в эру мирного благоденствия было бы достаточно, если бы высшие и
низшие сословия чтили собственных предков и изучали их наследие. Так как любой
обязан почитать владыку основоположника и своего клана собственного учения. Для
самураев отечественного клана все чужие учения не владеют сокровищем. Мы знаем, что
человек может изучать другие традиции только в довершение к глубокому знанию
собственной. Но в то время, когда человек глубоко постигает собственную
традицию, он осознаёт, что у него нет больше потребности расширять собственные знания.
Сейчас представитель другого клана может задать вопрос о происхождении
родов Рюдзодзи и Набэсима, либо же о том, по какой причине отечественная провинция перешла от
первого рода второму. Он кроме этого может сообщить: Я слышал, что в прежние времена
никто на всем острове Кюсю не имел возможности сравниться в воинской доблести с
представителями родов Рюдзодзи и Набэсима. Поведай мне о их подвигах.
Я уверен, что тот, кто ни при каких обстоятельствах не изучал истории отечественной провинции, в
ответ на такую просьбу не сможет сказать ни слова.
Для слуги не должно существовать ничего, не считая исполнения собственных
обязанностей. Но значительно чаще люди пренебрегают собственными обязанностями,
в силу того, что находят чужие дела намного более увлекательными. Исходя из этого везде
процветает непонимание, и близится великая смута. Жизни господина Наосигэ и
господина Кацусигэ в этом отношении являют нам пример для подражания. В их
времена все слуги прилежно делали собственные обязанности. В высших сословиях
возможно было обратиться с просьбой о помощи к любому человеку, в то время как представители
низших сословий всегда были готовы сделать одолжение. Представители всех
сословий жили в согласии, и могущество клана было на высоте.
Среди многих поколений отечественных владык не было ни одного недостойного либо
легкомысленного правителя, и никто из них ни разу не был сочтен вторым либо
третьим по влиятельности дайме в Японии. Отечественный клан воистину необычен прежде
всего благодаря силе духа его основателей. Более того, отечественные владыки ни при каких обстоятельствах
не отправляли собственных подданных в соседние провинции, равно как и не принимали
к себе на работу уроженцев вторых мест. Люди, каковые становились У нас
ренинами, ни при каких обстоятельствах не покидали пределов собственной провинции, так же как и потомки
тех, кому приказали совершить сэппуку.
принадлежность к клану, в котором слуги и хозяева всегда были преданы
друг другу, — это великое счастье, как для крестьянина,
так и для жителя. Что уж сказать в этом отношении о самурае.
Самурай клана Набэсима обязан в первую очередь осознавать это. За счастье
принадлежать к такому клану он обязан платить своим неукоснительным
служением. В случае, если хозяин благоволит ему, он обязан помогать еще более
самоотверженно. Он обязан знать, что имеет возможность доказать собственную
преданность, даже в том случае, если его делают ренином либо велят ему совершить сэппуку.
Он должен быть верным собственному клану в любой момент кроме того в то время, когда его изгнали в горы либо
закопали в почву. И не смотря на то, что человек моего положения не должен сказать таких
вещей, я сообщу, что не хочу по окончании смерти становиться буддой ((1)). Я
выполнен решимости и дальше являться своей провинции, даже в том случае, если для этого мне
нужно будет перерождаться в теле самурая клана Набэсима еще семь раз. Для этого
мне не требуется талантов и никаких достоинств. Мне достаточно одной готовности
посвятить себя процветанию отечественного клана.
Возможно ли допустить, что другие лучше тебя? Так как человек ничего не
достигнет в обучении, если он не владеет великой уверенностью в себе. Ему
не принесут пользу никакие наставления, если он не направит свои силы на
служение клану. Но, отечественное рвение подчас остывает, подобно чайнику, в
котором заваривают чай, но имеется средство не допустить это. Для этого я
следую четырем заповедям:
Не разрешай вторым превзойти себя на Пути Самурая.
В любой момент будь нужен собственному хозяину.
не забывай сыновний долг перед родителями.
