Мы начинаем данный семестр новой темой «мышление», темой, возможно сообщить, хорошей, достаточно тяжёлой. Вы отлично осознаёте, что процессами мышления занимается не только психология. Мышление образовывает кроме этого предмет изучения теории познания, другими словами философии. Намерено мышлением занимается и особенная наука, — логика. Логика во всех собственных разделах и направлениях.
Предметом психологии мышление стало недавно, другими словами во время, в то время, когда психология уже начала формироваться как независимая область знания и первые систематические представления о психологии мышления, о психотерапевтических вопросах мышления, составляли содержание так называемой «ассоциативной психологии» прошлого столетия. Она стояла на общеизвестных, весьма несложных позициях, каковые сводились к тому, что главные законы, управляющие перемещением представлений, понятий в голове человека, — это законы связей, другими словами законы ассоциаций. Наряду с этим описывались разные виды ассоциаций: ассоциации по одновременности, по сходству, по контрасту. И проводились кое-какие особые эмпирические наблюдения, каковые разрешали вводить такие понятия, как понятие «персеверации», другими словами как бы распространения результата ассоциаций на последующее течение процессов. Либо такие понятия, каковые современным языком возможно было бы назвать «предвосхищением, «установкой», говорили: «антиципации». Конкретно таковой термин и подобные ему использовались в «ассоциативной психологии».
Наряду с этим было характерно, что сам мыслительный процесс постоянно представлялся в качестве процесса внутреннего, разыгрывающегося в поле сознания, во внутреннем поле. Он бывает отыскан либо обрисован через высказывания, другими словами ответ, скажем, ассоциативной задачи (такое представление либо понятие вызывает по ассоциации какое-то второе), либо через прямое изучение уже не самого процесса, а его продукта. Другими словами, подвергались анализу те либо другие продукты внутреннего мыслительного процесса, процесса мышления. Вы видите, так, что первоначально в психологии неприятность мышления появилась как неприятность мышления внутреннего. Его возможно кроме этого назвать «словесным». Либо же «словесно-логическим», другими словами формой «дискурсивного мышления», по-русски — рассуждающего мышления, внутреннего логического процесса.
Конечно, уже сейчас появилось известное противопоставление подхода фактически психотерапевтического и подхода логического. Их различение воображало громадные трудности, и если вы заберёте ветхие книжки психологии либо ветхие направления психологии, то вы обнаружите страницах этих книжек либо направлений психологии такие главы либо параграфы, как, скажем, глава «о рассуждении», «о силлогизмах», другими словами, в сущности, повторение тех глав, каковые в большинстве случаев адресовались к формальной логике. Неприятность логического и психотерапевтического, по существу, не была решена. В книжки психологии перекочевывали страницы из книжек формальной логики.
Важный вклад в предстоящее изучение психологии мышления был внесен экспериментальными работами, совершёнными в рамках экспериментального самонаблюдения человека, каковые также имели дело с таким словесно-логическим процессом (я имею в виду вклад, что внесла так называемая Вюрцбургская школа). Вюрцбургская школа представлена рядом весьма известных имен, известных в первой четверти отечественного века. Это, к примеру, такие имена, как О.Кюльпе, Н.Ах, ряд других весьма больших психологов. Кстати, они отлично представлены в отечественной литературе, в одном из сборников, посвященных мышлению1. Имеется еще весьма хорошая черта данной школы, этого направления, в далеком прошлом опубликованная, я также на нее укажу, на эту мелкую-мелкую книжку, воображающую интерес. Это один из выпусков, каковые издавались под неспециализированным заглавием «Новые идеи в философии». В том месте имеется красивая статья об данной школе и, наконец, в том месте очень важная статья Кюльпе2.
Что, фактически, дала эта школа и по какой причине я выделил ее из ассоциативной психологии и обозначил особенно?
Дело в том, что эта школа ввела капитальное положение. Она продемонстрировала, что познавательный процесс, что мы обрисовываем как процесс внутренний, процесс мышления, протекающий во внутреннем замысле, не является эффектом борьбы, как когда-то говорили, между ассоциацией, другими словами ассоциативным процессом, и персеверативным процессом. Ассоциативный процесс где-то когда-то появляется и где-то в каких-то звеньях меркнет. Если не было бы активности, увидьте, было бы какое-то скопище идей, другими словами этакое мышление, которое идет по каким-то проторенным ассоциациями дорогам. К этому было прибавлено крайне важное положение, которое известно в таких терминах — это положение о «детерминирующей тенденции», о роли задачи, в противном случае говоря, которая-то и имеется руководитель процесса и организатор процесса. Значит, не внутренняя борьба двух тенденций есть главным условием, порождающим данный процесс, а наличие перед субъектом некоей задачи, которая формирует эту главную тенденцию, направленность мыслительного процесса. Это было значительной исторической вехой в развитии психотерапевтических знаний о мышлении. Необходимо заявить, что наряду с этим началась разработка крайне важной психотерапевтической неприятности — неприятности обобщения, понятия.
