Утром 10 декабря столица все еще пребывала в тисках страха. Дома и лавки оставались наглухо закрытыми, по улицам бродили только возбужденные группы солдат с почерневшими, вымазанными кровью лицами. Но торговые последовательности Носа трудились, как в большинстве случаев.
Бамбоку совершил ночь на крыше собственного дома, замечая за пожарами. Заметив строения, каковые пожирали языки пламени и заволакивали клубы дыма, он застонал:
— Какое расточительство — в этом пламени исчезает чистое золото!
Душа торговца не имела возможности переносить превращения для того чтобы богатства в пепел.
— Что бы ни было, но вице-советник, думается, на данный момент на вершине власти. Легко поразительно! С падением Синдзэя это, конечно, должно было произойти.
Устроившись на крыше подобно грифу, Шнобель видел, как затихают пожары, после этого начал думать о торговых сделках следующего дня. Больше его не тревожили предчувствия и страхи. Его неспокойная натура томилась от бездействия.
— Как отнесется ко всему этому Господин Харимы? С его отсутствием Рокухара беспомощна.
Бамбоку развернул голову в сторону поместья Рокухара на дальнем берегу реки. Он не увидел в том месте показателей судьбы. Представил, как должны ощущать себя жители поместья, и вскрикнул:
— В итоге, я торговец! Какое счастье, что я появился торговцем!
После этого он спустился на землю, закричав голосом, дрожавшим от возбуждения:
— Эй, дама, разбуди Сику! Сообщи, дабы слуги забрали ручные тележки и ожидали у складов.
В возбужденном состоянии Шнобель забыл, что его жена происходила из добропорядочного сословия, и кричал на нее как на даму низкого происхождения. Скоро он начал выносить из хранилища кувшин за кувшином сакэ — всего более дюжины, — ставя их на три ручных тележки.
— Проследи, дабы это доставили господам Нобуёри и Ёситомо, — сказал Шнобель Сике. — Сообщи им, что это мои подарки в знак поздравления с успехом дела. Передай, что по окончании полудня я лично засвидетельствую собственный почтение советнику Цунэмунэ.
Слуги упирались. До тех пор пока еще было страшно катить тележки с таким грузом по улицам столицы.
Шнобель скоро успокоил их:
— Бред! Будь вы оруженосцами, вам было нужно бы прошедшей ночью увертываться от стрел и мечей, дабы спасти собственные шкуры! Уж не думаете ли вы, что эти солдаты сражаются за сытые желудки? Как вы станете удачливыми торговцами без важных опробований?
Убедившись, что его люди благополучно занялись торговлей на дымных улицах, Шнобель возвратился в дом и принялся завтракать. После этого он улегся в постель и заснул крепким сном.
Вице-советник Нобуёри и глава Милицейского ведомства Корэката в это же время не теряли времени, усиливая собственные позиции при дворе и распространяя воззвания от имени императора.
Уже наступило 12 декабря, а о Синдзэе ничего не было слышно…
Он умчался из столицы верхом на коне, взяв предупреждение от своих агентов о начале мятежа в ночь на 10 декабря. Советник совсем не обладал временем, дабы предотвратить об опасности собственную мужу, госпожу Кии, и сыновей во дворце с аркадами. Синдзэй пробирался в темноте по дороге на Удзи, в одно из собственных поместий. За ним практически на ощупь следовали пять приближенных.
К полудню 13 декабря слуга Синдзэя, что в одиночку благополучно бежал из столицы, встретил одного из домочадцев советника в холмистой местности недалеко от Удзи.
— Где хозяин? Он в безопасности? — задал вопрос слуга.
Собеседник медлил с ответом, полагая, что разумнее сказать о советнике кому бы то ни было как возможно меньше. Он заявил, что Синдзэй в безопасности, и со своей стороны обрушил на беглеца град вопросов об обстановке в столице. Вытянув из него все, что имел возможность, он убедил слугу советника возвратиться в Киото.
При встрече с хозяином домочадец поведал ему все, что определил. Синдзэй съежился от страха. До тех пор пока они говорили, возвратились другие слуги, отправленные разведать обстановку в окрестностях, и сказали, что к поместью приближается отряд из семидесяти наездников.