Проявляй великое сострадание и помогай людям.
Если ты будешь произносить эти четыре заповеди каждое утро перед всеми
божествами и буддами, твои силы удвоятся, и ты ни при каких обстоятельствах не свернешь с
избранного пути. ТЫ обязан продвигаться к цели ход за шагом, как будто бы
мелкий червячок. будды и Божества также начинали с заповедей.
юкио мисима ХАГАКУРЭ НЮМОН
Пролог: Хагакурэ и я
Бал графа Орже семь дней Радиге и Собрание сочинений Акинари Уэда
Духовные спутники отечественной молодости — это книги и друзья. Приятели владеют
телом из крови и плоти и взрослеют вместе с нами. Увлечения одного периода
жизни со временем ослабевают и уступают место вторым устремлениям, каковые
человек дробит с какими-то вторыми людьми. Что-то подобное возможно сообщить и о
книгах. Время от времени не редкость, что мы перечитываем книгу, окрылявшую нас в юные годы,
и подмечаем, что в отечественных глазах она утратила привлекательность и яркость. Она
делается для нас мертвой книгой, которую мы знаем лишь по воспоминаниям.
Но главное различие между живыми людьми и книгами пребывает в том, что
книги остаются прошлыми, в то время как люди изменяются. Кроме того в случае, если книга отечественного
детства продолжительно валялась в пыли в ветхом чемодане, она свято хранит собственную
характер и философию. Принимая либо отвергая книгу, просматривая либо не просматривая ее, мы
не можем ее поменять. Мы можем поменять лишь собственный отношение к ней, и
больше ничего.
Мое детство прошло в годы войны. В те Дни больше всего меня воодушевляла
книга Раймона Радиге Бал графа Орже. Это — шедевр хорошей
литературы, что поставил собственного автора в ряды великих мастеров
французской прозы. Художественные Преимущества книги Радиге несомненны, но
в то время, когда я чуть ли имел возможность их оценить. Книга Ритягивала меня необыкновенной судьбой
собственного
автора, что еще юношей, в двадцатилетнем возрасте, умер,
покинув
миру собственный шедевр. Тогда казалось, что мне также суждено пойти вести войну и
пасть в сражении в ранней юности, исходя из этого я легко отождествлял себя с автором
книги. Почему-то он стал для меня идеалом, и его литературные успехи
служили для меня вехой и ориентиром на пути, по которому мне в данной жизни
суждено было пройти. Потом мои литературные вкусы изменились. Вопреки
своим ожиданиям, я дожил до конца войны, и тогда очарование романа Радиге
для меня мало померкло.
Второй моей любимой книгой было Собрание сочинений Акинари Уэда,
которое я носил с собой в бомбоубежище на протяжении налетов авиации. Я до сих
пор не могу осознать, по какой причине мне тогда так очень сильно нравился Акинари Уэда.
Быть может, в те дни я уже вынашивал в себе собственный идеал японской литературы, и
исходя из этого мне казалось родным глубокое уважение Акинари к прошлому и его
необыкновенное мастерство в жанре рассказа, что, в исполнении Акинари,
представлялся мне сверкающим самоцветом. Мое уважение к Акинари и Радиге не
уменьшилось сейчас, но понемногу эти авторы прекратили быть
моими постоянными спутниками.
Та самая книга для меня — Хагакурэ
И имеется еще одна книга. Я имею в виду Хагакурэ Дзете Ямамото. Я начал
просматривать ее на протяжении войны и с того времени постоянно держу у себя на столе. В случае, если
по большому счету существует книга, к которой я всегда обращался в течение последних
двадцати лет, перечитывая к случаю тот либо другой отрывок и всегда
восхищаясь им, — то это Хагакурэ. В это же время, настоящий свет Хагакурэ
засиял во мне только по окончании войны, в то время, когда популярность книги убывает,
в силу того, что люди больше не считали, что ее обязан знать любой. По всей видимости,
Хагакурэ постоянно окружают парадоксы. Так, на протяжении войны была подобна
источнику света в погожий летнтний сутки, но лишь в кромешной тьме
слевоенной поры эта книга засияла во всей собственной красе.
