В кон. 19— нач. 20 вв. показались антиколониалистская публицистика, романы и рассказы Олив Шрейнер, поборницы женского равноправия, известный демократа ЮАР. С революц.-романтич. стихами выступил поэт-африканер Я. Селлирс. В романах Дж. Дубе, Р. Зломо и др. выдвигается мысль сплочения народов банту. Свободолюбие, протест против расовой дискриминации и социальной несправедливости звучат в стихах Б. У. Вилакази и др. В 30-х гг. традиц. южноафр7 темы все более наполняются общечеловеческим содержанием. Социально-экономич. сдвиги нашли отражение в лит-ре, в особенности в соч. на яз. африкаанс. Трилогия из судьбы белого бедняка “Ампи” И. ван Брюггсна — первое достижение критич. реализма в лит-ре на яз. африкаанс. Один из самые ярких поэтов 30-х гг.— Н. ван Вейк Лаув. Антифаш. стихи писал М. Крихе.
Усиление расист, политики — апартхейда по окончании 2-й всемирный войны 1939—45 породило замечательную волну лит-ры протеста, развивающейся в осн. в русле критич. реализма и противостоящей колониалист, и эскеписткой лит-ре. В 40—50-х гг. против расизма выступают мн. прогрес. писатели: прозаики А. Пейтон, Надин Гордимер, Дж. Коуп, Дж. Гордон, Э. Мпахлеле и др., и П. Абрахаме, посвятивший антирасист. теме большая часть собственных романов. Он создал точную картину судьбы рабочих-африканцев ЮАР, их борьбы против ожесточённой эксплуатации; обращался кроме этого и к историч. теме. Осмысливая рост высвободит, перемещения в Юж. Африке, Абрахаме проводит идею солидарности трудящихся всех рас. Мн. писатели, пребывав в эмиграции, борются с реакцией. Антирасист, тема — ведущая и в 60— 70-х гг. Автор и обществ, деятель А. Ла Гума изображает гл. обр. представителей социального дна, стремящихся вырваться из гнетущей воздуха расизма; в его соч. в первый раз в лит-ре ЮАР появляется образ коммуниста. Острота социальной проблематики остаётся характерной для мн. произв. совр. лит-ры ЮАР: ром. “Нежелательные элементы” известного врача К. Барнарда (в соавт. с 3. Стэндером); проза Д. Брутуса и др. Известностью пользуются стихи Ингрид Йонкер. “Литература протеста” — ответственный компонент общенац. культуры, складывающейся вопреки политике культурной обособленности, проводимой Националистич. партией.
Изд.: Голоса хорошей надежды, Стихи совр. поэтов ЮАР, М., 1975; Именуй меня “госпожа”. Рассказы южноафр. писателей, Таш., 1978; Поэты — народу. Поэзия свободы Юж. Африки, А.-А., 1981.
О Совр. лит-ры Африки. Вост. и Юж. Африка, М., 1974.
С. Л. Картузов, В. В. Ошис, Л. Б. Саратовская.
Республики Корея ЛИТЕРАТУРА, см. соответствующий раздел в ст. Корейская литература.
ЮКАГИРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, см. Литературы народов Дальнего Востока и Крайнего Севера СССР. ЮМОР (от англ. humour — юмор, нрав, настроение, склонность), особенный вид комического; отношение сознания к объекту, сочетающее снаружи комич. трактовку с внутр. серьезностью. В согласии с этимологией слова, Ю. заведомо “своенравен”, личностно обусловлен, отмечен отпечатком “необычного” умонастроения самого “юмориста”. В отличие от фактически комич. трактовки, Ю., рефлектируя, настраивает на более вдумчивое (“важное”) отношение к предмету хохота, на постижение его “правды”, не обращая внимания на забавные странности, а потому в противоположность осмеивающим, уничтожит, видам хохота — на оправдание “чудака”.
В целом Ю. хочет попасть в оценке к жизненно сложной, не смотря на то, что с виду причудливой тотальности, к адекватной личному существу предмета целостности, свободной от односторонностей общепринятых стереотипов. В более глубоком, важном нюансе Ю. диалектика фантазии приоткрывает за ничтожным возвышенное, за сумасшедшим мудрость, за своенравными странностями настоящую природу вещей, за забавным грустное — “через известный миру хохот…незримые ему слезы” (по словам Н. В. Гоголя). Иначе, комически снижая собственный предмет, Ю. низводит возвышенное с котурнов.