Глаза Синдзэя заблестели, как у затравленного зверя. Он утратил надежду отыскать надёжное место и застонал от досады. После этого он обратился к пяти своим приближенным:
— У меня имеется мысль. За храмом расположен крестьянский дом. Заберите лопаты и ройте в том месте яму… Вот за этими зарослями бамбука… Поскорее!
Слуги принялись лихорадочно выгребать мерзлую почву, пока не отрыли яму, в которой уместился бы Синдзэй, сидя на коленях. Советник нырнул в укрытие и приказал своим людям набрасывать на него ветви и листья бамбука, пока они не достигнут уровня его шеи.
— Сейчас сыпьте ко мне почву! — крикнул он слугам, обхватив губами часть стебля бамбука. — Сыпьте до тех пор, пока не покроете мои плечи. Укройте мою голову данной бамбуковой шляпой и присыпьте ее чуть-чуть почвой так, дабы моя макушка была вровень с поверхностью земли. Оторвите из собственной одежды комки набивки и с опаской заткните ими нос и мои уши. Позже укройте бамбуковыми страницами все следы вашей работы. Проследите за тем, дабы ничего не попало вовнутрь стебля, через что я буду дышать. Покиньте меня тут и возвращайтесь, в то время, когда опасность минует абсолютно.
Завершив работу, слуги Синдзэя покинули место его укрытия.
В следующий полдень двое из пяти слуг прокрались обратно к этому месту и, к собственному кошмару, нашли яму с трупом на дне. Крестьяне, которым произошло быть поблизости, поведали, что ко мне прошлым вечером приходили пара солдат с дровосеком в качестве проводника. Они нашли Синдзэя, отрубили ему голову и ушли, кинув обезглавленный труп в яму.
13 декабря — в сутки, в то время, когда Синдзэй встретил собственную смерть, вестник из поместья Рокухара догнал Киёмори в Кирибэ.
14 декабря, в то время, когда вести о захвате и казни Синдзэя дошли до столицы, было выпущено воззвание, в котором сообщалось, что голова Синдзэя будет пронесена по всем главным улицам столицы и позже выставлена на общее обозрение.
Наблюдать на страшное зрелище собрались представители добропорядочных сословий и черни. В то время, когда голову проносили перед Нобуёри, Корэкатой и Ёситомо, сидевшими в собственных каретах, то, как утверждал один из зрителей, голова два раза кивнула трем сановникам. Эта фантастическая история позже передавалась из уст в уста среди легковерных народа.
Девятнадцать человек из семьи Синдзэя, включая его сыновей, были схвачены и обезглавлены на берегах реки, где ранее столько людей было казнено по распоряжениям советника. Голову Синдзэя насадили на ветвь одного из деревьев в западной части столицы. При виде ее все имели возможность убедиться в том, какую злую шутку сыграла будущее с человеком, возродившим смертную казнь.
До конца семь дней узурпаторы власти поделили между собой пара самые престижных национальных постов и в декретах, каковые сочинили сами, провозгласили себя правителями страны. Нобуёри присвоил себе звание командующего императорской стражей, которого в далеком прошлом домогался, и пост министра. Корэката, Цунэмунэ и другие разобрали должности, о которых грезили. Ёситомо была дана провинция Харима. В это же время Ёримаса из дома Гэндзи, ссылаясь на то, что ветхие раны удерживают его дома, не явился на празднество по случаю успеха заговора.
Никто и не вспоминал о осуждённых императоре и Го-Сиракаве. До тех пор пока проходило торжество, секретарь двора подошел к Ёситомо с вестью:
— Господин, ваш сын только что прибыл из провинции Камакура. Он ожидает вас в одной из приемных.
Лицо Ёситомо просияло.
— В действительности?
Нобуёри раскраснелся до таковой степени, что это не имел возможности скрыть слой пудры на его лице. Он выпивал целый вечер. Услышав голос секретаря, он обратился к Ёситомо, что сидел рядом с ним:
— Смотритель императорских конюшен, кто конкретно прибыл из Камакуры?