Практически сразу после войны я написал собственный первый роман. Сейчас около меня
набирали силу литературные течения новой эры Но все то, что принято
именовать послевоенной литературой, не обнаружило во мне отклика ни с
интеллектуальной, ни с литературной точек зрения. устремления и Идеалы
людей, каковые в собственной судьбы исходили из чуждых мне философских правил и
проповедовали непонятные для меня эстетические сокровища, не оказывали на
меня никакого влияния, проносясь мимо, как будто бы ветер.
Само собой разумеется, я постоянно чувствовал себя одиноким. И вот сейчас я задаю вопросы
себя: что являлось моей путеводной звездой в годы войны и служит
ею на данный момент, в то время, когда война осталась на большом растоянии сзади? Это не был ни диалектический
материализм Маркса, ни императорский Указ об образовании. Моим духовным
компасом имела возможность стать книга, которая содержала в себе базы морали и
абсолютно одобряла дерзания моей юности. Это должна была быть книга,
которая оправдывала бы мое благоговение и одиночество перед прошлым. Более
того, это Должно было быть произведение, запрещенное в современном обществе.
Хагакурэ удовлетворяет всем этим условиям. Подобно другим книгам,
каковые так много означали для людей на протяжении солдаты, это произведение сейчас
считается низким, мерзким и страшным. Его надлежит вычеркнуть из памяти, а
оставшиеся экземпляры грубо связать в тюки и отнести на свалку. Но в
сумраке современности
Хагакурэ начинает излучать собственный настоящий свет.
Хагакурэ учит страсти и свободе
Лишь на данный момент все то, что я отыскал Хагакурэ на протяжении войны, начинает
про. являть собственный глубинный суть. Эта книга исповедует свободу, взывает к
страсти. Кроме того те, кто пристально прочел одну лишь самую известную строчок
из Хагакурэ -Я постиг, что Путь Самурая — это смерть — знают, что
это произведение беспрецедентного фанатизма. Уже в одной данной строке виден
парадокс, что высказывает сущность книги в целом. Эти слова дали мне
силу жить.
Мое кредо
В первый раз я заявил о собственной преданности совершенствам Хагакурэ в статье
Праздник писателя, опубликованной по окончании войны, в 1955 году. Вот пара
выдержек из данной статьи.
Я начал просматривать Хагакурэ на протяжении войны и иногда обращаюсь к
данной книге кроме того на данный момент. Ее моральные заповеди не имеют себе равных. Ее
ирония ни при каких обстоятельствах не бывает циничной; это ирония, которая рождается
конечно, в то время, когда человек поймёт несоответствие между решимостью
функционировать и пониманием верного пути. Какая это насущная, вдохновенная,
человечная книга!
Те, кто просматривают Хагакурэ с позиций публичных условностей —
для знакомства с феодальной моралью, к примеру, — не подмечают в ней
оптимизма. В данной книге отразилась великая свобода людей, жизнь которых
жестко регламентирована социальной моралью. Эта мораль пробралась в саму ткань
общества, создала его экономическую совокупность. Без морали общество нереально,
но эта мораль не только питает общество, но и разрешает людям общества
прославлять энергию и страсть.
Энергия — это добро; застой — это зло.
Это необычное познание мира изложено в Хагакурэ без мельчайшего
намека на
цинизм. Действие Хагакурэ на читателя абсолютно противоположно
впечатлению, которое остается у него от чтения афоризмов Ларошфуко,
к примеру.
Редко встретишь книгу, которая посредством этики пробуждает к себе
уважение в таковой мере, в какой это характерно Хагакурэ. Нереально ценить
энергию и одновременно с этим не уважать себя. В честолюбии нельзя зайти через чур
на большом растоянии. Так как гордость в полной мере возможно с этической точки зрения — но
Хагакурэ не рассматривает его раздельно от вторых черт характера. Молодых
самураев направляться наставлять в боевых искусствах так, дабы каждому из них
казалось, что он — самый храбрый солдат в Японии. Самурай обязан гордиться
собственной доблестью. Он должен быть выполнен решимости погибнуть смертью
фанатика. Для человека, что выполнен решимости, не существует таких
понятий, как правильность либо уместность.
