В похвале Владимиру он сравнивает деятельность русского князя с деятельностью апостолов — учеников Христа: «Хвалит же похвальными гласы Римъская страна Петра и Павла, имиже вероваша в Исуса Христа, сына божиа; Асиа, и Ефес, и Патм —Иоанна Богослова; Индия — Фому, Египет — Марка; вся страны, и грады и людие чьтут и славят коегождо их учителя, иже научиша православной вере. Похвалим же и мы, по силе отечественной, малыми похвалами великаа и дивнаа сътворшаго наставника и нашего учителя, великого кагана нашеа почва Владимера, внука ветхого Игоря, сына же славного Святослава, иже, в своа лета владычьствующа, мужством же и храбъръствомь прослушя в государствах многах и победами и крепостию поминаются сейчас и словут». Иларион разделяет родовую точку зрения летописца, подчеркивая, что Владимир — сын славного Святослава, внук ветхого Игоря. Он отмечает воинскую доблесть князя и его христианские добродетели.
Обширно применяет Иларион метафорические метафоры — сравнения и книжные символы: Закон — это «иссохшее озеро»; язычество — «мрак идольский», «тьма служения бесовского»; Благодать — это «наводнившийся источник» и др. Он часто употребляет восклицания и риторические вопросы — обычные приемы праздничного красноречия, при помощи которых достигается громадная эмоциональность речи. Данной же цели помогает и ритмическая организация «Слова». Иларион довольно часто прибегает к повторам, глагольным рифмам. К примеру: «.. .ратныя прогони, мир утверди, страны укроти, гладугобзи, боляры умудри, грады разсели, церковь твою возрасти, достояние собственный соблюди, жены и мужи и младенцы спаси».
Высокое художественное мастерство обеспечило «Слову о благодати и законе» громадную популярность в средневековой письменности. Оно делается примером для книжников XII—XV вв., каковые применяют стилистические формулы и отдельные приёмы «Слова».
«ПОУЧЕНИЕ» ВЛАДИМИРА МОНОМАХА
Особенное место в литературе XI—XII вв. занимает «Поучение» Владимира Мономаха, внесенное в Лаврентьевскую летопись под 1096 г. По-видимому, это произведение рассматривалось летописцами как предсмертное завещание князя, подобное завещанию Ярослава Умного (1054).
«Поучение» Владимира Мономаха, написанное им «седя на санех», т. е. незадолго до смерти, где-то около 1117г., было отнесено летописцами к подобным завещаниям, направленным детям. Но его поместили не под 1125 г.— годом смерти Мономаха, а под 1096.
Это возможно растолковать следующим: 1096 г. было датировано письмо Мономаха Олегу Черниговскому, конкретно примыкавшее к «Поучению». Помимо этого, события, обрисованные в летописи под следующим 1097 г. (Любеческий съезд князей, ослепление Василька, заключение Мономахом мира с Святополком и киевлянами), давали очень наглядное подтверждение справедливости главных наставлений, которые связаны с необходимостью соблюдения князьями взятых на себя обязательств, скрепленных «крестным целованием».
Выдающийся госдеятель финиша XI — начала XII столетия Владимир Всеволодович Мономах (1052—1125) собственной политикой помогал временному прекращению княжеских усобиц. Он прославился успешными походами против половцев, отбросив их далеко за Дон, так что половцы его именем детей в колыбели устрашали. Став в 1113 г. князем киевским, Мономах всячески помогал упрочению единства Русской почвы.
Центральная мысль «Поучения» пребывает в призыве, обращенном к детям Мономаха и всем, кто услышит «сию граматицю», строго выполнять требования феодального правопорядка, руководствоваться ими, а не личными, своекорыстными домашними заинтересованностями. «Поучение» выходит за узкие рамки домашнего завещания и получает громадное публичное значение.
На примере личного богатого жизненного опыта Владимир дает большой пример служения князя заинтересованностям собственной почвы.
Характерная изюминка «Поучения» — тесное переплетение дидактики с автобиографическими элементами. Наставления Мономаха подкрепляются не только сентенциями из «священного писания», но первым делом конкретными примерами из собственной судьбы.