— Мой старший сын Ёсихира. Он уехал на восток мальчиком, дабы обучиться боевому мастерству. Снискал себе плохую известность, потому, что убил в ссоре дядю. Само собой разумеется, он мерзавец, но, по всей видимости услышав о беспорядках в столице, поспешил к нам на помощь. Исходя из этого я горжусь им. Говорят, чем ребенок шаловливей, тем больше его обожают родители.
— В то время, когда вы его видели в последний раз?
— Не могу припомнить, в то время, когда это было.
— какое количество ему лет?
— Девятнадцать.
— Должно быть, он скакал ночь и день без остановок, дабы добраться ко мне из Камакуры. Очевидно, вы желаете видеть друг друга безотлагательно. Сообщите, дабы он вошел ко мне.
Ёситомо склонил голову:
— В случае, если вам угодно, господин.
— Мне хотелось бы заметить Ёсихиру.
Секретарь ввел молодого человека, и все находившиеся на торжестве, каковые прислушивались к беседе двух начальников заговора, с интересом развернули голову в его сторону. Но их лица выразили разочарование. Не обращая внимания на собственную репутацию драчуна, Ёсихира был в полной мере простым парнем, не выделявшимся телосложением. Он явился в доспехах, подходящих для молодого солдата. Шелковые пурпурные тесемки его новой шляпы были завязаны под подбородком, усиливая здоровый румянец юношеских щек и придавая определенное очарование его наружности.
Нобуёри кинул взор на вошедшего.
— Ёсихира из дома Гэндзи, ты принес нам успех. Ты прибыл в сутки отечественного успеха, — сообщил он. — Ты не так долго осталось ждать также обязан показать себя в бою и добиться при помощи отваги хорошей должности при дворе. Все, кого ты видишь около меня, отличились в последние четыре дня и взяли в полной мере заслуженные награды и почести. Ёсихира, выпей сакэ.
Юный солдат низко склонился в приветствии, после этого сел, глядя во все глаза на придворных, занимавших собственные места в соответствии с собственному статусу. парень наблюдал на них так, словно бы ни при каких обстоятельствах не видел более любопытного зрелища. Слуга подал ему чашу сакэ. Ёсихира осушил ее одним глотком. Ему опять наполнили чашу, и он опять без звучно выпил ее. Румянец на его смуглом лице выдавал в нем невинность, которая редко виделась среди парней, живших в столице. Ясный, прямой взор парня был лишен лукавства.
— Ты довольно много выпиваешь, Ёсихира. Тебе нравится это? — задал вопрос Нобуёри.
— Да.
— А как по поводу любви?
— Я об этом ничего не знаю.
— Что привело тебя в столицу? Желаешь прославиться?
— В будущем. Я отправился, в то время, когда выяснил, что папа испытывает недостаток в помощи. Какой бы сын не сделал того же самого?
Стремительные, откровенные ответы парня, казалось, забавляли Нобуёри.
— Он говорит как подлинный представитель Восточной Японии! — захохотал узурпатор, обнажая гнилые зубы.
Ёсихира брезгливо поморщился при виде почерневших зубов на белом от пудры лице.
— Ты скромен, но ведешь себя как настоящий мужик, Ёсихира. Ты обязан направляться примеру собственного отца и завоевать право пребывать среди нас. Я буду смотреть за тем, что ты делаешь.
Презрительная усмешка пробежала по лицу Ёсихиры. Придворные, поразмыслил он, относятся к солдатам как к сторожевым псам. Тут его пробуют соблазнить мелочами, как будто бы он какой-нибудь щенок.
— Что тебя развеселило, Ёсихира? — задал вопрос Нобуёри. — Разве тебя не интересует карьера?
парень покачал головой:
— Нет. Я думал о том, что делал мой дядя на протяжении Хогэнской смуты.
— Твой дядя? На протяжении Хогэнской смуты?
— Мой дядя Тамэтомо из дома Гэндзи. Он отказался от поста министра при дворе, в то время, когда началось сражение, и ринулся прямо в пекло битвы… Я об этом.
