Я в прошедший раз прервал собственный изложение на теории внимания, развитой Ланге. Я конкретно прервал это изложение, ничего не завершив, и сейчас мне предстоит продолжить те положения, каковые я уже сформулировал в прошедший раз, на прошедшей лекции.
Я напомню, что, разбирая явления внимания, Ланге внес предложение классификацию, которая предусматривала как явления так именуемого «непроизвольного внимания», так и явления «внимания произвольного», которое Ланге обозначил термином «волевое внимание». Для Ланге волевое внимание означало внимание целеподчиненное, целевое. Исходя из этого наиболее значимое понятие, которое было введено Ланге в учение о внимании, было понятие цели. Нужно сообщить, понятие, в те годы не через чур довольно часто включающееся в совокупность психотерапевтических терминов и понятий.
Итак, волевое внимание имеется внимание целеподчиненное. Значит, для получения эффекта волевого внимания, необходимо как бы наперед иметь то, что и отыщет собственный место, займет — образно говоря — отечественное внимание, другими словами отечественное сознание, что окажется особенно светло воспринятым, что вступит в это довольно узкое поле сознаваемого. Это положение раздалось в известном смысле кроме того парадоксально. Дабы весьма светло заметить, другими словами светло воспринять, необходимо иметь подлежащее восприятию. Оно должно быть дано как бы наперед. Из этого и введение понятия цели. Так как имеется что-то, что нам дано до успехи результата, результата.
В случае, если мы заберём понятие действия применительно прямо к делаемому процессу, то, фактически, цель и выступает как следствие, что задан наперед в действии, правда? А после этого результат сопоставим с действием, другими словами цель возможно достигнута либо не достигнута, достигнута в основном либо в меньшей степени. Но вот то, что должно быть достигнуто, дано наперед, дано как известное представление в голове человека, в актах восприятия.
Мы желаем взять отчетливый образ данной вещи, данного действия, отчетливое его восприятие. Желаем мы его иметь — обращаем произвольное, волевое внимание, ставим перед собой такую цель. «Но — подмечает Ланге, — хотя чего-либо, мы уже должны знать, что мы хотим». Вот в этом-то и содержится парадокс.
И данный парадокс решается Ланге введением категории цели в акты восприятия, в процесс восприятия. И тогда, как вы осознаёте, восприятие на этом уровне произвольного внимания выступает как настоящее воздействие, другими словами процесс, по определению, целеподчиненный, целенаправленный. Получается то же самое, что в известном выражении Маркса, «цель определяет как закон».
Но лишь тут нет внешнего действия, вносящего трансформации в предмет. Тут имеется второе. Тут имеется весьма необычное воздействие, которое завершается вот этим
весьма ясным видением и лишь. «Ясным» в смысле — это Ланге часто подчеркивает — усиленным. Вот так и улучшается воздействие в квадратах на доске Рево д’Аллона. Вот крест выступает. Я ожидаю данный крест, и крест делается бросче, чем другие поля. Либо рамка делается как бы посильнее, выступает среди вторых квадратиков. Но для этого нам необходимо иметь представление данной рамки либо этого креста.
Вот это представление Ланге обозначает термином, что вас не должен смущать. Он говорит об «образах памяти». И ясно по какой причине. В силу того, что эта цель формируется где-то прежде и выступает как воспроизводящееся. Мы можем легко с вами заменить термин Ланге «образ воспоминания» термином «представление». И данный термин отлично входит в традицию, психологии и удерживающуюся сейчас в ней. Исходя из этого, в то время, когда вы станете просматривать Ланге (а вам стоит почитать хотя бы часть его изучения), то вы постоянно можете, просматривая «образ памяти», думать — «представление». То, что уже сформировалось, что уже существует и что воспроизводится как условие .
