал ее сокровищами и дорогими, добытыми в сражении подарками, окружил ее прислужницами и неизменно обращался с ней как с равной — не считая как на военных рекомендациях. Имела возможность ли она потребовать большего? Но, выбора у нее не было. Дочь Священного острова поступает так, как необходимо для блага ее народа: свидетельствует ли это смерть на жертвенном алтаре, либо утрату девственности в ритуале Великого брака, либо замужество, скрепляющее политический альянс. Конкретно выпал и такой удел Игрейне: она стала женой герцога Корнуольского, вычисляющего себя гражданином Рима и живущего по римским обычаям — пускай кроме того римляне в далеком прошлом покинули Британию.
Игрейна приспустила с плеч плащ; во внутреннем дворе было теплее, пронизывающий ветер в том направлении не задувал. Туман всколыхнулся и растаял, и на мгновение пред нею появилась сотканная из белесого марева фигура: ее сводная сестра Вивиана, Владычица Озера, Владычица Священного острова Авалон.
— Сестра! — Голос ее дрогнул. Игрейна прижала руки к груди, поняв, что вовсе не прокричала эти слова вслух, а только тихо сказала чуть слышно. — Это в действительности ты?
Вивиана укоризненно посмотрела на нее. Слова тонули в реве ветра за стенками.
— Ты отказалась от Зрения, Игрейна? По хорошей воле?
— Кто, как не ты, назначила мне выйти замуж за Горлойса… — отпарировала Игрейна, больно задетая несправедливым упреком. Образ сестры задрожал, заколыхался, слился с тенями и растаял, как будто бы его и не было. Юная дама заморгала: мимолетное видение провалилось сквозь землю. Она поплотнее закуталась в плащ: мороз, ледяной мороз пронизывал ее полностью, поскольку видение набирало силу, черпая тепло и жизнь ее собственного тела. «А я и не знала, что до сих пор могу видеть вот так… Я была уверена, что данный дар я потеряла…» — поразмыслила про себя Игрейна. И неуютно поежилась: папа Колумба сочтет это кознями сатаны, а ей, желаешь не желаешь, нужно будет исповедаться. Тут, на краю земли, священники снисходительны, что действительно, то правда; но видение, к тому же такое, в котором отказываешься покаяться, обязательно заявят бесовским наваждением.
Игрейна нахмурилась: да, ее посетила сестра — при чем тут, сообщите на милость, дьявольские козни? Папа Колумба волен сказать что угодно, хотелось бы верить, что его Всевышний умнее, чем он сам. Что, в неспециализированном-то, нетрудно, хихикнула про себя Игрейна. Неудивительно, что папа Колумба стал служителем Христа: ни одна школа друидов не приняла бы к себе для того чтобы тупицу. А Всевышнему Христу, наверное, дела нет до того, бестолков священник либо смышлен, только бы умел пролопотать работу, да мало-мальски просматривать-писать. Сама Игрейна по части книжной учености на большом растоянии превосходила отца Колумбу и по-латыни при необходимости изъяснялась не в пример лучше. Но светочем знания она себя отнюдь не считала: у нее недостало духу постичь сокровенную мудрость Старой религии и углубиться в таинства дальше того предела, что предписан дочери Священного острова. И однако, не смотря на то, что в любом храме Таинств ее сочли бы невеждой, среди романизированных дикарей она в полной мере имела возможность сойти за грамотного женщину.
В маленькой комнатушке с окнами, выходящими на внутренний двор, где в ясные дни светило солнце, сидела за прялкой ее младшая сестра, Моргауза. В данной тринадцатилетней девочке, одетой в бесформенное домашнее платье из некрашеной шерсти и ветхий пропыленный плащ, уже угадывалась будущая дама. Она нехотя вращала веретено и сматывала неровную нить на вихляющееся мотовило. На полу у огня Моргейна катала старое веретенце вместо мячика, следя, как шероховатый цилиндр выписывает сложные узоры, и подталкивала его пухлым пальчиком то в том направлении, то ко мне.
— Ну какое количество возможно прясть? — пожаловалась Моргауза. — У меня уж все пальцы разболелись! Пряду, пряду, пряду с утра до вечера, прямо как служанка какая-нибудь!