Нобуёри нахмурился. Он почувствовал, что обидел парня. Взоры придворных были устремлены на Ёсихиру. Ёситомо чуть сдержался, дабы не похвалить сына. Депеша для Нобуёри, к счастью, нарушила неловкое молчание, установившееся среди присутствующих. Прибыл вестник с сообщением о местонахождении Киёмори.
Со смертью Синдзэя осталось только решить вопрос о судьбе Киёмори. Поместье Рокухара, где хозяйничали брат и зять Киёмори, громадной опасности не воображало. Ходили слухи, что они также бежали из поместья, прихватив с собой детей и женщин. Так или иначе, достаточно было одного приказа Нобуёри армиям, и с Рокухарой будет покончено, но он и его сообщники-узурпаторы решили подождать, какой ход сделает Киёмори. Но, они верили в том, что Киёмори был в безнадёжном положении и не посмеет нанести ответный удар. Ему не оставалось ничего, не считая капитуляции. Весьма немногие полагали, что Киёмори способен дерзнуть на последний отчаянный бой.
Последние известия не вызвали обеспокоенность у победителей. Вестник, которого отправили утром, только что возвратился. Из его донесения неясно, что Киёмори собирается делать дальше. Узурпаторы решили дождаться следующего донесения.
Пир возобновился, и Нобуёри снова обратился к Ёсихире:
— Юный человек, что вы думаете о ситуации ?
Ёсихира, пристально слушавший беседы о Киёмори, с готовностью ответил:
— Дайте мне отряд солдат. Я дойду с ним до светло синий, вызову в том месте Киёмори на поединок и привезу вам его голову.
Самоуверенность парня позабавила придворных. Они звучно засмеялись.
Ёсихира с удивлением огляделся около, не осознавая обстоятельства хохота.
Глава 22.
Мандарины с юга
Тогда как солнце клонилось к горизонту, зимнее море понемногу темнело, получая переливчатый цвет рыбьей чешуи. Вдалеке белели гребни волн. Это был час, в то время, когда при скоро убывающем дневном свете практически физически ощущалось вращение огромного земного шара. Протяженная береговая линия полуострова Кии к югу переходила в пара последовательностей холмов. Между ними расположился залив Кирибэ с ровной поверхностью, как у мельничного пруда. Пара огней выдавали присутствие деревни, расположенной между морем и устьем реки.
— В том месте опускается солнце — в том месте, — шептал Киёмори, глядя на темнеющее небо над холмистой местностью, в которой скрывалась гробница Кирибэ. За собственные сорок два года он ни при каких обстоятельствах не замечал закат с таким неприятным эмоцией. Это было 13 декабря — сутки, в то время, когда он взял вести о роковых событиях в Киото.
В то время, когда несколько паломников пришла в себя от потрясения, Киёмори созвал совет, воспользовавшись залом одного из строений при гробнице Кирибэ. Собрав около себя собственных людей, Киёмори обратился к ним со словами:
— Мы не должны падать духом в данный ужасный момент нашей жизни. Что нужно делать? Сигэмори, сообщи, что ты думаешь об этом? Мокуносукэ и другие, рассказываете и вы. Любой обязан высказать собственный мнение о том, что следует сделать.
Прежде никто не видел Киёмори таким. Серьезность положения преобразила его до неузнаваемости. В нем не осталось и следа от весёлости и беспечности, каковые в избытке были прежде. Частые брови, придававшие ему упрямый вид, на данный момент сдвинулись в одну целую линию над глазами, высказывавшими крайнюю озабоченность.
В большинстве случаев доброе лицо Сигэмори купило мрачный вид.
— Папа, сообщите нам сперва, что думаете. Мы не хотим ничего иного, не считая как поделить с вами смерть и жизнь.
Киёмори срочно внес предложение две идеи. Они не пришлись по нраву Сигэмори и привели к у Мокуносукэ. До тех пор пока участники совета взвешивали шансы, маленький зимний сутки скоро подошел к концу.
