Итак, прямое сопоставление упрощенных психотерапевтических схем и сложных лингвистических образований с теми либо иными участками мозговой коры не оправдало себя ни теоретически, ни фактически. Выход из наметившегося тупика был связан с получением достаточно четких представлений о психотерапевтическом строении речевых процессов и их отдельных звеньев, с одной стороны, и нахождением физиологических условий, нужных для обычной организации сложных речевых структур, — с другой.
Остановимся на каждом из этих условий подробнее, после этого перейдем к вопросу о мозговой организации речевой деятельности.
Современная психология разглядывает обращение как средство общения, т.е. как сложную и своеобразны организованную форму сознательной деятельности, в которой участвует субъект, формулирующий речевое высказывание, с одной стороны, и субъект, принимающий его, — с другой.
С одной стороны, это экспрессивная обращение, начинающаяся с мотива высказывания, общей мысли, которая кодируется после этого посредством внутренней речи в речевые схемы, трансформирующиеся в развернутую обращение на базе «порождающей», либо «генеративной», грамматики.
Иначе, это импрессивная обращение, проделывающая обратный путь, — от восприятия декодирования чужой и потока речи ее через анализ, выделение значительных элементов и сокращение принимаемого речевого высказывания до некоей речевой схемы, трансформируемой потом при помощи внутренней речи в высказывание, неспециализированную идея, со скрытым в нем подтекстом. Данный сложный путь кончается декодированием мотива, стоящего за высказыванием. Разумеется, что такая речевая деятельность (как экспрессивная, так и импрессивная) представляет собой сложнейшее психотерапевтическое образование. Черта речевой деятельности как особой формы общения показывает только на одну сторону этого процесса. Кроме этого обращение есть орудием мышления и, наконец, средством регуляции (организации) собственных психологических процессов человека.
При помощи предложения и слова (синтагмы, сочетания слов) в речи осуществляется обобщение и анализ поступающей информации, с одной стороны, и формулируются суждения и выводы — с другой.
Исходя из этого обращение, являясь средством общения, делается одновременно и механизмом интеллектуальной деятельности, разрешающим делать обобщения и операции отвлечения и создающим базу категориального мышления.
Мы уже дали неспециализированную чёрта речевой деятельности и ее главных функций. Но обращение человека характеризуется аккуратной, либо операционной, стороной; внимательный анализ ее звеньев имеет для отечественных целей столь же громадное значение, как и анализ структуры речевой деятельности в целом.
Первое из звеньев операционной, либо аккуратной, организации речи связано с обеспечением ее физической, либо звуковой, стороны: звуковой анализ речи, превращающий постоянный поток звуков в дискретные единицы — фонемы на базе выделения показателей, играющих решающую роль в различении смысла слов и неодинаковых в разных языках. Ранее мы уже останавливались на психотерапевтической чёрте фонем и не будем возвращаться к ней опять. Следующим звеном аккуратной стороны речевого процесса есть лексико-семантическая организация речевого акта, пребывающая в овладении лексико-морфоло-гическим кодом языка, что снабжает превращение образов либо понятий в их словесные обозначения. Иными словами, это звено неразрывно связано с этими функциями слова, как корневое обозначение (либо предметная отнесенность) и обобщение, т.е. с включением обозначаемого представления в некую совокупность связей по морфологическим либо семантическим показателям.
Слово есть главной единицей аккуратной (своевременной) стороны речевого процесса. Следующим звеном его организации есть предложение, либо высказывание, которое может иметь громадную либо меньшую сложность и которое может преобразовываться в развернутую, связную (повествовательную) обращение.