На первый замысел в «Поучении» выдвигаются задачи общегосударственного порядка. Священная обязанность князя — забота о благе собственного страны, его единстве, строгое и беспрекословное соблюдение договоров и клятв. Князь обязан «пещись о хрестьянских душах», «о убогой и» худом «смерде вдове». Междоусобные распри подрывают экономичес-кое и политическое могущество страны. Лишь мир ведет к процветанию страны. Исходя из этого в обязанность правителя входит сохранение мира.
Второй не меньше серьёзной обязанностью князя, согласно точки зрения Мономаха, есть забота и попечение о благе церкви. Он осознаёт, что церковь есть верной помощницей князя. Исходя из этого для упрочения собственной власти князь обязан неусыпно заботиться о священническом и иноческом чине. Действительно, Мономах не рекомендует своим детям выручать душу в монастыре, т. е. идти в монахи. Аскетический монашеский идеал чужд этому жизнелюбивому энергичному человеку. Но он призывает к соблюдению религиозной обрядности, считая, что тремя хорошими делами — покаянием, милостыней и слезами — возможно «избыти грехов собственных».
В соответствии с христианской моралью требует Владимир заботливого отношения к «убогим» (бедным). Одновременно с этим князь должен быть стражем справедливости и не давать «сильным погубить человека», как сам Владимир «не дал есм сильным обидети» ни «худаго смерда», ни «убогые вдове».
Князь должен быть сам примером высокой нравственности. Главным хорошим качеством человека есть трудолюбие. Труд, в понимании Мономаха,— это в первую очередь воинский подвиг, а после этого занятие охотой, в то время, когда в постоянной борьбе с опасностями закаляются душа и тело человека.
Владимир приводит примеры из собственной личной жизни: он совершил лишь 83 громадных похода, а малых и не упомнит, заключил 20 мирных контрактов. На охоте он подвергался постоянной опасности, неоднократно рисковал собственной судьбой: «Тура мя 2 метала нарозех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другый рогома бол; …лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже».
Главным пороком Владимир вычисляет лень: «Леность бо всему мати: еже умеетъ, то забудешь, а егоже не можешь, а тому ся не учить». Лень окажет помощь повлечь за собой неожиданную смерть на протяжении походов , повредить хозяйство князя. Умелый хозяин-вотчинник, полководец, Владимир рекомендует детям в ведении дел не доверять ни тиунам, ни отрокам, а самому вникать во все мелочи, кроме этого и на протяжении походов не нужно во всем надеяться на воевод, а самим «наряжать» сторожей и дремать около солдат, не снимая оружия. Предостерегает Владимир и от лжи, блуда и пьянства: «…в том бо душа погыбаетъ и тело»,— пишет он.
Сам Мономах предстает в собственном «Поучении» человеком очень деятельным: «Еже было творити отроку моему, то сам есмъ створил, дела на войне и на ловех, день и ночь, на зною и на зиме, не доя собе упокоя».
Владимир выступает ревностным поборником просвещения: «Его же умеючи того помните хорошего, а его же не умеючи, а тому ся учите», — говорит он и ссылается на собственного отца Всеволода, что «дома седя», т. е. пребывав в Киеве, изучил пять языков, «в том бо честь имеется от инех земль».
Одним из хороших качеств князя есть его щедрость, постоянная забота о распространении и приумножении собственного хорошего имени. Исходя из этого нужно, отмечает Владимир, пришедшего «гостя», несложного либо знатного, одарить, накормить и напоить, потому, что эти люди «мимоходячи прославлять человека по всем почвам, любо хорошим, любо злым».
В быту князь должен быть примером для окружающих: посетить больного, проводить покойника, потому что все смертны. Домашние отношения необходимо строить на уважении мужей к женам: «Жену собственную любите, но не дайте им над собою власти», — наставляет он.
Так, в «Поучении» Мономах охватывает достаточно широкий круг жизненных явлений. Он дает четкие ответы на многие социальные и нравственные вопросы собственного времени.