В зависимости от эмоц. культурного уровня и тона Ю. возможно добрым, ожесточённым (“тёмным”), дружеским, узким, неотёсанным, печальным, милым и т. п. “Текучая” природа Ю., “протеическая” (Жан Поль) свойство принимать тональности и любые формы, в т. ч. и отвечающие умонастроению
ЮГОС — ЮМОР
==521
любой эры, ее историч. “нраву”, выражается кроме этого в способности сочетаться с любыми иными видами хохота: переходные разновидности иронического, ост роумного, сатирического, забавного Ю. Сопоставление с главными — непереходными — видами коми ческого очень многое уясняет в своеобразии чистого Ю.
С иронией, не меньше сложным видом комического, Ю. сходен и по составу элементов, и по их противоположности, но отличается “правилами” комич. игры (тональностью “лица” и “личины”), и целью, эффектом. В иронии забавное прячется под маской серьезности — с преобладанием отрицательного (нас мешливого) отношения к предмету; в Ю. важное — под маской забавного, в большинстве случаев с преобладанием хорошего (“смеющегося”) отношения. Слож ность иронии, т.о., только формальная, ее серьезность — мнимая, ее природа — чисто артистическая (искусное выполнение). Наоборот, сложность Ю. содержательная, его серьезность — настоящая, его природа — кроме того в игре — скорее “философическая” мировоззренческая. Ю. часто “играется” на двух равняется настоящих качествах людской натуры — физическом и духовном. Разен исходя из этого эффект иронии и Ю., в то время, когда игра закончена и обнажа ется внутр. нюанс, настоящая цель игры: ирония, иногда близкая хохоту язвительному, задевает, ранит оскорбляет — не только открывшимся неприглядным содержанием, но и самой формой игры; в то время как Ю. в конечном итоге защищает за собственный предмет, а его хохотом время от времени, напр. в “дружеском” Ю., “стыдливо” прикрывается восторг, кроме того прославление. Колоритом Ю. живописцы нового времени довольно часто поль зуются — чтобы не было ходульности либо односторонности — для изображения самые благородных храбрецов, и совершенных натур “простых людей” национально либо социально характерных (В. Скотт А. С. Пушкин).
Остроумие— комическое в интеллектуальной сфе ре — основано на игре слов, понятий, фактов, по сути собственной далеких, но по ассоциации или по словесному звучанию сближенных. Остроумие — это “играющееся суждение”; роль аргументации наряду с этим играется комич. эффект от неожиданного сближения — вопреки общепринятым представлениям—понятий, к-рые сами по себе необязательно забавны. В Ю. же, наоборот, за внешним, самим по себе комичным, интуитивно пости гается внутреннее того же самого предмета, два его нюанса, напр. чувственный, зримый — и духовный, умопостигаемый. В романе М. де Сервантеса долговязый, худой Дон Кихот, спешащий на костля вом Россинанте, а за ним плетущийся на осле коре настый, толстопузый Санчо — любой образ в обоих качествах сам по себе и как взаимно связанная, целост ная “донкихотская” пара, и как странствующая (“за идеалом”) пара — на фоне косной, “неподвижной” действительности Испании,— во всех этих замыслах два нюанса все того же целостного образа, все та же си туация бездуховной практики и непрактичного духа. Остроумие стилистически довольно часто вырастает из срав нения (сопоставления разного), а Ю.— из ме тафоры, часто кроме того “реализованной метафоры” (материализация духовного). В остроумии пленяет меткость и оригинальность соединения далекого и разнородного, в Ю,— таинственная странность самого предмета, причудливость органич. единства противоположного и все же нерасторжимого.