— Каждая женщина обязана мочь прясть, — упрекнула девочку Игрейна, памятуя о долге старшей сестры, — а у тебя не нить, а целый позор: то утончается, то утолщается… Руки прекратят уставать, когда приноровятся к работе. А вот в случае, если пальцы ноют, это верный символ того, что кто-то ленится: значит, к труду привычки нет. — Она забрала у Моргаузы веретено с мотовилом и легко, как будто бы играючи, его крутнула: неприглядная пряжа под ловкими пальцами Игрейны свилась в ровную, безукоризненного качества нить. — Вот, смотри: не так все и сложно, и за прясло цеплять вовсе незачем… — И внезапно юный даме отчаянно надоело вести себя так, как предписывает долг. — Но, так и быть, отложи прялку. Еще до вечера тут будут гости.
— Я ничего не слышала, — с большим удивлением захлопала глазами Моргауза. — Ни о каких вестниках с известием!
— Не удивляюсь, — отозвалась Игрейна, — в силу того, что никаких вестников и не приезжало. Мне было Послание. Ко мне едет Вивиана, и с ней — мерлин. — О последнем она и не догадывалась, пока не сказала этих слов вслух. — Так что отнеси Моргейну к кормилице, а сама ступай и надень торжественное платье, то, что крашено шафраном.
Моргауза с явным наслаждением отложила прялку, но помедлила, изумленно глядя на Игрейну:
— Шафранное платье? Для сестры?
— Не для отечественной сестры, Моргауза, но чтобы почтить Владычицу Посланца богов и Священного острова, — быстро одернула ее Игрейна.
Моргауза уставилась в узорчатый пол. Высокая, прочно сбитая, девочка только-только вступила в пору взросления и созревания; ее частые волосы отливали рыжиной, как у Игрейны, а кожу щедро сбрызнули веснушки, сколько она ни выводила их пахтой и ни выпрашивала у травницы притираний и снадобий. В собственные тринадцать лет ростом она уже сравнялась с Игрейной, а со временем давала слово растянуться еще выше. Моргауза нехотя подхватила Моргейну и понесла ее прочь.
— Сообщи кормилице, дабы та переодела ее в нарядное платье, и возвращайся вместе с девочкой. Вивиана ее еще не видела.
Моргауза пробурчала что-то нелестное — мол, на кой Главной жрице сдалась эта сопливка, — но потому, что сообщено это было под шнобель, Игрейна предпочла сделать вид, что не расслышала.
Игрейна встала по узкой лестнице наверх. В ее покоях царил мороз; огня в том месте не разводили, разве что глухой зимней иногда. В отсутствие Горлойса она дремала на одной кровати со своей прислужницей Гвеннис, а затянувшаяся отлучка мужа являлась оправданием чтобы брать на ночь в постель и Моргейну. Время от времени к ним пристраивалась и Моргауза, спасаясь под меховыми одеялами от пронизывающей стужи. На огромном супружеском ложе — с балдахином, с тяжелыми, не пропускающими сквозняков занавесями — вольно размещались три дамы и ребенок.
старая женщина Гвен спала в уголке. Игрейна не стала ее будить. Скинув будничное платье из некрашеной шерсти, она быстро облеклась в шикарный костюм с завязками из зеленой ленты у ворота, что Горлойс некогда привез ей из Лондиниума. Надела пара серебряных колечек, из тех, каковые носила еще девочкой… увы, сейчас они налезали только на мизинцы… застегнула на шее янтарное ожерелье — также презент Горлойса. Платье, выкрашенное в красновато-коричневый цвет, дополнялось зеленой верхней туникой. Игрейна нашла роговой гребень, уселась на скамеечку и принялась расчесывать волосы, терпеливо распутывая прядь за прядью. Из соседней помещения донеслись пронзительные крики: по всей видимости, Моргейну причесывала кормилица, и девочке это не нравилось. Плач быстро оборвался; нужно думать, Моргейну утихомирили шлепком либо, может статься, Моргауза сама взялась за гребень — порою, будучи в хорошем настроении, она не возражала заняться девочкой, а пальцы у нее были ловкие и чуткие. Игрейна превосходно знала, что ее младшая сестра и с прялкой превосходно ладит, в то время, когда желает; ее умелые руки играючи управлялись с чем угодно — с расческой, с чесальными гребнями, со святочными пирожками…
Игрейна заплела косу, закрепила ее на затылке золотой шпилькой, застегнула плащ дорогой брошью. Придирчиво осмотрела себя в ветхом медном зеркале — подарила ей на свадьбу Вивиана, а привезли его, говорят, из самого Рима. Зашнуровывая платье, юная дама подчернула, что груди ее опять получили прошлую форму, разве что стали чуть мягче и тяжелее: при том, что Моргейну вот уж год как от груди забрали. Возвратилась к Игрейне и прежняя стройность: в этом платье она выходила замуж, а шнуровка так же, как и прежде никак не давит.