Отсюда вытекает еще одно очень ответственное следствие. Это следствие пребывает в том, что во всяком актуальном образе, другими словами образе вещи, которая воздействует на отечественные органы эмоций, находится перед нами, предстает перед отечественным зрением, слухом, находятся как бы два различных элемента, элементы двух различных типов либо различных содержаний. Одно — это то, что прямо нам дают рецепторы, органы эмоций. Второе — это то, что мы можем назвать предваряющим, предварительным, имеющимся, попросту говоря, понятием, которое тут делает по отношению к перцептивному акту, другими словами акту восприятия, произвольного восприятия, роль цели.
Ланге, и в этом его заслуга, в особенности настаивает на том, что для субъекта оба эти содержания актуального образа принимаемых нами предметов слиты и в естественных, простых условиях, неразделимы. В то время, когда я вижу передо мною расположенную вещь, отбрасывающую отражаемые ею лучи на сетчатку моих глаз, я вижу перед собой вот данный прибор, микрофон. Тут для меня нет никакого разделения того, что мне актуально дано (цвет, форма) и — того, что образовывает полное содержание образа. Я так как вижу не что-то серое, не что-то продолговатое. Я вижу предмет. И предмет в его значении. Я вижу микрофон. А я могу не знать, что такое микрофон, и тогда я вижу все равно предмет данный в его значении, я вижу некоторый предмет, значение которого мне не известно.
Кто-то из неврологов уже отечественного века подмечал, что для восприятия нет тщетного, в силу того, что принимаемое тщетное имеет суть тщетного. Вот по какой причине Ланге делает еще один ход и вводит следующее положение (снова в терминах его времени, в терминах, им приспособленных, каковые смогут смущать современного читателя): он говорит, что волевое внимание имеется не что иное, как ассимиляция ощущений образом памяти. Как осознать идея, которая лежит за этим термином? Ее, к примеру, можно понять так, что ощущения ассимилируются, поглощаются образами, другими словами в субъективном, кроме того идеалистическом смысле. Это Ланге-то, материалист, выросший в ученого под прямым влиянием Сеченова! (Кстати, я обязан оговориться, вы редко встретите имя Сеченова в работах Ланге. Но это не по причине того, что Ланге не был сеченовцем, а по причине того, что по университетско-цензурным условиям того времени быть сеченовцем, занимая кафедру в университете, было делом неподходящим.)
Вы заметите дальше, как светло вырос Ланге из главных идей Сеченова. И это видно в той же теории внимания, волевого внимания Ланге. Это мы заметим, в то время, когда будем разглядывать эту теорию дальше.
Мне остается сообщить, резюмируя прошедшую лекцию, еще пара слов — вот видите, я в резюме повторяю самое ответственное, в силу того, что это вправду крайне важно. Это нужно отлично осознать. Конкретно осознать, а не запомнить. Обучиться верно просматривать Ланге и верно видеть его место в истории психологии, осознать, что Ланге имеется патриарх русской психотерапевтической мысли, русской психологии. Это наибольший русский ученый-психолог.
Последний вопрос (перед тем как двигаться дальше) пребывает в следующем: я сказал о Ланге, употребляя термин «образ воспоминания». Смотрите, по какой причине «воспоминания»? По какой причине был выбран данный термин? А чтобы продемонстрировать, что вот эти представления, эти цели, то, что ассимилирует, как бы впитывает в себя данное в органах эмоций, — эмпирического происхождения. Он продолжает в этом отношении прогрессивное содержание гельмгольцевских хороших представлений, в этом отношении очищенных от всякой двусмыслицы, которая оставалась, например, и у Гельмгольца (как мы знаем, это был таковой непоследовательный материалист, с уступками субъективному идеализму, конкретно «с уступками», учению об иероглифичности). Ланге продолжает борьбу против двух распространенных в ту эру идей. Это идеи априоризма, каковые обладают психологами кантианскими, кстати, составляющими чуть ли не большая часть психологов-исследователей той эры, другими словами середины второй половины прошлого столетия, и идеи нативистов, в особенности быстро представленные психофизиками органов и физиологами чувств, выводящими возможности группирования ощущений в образы из врожденно заложенных изюминок морфофизиологических, нервной органов системы и особенностей чувств. Не категории Канта, не врожденные предустановленные организации чувственного мира, мира ощущений, а опыт — вот что лежит за так называемыми «образами памяти».