Вместе с тем «Поучение» есть очень полезным материалом для представления о личности самого автора — первого видного нам мирского писателя Старой Руси. В первую очередь, это человек обширно образованный, отлично опытный литературу собственного времени. В собственном произведении он применяет Псалтырь, Паремийник, поучения Василия Великого, Феодоры и Ксенофонта к детям, помещенные в «Изборнике 1076 г.», «Шестоднев». Наряду с этим Псалтырь помогает Мономаху средством выражения собственного психотерапевтического состояния. Опечаленный встречей с послами братьев, предложивших ему объединиться, дабы выгнать Ростиславича, Владимир берет Псалтырь: «…в печали разгнух я, да и то ми ся выня: «Векую печалуеши, душе? Векую смущавши мя?» Его душа опечалена намерениями братьев начать междоусобную войну, а они гневаются на него, Владимира, отказавшегося с ними объединиться и «креста переступити». Встреча, случившаяся в 1098 г., явилась тем толчком, что вынудил Мономаха создать «Поучение»,— он «собрах словца си каждая, и складах по последовательности, и написах». Эти слова позволяют делать выводы о ходе создания «Поучения»: сперва отбор материала из книжных источников, после этого приведение его в порядок, т. е. придание ему определенного замысла, и, наконец, написание.
«Поучение» выстроено по определенному замыслу: вступление, обращенное к детям, с характерным для древнерусского писателя самоуничижением — не посмеяться над его писанием, а принять в сердце собственный, не браниться, а заявить, что «на долечи пути, да на санех седя, безлепицю есимолвил», и, наконец, просьба: «…ащевы последняя не люба, апередняя приймайте».
Центральная дидактическая часть «Поучения» начинается с неспециализированного философского рассуждения о человеколюбии и милостивости Всевышнего, о необходимости победы над злом и возможности данной победы, залогом чему есть красота, гармония созданного Всевышним мира. Применяя «Шестоднев», Владимир с громадным лирическим энтузиазмом говорит о том, «како небо устроено, како ли сонце, како ли луна, како ли звезды, и тма и свет, и почва на водах положена…». Он удивляется чуду — человеку, «како образи розноличнии в человечъскых лицих,— аще и всю землю совокупить, не ecu в один образ, но кый своим лицъ образом…». Он наслаждается, и как «птица небесныя из ирья (теплых государств) идуть… и худыя идуть по всем почвам…».
Воздав хвалу божественной гармонии мира, Владимир опять обращается к детям прося послушать его от «худаго… сумасшествия наказание», т. е. поучение. И начинается оно с рассуждения о пользе молитвы, а после этого Владимир переходит к практическим наставлениям, касающимся социальной практики князя, его хозяйственной деятельности и, наконец, поведения в быту. Завершающим аккордом «Поучения» помогает снова сказанный с громадным энтузиазмом призыв воздать хвалу Всевышнему поутру, при рассвет , при ответе государ-
ственных дел («седше думати с дружиною», либо «люди оправливати», т. е. делать выводы), либо выезжая на охоту, либо отправляясь в походы, либо ложась дремать.
«Поучение», казалось бы, логически завершено, но Мономах решает подкрепить его описанием собственных «трудов». И сперва дает необычный ежедневник походов , по манере напоминающий краткие летописные погодные записи, лишь без дат. Перечисляя собственные «пути», Владимир располагает их в хронологической последовательности начиная с 1072 г. по 1117 г.
По окончании походов Мономах перечисляет заключенные им мирные контракты, а после этого переходит к описанию собственных «ловов», обнаруживая страстную душу храброго охотника.
И снова направляться заключение. Обращаясь к детям либо иным, «кто прочтет», Мономах требует не осуждать его. Он восхваляет не себя, не собственную храбрость, а хвалит Всевышнего, что его «худаго и безнравственного» столько лет сохранял от смерти и сотворил «не ленива», «худаго», «на вся дела человечьская потребна». Мономах отводит так от себя, как писателя, обвинение в гордости, в самовосхвалении. Обращаясь к детям, он уверен, что, «сю грамотицю прочитаючи», они устремятся на хорошие дела, и призывает их без страха творить «мужьское дело».