— Дорога любая 60 секунд. Нам нужно отдохнуть и выспаться, в противном случае на следующий день будет тяжело. По какой причине бы не попросить послушников принести нам ужин? Мокуносукэ, сообщи отечественным спутникам, что пришло время покушать и поспать.
Беседы закончились, в то время, когда прибыла несколько послушников поприветствовать Киёмори и сопроводить его в помещение для гостей из императорского дворца, совершающих паломничество к гробнице Кумано. Она пребывала в нескольких днях пути к югу. В гостевом доме столичных визитёров поразил собственными размерами громадной очаг. Киёмори сел у пылающего огня и начал слушать отдаленный шум набегающих на берег морских волн.
— Папа, вы устали, должно быть.
— А, это ты, Сигэмори? Где Ветхий?
— Он не так долго осталось ждать придет.
— Желаю, дабы мы переговорили тут лишь втроем.
— Мокуносукэ также так вычисляет. Он отправился взглянуть, как люди устроились на ночь.
— Как они настроены?
— Сперва были очень сильно потрясены, на данный момент, думается, пришли в себя.
— В случае, если кто-нибудь желает покинуть нас, пускай уходит. Не досаждай им излишним контролем.
Послушники принесли еду и сакэ. Скоро пришел ее настоятель подтверждать почтение Киёмори. Тот отвечал классическим приветствием.
— Говорят, что климат в этих местах мягкий, но по ночам дует с моря холодный ветер. Нам хотелось бы поужинать у очага и дабы никто не мешал отечественному беседе частного характера, — добавил Киёмори без лишних объяснений.
Скоро к сыну и отцу присоединился Мокуносукэ.
Две идеи, о которых Киёмори упомянул на совете в 12 часов дня, пребывали в следующем: во-первых, продолжить паломничество, потому, что не было возможности бороться с узурпаторами кроме того по возвращении в столицу. В Кумано Киёмори рассчитывал посоветоваться с оракулом и функционировать в соответствии с его наставлениями. Вторая мысль заключалась в том, дабы срочно отправиться на Наниву и оттуда морем добраться до острова Сикоку. В том месте они имели возможность смотреть за ходом событий и в один момент вырабатывать армию для противодействия узурпаторам .
В лучшем случае эти замыслы были безвредны. Но Мокуносукэ осознавал, что в действительности происходило в душе Киёмори. Вождь дома Хэйкэ опасался в столице неприятелей меньше, чем военных из стана собственных приверженцев. Так как любого, кто принес бы новым влияниям голову Киёмори, ожидало щедрое вознаграждение. Иначе, это страшило Киёмори меньше, чем опасность для его семьи в поместье Рокухара. Если бы он поднял оружие на Нобуёри и Корэкату, то те не раздумывая сожгли бы Рокухару и стёрли с лица земли всех жителей поместья. Исходя из этого, что бы ни предпринимал Киёмори, он должен был скрывать собственные намерения как от неприятелей, так и от друзей.
Мокуносукэ, которого сгорбил восьмидесятилетний возраст, сидел перед очагом наоборот отца с сыном и не весьма внятно бормотал:
— До сих пор не могу поверить в то, что случилось в столице. Воображаю, что ожидает в том месте того, кто в том направлении возвратится. Но что касается оружия, то для нас всех имеется достаточно луков, доспехов и стрел.
— Ты желаешь сообщить, Ветхий, что забрал их с собой, в то время, когда мы отправились в паломничество?
— Это долг солдата. Я обучался его беречь у вашего покойного отца Тадамори.
— Превосходно!
Сигэмори, что пристально следил за выражением лица отца при свете очага, задал вопрос:
— Вы все-таки решили ехать в столицу, папа?
— Без этого запрещено. У меня, как у солдата, нет другого выбора. Сигэмори, ты уже взрослый, и по сей день твое мужество подвергнется самому жёсткому опробованию.
— Это так. Но что будет с отечественными людьми в Рокухаре?
— Да, у нас имеется все основания беспокоиться за их судьбу. Это основное препятствие для моего возвращения в столицу. Сперва нам лучше отправить письмо на постоялый двор в Танабэ с надежным человеком.