Ну, а как же все-таки Ланге воображал себе эти образы воспоминаний, образы памяти? Я сообщил: вы имеете возможность тихо сказать «представлений», для себя просматривая «образы памяти», либо видя «образы воспоминания» — думать «представление». Я к этому обязан еще присоединить кое-какие разъяснения. Нужно самую малость увеличить и понятие «представления», правильнее, забрать его в более полном содержании. И на это также показывает Ланге в собственных произведениях. Время от времени Ланге говорит, что за этим образом воспоминания возможно мысль, форма, в которой выступает данный образ воспоминания. Значит, не обязательно конкретно чувственное образование. Это не гальтоновская фотография ассоцианистов — эффект напластования одних ощущений на другие. Это не обобщение, само собой разумеется. Не обобщение в таком вульгаризированном формально-логическом смысле — так возможно сообщить. А вообще-то конкретно гальтоновская фотография — этакое напластование, усредненный вид. Нет, это возможно настоящее обобщение, мысль, другими словами понятие, значение. И Ланге, не употребляя тут понятия значения, а ограничиваясь указанием «это образ воспоминания», его именует субъективным, другими словами идущим от субъекта. Субъектный скорее, чем субъективный (я поправляю терминологию в соответствии с капитальными идеями Ланге, с настоящим содержанием его концепции).
Это уж прямо значение с указанием фактически значения, значения слова, символа, потому что термин «значение» имеет суть лишь тогда, в то время, когда мы говорим «значение чего» и показываем на носитель этого значения, правда? В этом случае прямо очевидно «внутренняя обращение», значит, слово, которое не сказано, не звучно и не негромко, правда? «Внутренняя обращение» — это и имеется словесное перемещение, перемещение словесных обобщений, значений.
Я вам сказал, что в этом содержится факт и в этом содержится правда. Я вижу все-таки не что-то серое и круглое, а я вижу перед собой предмет, микрофон, я вижу, в случае, если возможно так выразиться, вещь в значении. Вот это и подчеркивает Ланге.
Исходя из этого он оговаривается, что да, вот данный образ воспоминаний — что-то умелого происхождения, а не оттуда и не из загадочного «нутра» организма. Не категория и не нативистски осознанные организации биологические, а опыт.
Вот опыт-то лишь совсем различно выступающий, в различных формах. Я самую малость огрубляю, сообщив: «различно-переработанный», «различно-выраженный», «в различных формах существующий», как то, что в собственности субъекту, накоплено субъектом через органы эмоций как через источник, но не при помощи происходящего само собой суммирования благодаря накладывания одно на второе каких-то чувственных впечатлений.
Я желаю тут отойти от исторической истины и внести некое, анахроническое по собственному значению, сопоставление. Я бы сформулировал на привычном мне языке ту идея, о которой я так продолжительно говорил у Ланге, как идея о том, что в восприятии направляться различать ту ткань чувственную, те ощущения, каковые входят в состав восприятия, да и то, что в этом составе чувственном себя реализует как отражение мира, в любой момент обогащенное опытом более широким, чем опыт наслаивания попадающих извне на мои рецепторы толчков, в силу того, что в него входит опыт моего действия, практической связи с предметами. В случае, если желаете, практика, практический опыт. Опыт судьбы — это и имеется практический опыт. Более того — не мой лишь опыт, не личный, а, вот парадоксально, опыт человеческий! Другими словами философскими терминами мы сообщили бы «опыт публичной практики», правда? Шире безмерно, чем отечественный с вами личный опыт. Как бы велик он ни был, он все равно лишь капля если сравнивать с океаном — как сказал Герцен когда-то — людской опыта, что мы усваиваем, что нам передается, в то время, когда мы усваиваем понятия, выработанные человечеством, культурой людской, наукой, — совокупность норм, круг понятий.