К «Поучению» примыкает письмо Владимира, направленное Олегу Святославичу Черниговскому. Олег Черниговский прославился собственными крамолами — не просто так создатель «Слова о полку Игореве» именует его Гориславличем. Разбитый Святополком и Владимиром, Олег должен был покинуть Чернигов и отправиться в Ростовскую почву, где случилось его столкновение с сыном Владимира Изяславом, что был убит в сражении Олегом, а супруга Изяслава захвачена в плен. Это событие, случившееся 6 сентября 1096 г., и послужило предлогом для написания письма Владимиром к Олегу Черниговскому.
Письмо Владимир пишет, понуждаемый сыном Мстиславом, отправившим отцу грамоту прося «ладиться» и «согласиться» и не мстить, дабы не погубить Русской почвы. В письме ярко выражено чувство скорби отца, преждевременно утратившего собственного сына: «егда жеубиша детя мое и твое пред тобою, и бяше тебе, узревше кровь его и тело увянувшю, яко цвету нову процветшю, яко же агньцю заколену, и рещи бяше, стояще над ним, вникнущи в помыслы души собственной: «Увы мне! что створих? И пождав его сумасшествия, света этого мечетнаго кривости для налезох грех себе, отцю и матери слезы», т. е. Владимир взывает к общечеловеческим эмоциям собственного неприятеля, призывает его «вникнуть» в помыслы собственной души. Хотя хороша «братьи» и «Русьскей почвы», Владимир говорит о собственном примирении с Олегом и лишь требует его высвободить собственную сноху (жену Изяслава) «да с нею заканчивав слезы, посажю на месте, и сядеть акы горлица на сусе древе желеючи, а яз утешюся о дозе». Поэтический образ тоскующей горлинки связан с традицией устной народной поэзии.
Письмо Владимира Мономаха Олегу Черниговскому дополняло «Поучение» и, быть может, было присоединено к нему самим автором. В нем ярко проявилось торжество общегосударственного долга над личным эмоцией убитого горем отца.
В стиле «Поучения» легко обнаруживаются, с одной стороны, книжные его элементы, которые связаны с применением Владимиром литературных источников, а с другой — элементы живого разговорного языка, в особенности ярко проявляющиеся в описании «тех» опасностей и путей, которым он подвергался на протяжении охоты. Характерная изюминка стиля «Поучения» — наличие отточенных, броских, легко запоминающихся афористических выражений.
В целом «письмо» и Поучение ярко раскрывают вид незаурядного госдеятеля русского средневековья, человека, в котором ярко воплотился идеал князя, пекущегося о славе и чести родной почвы.
ЖИТИЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА
«Сказание о Глебе и Борисе».Появление уникальной агиографической литературы было связано с неспециализированной политической борьбой Руси за утверждение собственной религиозной самостоятельности, рвением выделить, что Русская почва имеет собственных ходатаев и предстателей перед всевышним. Окружая личность князя ореолом святости, жития содействовали политическому упрочению баз феодального строя.
Примером древнерусского княжеского жития есть неизвестное «Сказание о Глебе и Борисе», созданное, по-видимому, в конце XI — начале XII в. В базу «Сказания» положен исторический факт убийства Святополком собственных Глеба и младших братьев Бориса в 1015 г. В то время, когда в 40-х годах XI в. Ярослав добился канонизации византийской церковью убитых братьев, потребовалось создание особого Произведения, которое бы прославило подвиг мстителя и страстотерпцев за их смерть Ярослава. На базе летописной повести в конце XI в. и было написано малоизвестным автором «Сказание о Глебе и Борисе».
Создатель «Сказания» сохраняет историческую конкретность, детально излагая все перипетии, связанные со злодейским убийством Глеба и Бориса. Как и летопись, «Сказание» быстро осуждает убийцу — «окаянного» Святополка и выступает против братоубийственных раздоров, отстаивая патриотическую идею единства «Русской великой страны».
Историзмом повествования «Сказание» выгодно отличается от византийских мартирий. Оно несет ответственную политическую идею родового старшинства в совокупности княжеского наследования. «Сказание» подчинено задаче упрочнения феодального правопорядка, прославлению вассальной верности: Глеб и Борис не смогут нарушить верности по отношению к старшему брату, что заменяет им отца. Борис отказывается от предложения собственных дружинников силой захватить Киев. Глеб, предотвращённый сестрой Предславой о готовящемся убийстве, добровольно идет на смерть. Кроме этого прославляется подвиг вассальной верности слуги Бориса — отрока Георгия, что своим телом закрывает князя.