Высказывание предполагает не столько процесс категориального обобщения, стоящего уже за отдельным словом, сколько процесс перехода от мысли к речи, т. е. кодирование исходного плана в развернутую совокупность предложений на базе объективных синтаксических кодов языка и, например, при помощи внутренней речи, имеющей свернутое, предикативное строение и являющейся нужное звено всякого развернутого высказывания (Л.С.Выготский, 1934, 1956). Сводный анализ речевого процесса, обобщающий много психотерапевтических и психолингвистических изучений, дан нами в другом месте (см. А.Р.Лурия «Лекции по неспециализированной психологии», 1966 — 1970; «Главные неприятности нейролингвистики»), и мы не будем тут останавливаться на нем детально.
Но вышеприведенная краткая черта речевой деятельности и выделение главных звеньев, входящих в ее состав, нужны в контексте данной книги. Дело в том, что при разных по локализации мозговых поражениях сложная структура речевой деятельности может ломаться в разных звеньях и приводить к разным речевым недостаткам. Лишь тщательное сопоставление различных форм речевых нарушений с последующим установлением локализации патологического очага может обеспечить тяжёлый, но единственно надежный путь для решения вопроса о мозговой организации речевой деятельности.
Сводное изложение тех данных, которыми мы располагаем для ответа данной непростой неприятности, будет приведено потом. Детальный анализ этого материала возможно отыскать в следующих работах (А.Р.Лурия, 1947, 1948, 1963, 1966, 1970).
ИМПРЕССИВНАЯ Обращение
Анализ мозговой организации речи мы начнем с самые элементарных механизмов импрессивной речи.
Как мы знаем, первым условием декодирования принимаемой речи есть четкое выделение из речевого потока фонем. Выше говорилось, что решающую роль в этом ходе играются вторичные отделы височной (слуховой) коры левого полушария.
Владея замечательной совокупностью связей с постцентральными (кинестетическими) и нижними отделами премоторной коры (рис. 64), задне-верхние отделы левой височной области реализовывают высокоспециализированный слуховой анализ. Поражение этих территорий делает выделение фонем недоступным и, нарушая «квалифицированный» речевой слух, ведет к происхождению уже известной нам картины височной, либо акустико-гностической, афазии.
Нарушение фонематического слуха, являющееся ярким результатом поражения верхневисочных отделов левого полушария (либо территории Вернике), есть обычным случаем устранения одного из значительных своевременных компонентов направляться речи; оно оставляет сохранным намерение больного разобраться в смысле принимаемых слов, не разрушает активных попыток декодировать слышимую обращение, но делает эти попытки бесплодными благодаря нарушения главного условия исполнения данной задачи. Оставляя принципиальные базы интеллектуальной деятельности больного сохранными (что видно из полной доступности для него письменного счета, наглядной конструктивной деятельности и т.д.), оно делает неосуществимыми те формы мышления, каковые требуют речевой сохранения и формулировки промежуточных речевых операций. Познание неспециализированного смысла обращенной к больному речи с опорой на предположения по контексту, интонацию слышимой речи может оставаться тут довольно сохранным, тогда как познание правильного и конкретного значения слов оказывается практически недоступным.
Ранее уже говорилось о вторичных (системных) следствиях для того чтобы нарушения, и мы не будем останавливаться на них очень.
Нарушение фонематического слуха есть, но, только одной и самая элементарной формой нарушения исходного звена декодирования речевого процесса. Второй формой есть необычное нарушение понимания слов, которое возможно уподоблено «ассоциативной душевной слепоте» Лиссауэра и содержится в том, что фонематический состав слова остается сохранным, но узнавание его смысла грубо нарушается. Природа этого отчуждения смысла слов и лежащие в ее основе физиологические механизмы остаются малоизвестными. До тех пор пока имеется основание думать, что важное значение тут играется нарушение сотрудничества слухоречевого и зрительного анализаторов, из-за которого звуковое слово перестает приводить к соответствующему образу. Мы не имеем достаточно надежных доказательств этого предположения и высказываем его только как догадку.
Следующим этапом импрессивной речи есть познание значения целой фразы либо целого связного речевого высказывания.