Вот здесь-то, по окончании этих разъяснений, мы и переходим ко второй части теории Ланге. Мы близко подошли к ней. Ланге мотивирует переход к этому второму кругу собственных не только мыслей, но и изучений, говоря так: то, что до сих пор было сообщено, — это лишь первая часть, это лишь первый тезис, первое положение, которое решает проблему только наполовину. Мы с вами находимся в позиции, с позиций Ланге, лишь половинного решения проблемы внимания. Вот здесь-то, во второй половине ответа, и содержится настоящая разгадка неприятности так именуемого волевого внимания, другими словами неприятности легко знания (в случае, если исключить случай рефлекторного внимания, ориентировочных рефлексов, всего того, что мы привыкли за тем и до этого именовать явлениями непроизвольного внимания, каковые составляют, как вы осознаёте, базу неприятности, о которой я сказал еще в первой лекции, посвященной вниманию).
Разгадка неприятности наступает, в то время, когда мы находим возможность растолковать природу данной ассимиляции ощущений, природу этого процесса. Это объяснение и было предложено Ланге. Оно вошло в историю психологии называющиеся моторной теории внимания.
Ланге сам приводит долгий список имен психологов, собственных предшественников. Напомню, что главная публикация Ланге вышла во второй половине 80-ых годов XIX века, и это была достаточно большая германская статья; в 1889 вышла книга называющиеся «Психотерапевтические изучения», которая представляла собой расширенное выражение тех опытов, тех наблюдений, тех экспериментальных изучений, каковые проводил в той скромной обстановке, в которой жил, с теми скромными возможностями, которыми он в то время располагал в лаборатории Сеченова, заведующий кафедрой философии Новороссийского университета Николай Николаевич Ланге.
Значит, дело не в слове «моторная». Моторные теории внимания подготовились, были известны с каким-то приближением, и Ланге, человек весьма аккуратный, цитирует и напоминает, время от времени кроме того, на взгляд современника, и тех авторов, которых в данной связи, возможно, и не необходимо напоминать, каковые высказывали кое-какие мысли, родные Ланге. Он выдвигает, по существу, совсем иную концепцию моторного внимания, двигательную, моторную теорию внимания.
Она идет прямо от главных идей Сеченова. Это имеется теория с громадной буквы Рефлекторная в отличие от сенсорных либо сенсомоторных. Она не лишена, само собой разумеется, предпосылок, и первая из них, основная, лежит в одной идее, капитально серьёзной, которая разрешила преодолеть непоследовательность идей Гельмгольца в свое время, сделать рывок в подходах к восприятию, которыми конкретно внимательно и намерено и занимался Сеченов. И данный скачок был сделан Сеченовым.
В чем эта Рефлекторная теория с громадной буквы? А в том, что за единицы анализа принимались не сенсорные процессы, не двигательные процессы, не центральные (как бы мы их ни обозначали) и никакие по большому счету раздробляющиеся на элементы, никакие по большому счету атомистически разлагающиеся образования. А выделялась одна единица, и эта единица — рефлекс.
Это единица какая? Сенсорная либо моторная? Возможно, не сенсорная и не моторная, в силу того, что имеется чувствование (я употребляю термины Сеченова), имеется двигательные последствия. Они взаимно неотторжимы. Единица — целый рефлекс.
Вы имеете возможность выделить, разбивая рефлекс, дробя его, центральное звено, афферентные дороги и двигательные процессы, двигательные финиши. В то время, когда я буду сказать «двигательные», то это может означать секреторные, эффекторные, правильнее. Вам так как все равно — поперечно-полосатая мускулатура, ровная, железа, правда? Так как это эффекторы, да и то, и второе, и третье. Итак, рецептор — эффектор. Возможно дробить. Но это будет разделение.