«Сказание» не нужно классической композиционной схеме жития, в большинстве случаев обрисовывавшего всю жизнь подвижника — от его рождения до смерти. Оно излагает только один эпизод из судьбы собственных храбрецов — их злодейское убийство. Глеб и Борис изображаются совершенными христианскими храбрецами-мучениками. Они добровольно принимают «мученический венец». Прославление этого христианского подвига выдержано в манере агиографической литературы. Создатель уснащает повествование обильными монологами — плачами храбрецов, их молит-вословиями, каковые являются средством выражения их благочестивых эмоций. Монологи Глеба и Бориса не лишены образности, лиризма и драматизма. Таков, к примеру, плач Бориса по погибшему отцу: «Увы мне, свете очию моею, заря и сияние лица моего, бръздо уности моее, наказание недоразумия моего! Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну! К кому възьрю? Къде ли насыщюся таковааго благааго учения и казания разума твоего? Увы мне, увы мне! Како заиде свете мой, не сушу ми ту!..» В этом монологе использованы восклицания и риторические вопросы, характерные для церковной ораторской прозы, и одновременно с этим отразилась образность народного плача, что придает ему определенную лирическую тональность, разрешает бросче выразить чувство сыновней скорби.
Выполнено глубокого драматизма слезное обращение Глеба к своим убийцам: «Не пожьнете мене, от жития не съзърела! Не пожънете класа, не уже съзьревъша, нъ млеко безълобия носяща! Не порежете лозы, не до коньца вьздрастъша, а плод имуща!»
Благочестивые размышления, молитвы, плачи, каковые вкладываются в уста Глеба и Бориса, являются средством раскрытия внутреннего мира храбрецов, их психотерапевтического настроя.
Многие монологи храбрецы произносят «на уме си помышляя», «глаголааше в сердци собственном». Эти внутренние монологи — плод авторского воображения. В них переданы благочестивые эмоции, помыслы совершенных храбрецов. В монологи включены цитаты из Псалтыри, Паремийника.
Психотерапевтическое, состояние храбрецов дается и в авторском описании. Так, покинутый дружиной Борис «…в печали и тузе удручьнъмь сьрдцьмъ и вълез в шатър собственные плакашеся съкрушенъм сърдцьмь, а душою радостьною, жалостьно глас испущааше». Тут создатель пробует продемонстрировать, как в душе храбреца совмещаются два противоположных эмоции: скорбь в связи с предчувствием смерти и радость, которую обязан испытывать совершенный храбрец-мученик в ожидании мученического финиша. Живая непосредственность проявления эмоций всегда сталкивается с этикетностью. Так, Глеб, заметив суда в устье Смядыни, плывущие ему навстречу, с юношеской доверчивостью «възрадовася душею» «а съ целования чаяше от них прияти». В то время, когда же в ладью Глеба стали прыгать злые убийцы с обнаженными, сверкающими, как вода, клинками, «абие вьсемь весла от руку испадоша, и вьси от страха омьртвеша». И сейчас, осознав их злое намерение, Глеб со слезами, «утьрпая» телом, молит убийц: «Не дейте мене, братия моя дорогая и драгая! Не дейте мене, ничто же вы зъла сътворивъша! Не брезете (трогайте) мене, братие и господье, не брезете!» Тут перед нами жизненная действительно, которая после этого совмещена с этикетной предсмертной молитвой, подобающей святому.
Глеб и Борис окружаются в «Сказании» ореолом святости. Данной цели помогает не только прославление и возвеличение христианских линия их характера, но и широкое применение религиозной фантастики в описании посмертных чудес. Данный обычный прием агиографической литературы создатель «Сказания» использует в последней части повествования. Данной же цели помогает и похвала, которой заканчивается «Сказание». В похвале создатель применяет классические библейские сравнения, молитвенные обращения, прибегает к цитатам из книг «священного писания».