Практической этикой Хагакурэ в повседневной судьбе возможно назвать веру
человека в целесообразность собственных действий. В отношении любых условностей
Дзете бесстрастно заявляет: Основное — поступать Достойно в любое время.
Целесообразность — это не что иное, как этически обоснованный отказ от
любой изысканности, Необходимо быть упрямым и решительным. С незапамятных времен
большая часть самураев были решительны, отличались силой воли и мужеством.
Художественные произведения в любое время рождаются как отрицание
существующих сокровищ. Подобно этому, все заповеди Дзете Ямамото показались
на фоне преувеличенных, до крайности изысканных вкусов японцев, живших в
эры Гэнроку (1688—1704) и Хоэй (1704—1709).
Я постиг, что Путь Самурая — это смерть
В то время, когда Дзете говорит: Я постиг, что Путь Самурая — это смерть, он
высказывает собственную Утопию, счастья и свои принципы свободы. Вот по какой причине в
настоящее время мы можем просматривать Хагакурэ как сказание об совершенной стране.
Я практически уверен, что в случае, если такая совершенная страна когда-либо покажется, ее
обитатели будут намного радостнее и свободнее, чем мы сейчас. Но до тех пор пока
реально существует лишь мечта Дзете.
Создатель Хагакурэ изобрел средство, которого более чем достаточно для
того, дабы излечить болезни современного мира. Предчувствуя предстоящее
раздвоение человеческого духа, он предостерегает нас против мучительности
для того чтобы состояния: Не нужно устремляться в один момент к двум вещам. Мы
должны вернуть себе веру в чистоту. Дзете осознавал кроме этого значимость настоящей
страсти и замечательно осознавал, каким законам подчиняется эта страсть
счастье и Несчастье человека действия
Не имеет значения, какую смерть мы разглядываем в качестве завершения
пути человека к совершенству — естественную либо же смерть в духе
Хагакурэ, смерть от руки неприятеля либо в следствии вскрытия себе живота. В
любом случае, требование быть человеком действия не меняет отношения к судьбе
и не толкает нас на поиски легкого пути. В ситуации либо—или без
колебаний выбирай смерть. Дзете учит нас, что, в каком бы положении мы ни
были, самоотверженность разрешает нам показать максимум добродетели. И,
к тому же, настоящая обстановка либо—или появляется нечасто. Примечательно, что,
не смотря на то, что Дзете и подчеркивает необходимость стремительной смерти, он не спешит дать
нам определение обстановки либо—или.
Рассуждение, из-за которого человек принимает ответ погибнуть,
приходит по окончании многих решений и других рассуждений жить дальше. И это
долгое созревание человека для принятия решения требует,
дабы он продолжительно боролся и думал. Для для того чтобы человека жизнь — это круг,
что может замкнуться, в случае, если к нему прибавить одну-единственную точку. Изо
дня в сутки он отбрасывает круги, которым недостает какой-нибудь точки, и
встречает последовательность таких же кругов. В противоположность
этому, жизнь писателя либо философа представляется ему нагромождением
понемногу расширяющихся кругов, в центре которых находится он сам. Но в то время, когда
наконец наступает смерть, у кого появляется большее чувство завершенности —
у человека действия либо у писателя? Я склонен вычислять, что смерть, которая
завершает отечественный мир добавлением к нему единственной точки, дает человеку
намного большее чувство завершенности.
Громаднейшим несчастьем человеку действия представляется обстановка, в
которой он не погибнет по окончании того, как к его жизни добавлена завершающая точка.