Кстати, Ланге в собственности, в другом, действительно, контексте им употребленный, практически что афоризм. Суть его таковой — всякое разделение ведет к уничтожению раздробляемого и к рождению его частей. Дробить возможно, но тогда вы переходите к порожденным разделением действительностям, вы утрачиваете действительность исследуемую, разбираемую. Идея несложна. Она проходила часто в психологии. У нас, в советской психологии, она была весьма быстро выражена в свое время Л.С.Выготским, потребовавшим анализа по единицам молярным, другими словами содержащим в себе потом не разложимые единицы, не выбрасывающие нас за пределы исследуемого предмета в второй предмет.
Итак, я резюмирую только что сообщённое: исконная единица анализа, которой оперирует Ланге в объяснении произвольного внимания во второй части собственной так называемой моторной теории, имеется рефлекс.
Исходя из этого, в то время, когда Ланге записывает условную схему, растолковывающую его идея (кроме того не растолковывающую, а иллюстрирующую его идея), то он записывает «в высшем нервном центре». Разумеется, имеются в виду полушария, кора полушарий головного мозга. Это сенсорное образование, а это двигательный центр, но он рисует все это вот так, подчеркивая невозможность отъединения. В то время, когда мы имеем дело с появляющимся сенсорным эффектом, безразлично как появляющимся, то мы непременно кроме этого имеем и происхождение возбуждения в двигательных отделах. И эти двигательные отделы обязательно приводят к соответствующим движениям, соответствующие эффекты. Другими словами возбуждение распространяется на эффекторы и в первую очередь на мускулы, само собой разумеется.
Эти эффекты распространяются так, что они проходят в нижележащие центры. Ланге ничего не уточняет, морфология еще неясна. Это 80-е годы прошлого столетия. Вы должны осознать скудость морфологических данных. Он крайне осторожен. И, наконец, притекает к мышечной совокупности. Да, кстати, здесь-то он предусматривает и таламическое образование, которое не дифференцировано по своим функциям и по собственной структуре; таламическое образование, как вы понимаете, сверхсложное образование. В то время, когда вы занимались морфологией центральной нервной совокупности, вы определили, какое это сложное образование.
Сейчас это идет как процесс. Смотрите: образуется петля а также две петли. Вот она как проходит, товарищи (для простоты будем разглядывать одну петлю). Это некая рецепторная поверхность. Это схема дуги. А вдруг я продолжаю эту схему? В том месте будет какая схема? Дуги либо кольца, правда? А все-таки рефлекторная схема. И я желаю растолковать, по какой причине, изображая кольцевую схему, предложенную Ланге, я настаиваю на том, что это имеется схема рефлекторная, к тому же, вот видите, я сообщил, с громадной буквы. Все весьма легко. Принципиально важно осознать нерасторжимость, нараздробимость единицы. А из этих единиц вы имеете возможность делать все, что угодно. Вы имеете возможность их объединять в кольца, делать из них спирали, разглядывать их как осуществляющие постоянное перемещение. Но единицы-то остаются.
Я исходя из этого весьма высоко оцениваю открытие кольцевой структуры, кольца рефлекторного, в отличие от рефлекторной дуги, и осознаю все значение внесения принципа кольца. Я осознаю все значение открытия кольцевой структуры нервных процессов, реализующих людскую деятельность и, например, перцептивную деятельность, деятельность восприятия. Я, но, не вижу оснований к противопоставлению понятия «рефлекса» понятию «кольца». Различать нужно, а противопоставлять тяжело. Тут возможно войти в известное несоответствие, внутреннее несоответствие, в случае, если мы будем настаивать на противопоставлении. Я могу изобразить процесс весьма легко как кольцо, не разрушая ни в какой мере этого процесса. Я от усеченного акта к акту с его последствиями, вот и все.
Кстати, я не могу не сделать одного исторического замечания, мораль некую историческую извлечь из того, что я только что на данный момент вам сообщил о схеме, предложенной Сеченовым. У нас весьма легко случается так, что какая-то мысль, завоевывающая собственный место в науке, открывающая все собственный полное значение, объявляется идеей снова открытой, возродившейся. Вот так и произошло с идеей обратных связей и афферентации, словом, с этим открытием. В работах Николая Александровича Бернштейна, чуть-чуть позднее, и, практически в один момент, в работах П.К.Анохина это кольцо было намечено весьма четко. Это было необычное «переоткрытие», а ведь у Ланге мы находим полностью развернутое мысль, причем не случайное. Вот эту схему вы отыщете в «Психотерапевтических изучениях» Ланге.