Мозговая организация этого процесса, по-видимому, есть значительно более сложной, чем мозговая организация яркого декодирования значения слова.
Первым из условий, нужных для декодирования развернутого речевого высказывания, есть удержание в речевой памяти всех его элементов. В случае, если этого не происходит, познание долгого предложения либо развернутого речевого высказывания, требующее сопоставления входящих в него элементов, делается недоступным, поскольку пациент, удерживая начало высказывания, в силу повышенной тормозимости элементов забывает его финиш и оказывается не в состоянии осознать значение всего развернутого предложения, не смотря на то, что познание отдельных слов остается сохранным. К такому результату приводят поражения средних отделов левой височной области либо глубоко расположенные поражения левой височной доли у правши, ведущие к дисфункции височной коры и вызывающие явления акустико-мнестической афазии.
Вторым условием понимания развернутой речи есть симультанный синтез ее элементов: свойство не только удержать в памяти все элементы развернутой речевой структуры, но временно «обозреть» ее, уложить в в один момент принимаемую смысловую схему. Это условие не обязательно для понимания многих форм несложной повествовательной речи, каковые Сведели-ус (1897) именовал «коммуникацией событий» и каковые не включают в свой состав сложных форм грамматических соподчинений. Напротив, «составление и» симультанное обозрение симультанных смысловых схем совсем нужны для понимания речевых конструкций, каковые тот же Сведелиус именовал «коммуникациями взаимоотношений» и каковые включают в свой состав сложные логико-грамматические отношения, высказываемые посредством предлогов, порядка слов и падежных окончаний.
Мы видели уже, что в соответствующих процессах декодирования интимное участие принимают теменно-затылочные, височ-но-теменно-затылочные отделы левого полушария у правшей; поражение этих отделов ведет к распаду симультанных пространственных схем, а на символическом (речевом) уровне приводит к таким, как распад понимания определенных логико-грамматических взаимоотношений (семантическую афазию) и неотёсанные нарушения тех форм конструктивной деятельности и счетных операций, исполнение которых базируется на симультанных (квазипространственных) синтезах.
В интересующем нас контексте направляться подчернуть, что изучение нарушений понимания речи, появляющихся при поражениях черён-но-затылочных отделов левого полушария, открывает перспективный путь для различения двух видов языковых конструкций, одни из которых не требуют для собственного понимания симультанных синтезов (к ним, как мы видели, относятся простые виды «коммуникации событий»), тогда как познание вторых нереально в отсутствие симультанных (квазипространственных) схем.
Третьим условием понимания развернутой речи и декодирования ее смысла есть деятельный анализ самые существенных элементов ее содержания. Таковой анализ практически не нужен для декодирования несложных фраз и самые элементарных форм повествовательной речи. Но он совсем нужен для расшифровки сложно выстроенной фразы и тем более для понимания неспециализированного смысла и особенно подтекста сложного развернутого высказывания.
Достаточно отыскать в памяти, как сложны поисковые перемещения глаз (многократные возвращения к пройденным сегментам текста) человека, просматривающего тяжёлый текст, пробующего выделить его значительные стороны и осознать неспециализированный суть, дабы оценить важность активной деятельности для декодирования сложной информации.
Мы уже знаем, что обеспечение активной поисковой деятельности, требующей сохранения правильного намерения, организованной контроля и программы действий над их протеканием, осуществляется при ближайшем участии лобных долей мозга. Вот по какой причине при поражении лобных долей мозга свойство к направленной, программированной, избирательной деятельности исчезает, и организованное, активное поведение заменяется или импульсивными фрагментарными реакциями, или инертными стереотипами, познание сложных речевых структур значительно нарушается.
Итак, лобные доли мозга совсем нужны для декодирования сложных и требующих активной работы высказываний; поражение лобных долей мозга, не затрагивая простых понимания предложений и способности слов, делает малодоступным познание сложных форм развернутой речи и тем более подтекста сложных высказываний. Планомерное декодирование сложных речевых конструкций заменяется у больных с выраженным лобным синдромом или серией предположений, не вытекающих из анализа текста, или инертными смысловыми стереотипами.