Отношение Ю. к сатире определяется уже тем, что источником сатирич. хохота помогают пороки, недочёты как таковые, а Ю. исходит из той истины, что слабости и наши недостатки — это значительно чаще продолжение, утрировка либо изнанка отечественных же преимуществ. Сатира, в отличие от близкой ей по существу иронии, открыто разоблачая объект, откровенна в собственных целях, тенденциозна, в то время как важная цель Ю., глубже залегая
==522 ЮМОР
в структуре образа, более либо менее скрыта за смеховым нюансом. Бескомпромиссно требовательная по зиция сатирика ставит его во внешнее, отчужденное враждебное положение к объекту; более интимное, фамильярно близкое отношение юмориста (к-рый “входит в положение” предмета его хохота) тяготеет к снисходительности, впредь до резиньяции —’перед природой вещей, перед необходимостью. Но конкретно великим сатирикам (Ф. Кеведо-и-Вильегос, Дж. Свифт М. Е. Салтыков-Щедрин), пребывающим в глубоком, часто близком к трагизму разладе с состоянием судьбы, довольно часто характерно причудливо перемешивать гневную серьезность (социально и культурно большое) с нелепо-“ игровым”, как бы шутливо малым (персонаж с “фаршированной головой” у Салтыкова-Щедрина): восстанавли” вающая бодрость “обезболивание” игрой и смехом, некое “ряжение” сатиры под забавный К., обширно представленное и в совр. лит-ре.(Г. Грасс, Ф. Рот Н. Уэст).
Это допустимо по причине того, что,’подобно иронии, остроумию, сатире, Ю. принимает в обиходных (
Исторически Ю. выступает как л и ч н ос т н ы и преемник безличного старейшего типа комического — всеобщего обрядово-игрового и торжественного хохота (см. Карнавализация). Жизнь преломляется в Ю. через “личное усмотрение”, центробежно (“экс центрично”) уклоняясь от офиц. либо обезличенных поведения и стереотипов представлений. Сфера Ю., в отличие от архаич. хохота, это личностное начало в субъекте хохота, предмете хохота, параметрах оценки. В случае, если коллективное празднество поглощает, уподобляет каждого всем, интегрирует (клич 1
Для культур до нового времени Ю., в большинстве случаев, не характерен и видится, знаменуя формирование личности, только на. периферия морального и религ. сознания как оппозиция — нигилистич., иррв ционалистич.. .мистич. либо шутовская — господствующим канонам: антйч. анекдоты о киниках (особенно о Диогене), позднесредневековые легенды
Отстаивание “естественных” личных прав и “поэтизация прозы” личной судьбе в век Просвещения ознаменованы расцветом Ю.: “философский роман” Вольтера и Д. Дидро, “Годы учения Вильгельма Майстера” И, В. Гете, романы вершина и Жан Поля Ю. в 18 в.— проза Л. Стерна. Необычной разновидностью субъективного Ю. оказывается “романтич. ирония” (особенно — в двойном замысле повествования Э. Т. А. Гофмана). Наиболее влиятельным был и в 19 в. Ю. англ. романа: объективный Ю. исторического колорита нац. страстей и характеров у В. Скотта, .социально заостренный Ю. величайшего юмориста, но и сатирика -^ Ч. Диккенса.
Бессчётны разновидности Ю. в лит-ре 20 в.— от классических, восходящих к лит-ре Восстановления и национально характерных (саичопаисовский образ “бравого воина Швейка” Я. Гашека, раблезианский “Кола Брюньон” Р. Роллйна) до “авангардистских” (в сюрреализме, “комедии вздора”— см. Вздора драма).
В рус. лит-ре 19 в. многообразен и в высшей степени самобытен юмор Гоголя (от народно-торжественного хохота “Вечеров на хуторе…” и “смелого Ю. “Тараса Вульбы” до причудливого гротеска “Носа”, идиллич. Ю. “Старосветских помещиков” и грустного Ю. “Шинели”), Ю. в раэл. функциях и оттевках свойствен ф, М. Достоевскому; А. Н. Островскому. Ю. пронизаны пьесы и рассказы А. П. Чехова. Замечат. образцы раэл. видов юмористич. хохота в сов. лит-ре: у А, Т. Твардовского и ?. ?. ?олохова комическое восходит к обрядово-игровому, народно-торжественному хохоту, Ю. же в более строгом значении свойствен М. М. Зощенко, А. П. Платонову, М. А. Булгакову, В. М. Шукшину.
• см. при ст. Комическое. Л. S. Пинский.