— Для этого подойдет Хандзо. Но что за письмо?
— На постоялом дворе останавливается настоятель гробницы Кумано. Я попрошу его оказать помощь мне добраться до столицы стремительнее.
— Возможно, лучше мне выполнить столь серьёзное поручение?
— Нет, твое появление выдаст отечественное отчаянное положение. Хандзо сделает все как нужно.
Киёмори написал письмо и послал его с Хандзо. Он информировал настоятелю, что нежданно был отозван двором в столицу, и добавил: «Потому, что мы отправляемся до зари, прошу вашего разрешения на проведение религиозной работы еще до зари».
В темноте во дворе у гробницы зажглись костры для изготовление священной пищи. Задолго перед тем, как запели первые птицы, зазвучало ритмичное похлопывание в пение и ладоши монахов.
После этого Киёмори, Сигэмори, их слуги и воины в полном армейском облачении медлительно направились на север. Любой из них прикрепил к доспехам веточку тиса, что почитался в гробнице Кирибэ как священное растение.
Монахи, еще не знавшие о перевороте в Киото, поверили, что Киёмори отозван в столицу из-за неотложных дел. Они снабдили его и спутников громадными ветками, привязав их к седлам коней паломников. Киёмори и его люди не без любопытства наблюдали на ароматные шарики мандаринов, просвечивающих золотистыми гроздьями через темно-зеленую листву. Монахи полагали, что плоды станут красивым дополнением к торжественному столу в императорском дворце по случаю Нового года и вызовут удивление и восхищение у придворных. Киёмори сорвал один из плодов, почистил его и съел.
— Изумительно! — вскрикнул он, развернувшись в седле. — Сигэмори, Ветхий, попытайтесь! Маловероятно, что мы доберемся до столицы с таким грузом. Поделите мандарины между собой.
Киёмори срывал мандарин за мандарином и бросал их солдатам, каковые ловили их с возгласами ликования и ссорились из-за них, как дети. Солнце встало уже высоко, и морозный утренний воздушное пространство сотрясался хохотом, сопровождавшим ловлю летящих золотистых шариков.
Наездники миновали до заката пара сёл, в то время, когда Киёмори приказал всем остановиться на привал. На следующее утро они проехали горный перевал и продолжали перемещение, пока не достигли берега реки Кии. В том месте их встретили двадцать вооруженных наездников, направленных настоятелем гробницы Кумано по просьбе Киёмори.
В тот же сутки, в то время, когда колонна двигалась через ущелье, к ней подъехал местный предводитель с тридцатью слугами. В ответ на вопрос Киёмори, чем он обязан таковой встрече, предводитель ответил:
— Мой папа в громадном долгу перед вашим покойным отцом Тадамори, оказавшим ему покровительство. Я выяснил, что вы решили безотлагательно возвратиться в столицу из-за случившегося в том месте переворота, и прибыл предостеречь вас.
После этого предводитель сказал, что до столицы дошли слухи, что вождь дома Хэйкэ прервал собственный паломничество в Кумано. Говорят, что сын Ёситомо Ёсихира с тремя тысячами наездников прибыл в Наниву и расположил собственные войска дугой к югу в ожидании Киёмори.
В жилах Киёмори закипела тёплая кровь. Сигэмори напряженно всматривался в небо на севере. Сейчас замыслы Киёмори стали известны всем его спутникам. Он осознал, что настало время, в то время, когда его приближенные должны решить, идти ли им с ним дальше.
— Разрешите отдохнуть своим коням. Достаточно дробить мандарины. Их осталось не так много. Пускай любой попытается данный плод, — сообщил Киёмори и добавил, смеясь: — Быть может, вам больше ни при каких обстоятельствах не придется его пробовать.
Он окинул внимательным взором окружавшие его лица, пробуя осознать, какое чувство произвели на спутников эти слова.
У пристани люди Киёмори забрали его в плотное кольцо.
— Я заехал так на большом растоянии, собираясь добраться до острова Сикоку, но поменял собственные намерения. — Киёмори сказал без мельчайших показателей тревоги. — В случае, если мы повернемся поясницами к перевороту в столице, то спасемся, но солдаты во всей стране осудят дом Хэйкэ как сборище трусов и откажут ему в помощи. Весьма возможно, они отправятся за вождями дома Гэндзи.