Ейти Насу жил еще долго по окончании того, как поразил стрелой веер, помогавший
ему мишенью. Учение Дзете о смерти акцентирует отечественное внимание на счастье
человека действия и не интересуется тем, что делает данный человек. Сам Дзете
грезил о успехи для того чтобы счастья, в то время, когда планировал совершить суицид в
возрасте сорока двух лет по окончании смерти собственного господина Мицусигэ Набэсима
(дайме второго поколения клана Набэсима), но ему помешал запрет на
подобные суициды. Тогда Дзете побрил себе голову и стал буддийским
монахом. Он погиб собственной смертью в возрасте шестидесяти одного года, покинув
потомкам Хагакурэ.
Хагакурэ — источник моего литературного творчества
За все послевоенное время мое отношение к Хагакурэ практически не
изменилось. Пожалуй, лучше будет заявить, что в то время, когда я писал упомянутую выше
статью, мое познание Хагакурэ в первый раз получило форму у меня в сознании, и с
тех пор я в любой момент сознательно строил собственную жизнь в духе Хагакурэ и посвящал
ему дерзания и свои силы. Из года в год Хагакурэ все глубже входило в мои
кровь и плоть. Но, следуя по пути любимца и писателя публики, которых
Хагакурэ осуждает, я весьма болезненно переживал несоответствие между
этикой и искусством действия. Это несоответствие терзало меня много лет,
в силу того, что мне все время казалось, что за личиной литературы в любой момент
прячется малодушие. Практически, собственной глубокой преданностью Пути ученого и
солдата я обязан конкретно влиянию Хагакурэ. Я отдаю себе отчет в том, что о
воина и Пути учёного легко сказать, но его весьма тяжело претворять в судьбу.
Но я осознаю кроме этого, что лишь данный Путь разрешает мне оправдать собственную
литературную деятельность. Этим пониманием я кроме этого обязан Хагакурэ.
В это же время, я уверен, что мастерство, которое не выходит за узкие рамки
искусства, скоро приходит в упадок и умирает, и исходя из этого я не причисляю себя
к приверженцам мастерства для мастерства. Так как в случае, если мастерству нет ничего, что
угрожает, если оно не подвержено влиянию чего-то внешнего по отношению к
себе, оно скоро истощается.
Писательское мастерство черпает собственный воодушевление из судьбы, и не смотря на то, что жизнь
тем самым возможно названа источником мастерства, она есть кроме этого его
злейшим неприятелем. Жизнь свойственна самому писателю, и одновременно с этим она есть
вечной антитезой мастерства.
Нежданно для себя я открыл в Хагакурэ философию судьбы и
почувствовал, что красивый исконный мир данной книги может преобразить хаос
мира литературы. Настоящий суть Хагакурэ для меня — в видении этого
исконного мира, и не смотря на то, что Хагакурэ сделало мою писательскую судьбу весьма
тяжёлой, оно стало источником моего литературного творчества. Опять и опять
Хагакурэ наполняет меня жизненной силой. Оно воодушевляет, наставляет и
оценивает меня. В нем я нахожу великую красоту — красоту льда.
Мое Хагакурэ: Хагакурэ живёт
Я верю, что верховная любовь — это тайная любовь. Будучи в один раз
облеченной в слова, любовь теряет собственный преимущество. Всю жизнь тосковать по
любимому и погибнуть от неразделенной любви, ни разу не сказав его
имени, — вот в чем настоящий суть любви.
(Книга Вторая)
Современный парень с унынием на лице
За двадцать лет, каковые прошли по окончании войны, Япония преобразилась в
точности так, как было предсказано в Хагакурэ. Сейчас в Японии нет
самураев, нет войны; экономика начала оживать; жизнь вошла в мирное
юноша — и русло заскучал. Повторяю, Хагакурэ — это, по существу,
парадоксальная книга. В то время, когда Хагакурэ утверждает: Цветок красный, публика
говорит: Цветок белый. В то время, когда Хагакурэ говорит: Человек не должен так
поступать, оказывается, что всю землю предпочитает этот образ
действия. При пристальном рассмотрении узнается, что за строгими
заповедями Хагакурэ лежат общественные мнения и социальные условности,
находящиеся в полном несоответствии с современным миром. Эти условности и
мнения отражают классическое мировоззрение японцев.