Пробует создатель дать и обобщенную чёрта наружности храбреца. Она строится по принципу механического соединения разных хороших нравственных качеств. Такова черта Бориса: «Тельмъ бяше красьн, высок, лицьмь круглъмъ, плечи велице, тьнък в чресла, очима добраама, весел лицьмь, борода мелка и ус, млад бо бе еще, светяся цесарьскы, крепък телъмь, всячьскы украшен, акы цвът цвьтый в уности своеи, в ратьх хъръбр, в съветех умён, и разумън при вьсемъ, и благодать божия цвьтяаше на немь».
Храбрецам христианской добродетели, совершенным князьям-мученикам в «Сказании» противопоставлен отрицательный персонаж — «окаянный» Святополк. Он одержим завистью, гордостью, лютой ненавистью и властолюбием к своим братьям. Обстоятельство этих отрицательных качеств Святополка создатель «Сказания» видит в его происхождении: мать его была черницей, после этого расстрижена и забрана в жены Ярополком; по окончании убийства Ярополка Владимиром она стала женой последнего, и Святополк случился от двух отцов. Черта Святополка дана по принципу антитезы с чертями Глеба и Бориса. Он есть носителем всех отрицательных людских качеств. При его изображении создатель не жалеет тёмных красок. Святополк «окаянный», «треклятый», «второй Каин», мысли которого уловлены сатаной, у него «прескверные уста», «злый глас». За идеальное правонарушение Святополк несет хорошее наказание. Разбитый Ярославом, в паническом страхе бежит он с поля боя, «…раслабеша кости его, яко не мощи ни на кони седети. И несяхуть его на носилех». Ему всегда слышится топот коней преследующего его Ярослава: «Побегнемы! Еще женуть! Ох мне! и не можааше тьрпети на единъмь месте». Так кратко, но очень ясно создатель сумел раскрыть психотерапевтическое состояние отрицательного храбреца. Святополк терпит законное возмездие: в пустыне «межю чехы и ляхы» он «испроврьже пузо собственный зъле». И в случае, если убитые им братья «в векы живут», являясь почвы Русской «утверждением» и «забралом», и их тела выясняются нетленными и издают благоухание, то от могилы Святополка, которая имеется «и до этого дъне», «исходить… смрад зълыи на показание чловеком».
Святополк противопоставляется не только «небесным человекам» и «земным ангелам» Глебу и Борису, но и совершенному земному правителю Ярославу, отомстившему за смерть братьев. Создатель «Сказания» подчеркивает благочестие Ярослава, вкладывая в его уста молитву, якобы сказанную князем перед боем со Святополком. Помимо этого, битва со Святополком происходит на том самом месте, на реке Альте, где был убит Борис, и данный факт получает символическое значение. С победой Ярослава «Сказание» связывает прекращение крамолы («И оттоле крамола преста в Русьстей почвы»), что подчеркивало его политическую злободневность.
Драматизм повествования, эмоциональность стиля изложения, политическая злободневность «Сказания» делали его очень популярным в древнерусской письменности (оно дошло до нас в 170 перечнях).
«Чтение о житии… Глеба и Бориса» Нестора.Пространное изложение материала с сохранением всех исторических подробностей делало «Сказание» негодным для богослужебных целей. Специально для церковной работы в 80-е годы XI в. Нестор создал «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Глеба и Бориса» в соответствии с требованиями церковного канона. Опираясь на византийские образцы, он открывает «Чтение» широким риторическим вступлением, которое получает публицистический темперамент, перекликаясь в этом отношении со «Словом о благодати и законе» Илариона.
Центральная часть «Чтения» посвящена агиобиографиям Глеба и Бориса. В отличие от «Сказания» Нестор опускает конкретные исторические подробности и придает собственному рассказу обобщенный темперамент: мученическая смерть братьев — это торжество христианского смирения над дьявольской гордыней, которая ведет к неприязни, междоусобной борьбе. Без всяких колебаний Глеб и Борис «с радостию» принимают мученическую смерть.
Завершается «Чтение» описанием бессчётных чудес, свидетельствующих о славе страстотерпцев, молитвенным обращением и похвалой к святым. Нестор сохранил главную политическую тенденцию «Сказания»: осуждение братоубийственных распрей и признание необходимости младших князей безоговорочно повиноваться старшим в роде.