Мы не будем останавливаться на этих явлениях детально, в силу того, что нам еще предстоит намерено сказать о них при рассмотрении мозговой организации сложных форм интеллектуальной деятельности.
ЭКСПРЕССИВНАЯ Обращение
Мы уже говорили о том, что экспрессивная обращение содержится в кодировании мысли в развернутое высказывание и включает в свой состав последовательность аккуратных звеньев. Выяснение мозговой организации экспрессивной речи мы начнем с рассмотрения ее самые элементарных форм и соответствующих мозговых механизмов.
самый элементарным видом экспрессивной речи есть несложная вторичная обращение.
Простое повторение звука, слога либо слова требует, конечно, четкого слухового восприятия — это первое условие сохранной повторной речи. В акте повторения речевых элементов участвуют совокупности височной (слуховой) коры. Исходя из этого поражения вторичных отделов слуховой коры левого полушария, приводящие к распаду фонематического слуха, неизбежно сопровождаются недостатками повторения (замена родных фонем, неправильное воспроизведение их), о которых мы уже говорили.
Вторым условием сохранной повторной речи есть наличие достаточно четкой совокупности артикуляций, что обеспечивается, как уже было сообщено в главе IV, нижними отделами постцентральной (кинестетической) коры левого полушария. Мы уже знаем, что поражение этих отделов мозга ведет к распаду артикулем, замене родных (оппозиционных) артикул ем и появлению литеральных парафазии. В случаях более массивных поражений нижних отделов постцентральной области левого полушария эти недостатки выражены резче и приводят к развернутой афферентной моторной афазии, в базе которой лежит распад артикулем. Различение данной формы афазии и эфферентной моторной афазии, либо афазии Брока (А.Р.Лурия, 1947, 1970), есть одним из серьёзных фактов современного этапа развития науки о речевых расстройствах.
Третьим условием сохранной повторной речи есть возможность переключения с одной артикулемы на другую либо с одного слова на второе.
В обеспечении нужной для этого пластичности двигательных процессов значительную роль играются аппараты премоторнои коры левого полушария, в частности ее нижних отделов. Поражения этих отделов мозга приводят к происхождению патологической инертности в речедвигательной сфере и появлению тех речедвигательных персевераций, каковые составляют патофизиологическую базу эфферентной моторной афазии, либо афазии Брока.
Нам осталось упомянуть последнее условие, на которое показывал еще К.Гольдштейн (1948).
Повторение любой звуковой структуры (и в первую очередь тщетных слогов либо слогосочетаний) неизбежно входит в конфликт с воспроизведением фонетически родных, но осмысленных, отлично упроченных слов. Для верного исполнения данной задачи нужна узнаваемая абстракция от отлично упроченных стереотипов, подчинение произнесения заданной программе и торможение побочных альтернатив. Мы уже знаем, что такое программирование избирательного действия и торможение побочных связей обеспечивается при ближайшем участии лобных долей мозга, и исходя из этого ясно, что поражение этих отделов мозга ведет к тому, что необходимая программа легко нарушается и повторение заданной (особенно тщетной либо сложной) речевой структуры заменяется повторением какого-либо близкого, отлично упроченного в прошлом опыте, слова (либо фразы). Достаточно предложить такому больному повторить неправильную по смыслу либо структуре фразу, дабы он в тот же миг же воспроизвел ее в более привычном для него верном виде.
Мы видим, так, как непростой комплекс условий включает в свой состав таковой, казалось бы, несложный акт, как повторение, и на какую сложную совокупность территорий мозговой коры он опирается.
Намного более сложным есть следующий вид экспрессивной речи — называние предмета нужным словом.