Приведем пример этого феномена. Разумеется, Сейчас не в первый раз мужская
мода как будто бы подражает женской. И юные люди, на лице у которых написано
уныние, оказались в истории Японии уже неоднократно. Во время Гэнроку (а Дзете
ушел от мирских забот и жил в уединении в течение тринадцати лет эры
Гэнроку, начиная с 1700 да) сердцами самураев овладела изысканность, которая
проявилась не только в одежде но и в форме клинков, и картинках на ножнах.
Достаточно одного взора на стилизованные свитки Моноробу Хисикава (мастера
укие-э того времени) с изображениями шикарных доспехов и аристократических
манер тех лет, дабы заметить, как очень сильно барские традиции купцов и
жителей повлияли тогда на образ судьбы самураев.
В случае, если Сейчас поболтать с детьми либо парнями
двадцати-тридцатилетнего возраста, возможно убедиться, что все их интересы
сводятся к тому, дабы модно наряжаться и создавать хорошее впечатление на
вторых. в один раз я зашел в кафе, в котором выполняли джазовую музыку. Не
успел я как направляться расположиться за столиком, как юный человек, сидевший
рядом, устроил мне настоящий допрос:
— Где вы приобрели такие ботинки? Либо возможно, вам их сделали на заказ?
А манжеты — где вы забрали манжеты? Где вы получали материал для собственного
костюма? А кто вам его пошил? — Он обрушил на меня целый поток столь
нетактичных вопросов, что забеспокоился кроме того сидевший рядом с ним товарищ.
Эй, прекрати, — сообщил он приятелю. — ты выглядишь нищим, в то время, когда задаешь
такие вопросы. Ты так как можешь без звучно взглянуть на этого мужчину, а после этого
поискать в магазинах что-то подобное для себя?
Нет, лучше я открыто расспрошу его обо всем — не соглашался первый.
Для них вся жизнь сводится к тому дабы разбираться в мужской одежде и
показывать себя с лучшей стороны. Вот отрывок из Хагакурэ, обрисовывающий
похожее отношение:
За последние тридцать лет обычаи очень сильно изменились. Сейчас самураи
планируют лишь чтобы поболтать о деньгах, об успешных приобретениях,
о новых стилях в одежде и о собственных амурных похождениях. Ветхие традиции
умирают на глазах. Возможно заявить, что раньше, в то время, когда человек достигал
возраста двадцати либо тридцати лет, он не носил в собственном сердце таких
презренных мыслей и ни при каких обстоятельствах не сказал на такие темы. В то время, когда второй случайно
упоминал о чем-то подобном, он считал это оскорблением в собственный адрес. Данный
новый обычай показался по причине того, что люди сейчас уделяют через чур много внимания
собственной репутации и ведению домашнего хозяйства. Чего лишь не достиг бы
человек, если бы он не стремился во всем подражать вторым!
(Книга Первая)
Феминизация мужчин
Помимо этого, в современной Японии мы неизменно слышим о феминизации
мужчин. Разумеется, феминизация происходит благодаря подражания американскому
образу судьбы с его установками наподобие принципа: Пропустите дам
вперед!. Но в прошлом мы уже сталкивались с этим явлением. Феминизация
японских мужчин началась еще тогда, в то время, когда правительство Токугава,
отказавшись от одолжений великих солдат, прекратило вести боевые действия и
начало мирно руководить страной. Дабы убедиться в этом, достаточно
взглянуть на оттиски мастера укие-э XVIII века Харунобу Судзуки. На многих
изображениях парочки сидят в обнимку на верандах и следят за цветением
слив. Наряду с этим женщина и мужчина так похожи собственными прическами,
выражением и одеждой лица, что, как бы вы ни приглядывались, под каким бы
углом вы на них ни наблюдали, вы не имеете возможность осознать, кто из них кто. В эру
написания Хагакурэ эта тенденция уже давала о себе знать. Обратите
внимание на язвительный отрывок из данной книги, узнаваемый кроме этого называющиеся
Предание о женском пульсе:
По словам одного человека, пара лет назад Мацугума Кеан поведал
такую историю:
В практике медицины известно разделение лекарств на инъ и ян, в
соответствии, с мужским и ‘женским началами. Дамы отличаются от мужчин
кроме этого пульсом. Но в последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как
пульс дам. Увидев это, я применил одно женское глазное лекарство при
лечении мужчин и понял, что оно оказывает помощь. В то время, когда же я попытался
применить мужское лекарство для дам, я не увидел улучшения. Тогда я
осознал, что дух мужчин ослабевает. Они стали подобны дамам, и приблизился
финиш мира. Потому, что для меня в этом не может быть никаких сомнений, я
хранил это в тайне.