Экспериментальный темперамент этого изучения разрешил показать, пролить свет на последовательность неясных вопросов, поставить новые вопросы, но ограниченность заключалась тут в том, что изучение мышления оставалось не смотря на то, что и экспериментальным, но интроспективным, другими словами основанным на показаниях мыслящего, в этом случае — решающего какую-то задачу испытуемого.
Оставались узнаваемые трудности в различении логического и психотерапевтического содержания, другими словами логической и психотерапевтической сторон этого процесса.
Нужно выделить сложность этого вопроса. Хотелось бы обратить ваше внимание на то, что в случае, если логические процессы происходят «в голове» человека, то, само собой разумеется, они происходят не в противном случае, как на основании законов работы людской мозга. Трудность же вопроса содержится вот в чем: выводимы ли логические процессы, каковые мы замечаем, из особенностей данной головы? Существовали попытки построения таковой психотерапевтической, из головы выводимой, логики. Но вы осознаёте, что логические отношения, каковые мы находим в мыслительном ходе, являются не продуктом порождения соответствующих процессов головы, а являются выражением, правильнее сообщить отражением, некоторых связей, каковые мы воспроизводим. Эти законы существуют как самостоятельно выделенные. Они и отражают эти способы оперирования и объективные связи ими. В случае, если это так, то тогда не остается места, в сущности, для психологии мышления, за исключением особенных вопросов. Какие конкретно же это вопросы?
В первую очередь ясно, что с логическим мышлением человек не родится. Он усваивает логику. Не обязательно уроки логики, а обобщения в опыте познания, в опыте общения с другими людьми. Он усваивает человеческие нормы. Мышление — это и имеется логические нормы.
Значит, возможно сказать о психологии мышления ребенка. Вот это уже не сходится с логикой практически, правда? Мышление возможно констатировать у детей, скажем, дошкольного и раннего школьного возраста, но оно отличается от логического мышления взрослого человека. Второе. Патология мышления — значит постоянное нарушение логического мышления. В разных видах патологии различное. Патологическое мышление также выпадает из предмета, которое именуется логикой, как бы вы ни трактовали данный предмет.
И наконец, последнее: так именуемое творческое мышление. Кстати, эта неприятность также была четко поставлена в Вюрцбургской школе. Это неприятность так именуемого продуктивного мышления. Суть данной неприятности пребывает в следующем. Предположим, мы делаем анализ каких-нибудь логических операций, скажем, мы берем простой, очевидный силлогизм, рассуждение по классической схеме о смертности людей, о том, что Сократ имеется человек, и вывод, другими словами итог мышления, пребывающий в том, что Сократ нужно смертен. Видите, кроме того в этом несложном, самом элементарном по форме собственной силлогизме обнаруживаются узнаваемые трудности, и они пребывают в том, что вы должны иметь первую и вторую посылку для того, чтобы получить выводы. Как же вы выбираете первую и вторую посылку? Вы разбираете посылки и таким методом приобретаете нужный вывод, но не приобретаете необходимости посылок. Вам ясно? Нужно отыскать положение, это сведение двух посылок: «Все люди смертны», «Сократ человек». Дальше идет вывод, верно либо неправильно сделанный. Но остается вот эта неспециализированная идея — отыскивание этих посылок. «Все люди смертны», «слон не человек» — попытайтесь сделать вывод. Вы мне сообщите: «Неточность! Запрещено так строить!» Да. Это неточность, и неотёсанная. Нужно было написать: «Живые существа смертны. Слон — живое существо» — и без того дальше, но это уже работа для логики. Все равно эта неприятность остается, и это тонкая неприятность.
Значит, я еще раз повторяю, мы имели такие вехи. Первая веха: это ассоциативная психология, которая изображала эти процессы в виде потока ассоциаций, управляемого внутренними тенденциями. Второй момент: это момент выделения этих процессов как целенаправленных, подчиненных задачам. И, наконец, третий, что я намерено отмечу. Опыт судьбы, практические задачи, каковые появились перед психологом, расширение поля зрения психологии, расширение возможностей эмпирического, экспериментального а также, изучения неизбежно стали причиной тому, что я бы условно назвал отказом от изучения лишь дискурсивного либо в основном дискурсивного мышления, логического, рассуждающего мышления. И тогда мышление выступило в собственном нелогизированном и исходя из этого в более ясном виде. Что я имею в виду?
Это удачи, в первую очередь, в онтогенетическом изучении мышления. Видите: мышление налицо, а нормами логики оно не вооружено, и оно остается самим собой, приоткрывает собственный собственное лицо, не усложненное людской мышлением, опытом людской практики, сложившимся в формулах, в законах логики.