Солдаты напряженно слушали его. По их глазам он осознал, что никто не хотел спасаться бегством. Киёмори стало стыдно от насмешливых взоров, обращенных к нему. Он понял, что все в его отряде одинаково рискуют судьбой и подчиненные ему доверяют. Если бы они хотели убегать, то для этого уже была масса возможностей.
— Я все сообщил. Больше сказать нет времени. Не смотря на то, что у нас всего сотня наездников, я уверен, что при должной решимости мы доберемся до столицы. В то время, когда все определят, что я опять в поместье Рокухара, приятели окажут помощь нам. Что вы об этом думаете?
Слова Киёмори были встречены громкими возгласами одобрения — так как любой тосковал о собственных жене и детях, которых оставил в столице.
Киёмори продолжил:
— Перед нами еще одно затруднение. Мне заявили, что дальше к северу нас ожидают три тысячи солдат неприятеля под руководством Ёсихиры из дома Гэндзи. Тридцать его солдат приходятся на отечественного одного.
Но солдаты снова показали перед Киёмори собственную решимость возвратиться в столицу. Они заверили его, что готовы помериться силами с бесчисленными неприятелями, что готовы следовать за ним куда угодно и доказать мощь оружия дома Хэйкэ.
Сейчас Киёмори отбросил мельчайшие сомнения в верности собственных солдат. Он приказал им покушать и напоить лошадей, приготовить пищу на ужин, проверить тесемки на сандалиях и доспехах и приготовиться совершить той же ночью рейд через вражескую территорию.
До заката отряд отдыхал и ожидал приказа к выступлению. Когда последние лучи солнца позолотили наездников, отряд медлительно двинулся на север на протяжении побережья.
— Соперник близко, — предотвратил Киёмори, выслав разведывательный дозор из трех наездников.
Преодолев некое расстояние, они увидели тусклые огни на пристани и додумались, что наткнулись на боевой лагерь неприятеля. Сейчас путь отряду преградила смерть. Лица наездников напряглись, пальцы остановились на тетивах луков.
— Держитесь кучнее! Сближайтесь с соперником, — приказал им Киёмори. — Держитесь совместно, ищите мельчайшую брешь в рядах неприятеля и старайтесь прорваться через нее. Не забывайте — никакого рукопашного боя! Отечественная цель — прорваться в столицу. Сигэмори, не удаляйся от своих, — предотвратил Киёмори сына с озабоченностью в голосе.
Сигэмори в один раз слышал замечание собственного дяди Токитады, что Киёмори недостает воинской стати. Не смотря на то, что Киёмори с уверенностью сидел в седле, Сигэмори увидел, что тот начал полнеть и утрачивать проворность и лёгкость, нужные для поединков.
— Не опасайтесь, папа. Лучше позаботитесь о том, дабы не утратить стремена, в то время, когда мы перейдем в галоп.
— Линия забери! — засмеялся глава дома. — Как ты смеешь говорить с отцом в таком тоне! Замолкни и поднимись в строй. Не смей погонять коня, пока я не подам сигнал. Ты еще не имеешь боевого опыта, не забывай. Те, кто хвастается перед боем, значительно чаще теряют выдержку перед встречей с соперником.
В то время, когда отряд с опаской продвинулся, то понял, что ему навстречу скачут галопом наездники с горящими луками и факелами наготове. Они что-то кричали. Киёмори сделал символ отряду остановиться:
— Находитесь! Погодите! Я слышу их голоса. Посмотрим, что они желают сообщить.
Наездники с готовностью вступили в переговоры.
— Вы не солдаты Киёмори из дома Хэйкэ, едущие в столицу? Господин Харимы с вами?
Киёмори, пришпорив коня, выехал из строя:
— Я Киёмори из дома Хэйкэ. Вы кто? Вы не из дома Гэндзи?