«Житие Феодосия Печерского».Другой тип храбреца прославляет «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. Феодосии — монах, один из основателей Киево-Печерского монастыря, посвятивший собственную жизнь не только нравственному совершенствованию собственной души, но и воспитанию мирян и монастырской братии, среди них и князей.
Житие имеет характерную трехчастную композиционную структуру: авторское вступление-предисловие, центральная часть—повествование о деяниях храбреца и заключение. Базу повествовательной части образовывает эпизод, который связан с деяниями не только главного храбреца, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних папа», келаря монастыря Федора, чернеца Илариона, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Литературно обрабатывая их, располагая «по последовательности», он подчиняет все повествование единой задаче «похваления» Феодосия, что «собою вьсемь образ дая». Во временной последовательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастырской устной летописи. Большая часть эпизодов жития имеют завершенный сюжет. Таково, к примеру, описание отроческих лет Феодосия, которое связано с его конфликтом с матерью. Мать чинит всевозможные препятствия отроку, дабы помешать ему осуществить собственный намерение—стать монахом. Аскетический христианский идеал, к которому пытается Феодосии, сталкивается с враждебным материнской любовью и отношением общества к сыну. Гиперболически изображает Нестор ярость и гнев любящей матери, избивающей непокорного отрока до изнеможения, накладывающей на его ноги железа. Столкновение с матерью завершается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама делается монахиней, дабы лишь видеть его.
Эпизод с «повозником» говорит об отношении к судьбе монахов трудового народа, вычисляющего, что черноризцы выполняют собственные дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Довольно много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и князем. Феодосии заставляет Изяслава принимать во внимание с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.
«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, разрешающий делать выводы о монастырском быте, хозяйстве, характере князя и взаимоотношений игумена. Тесно связаны с монастырским демонологические мотивы и бытом жития, напоминающие народные былинки.
Следуя традициям византийского преподобнического жития, Нестор в этом произведении последовательно применяет символические тропы: Феодосии — «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».
«Житие Феодосия Печерского» возможно выяснить как житийную повесть, складывающуюся из отдельных эпизодов, объединенных главным автором и героем-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, отражением особенностей и патриотическим пафосом политической и монастырской судьбы XI в. В будущем развитии древнерусской агиографии оно являлось образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.
«ХОЖДЕНИЕ» ИГУМЕНА ДАНИИЛА
Уже в XI столетии начинаются путешествия русских людей на христианский Восток, ко «святым местам». Эти путешествия-паломничества (путешественник, побывавший в Палестине, приносил с собой пальмовую ветвь; паломников именовали кроме этого каликами — от греческого заглавия обуви — калига, надеваемой путником) содействовали укреплению и расширению интернациональных связей Киевской Руси, содействовали выработке национального самосознания.
Но светская власть попыталась наложить на паломничество собственный veto, в то время, когда оно стало приобретать массовый темперамент, нанося тем самым большой вред княжеской экономике. Понемногу запрет распространился с мирян на монахов, которым предписывалось «не ногами искать бога и спасения», а неукоснительным выполнением собственных обетов и обязанностей в своей квартире. Запросы людей, лишенных возможности побывать в Палестине, удовлетворяют описания путешествий-хождений. Так, в начале XII в. появляется «Хождение игумена Даниила в Святую почву».
Игумен Даниил совершил паломничество в Палестину в 1106— 1108 гг. Далекое путешествие Даниил предпринял, «понужен мыслию собственной и нетерпением», хотя видеть «святый град Иерусалим и почву обетованную», и «любве для святых мест сих исписах все, еже видех очима своима». Его произведение написано «верных для человек», с тем дабы они, услышав о «местах сих святых», устремлялись к этим местам душою и мыслью и тем самым приняли «от всевышнего равную мзду» с теми, каковые «доходили сих святых мест». Так, Даниил придавал собственному «Хождению» не только познавательное, но и нравственное, воспитательное значение: его читатели — слушатели должны в мыслях выполнить то же путешествие и взять ту же пользу для души, что и сам путешественник.