ЮМОРЕСКА (нем. Humoreske, от Humor, англ. humour— юмор), юмористич. миниатюра повествоват. характера в прозе либо стихах. К Ю. в направляться.-европ. лит-ре ренесанса смогут быть отнесены многие фаблио, шванки, фацеции’, к ней примыкает кроме этого анекдот. В рус. лит-ре авторами прозаич. Ю. были юный А. П, Чехов, Н. А. Тэффи, Остап Вишня, стихотворных — Симеон Полоцкий, А. С. Пушкин, Д. Д. Минаев, Саша Тёмный, В. В. Маяковский и др. ЮНАЦКИЕ ПЕСНИ, эпические песни юж. славян. Слагались в феод. период и в первые десятилетия по окончании захвата территории юж. славян Османской империей (9—14 вв.). Сохранившиеся Ю. п. большей частью датируются кон. 14— нач. 15 вв. Более древние песни о деяниях юнаков (т. е. богатырей) были забыты либо вытеснены песнями о новых храбрецах, или слились с этими новыми песнями и воспринимались уже как песни о вторых юнаках — воителях против иноземцев. Однако в образе храбреца новой песни часто проступают черты, восходящие к языческим преданиям древнеслав. мифологии. Понемногу выделились неск. центральных храбрецов Ю. п., около к-рых стали Оформляться эпич. циклы и к-рым приписывалось уже да и то, что совершалось позднее. Так появились тяжело поддающиеся расшифровке анахронизмы.
Гл. храбрецом стал Кралевич Марко. Подобно другим храбрецам нар. эпоса, образ юнака Кралевича Марко не сходится с историч. лицом, феод, владетелем Прилепа, а после этого тур. подчинённым (2-я пол. 14 в.). В Ю. п. Кралевич Марко —· справедливости и поборник правды, защитник угнетенных, блюститель христ. веры; около него планирует целая плеяда молодых юнаков. Не считая цикла о Кралевиче Марко, сербскохорв. эпос включает в себя докосовский цикл Ю. п., косовский цикл (покушав. битве на Косовом Поле, 1389, повергшей Сербию в осман, иго), цикл о Бранковичах и ; Якшичах, руководивших Сербией по окончании поражения. Ю. п. по структуре стиха являются в большинстве случаев десятисложники.
Изд. и лит.: Ш е ? т у н о в И. М., Эпос юж. славян, в кн.: Эпос слав. народов. Хрестоматия, М;, 1959; Кравцов Н. И. (сост.), Сербский эпос, т. 1—2, [М., 1960); Эпос сербского народа. Изд. подгот. И. Н. Голенищев-Кутузов, М., 1963.
U.M. Шептунов.
“ЙНОСТЬ”, лит.-худож. и обществ.-политич. ежемес. издание СП СССР. Изд. с 1955 в Москве. Первый ред.—В. П. Катаев, в 1962—81—Б. Н. Полевой, с 1981—А. Д. Дементьев. Издание направлен гл. обр. молодежи, что определяет его тематику.
“ЮСУФ И ЗУЛЕЙХА”, лит.-фольклорный монумент мн. народов Бл. и Ср. Востока и Юго-Вост. Азии, в базе сюжета к-рого библейско-коранич. легенда о добродетелях Иосифа Красивого (Юсуфа) и о любви к нему жены начальника телохранителей фараона. В общих чертах библейская и кораническая предположения сходятся. Подробности, отличающие коранич. версию рт библейской, вероятнее заимствованы из араб. фольклора. Версия Корана более лаконична и подвергалась большей лит. обработке. Версия Библии близка к нар. творчеству и, по-видимому, восходит к др.-егип. сказанию. Коранич, версия в поэтич. переложении видится с 9 в., самый известна поэма “Ю. и 3,” Джами. Легенда была использована и тюркоязычными авторами, к-рые кроме этого подчеркивали красоту и силу воли Юсуфа, стойкость и скорбь его отца Якуба (Иакова). Эти образы купили символически-нарицат. значение. В совр. лит-рах история Иосифа-Юсуфа интерпретируется в сложном филос., этич. и социальном контексте (роман Т. Манна “его братья и Иосиф”, пьеса Назыма Хикмета “Иосиф Красивый”). X. Кероглы. ЮЭФУ, кит. нар. песни, записанные во 2 в. до н. э.— 6 в. н. э. муз. палатой “Юэфу”, и авторские подражания им (в т. ч. “книжные песни”). Форма Ю. тяготеет к 5-сложному стиху. Музыка их не сохранилась; нар. тексты испытали редактуру. Тематика разнообразна: о быстротечности судьбы, о войне и нар. бедствиях, о любви; в нек-рых Ю. отразился социальный протест. Сильно повлияли на кит. классич. поэзию.