По возвращении Горлойс точно снова потребует ее к себе на ложе. В то время, когда они виделись в последний раз, Игрейна еще кормила дочку грудью, а супруг, снизойдя к ее мольбе, разрешил ей не отлучать дитя в течении всего лета, поскольку конкретно в эту пору младенцев умирает без числа. Да, он не слишком-то был рад девочке: герцог всей душой грезил о сыне — эти римляне отсчитывают родословную по отцовской линии вместо того, дабы, как подсказывает здравый суть, вычислять по матери. Глупость несусветная: откуда парню знать точно, от кого у дамы ребенок? Неудивительно, что римляне ужас как дрожат за целомудрие собственных дам: закрывают их на замок, приставляют соглядатаев… Не то дабы Игрейна нуждалась в надзоре: один мужик — да и то не презент; кому необходимы другие, чего хорошего, еще похуже?
Но кроме того при том, что ему не терпелось обзавестись сыном, Горлойс показал снисходительность: разрешил ей брать Моргейну в постель и кормить ее грудью, а сам воздерживался от жены и утешался ночами с ее горничной Эттар, дабы Игрейна опять не забеременела и у нее не пропало бы молоко. Герцог и сам превосходно знал, как много младенцев умирает до срока лишь по причине того, что их отлучают от груди раньше, чем они смогут жевать мясо и хлеб. Дети, вскормленные на каше-размазне, растут хворыми и хилыми; а вдруг их и удается приучить к козьему молоку, так так как летом его не всегда хватает. От коровьего и конского молока у младенцев довольно часто приключается рвота либо понос, а финал один — смерть. Так что Горлойс дал женя кормить Моргейну грудью, пускай кроме того рождение долгожданного сына отодвигалось наряду с этим еще как минимум на полтора года. За это по крайней мере Игрейна будет ему признательна до конца жизни и роптать не станет, как бы скоро ни забеременела.
По окончании того, как Горлойс погостил в замке, обзавелась животом и Эттар и вообразила о себе невесть что: неужто у нее да родится сын от герцога Корнуольского? Игрейна не обращала на девчонку внимания: у Горлойса были и другие бастарды; один, кстати говоря, на данный момент был при нем, в лагере армейского вождя Утера. Но Эттар занедужила, у нее приключился выкидыш, а у Игрейны хватило прозорливости не расспрашивать Гвен, с какой стати она так радуется по этому поводу. Юная дама и без того чувствовала себя пара неуютно: уж больно отлично старая женщина Гвен разбиралась в травах. «Когда-нибудь, — решила про себя Игрейна, — я вынужу ее поведать мне, что именно она подмешала Эттар в пиво».
Юная дама спустилась в кухню: долгие юбки волочились по каменным ступеням. Моргауза уже была в том месте в лучших собственных одеждах; Моргейну она нарядила в торжественное платьице, выкрашенное шафраном; в нем девочка казалась смуглой, совершенно верно пикт. Игрейна забрала дочку на руки, радуясь уже тому, что она тут, рядом. Миниатюрная, смуглая, изящно сложенная, а кость такая хрупкая и узкая — все равно что держать в ладонях маленькую мягонькую пташку. И в кого лишь дитя уродилось? И она сама, и Моргауза высокие, рыжеволосые, броские, как будто бы унаследовавшие у почвы ее цвета — все дамы Племен таковы. А Горлойс, хоть и смугл, обличием вылитый римлянин: большой, худощавый, с орлиным носом; огрубевший в долгих битвах с саксами, через чур уж исполненный эмоции собственного преимущества, как это у них, у римлян, водится, дабы нежничать с юный женой; а уж к дочери, появившейся вместо столь потребного ему сына, он и вовсе равнодушен.