В этом случае звуковой пример нужного слова отсутствует и субъект сам обязан исходя из зрительною образа принимаемого (либо воображаемого) предмета кодировать данный образ в соответствующее слово звуковой речи. Осуществление данной задачи связано с целым рядом новых условий, а следовательно, и с участием многих новых мозговых территорий.
Первым условием адекватного называния предмета либо его изображения есть достаточно отчетливое зрительное восприятие его. Стоит зрительному восприятию утратить четкость (как это не редкость в случаях нарушения зрительных синтезов, либо оптической агнозии), либо купить пара ослабленные формы (выражающиеся в трудности узнавания стилизованных картинок либо выделения «зашумленных» изображений), либо стоит случиться ослаблению зрительных представлений, дабы называние предмета, лишенное наглядной оптической базы, стало затрудненным. Это явление купило в хорошей неврологии наименование оптической афазии и появляется, в большинстве случаев, при поражении височно-затылочных отделов левого полушария (у правшей). Оно может составлять патофизиологическую базу некоторых форм амнестической афазии, появляющейся при поражении теменно-затылочных отделов мозга, — особый анализ, совершённый Л. С. Цветковой (1970), убедительно продемонстрировал, что источником нарушения номинативной функции речи возможно нарушение наглядной зрительной базы предметных представлений.
Вторым, серьёзным и очевидным, условием обычного называния предмета есть сохранность звуковой структуры слова, что, как нам уже известно, есть функцией слухоречевых совокупностей левой височной области. Поражение этих отделов мозга, приводящее к нарушению четкой фонематической организации речевых структур, вызывает такие же затруднения называния, какие конкретно мы только что обрисовывали при рассмотрении трудностей повторения. Показателем данной природы нарушения называния есть обилие литеральных парафазий при попытке назвать продемонстрированный предмет, и тот факт, что подсказка начальных звуков (либо слогов) искомого слова в этих обстоятельствах не оказывает помощи больному, поскольку корень недостатка лежит в размытости звукового состава слов.
Третье, значительно более сложное, условие верного называния предмета пребывает в нахождении нужного обозначения и торможении всех побочных альтернатив.
Мы уже видели, что называние предмета вплетено в целую сеть либо матрицу вероятных связей, куда входят и словесные обозначения разных качеств предмета, и всплывающие обозначения, относящиеся к родным семантическим категориям, и обозначения, родные по собственной звуковой либо морфологической структуре.
Торможение всех этих побочных альтернатив и выделение нужного, главного значения легко осуществляются нормально трудящейся корой и быстро затрудняются при патологических (фазовых) состояниях третичных (теменно-затылочных) отделов коры левого полушария, в то время, когда нарушается закон силы и появляется уравнительная фаза, содействующая всплыванию побочных связей. Быть может, конкретно такие патофизиологические механизмы пораженных третичных территорий левого полушария лежат в базе явления, которое именуется в клинике амнестической афазией и сопровождается обилием бесконтрольно появляющихся вербальных парафазий (замена нужного слова родными по значению либо по структуре словами).
Отличительным показателем этого вида нарушений экспрессивной речи есть тот факт, что подсказка первого звука искомого слова оказывает помощь больному и сходу ведет к нахождению нужного слова. Этим настоящая амнестическая афазия отличается от акустико-мнестической афазии, в базе которой лежит размытость звуковой структуры слова.
Нам осталось упомянуть последнее, четвертое условие, нужное для обычного называния предмета. Им есть уже знакомая нам подвижность нервных процессов. Именно она нужна чтобы раз отысканное наименование не «застревало», не становилось инертным стереотипом, и дабы субъект, что только что назвал один предмет, имел возможность с достаточной легкостью переключиться на второе наименование.