Один из солдат спешился и подошел к кожный покров:
— Мы не из дома Гэндзи, мы прибыли из Исэ. Мы выяснили, что вы нуждаетесь в помощи.
— Вы Хэйкэ из Исэ? Колыбели дома Хэйкэ.
— Мы Хэйкэ, с которыми в один раз подружился ваш папа. Мы не забыли его милостей и готовы оказать помощь вам. Тысяча отечественных солдат вышла из Исэ, две много направились к поместью Рокухара. на данный момент в том же направлении двинулись еще около пяти сотен. Триста наездников выехали для сопровождения и встречи вас.
— Благодарю всевышним! Войско, против которого нас предостерегали, следовательно, не из дома Гэндзи? Не могу поверить в это! Я так обязан собственному отцу, что посеял семена нынешней удачи! — вскрикнул Киёмори, благодаря судьбу.
В ночь, в то время, когда глава дома Хэйкэ въехал в размещение дружественных солдат, обе стороны бурно высказывали радость. Объединенные силы выступили в предстоящий путь до зари. Киёмори, посмотрев назад в седле, почувствовал громадное энтузиазм при виде того, как солнце заливает лучами отряд в четыреста солдат — силу большую!
Светило еще не начало клониться к горизонту, в то время, когда отряд подъехал к гробнице Фусими, расположенной в нескольких десятках километров к югу от столицы. Было принято, дабы паломники, возвращавшиеся из Кумано, оставляли тут веточки тиса, каковые они привезли из гробницы. Киёмори внес предложение сделать привал, достаточно долгий, дабы успеть помолиться за победу. В то время, когда он склонил голову в молитве, перед его глазами мелькнул хвост лисицы, исчезающий в норе. Господин Харимы отыскал в памяти, как много лет назад на протяжении охоты наткнулся на трех лисиц. И Киёмори, не склонный к суевериям, поверил, но, что всевышние на его стороне.
Данной ночью Киёмори с разросшимся отрядом прибыл в поместье Рокухара. Кругом было пустынно, не горело ни одного огня, не смотря на то, что приближался новогодний праздник. Лишь бродячие псы, воющие под зимним месяцем, нарушали тишину. В то время, когда обитатели поместья определили о приближении Киёмори, их продолжительно сдерживаемые эмоции прорвались криками эйфории. Стар и млад, женщины и мужчины, слуги и воины высыпали из домов на улицы, размахивая руками и восклицая:
— Токико! Токико!
Киёмори подъехал к двухэтажным воротам, где его окружила бессчётная масса людей. В ней он заметил привычные лица родных и подозвал собственную жену.
Токико, ожидавшая мужа на холодном воздухе, стояла, немного подняв подол кимоно, дабы не испачкать его в грязи. Услышав собственный имя, она отпустила край одежды, пробралась вперед и схватилась за поводья коня Киёмори.
— Приехали! Живы!
Киёмори с трепетом всматривался в ее лицо.
— Как ты? Как дети? — задал вопрос он.
— Они так ожидали вашего приезда.
— Они все живы и здоровы? Это чудо, настоящее чудо!
Киёмори въехал во двор собственного дома, где его ожидали у входа дети и мачеха. Чёрное пространство скоро заполнилось топотом бегущих ног.
Определив о том, что мачеха, Токико, дети, все дамы поместья спрятались, в то время, когда начались беспорядки, в буграх и возвратились, в то время, когда выяснили, что Киёмори возвращается, он нахмурился:
— Для чего вы возвратились? Вы не должны были этого делать. Останьтесь на ночь, но на заре вы все должны уйти за бугры. Я не могу допустить, дабы вы стали свидетелями грядущих кошмаров. Нехорошее в первых рядах. Рокухара может не так долго осталось ждать превратиться в дымящие развалины.
Нобуёри и Корэката созвали совет, на что должны были прийти все придворные под страхом смерти. Однако многие из них не пришли. Не смотря на то, что поступила информация, что солдаты Исэ и соседних провинций двигались к поместью Рокухара и что сам Киёмори не так долго осталось ждать прибывает в том направлении, Нобуёри больше тревожило отсутствие последовательности сановников, приглашенных на совет.