Но ж, напомнила себе Игрейна, эти римляне вычисляют своим божественным правом распоряжаться смертью и жизнью собственных детей. Многие — не имеет значение, христиане либо нет, — постановили бы, что дочь растить незачем; женам такая обуза ни к чему — о сыне нужно позаботиться! А вот Горлойс был к ней хорош, разрешил покинуть девочку при себе. Быть может, при том, что воображения у него мало, он осознаёт, как ей, даме Племен, дорога дочь.
Игрейна именно отдавала распоряжения слугам касательно приема гостей — дабы принесли из погребов вино и зажарили мяса, да не какого-нибудь в том месте зайца, а хорошей баранины с последнего убоя, — в то время, когда во дворе закудахтали и заметались вспугнутые куры. Значит, наездники уже скачут по мысу. Слуги очевидно оробели; но, большая часть их в далеком прошлом примирилось с мыслью о том, что их госпожа владеет бесплатно Зрения. До сих пор Игрейна только притворялась — ее выручали пара и счастливые догадки-тройка фокусов; то, что слуги ее побаиваются, ее в полной мере устраивало. Но сейчас… «Быть может, Вивиана права; быть может, дар так же, как и прежде со мной. Быть может, мне лишь померещилось, что я его потеряла: только по причине того, что, вынашивая Моргейну, я ощущала себя таковой не сильный и беззащитной… А сейчас я опять стала самой собой. Моя мать оставалась Главной жрицей впредь до смерти, не смотря на то, что и произвела на свет нескольких детей».
Но, напомнил внутренний голос, мать родила этих детей, будучи свободной, как оно и подобает даме Племен, и сама избрала им отцов. А отнюдь не прозябала в рабстве у какого-либо в том месте римлянина, чьи обычаи наделяли его властью над детьми и женщинами. Игрейна с досадой отогнала эту идея: какая отличие, имеется у нее Зрение либо она лишь прикидывается, только бы слуги ходили по струнке!
Она неспешно сошла во внутренний двор. Горлойс так же, как и прежде обожал именовать его «атриум», не смотря на то, что сегодняшний его дом не шел ни в какое сравнение с виллой, где он жил впредь до того дня, в то время, когда Амброзий даровал ему титул герцога Корнуольского. Наездники уже спешивались. Игрейна тут же высмотрела среди них единственную даму — даму ниже ее ростом, уже немолодую, одетую в шерстяные штаны и мужскую тунику и закутанную в покрывала и плащи. Взоры их встретились; сестры безмолвно поздоровались через целый двор, но Игрейна почтительно направилась не к ней, а к высокому, сухопарому старику — он именно слезал со собственного костлявого мула — и преклонила перед ним колени. На старике были светло синий одежды барда; на плече — арфа.
— Вам очень рады в Тинтагель, лорд Посланец, благослови отечественный кров и практически дом своим присутствием.
— Благодарю тебя, Игрейна, — раздался звучный голос. Талиесин, мерлин Британии, бард и друид, на мгновение закрыл лицо руками и в благословляющем жесте простер их к Игрейне.
До поры покончив с церемониями, Игрейна ринулась к сводной сестре и уже готова была преклонить колена и перед ней, но Вивиана, согнувшись, удержала молодую даму.
— Нет-нет, девочка, мы к тебе свободно, по-домашнему; успеешь еще воздать мне почести, в случае, если пригодится… — Она привлекла Игрейну к себе и поцеловала в губы. — А, вот оно, твое дитя? Сходу видно, что в ней течет кровь Старого народа, она как две капли воды похожа на отечественную мать, Игрейна.
Вивиане, Владычице Священного острова и Озера, было уже за тридцать; старшая дочь старой жрицы Озера, она унаследовала от матери священный титул. Вивиана подхватила с почвы Моргейну и принялась качать ее на руках: видно было, что в обращении с младенцами данной даме опыта не занимать.
— Она похожа на тебя, — проговорила Игрейна с удивлением, внезапно поняв, что ей следовало осознать это прежде. Но Вивиану она не видела вот уже четыре года, со времен собственной свадьбы. За данный срок столько всего случилось, и сама она заметно переменилась с того времени, как ее, перепуганную пятнадцатилетнюю девчонку, вручили парню старше невесты более чем вдвое.