Вот схема петли. Таковой вид она имеет кроме того на рисунке Ланге1, в 80-х годах прошлого столетия — полупетля и полупетля — причем эта модель была повторена в его поздней, последней работе, не дописанной до конца кроме того как направляться, в его так называемой «Психологии». Это издание еще дореволюционное, оно начало печататься перед самой первой мировой войной. Вышло оно, по-моему, в начале 20-х годов уже с какими-то добавленными двумя-тремя страницами на другой совсем бумаге, словом, оно практически вышло в свет поздно. Но это была одна из последних, кроме того, по-моему, последняя работа Ланге, подготовленная им еще во время дореволюционный, дооктябрьский. Скоро он погиб.
Видите, выходит так, что довольно часто чтобы выделить новую идея, вправду, приходится обращаться к ветхим книгам. Книга Ланге принадлежит к числу таких книг, каковые еще продолжительное время, не смотря на то, что прошло уже практически 90 лет, либо около того, прейдет скоро столетие издания данной книги, остаются живыми, хорошими. А, кстати, она хорошей так как стала не сейчас, не Сейчас. Это не то, что ретроспективно отдаваемая дань, так сообщить, высокой научной деятельности Ланге. Она начала звучать как хорошая с первых лет собственного существования. Мне малоизвестна ни одна работа русского исследователя-психолога, которая была бы сопоставима с судьбой скромной статьи Ланге, размещённой в 1888 году.
Будущее эта была весьма необычна. Эта работа в тот же миг привела к откликам. Через год, во второй половине 80-ых годов девятнадцатого века, вышла маленькая работа Т.Рибо2, что начинает собственный изучение с указания на то, что книжка эта является развитием идей, уже высказанных Николаем Ланге. Рибо как бы декларировал общность позиций его, Рибо, тогда весьма большого французского психолога, и позиций Ланге. Это была реплика дружественная, другими словами как бы развивающая.
Действительно, у Рибо развитие пошло самую малость в другую сторону: в том месте были отклонения от тех идей Ланге, каковые не могли быть приемлемы для Рибо. Я обозначу теорию внимания Рибо не как моторную, дабы отличить ее от теории Ланге, а как сенсомоторную с ударением на первом термине. Тогда как теорию Ланге нужно именовать эффекторной, в этом смысле моторной. Но она привела к реакции. Не такую стремительную, как у Рибо — тут практически немедленная реакция была, — а пара задержанную, но все же своевременную реакцию со стороны корифеев-психологов того времени. И они все появились в открытой оппозиции к теории Ланге.
Я имею в виду реплику на эту теорию, которую вы имеете возможность отыскать в одном из изданий «Физиологической психологии» Вильгельма Вундта, имя которого, само собой разумеется, известно. Отозвался на моторную теорию внимания со собственных позиций (прагматических и идеалистических в проблеме воли, непременно, в проблеме волевого внимания) Джемс. Была еще одна, также заокеанская, фигура, которая легендарна . Это психолог, довольно много времени, довольно много сил и внимания уделявший узким психотерапевтическим проблемам, например, проблеме внимания, сознания, самонаблюдения. Это был Э.Титченер. Я не буду продолжать перечня, в силу того, что уже в тот список, что я указал, вошли властители психотерапевтических дум в ту эру, другими словами в конце XIX столетия.