Второе — психология народов, этнопсихология. Отправился громадной поток изучений в начале столетия на базе широкого этнографического материала, собранного при контактах в путешествиях, в торговле, при помощи проповедников, каковые прокладывали пути для военных и коммерции захватов время от времени, другими словами значительно чаще. И вот данный этнографический материал продемонстрировал, что процесс мышления как-то в противном случае протекает у последовательности народностей, стоящих на довольно низком уровне собственного развития экономики, имеется какое-то своеобразие. самоё знаменитое имя тут, распространенное у нас благодаря переводам, — Л.Леви-Брюль, его работа «Первобытное мышление»3. В том месте обрисована какая-то весьма необычная логика, совсем не похожая на ту логику, с которой мы видимся у людей, которыми владел к народам, стоящим на намного более высокой ступени экономического, культурного и социального развития.
Речь заходит о логике, замечаемой у народностей, каковые живут в условиях, напоминающих условия первобытного строя. Был собран громадный материал, и данный материал употреблялся и Леви-Брюлем, и Турнвальдом, и целой группой людей, каковые ставили перед собой вопрос о существе психологии в историческом замысле, правильнее этнографическом.
Скоро показались изучения и фактически исторические. Я имею в виду школу Мейерсона во Франции, которая на данный момент представлена некоторыми отдельными исследователями, пользующимися для изучения психологии мышления историческими монументами. Одна из известных тем, созданных в школы Мейерсона, основана на изучении объективных исторических документов древнего мира, Греции. Это греческое мастерство, греческая литература, творчество по большому счету.
Наконец, развитие техники стало причиной постановке неприятности еще в одной плоскости: «ручное», «техническое мышление», скажем, умение скоро сообразить, в какую сторону будет вращаться шестерня, в случае, если вторая, через два, три звена связанная с ней, шестерня будет поворачиваться, скажем, по часовой стрелке? Либо как собрать целое из некоторых элементов? Как собрать куб из отдельных фрагментов этого куба? Либо, кстати говоря, вот эти последние задачи: собрать, разобрать, выяснить направления, визуально, наглядно — они так как весьма распространены, к примеру, у одной народности нашей страны. Я сам еще застал, это было в первой половине 30-ых годов XX века, такую игру — собирание из фрагментов дерева сверхсложной стереометрической фигуры. И эта игра на терпеливое собирание и вместе с тем на воображение пространственных, сложных соотношений бытовала, и я это видел.
Открылось так именуемое «техническое мышление». Дабы отобрать в школу для начальной подготовки механиков, возможно, нужно взглянуть, как они справляются с задачами на пространственное мышление? Либо с задачами на механически конкретно принимаемые либо в пробах раскрывающиеся отношения? Вот откуда пошло это направление изучения. Аристократизм дискурсивной мысли был устранен. За ним открылось огромное число процессов, каковые являются, во-первых, несомненно познавательными, во-вторых, поддерживающими границы, за пределы данных чувственного восприятия, чем-то отличающимися от этого восприятия. Это уже не восприятие, это уже мышление, но не в собственных классических формах дискурсивного мышления. Особенно очень сильно это было представлено в работах еще одного направления, также относящегося к началу века. Тут запрещено слова сообщить, не отыскав в памяти ветхих авторов, каковые также что-то делали в этом направлении, и особенно ярко это проявилось в отечественном XX столетии. Вы догадываетесь, о чем я говорю? О психотерапевтическом направлении, которое именуется гештальтпсихологией. Известные во всем мире кёлеровские мартышки более долгой палкой добывают другую палку. Сперва не видят решения, а позже неожиданно видят — на этом настаивает Кёлер. К.Бюлер назвал бы это «Ага-реакцией». И.П.Павлов именовал это вторым словом, совсем подходящим: «ручное мышление мартышек». Пробы, но пробы, определенно направленные. Это процесс. Мы стали говорить об интеллекте у животных. А ведь интеллект — мышление. Но нужно сообщить: «мышление в его дочеловеческих формах». Давайте примем так: интеллект — более широкое понятие, а мышление — более узкое (человеческий интеллект, человеческое интеллектуальное поведение).
Кстати, изучения Кёлера сходу нашли собственный отражение в изучениях по детской психологии. У того же Бюлера, позднее у других авторов показались изучения, совершённые с мелкими детьми по той же методике, что у Кёлера. Задачи такие: додуматься подставить стул, дабы дотянуться высоко подвешенные либо высоко положенные игрушки, либо выкатить шар из некоего устройства, напоминающего лабиринт, трудиться с клеткой, лишь не сидя в клетке, а напротив: цель помещалась в клетке, а ребенок, конечно, вне клетки и нужно ее, эту штуку, как-то из клетки извлечь — словом, набралось бесчисленное количество таких способов. Но характерно то, что все они относились к мышлению весьма широкого профиля и вовсе не исчерпывались рамками рассуждающего, дискурсивного, непременно применяющего аппарат логики мышления.