И, С. Лисевич.
00.htm — glava32
Я
ЯВАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, лит-ра яванцев, и зональная лит-ра до нач. 19 в. всех других народностей Индонезии (сунданцев, балийцев, мадурцев), входивших в орбиту яван. культурного влияния, на яван. яз. Начала формироваться, по всей видимости, не ранее 8—9 вв. на базе местного фольклора и инд. эпич. сказаний “Рамаяны” и “Махабхараты”. Среди самый значит. др.-яван. поэм-какавинов, создававшихся в соответствии с правилами санскритской поэтики,— “Арджунавиваха” (1035) Канвы, “Креснаяна” (1104) Тригуны, “Гатоткачасрая” (1188) Панулуха, “Арджунавиджая” (14 в.) Тантулара, поэтич. хроника “Нагаракертагама” (1365) Прапанчи. С 14 в. широкое распространение взяли прозаич. произв., опирающиеся на местный фольклор (“Тантупанггеларан”, “Чалон Аранг”, псевдохроника “Параратон”), и написанные в новом размере мачапат многочисл. поэмы о принце Панджи, странствующем по свету в отыскивании собственной суженой — принцессы Анггрени, а позднее поэмы о Дамаре Вулане — придворном конюхе, якобы ставшем королем.
Утверждение на Яве ислама в 16—17 вв. обусловило появление сказаний о пророке Мухаммеде, разл. мусульм. подвижниках и героях, в т. ч, об Амире Хамзахе (Менаке), и суфийских поэм- с у л у к о в, храбрецами к-рых являются местные апостолы ислама. В 17 в. были созданы широкая “Хроника земель яванских” и сатирич. поэма “Барон Сакендар”, в к-рой отражен начальный этап голландской колон. экспансии.
Во 2-й пол. 18—19 вв. в формально свободных яван. княжествах Суракарте и Джокьякарте наблюдался расцвет яван. традиц. лит-ры (т.н. яван. восстановление), одной из вершин к-рого явилось творчество поэта Ранггаварситы. Умеренно-просветит. тенденции в Я. л. кон. 19— нач. 20 вв., обусловленные развитием в Индонезии капиталистич, взаимоотношений, проявились в творчестве писателей, публиковавшихся в основанной в 1908 правительственнрй Комиссии по нар. чтению (с сент. 1917— гос. изд-во Балэй
ЮМОР — ЯВАН
==523
Пустака). В 20—30-х гг. в Я. л. появился социальнобытовой роман. Были предприняты попытки отойти от традиц. поэтич. размеров. Вместе с тем в связи с формированием единой индонез. нации писатели-яванцы все больше стали обращаться к творчеству на общенац. индонез. языке, а развитие Я. л. в целом стало заметно отставать от развития индонезийской литературы, в особенности по окончании провозглашения независимости Индонезии в 1945. Немногочисл. бытовые романы, опубл. на яван. яз. в последние десятилетия, в большинстве случаев, лишены глубины и психологизма социального анализа. В совр. Я. л. осн. место занимают короткий рассказ и поэзия.
Изд.: Индонез. сказки, М., [1958]; Чудесный жезл. Сказки на Малайзии и родов Индонезии, М., 1972.
• Сикорский В., Индонез. лит-ра, М., 1965; Юноши к ель Б. Б., Введение в лит. историю Нусантары IX—XIX вв., М., 1980. В. В. Сикорский.
ЯВЛЕНИЕ (лат. scaena, нем. Auftritt), часть текста драматич. произв., в течении к-рой состав лиц на сцене остается неизменным. На Я. членятся акты и сценич. эпизоды. Отмеченные уже в исходниках рим. комедий, Я. упрочились в драматургии нового времени, но прекратили фиксироваться на рубеже 19— 20 вв.: реплики персонажей Г. Ибсена, А. П. Чехова, М. Горького, А. А. Блока составили как бы целый поток, что связано с отходом писателей от сюжетных канонов и возросшей активностью композиции.