Так что же происходит (я возвращаюсь к теории Ланге) в этом звене, где оно выступает как моторное? Что же происходит с этими образами воспоминания? А дело все в том, что образ, хранящийся в мозге, данный сложно переработанный образ связан с тем, что он конечно существует как сенсорное образование. В соответствии с неразложимостью единицы, о которой я сказал, он существует как сенсорное образование, но и непременно так же как и эффекторное. Эффекторы вовлекаются. Вот эти двигательные звенья — они нерасторжимы. Они все время соединяются, они находятся все время в постоянном общении. Их связывают процессы. Причем они не смогут быть уничтожены, эти процессы, эти связи, они постоянно существуют. Целый вопрос — какие конкретно они? Лишь в этом вопрос.
Вот они мне передают перемещение, усиливают сенсорное перемещение. Вот по какой причине в опыте Рево д’Аллона (он, само собой разумеется, Ланге малоизвестен, это же 20—30-е годы XX века, другими словами 40 лет спустя) клетки шахматной доски кажутся бросче. Откуда данный заряд-то? Это заряд обратной афферентации. И вся вещь сейчас содержится в том, что в природе вот этих эфферентных звеньев процесса лежит объяснение того, что же выделяется в целевом внимании, внимании цели, представлении перемещения. Перемещение, реализующееся абсолютно либо не абсолютно. Возможно, свернутое, возможно, по большому счету не выходящее на открытые и видимые моторные дороги. Без открытых, видимых, фактически двигательных мышечных проявлений. Как же они сосуществуют?
Вот здесь-то нам весьма необходимо отыскать в памяти то, что я сказал по поводу значений. Я тут самую малость модернизирую язык, а возможно, кроме того и идея Ланге. (Я оговариваю всегда, в то время, когда допускаю модернизацию.) А дело содержится в том, что всякое представление о вещи, тем более всякое представление значения, имеется сверхпродукт свертывания некоторых перемещений, операций. Это операционные образования. Знать значение — значит обладать соответствующими операциями. Для современной науки это не воображает неприятности. Это совсем светло. За значением прячутся операции. Вот на этом настаивает Ланге, что в начале изучения произвольного, другими словами целевого, внимания прямо формулирует идея: произвольное внимание имеется целевое воздействие, и этим оно не отличается от любого действия. Любого! Значит, и внешнего, значит, и продуктивного, в частном случае, правда? Любого, всякого иного, в противном случае говоря, действия.
Значит, мы сейчас понимаем, как происходит это чудо: выяснение, осознава-ние ограничено каким-то узким полем. Так оно же происходит в следствии осуществляющегося действия, последовательности операций, каковые не обязательно должны быть осуществлены в ответе перцептивной задачи, другими словами в осуществлении перцептивного действия, в виде развернутых внешнедвигательных операций. Ланге весьма желает выделить это, и исходя из этого говорит не о моторных, другими словами двигательных, ощущениях, а крайне осторожно и не весьма в большинстве случаев (я имею в виду предшествующие и современные Ланге дискуссии по данной проблеме, которую я на данный момент не могу затрагивать, неприятность весьма сложна) употребляет термин «иннервационные ощущения». Он не желает сказать прямо «двигательные», «моторные». Серьёзна иннервация, двигательная, импульсивная.
И эта его идея — по какой причине «иннервационные»? И как он имел возможность обойти общеизвестный спор: иннервационная либо мышечная природа перемещения — применительно к перемещениям глаз, к работе вторых органов, вторых органов эмоций? А я вам сообщу: в силу того, что он желает включить то, чему он не находит термина, тогда не было таковой терминологии. Он исходя из этого снова пользуется таким неотёсанным термином; он это желает включить в собственную моторную теорию. (Ну, не такая уж она моторная либо сенсомоторная.) Он желает включить понятие символического перемещения (стр. 268 — я в первоначальный раз назвал страницу, в силу того, что это архиважно; поразмыслите, в то время — представление о символическом перемещении!). Другими словами оно кроме того и не перемещение как бы. Оно свернуто. Оно — значащее перемещение, означающее перемещение. Оно, скорее, похоже на перемещение жеста, языкового жеста. Вот такое оно, вот такое, какое мое перемещение на данный момент. Оно какой носит темперамент? Не аккуратный, а символический. Оно несет в себе не рабочую конкретно, а рабочую указательную, сигнификативную, но не коммуникативную функцию. Вот поэтому оно и делается, на языке Сеченова, символическим. Это перемещение, которое Сеченов весьма четко отделяет от перемещений сигнальности (вот по какой причине перемещение символическое). Под сигнальным перемещением он осознаёт то, что обозначает термином «значковое». Это перемещения, каковые не имеют отношения к порождению образа.