Это условие не соблюдается как при поражениях нижних отделав премоторной области левого полушария (территория Брока), так и при поражениях левой лобно-височной области коры, при которых к уже известным нам явлениям патологической инертности следов присоединяются явления височного отчуждения смысла слов, в то время, когда нарушаются критическое отношение к появляющейся патологической инертности и коррекция допускаемых неточностей. В этих обстоятельствах пациент, верно назвав картину «Яблоко», именует следующую картину «Две вишни» как «Два яблока», а назвав несколько картин «Ключ» и «Карандаш», может вторую несколько картин, изображающих окно и чашку, назвать «Ключ» и «Чашка» либо «Карандаш» и «Карандаш» и т.д.
Мы видим, так, что и вторая, казалось бы, кроме этого довольно несложная форма экспрессивной речи — называние предмета — имеет сложную структуру, исполнение ее обеспечивается совместной работой целого комплекса территорий коры левого полушария.
До сих пор мы были заняты анализом психотерапевтической структуры довольно несложных, аккуратных (операционных) форм экспрессивной речи.
Сейчас нам необходимо перейти к проблеме мозговой организации экспрессивной речевой деятельности в целом.
Мы не будем больше останавливаться на затруднениях развернутой экспрессивной речи, каковые связаны с трудностями произнесения либо нахождения отдельных слов, и обратимся конкретно к первичным расстройствам спонтанной развернутой речевой деятельности.
Как уже было сообщено выше, развернутая экспрессивная обращение либо высказывание начинается с намерения либо мысли, каковые должны в будущем перекодироваться в словесную форму и отыскать собственный воплощение в речевом высказывании.
В V главе было сообщено, что оба эти процесса требуют участия лобных долей мозга, каковые являются аппаратом происхождения сложных мотивов, с одной стороны, и создания активного намерения либо формулировки плана — с другой. В случае, если мотив высказывания отсутствует, а активного происхождения плана не происходит, спонтанная активная обращение, совсем конечно, не имеет возможности появиться, даже в том случае, если называние предметов и повторная речь остаются сохранными. Конкретно такая обстановка характерна для больных с выраженным лобным синдромом, у которых вместе с общей аспонтанностью и адинамией четко выступает речевая аспонтанностъ, проявляющаяся как в отсутствии самостоятельно появляющихся высказываний, так и в том, что их диалогическая обращение ограничивается только пассивными и односложными (время от времени эхолалическими) ответами на поставленные вопросы, причем в случае, если вопросы, допускающие простой эхолалический ответ («Вы выпивали чай?» — «Чай? Выпивал чай!»), воспринимаются легко, то вопросы, требующие введения в ответ новых связей («Где вы были сейчас?»), приводят к заметным затруднениям.
Речевая аспонтанность, появляющаяся в большинстве случаев при массивных поражениях лобных долей мозга (вовлекающих оба полушария), еще не имеет возможности расцениваться как афазическое нарушение. Она есть скорее личной формой неспециализированной аспонтанности больного. Но следующая форма речевых нарушений, которую мы обозначаем термином динамическая афазия и к описанию которой мы переходим, занимает отчетливое и необычное место среди афазических расстройств (А.Р.Лурия, 1947, 1948, 1962, 1963, 1964, 1965, 1966, 1969, 1970; А.Р.Лурия, Л.С.Цветкова, 1968).
Переход от общего плана к развернутому высказыванию требует перекодирования мысли в обращение; значительную роль в этом играется внутренняя обращение, имеющая предикативную структуру (Л.С.Выготский, 1934, 1956) и снабжающая формирование того, что в порождающей грамматике именуют линейной схемой фразы. Переход от плана к развернутому высказыванию легко осуществляется обычным субъектом; он остается возможно сохранным и у больных с локальными поражениями левой височной либо левой теменно-височно-затылочной области. В этих обстоятельствах пациент, у которого выпадают необходимые слова, сохраняет неспециализированную интонационно-мелодическую структуру фразы, время от времени заполняемую им совсем неадекватными словами.