В. Е. Хализев.
ЯЗЙК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (иног да кроме этого поэтический язык), одно из наиболее значимых средств худож. общения: языковая совокупность, к-рая функционирует в обществе как орудие эстетически значимого, словесно-образного (преобразования) действительности и письменного Отражения и самый полно высказывает творческую функцию национального языка. Понятие Я. х. л. соотносится как с понятием литературного языка, так и с понятием речи художественной, т. е. с языковой формой выражения образного содержания конкретных произв. словесного иск-ва. Это отвечает общелингвистич. речи понятий и различению языка.
Уже в глубокой древности гос-во делает, Я. х. л. объектом собственной языковой политики, что выражается и в языковой критике, направленной на худож. творчество. Но степень осознания отд. критиками и художниками слова, обществом и филологией в целом динамич. структуры Я. х. л. и его исключит, роли для развития словесного иск-ва как эстетич. сущности, в особенности тесно связанной с гносеологией и этикой, разна на различных стадиях истории общества, языка и лит-ры. Не обращая внимания на существование устойчивой филол. традиции, богатой идеями и достижениями, впредь до 50-х гг. 20 в. в лингвистике наблюдалась недооценка своеобразных (в т. ч. структурных) способов познания Я. х. л., а наука о лит-ре, со своей стороны, довольно часто недооценивала возможности лингвистики. Исходя из этого в осуществлении и организации перспективных изучений Я. х. л. как предмета совр. филологии конкретно сотрудничество литературоведов и лингвистов получает первостепенное значение. .
Отношения между понятиями Я. х. л. и лит. языка истолковываются по-различному. Последовательность филологов разглядывает Я. х. л. как один из стилей лит. языка, не смотря на то, что и отмечает особенное место Я. х. л. в их кругу. Акцентируя естеств. связи между лит. языком и Я. х. л., эта точка зрения одновременно с этим не свободна от действий т. н. лингвистич. нормативизма, чрезмерно подчиняющего нормы личного стиля (идиостиля) писателя нормам современного ему лит. языка. В это же время нормы лит. языка (см. Норма языковая), фиксируемые в грамматиках и толковых словарях, орфографич. и орфоэпич. словарях и т. п. пособиях,— всего лишь “нулевая точка” эстетич. отсчета для как следует иных норм Я. х. л. без сомнений,
==524 ЯВЛЕ — ЯЗЫК
что
Показательно, не смотря на то, что со строго терминологич. точки зрения неправомерно, что мн. писатели, говоря о “лит. языке”, имеют в виду конкретно Я. х. л. Таковы, напр., многочисл. высказывания о языке у М. Горького; ср. кроме этого простые недоразумения в данной связи в дискуссиях о языке между писателями и филологами, к-рые иногда восстают кроме того против отражающих сущность лит. языка стилистич. помет в толковых словарях. Принимая устанавливаемые лингвистами нормы языка повседневного общения в их вариативности и дина-мике, писатели за обозначением “лит. язык” обычно видят этот, совсем уж не поддающийся твёрдому нормированию, неизмеримо более сложный “язык литературы (художественной)”, частично кроме того недоступной для человека, обладающего, казалось бы, всеми нюансами также непростой диалектики норм лит. языка (в строго лингвистич. смысле), включая и различные стилистич. тонкости, но за этими пределами эстетически глухого, нечуткого либо неразвитого.