Упал на сетчатку глаза свет — что сделал глаз? Дернулся по направлению к свету, сделал таковой скачок. Конвергенция сработала, аккомодационный аппарат сработал. Это подготовительное перемещение в ответ на сигнал. Содержательного перемещения тут нет. Мы с вами кроме того и не знаем про эти перемещения. Они лишь поучительны в одном отношении. Тут то же известное положение — «дабы заметить, нужно видеть». Я не могу заметить что-то, в случае, если я предварительно не аккомодирую, не конвергирую на этот объект. Но чтобы конвергировать и аккомодировать, нужно данный объект уже видеть.
Вот по какой причине довольно часто выделены весьма четкие понятия, термины введены в оборот. Я весьма рад, что они введены у нас, — «афферентационное зрительное поле» и «своевременное зрительное поле». Весьма четкое деление, в силу того, что, вправду, пользуясь относительно немудреными экспериментальными способами, возможно расчленить поля. Это не только пространственные, но это и функциональные процессы либо, вернее, процессно-функциональные представления. Вот то, что Юлия Борисовна Гиппенрейтер внесла предложение в свое время именовать своевременным и, в отличие от этого, более широким афферентационным полем зрения.
«Афферентационное» — это значит что? Афферентирующее какой-то процесс, но не порождающее операции, процессы, действия перцептивные в собственном смысле, а лишь подготавливающее их, адаптирующее.
Нужно вам заявить, что во введении в научный обиход идеи включения в произвольное перцептивное воздействие (другими словами воление, по Ланге, волевое внимание), эффекторной стороны содержится основное достижение моторной теории Ланге.
Вот тут-то и имеется совпадения, встречи идей XIX столетия Ланге с современными, в наши дни выдвигаемыми, отлично экспериментально обоснованными положениями. Ну, кто сейчас наблюдает на восприятие, как на продукт толчков от внешних предметов, идущих на пассивные принимающие совокупности? Активность в смысле перцепции, восприятия как действия — это стало неспециализированным понятием, самый распространенным, самый ясным. Вот под действием время от времени очевидно различное.
Роль для того чтобы понятия, как «операция» (метод действия, что и строится из действия) для разгадки роли перемещения, моторных компонентов в произвольном внимании весьма громадна. Поэтому-то и появляется постпроизвольное внимание, которое так в первый раз нарек Титченер3 и о котором (в терминах русских — о послепроизвольном внимании) довольно много писал в свое время сейчас здравствующий Николай Федорович Добрынин в книжке «Колебание внимания» и в других статьях по вниманию4.
Итак, появилась и вторая громадная мысль. Эта мысль опосредствованного характера процессов внимания, выдвинутая в 1920 годах Выготским. А также выделена была функция внимания, обозначенная как контрольная по отношению к решаемой задаче, на чем весьма настаивает Петр Яковлевич Гальперин.
В следующий раз темой моего изложения будет весьма широкая неприятность, также хорошая, — неприятность памяти.
1 См.: Ланге Н.Н. Теория волевого внимания // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.138.
2 Рибо Т. Психология внимания // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.66-102.
3 Титченер Э.Б. Внимание // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтьева, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.26-49.
4 Добрынин Н.Ф. Колебания внимания: экспериментально-психотерапевтическое изучение. М., 1928. См. кроме этого: Добрынин Н. Ф. О теории и воспитании внимания // Хрестоматия по вниманию / Под ред. А.Н.Леонтъсва, А.А.Пузырея, В.Я.Романова. М., 1976. С.243-259.