В случае, если сейчас взглянуть на мужчин отечественного времени, возможно видеть, что тех,
чей пульс похож на женский, стало довольно много, в то время как настоящих мужчин
почтии не осталось…
(Книга Первая)
Аристократы-счетоводы
То же самое возможно сообщить о появлении в прошлом
аристократов-счетоводов, каковые приходятся предками современным налоговым
инспекторам. Во времена Дзете уже стали появляться самураи-счетоводы,
каковые не могли совершенно верно совершить грань между деньгами и своими деньгами
собственного хозяина. Тогда они трудились не в промышленных корпорациях, а в имении
дайме — но точно равно как и сейчас, они довольно часто не заботились о
благосостоянии собственного правителя, а преследовали только личные интересы.
В то время, когда юные люди занимают внимание финансовыми вопросами, меркнет
смелый блеск в их глазах, и они начинают наблюдать на мир подлыми
взорами карманных воров.
Большая часть молодых самураев, каковые служат Сейчас, одержимы
мелочными устремлениями. Они наблюдают на людей подлыми взорами карманных
воров. Большая часть из них думают лишь о себе и заботятся лишь о том,
дабы прослыть умными. А также те из них, кто выглядят спокойными, всего лишь
притворяются. В этом нет ничего хорошего. Самурай обязан готовить себя к
тому, дабы дать жизнь за собственного господина, дабы в любое время без
промедления погибнуть и стать духом. Если он неизменно не думает об усилении
клана и не заботится о благосостоянии собственного дайме, его нельзя назвать
настоящим самураем на работе, у господина.
(Книга Первая)
Телезвезды и известные бейсболисты
Дзете не скупится на порицания тем, кто достиг успеха в ремесле либо
мастерстве, и говорит, что в его век показалась тенденция идеализировать
людей, каковые стали известными.
Сейчас мы видим, как становятся пулярными спортсмены и киноактёры.
Те, кому удалось пленить аудиторию, перестают быть простыми людскими
личностями, а становятся отлично выученными куклами. Возможно сообщить кроме того, что
популярность — это идеал отечественного времени. Все это в равной мере относится к
учёным и людям искусства.
Мы живем, в науки и эпоху технократии, но иначе, это век
знаменитостей мастерства. Тот, кто достигает успеха в мастерстве, приобретает
признание общества. Но дабы добиться признания, люди понижают собственные
жизненные цели, напускают на себя вид и играются на публику. Они забывают об
идеале полноценного человека, стараются стать неповторимыми и делать в
обществе какую-то особенную функцию. В случае, если мы обратимся к Хагакурэ, мы отыщем
достаточно красноречивые слова:
Принцип: Мастерства оказывают помощь получить человеку на судьбу честен
для самураев вторых провинций. Для самураев клана Набэсима правильно то, что
искусства разрушают тело. Исходя из этого искусствами под стать заниматься людям
искусства,
а не самураям.
(Книга Первая)
Сейчас запрещено красиво жить и достойно погибнуть
В случае, если репутация человека ничем не запятнана, и он стоит перед выбором,
жить либо погибнуть, лучше жить .
(Книга Первая)
Таковой подход к судьбе, само собой разумеется, существовал во времена Хагакурэ. В то время, когда
мы становимся перед выбором, жить либо погибнуть, человеческие инстинкты
заставляют нас дать предпочтение судьбы. Но мы должны осознать, что в случае, если