Но у больных с поражением нижних заднелобных отделов левого полушария происхождение «линейной схемы фразы» выясняется значительно (время от времени и абсолютно) нарушенным.
Эти больные, в большинстве случаев, не испытывают затруднений ни в повторении слов, ни в назывании предметов. Они смогут повторять довольно простые фразы. Но задание выразить идея либо сформулировать хотя бы элементарное словесное высказывание выясняется для них совсем недоступным. Больные пробуют отыскать слова: «Ну вот… это… ну как же?!..», но в итоге оказываются совсем не в состоянии сформулировать простое предложение.
Опыт говорит о том, что данный недостаток не связан ни с отсутствием мысли, ни с недочётом слов. Больные данной группы легко именуют отдельные предметы, но неизменно испытывают затруднения кроме того в тех случаях, в то время, когда им предлагается составить развернутое высказывание по несложной сюжетной картине.
Предположение, что обстоятельством таковой неспособности к развернутому высказыванию есть нарушение линейной схемы фразы, которое связано с недостатком предикативной функции речи, подтверждается несложным опытом. В случае, если мы предложим больному, что не имеет возможности сформулировать несложную фразу «Я желаю гулять», три безлюдные карточки, соответствующие трем элементам данной фразы, и предложим ему заполнить их, последовательно показывая на каждую из этих карточек, то мы заметим, что пациент, только что бывший не в состоянии сформулировать высказывание, легко делает это; в случае, если в последующем опыте мы уберем эту материализованную линейную схему фразы, снова покажутся затруднения.
Интересен факт, наблюдавшийся Л. С. Цветковой: в случае, если при ярких попытках сформулировать высказывание электромиографическая регистрация языка и губ не выявляла никаких особых импульсов, то при предложении упомянутой опорной схемы фразы регистрировались отчетливые электромиографические импульсы губ, гортани и языка (рис. 104).
Мы еще не знаем всех физиологических механизмов этого нарушения, но очень возможной представляется интимная сообщение образований нижнелобных (и лобно-височных) отделов левого полушария с предикативным строением внутренней речи.
Явления динамической афазии смогут принимать и значительно более сложные формы; еще на первых этапах изучения соответствующих явлений (А.Р.Лурия, 1947, 1948, 1963) мы замечали случаи, в то время, когда пациент, абсолютно сохранявший свойство повторять фразы и слова, появился совсем неспособным к независимому развернутому высказыванию. Так, в случае, если ему предлагалось составить устное сочинение на тему «Север», он по окончании долгой паузы сказал: «…на севере имеется медведи… о чем и довожу до вашего сведения…» либо заменял независимое творческое высказывание воспроизведением отлично упроченной строчка из стихотворения: «На севере дальнем стоит одиноко сосна». Имеется все основания думать, что физиологические механизмы данной более сложной формы динамической афазии значительно отличаются от только что обрисованных. Первые попытки изучения их уже сделаны (Т.В.Рябова, 1970), но об окончательной квалификации механизмов этого типа речевой инактивности сказать еще рано. направляться только подчернуть, что и эта форма нарушения спонтанной развернутой речи (восстановление которой не проходит через ступени «телеграфного стиля») возможно компенсирована методом, весьма родным к обрисованному, с тем лишь отличием, что внешние материализованные опоры должны обозначать в этом случае не словесные элементы линейной схемы фразы, а целые смысловые компоненты развернутого высказывания. Как было обрисовано в других работах (А. Р.Лурия, 1948, 1963), от для того чтобы больного возможно добиться развернутого повествовательного изложения сюжета, в случае, если предложить ему записывать на отдельных бумажках непоследовательно появляющиеся у него смысловые отрывки и после этого размещать эти бумажки в нужном порядке, превращая их, так, в связное повествование.
Подобные приемы были детально созданы В. К. Бубновой (1946) и Л. С. Цветковой (1972) и легли в базу восстановительного обучения больных данной группы.
Глава VI.
МЫШЛЕНИЕ