Я. х. л. в собственной эволюции понемногу снимал одно за вторым те ограничения, к-рые накладывали на него разные классицистич. и модернист, поэтики, так что Сейчас он “открыт” для разнообразных фактов диалектного языка, разговорной речи, жаргонов и просторечия, науч. языка и языка фольклора, иноязычных вкраплений. Эта потенциальная свобода в выборе средств сопряжена с особенной серьезностью совр. писателя за высокую культуру их от бора и за преодоление языковых стереотипов и предрассудков. Тем выше выясняется роль языкового вкуса писателя, того “сообразности и чувства соразмерности” (Пушкин), с к-рым он из разномастных строевых элементов обязан создать эстетически целостный текст, единый и действенный по правилам формирования комплекта .“системы” и кирпичиков способов преобразования этих единиц Я. х. л. В совр. лит-ре “безотчетное отвержение такого-то слова, такого-то оборота”, против чего кроме этого давал предупреждение еще Пушкин, все больше уступает место сознат. изображению языка в произвольных его функцией, разновидностях, само собой разумеется, при сохранении за элементами лит. языка ведущего места в корпусе худож. текстов. Реальность самого языка в худож. речи, но, не просто воспроизводится, но и преобразуется в следствии творч. влияний и усилий художника его идиостиля, т. е. “последействий” (Л. С. Выготский) иск-ва. И в ряде крайних опытов с Я. х. л., и в случаях т.н. инерции стиля понятие словесного образа совмещает в себе — так или иначе — явления изображения, выражения, выра зительности и преобразования (в рус. яз. эти четыре слова — одного корня) как нужные составляющие процесса худож. освоения и познания мира.
Из этого не нужно, что в конкретном худож. тексте любой из составляющих его элементов Я. х. л. обязательно преобразуется и владеет особенной эстетич. значимостью, как утверждают приверженцы т. н. теории неспециализированной образности. Купить такую значимость способна, вправду, каждая единица Я.х.л. впредь до альянса . “и” (напр., в анафорич. повторах) либо кроме того отд. дифференциального фонологич. показателя
(как в противопоставлении “аристократов”—“творянам” у В. Хлебникова), но далеко не все настоящее словоупотребление выясняется объектом особенной авторской рефлексии. Наряду с этим неодинаковы и выразит, возможности отд. элементов Я.х.л., а в ху дож. произв., как прозаическом, так и стихотворном с его специфич. качеством “тесноты и единства стихового последовательности” (Тынянов Ю., Неприятность стихотв. языка, М., 1965, с. 66, см. кроме этого проза и Поэзия), практически в любое время могут быть найдены “упаковочные средства”, т. е. “монтажные”, “функциональные”, либо “строевые”, слова. Отношения между “образным” и “упаковочным” в антиномии актуализация / автоматизация Я. х. л. подвижны и в историч., и в синхронно-речевом замыслах, исходя из этого возможно заявить, что “быть упаковочным средством” — это одна из многообразных функций, к-рые свойственны для отд. единиц Я. х. л.
Сами эти единицы (как преобразования единиц лит. языка) и их иерархия еще не установлены филологией в качестве достаточно общепринятых. Среди попыток выяснить и назвать такие языковые единицы, к-рые обобщали бы специфику Я. х. л., предлагались термины “знак” (в расширительном смысле; В. В. Виноградов), “глосса” (то же; Р. О. Якобсон), “глоссема” (Л. П. Якубинский), “стилема” (в разл. значениях; Р. Р. Гельгардт, X. X. Махмудов и др.), “экспрессема” (В. П. Григорьев; на уровне речи последней единице соответствует “экспрессоид”), но ни одна из этих номинаций не взяла неспециализированного признания. Эти поиски выявляют Сейчас тенденцию к обнаружению специфики Я. х. л. на любом его уровне, а не только на лексическом. Вместе с тем и более новые термины типа “стилема” либо “экспрессема” в большей либо меньшей степени опираются на традиц. теорию фигур и тропов и направлены, например, на описание у слов как единиц Я.х.л. особенных тропеич., либо эстетич., значений, либо потреблений, не фиксируемых простыми толковыми словарями.
Т.о., структура Я.х.л. включает в себя (реально либо возможно) каждые частные структуры всех ярусов лит. языка, и просторечия, диалектов и т. Д. и сопоставляет каждой из них, напр. отд. слову, нек-рое множество “приращений смысла” (Виноградов). Наряду с этим структура отд. слова возможно обрисована как “сокращение высказываний” (в развитие известной идеи М. М. Бахтина), т. е. как множество эстетически значимых словоупотреблений, контексты к-рых образуют актуальную культурно-историч. парадигму. Совокупность таких описаний обязана распознать живую “память” общества о Я. х. л. При подобном понимании структуры Я. х. л. на уровне слова значительно смягчаются, если не снимаются совсем, нек-рые антиномии, без шуток затрудняющие согласие филологов.