Возможно, при таком, более широком понимании и удастся (а возможно, и удалось частично) подойти и к пониманию того, что именуется творческим нюансом мышления, особенным характером мыслительного продукта, того, что именуется время от времени словом «интуиция», правда? Того, что обозначается как зрительное мышление (это весьма таинственный термин). Словом, сложилось представление о том, что мышление не редкость различное, как следует различное, другими словами выделяются как следует отличающиеся, необычные фазы в развитии. Кое-какие формы, другие связывали их исторически, другими словами старались их выстроить в некую последовательность в филогенетическом развитии: от животных к современному развитому людской мышлению либо от очень небольшой ребенка, от младенца, до ребёнка, обладающего абсолютно морфологическим аппаратом, которым мы в большинстве случаев пользуемся.
Появились термины: «ручное», время от времени говорят — «практическое» мышление; время от времени эквивалентным термином делается «техническое мышление», «технический интеллект» (более редкое понятие). После этого: «наглядно-образное мышление». Тут ударение ставится скорее не столько на двигательные нюансы, практические (другими словами действия с предметом: функционировать с ним, что-то открывать в нем), а на образ, на представление, на чувственный темперамент, на то, что движется в мышлении и на чувственный темперамент самого перемещения. Это импонирует некоторым идеям Кёлера. Он же воображал себе дело так, что в чувственно-замечательном поле происходит цели и сближение орудия. А кое-какие особые изучения Йенша с эйдетиками разрешили заметить настоящую зависимость: смещение этих вещей в замечательном зрительном поле человека под влиянием потребности, потребности прямо так, зрительно: палка притягивается, движется по направлению к цели. Кёлер употребил еще термин «в эйдетических образах», другими словами в образах, каковые смогут задерживаться лишь у некоей части людей, владеющих данной эйдетической памятью. Вы понимаете, что такое «эйдетика» и что такое «эйдетические образы». Эйдетик, в то время, когда его задают вопросы, как что-то дотянуться, видит, как одно движется навстречу второму, другими словами представление как бы визуализируется. Но это, само собой разумеется, конечный, особый случай. Это исключение, не правда ли? Вот, следовательно, наглядно-образное мышление. Его возможно назвать «чувственным мышлением», «мышлением в образах». Его возможно назвать и «наглядным мышлением». Время от времени — «зрительным», в силу того, что в основном предполагается зрение.
И наконец, то, с чего началось все дело, — это «словесное мышление», предполагающее наличие словесных понятий, значений. Это дискурсивное мышление, это логическое мышление, это вербальное мышление — так его еще характеризуют, но это все одно да и то же, имеется в виду одинаковый процесс.
Я делаю вывод: мышление выступает на данный момент перед нами как процесс, что протекает в разных формах, в таковой, к примеру, форме, как двигательные, моторные действия, представления, живые образы. Дальше — логическое мышление, рассуждающее, дискурсивное мышление. И все это многообразие видов мышления — это, пожалуй, то, в чем возможно резюмировать упрочнения психологов (и не только психологов), направленные на изучение данной неприятности, неприятности конкретной психофизиологии и: науки психологии, и детской психологии, и зоопсихологии, словом — тех отраслей, которыми мы занимаемся.
на данный момент не может быть и речи о том, что психология «создаёт» логику. Это легко совсем не совпадающие вещи.
Вот вы посмотрите: наглядно-двигательное мышление, его еще именуют «симпраксическое», вплетенное конкретно в практическое воздействие (я, кстати, предпочитаю этот термин). После этого «визуальное» мышление — я предпочел бы данный термин, он более острый. Ну и, наконец, «дискурсивное» мышление. Вот три фундаментальные формы. Возможно сказать о каких-то подформах, вариантах форм и без того до бесконечности. Возможно разбирать, классифицировать дальше. Конечно, что данный результат должен быть осмысленным, в первую очередь, с какой-то теоретической, психотерапевтической точки зрения. Мы выделили мышление и не можем его обрисовать только с участием, скажем, словесных понятий в этом ходе, подчиненности его требованиям логики. Нам необходимо его дифференцировать, нам необходимо отличить его в первую очередь от вторых форм понимания. Вы так как понимаете, что это фундаментальное различение — между конкретно познанием и чувственным познанием в форме мышления. Это общепринятое различение, совсем установившееся и всем ясное. мышление и Восприятие — два уровня познания, две формы познания. Наряду с этим вторая, само собой разумеется, не существует без первой. Сообщение тут однозначная, однонаправленная в каком-то смысле. «Ничего нет в интеллекте, — когда-то сказал Ф.Бэкон, которого цитирует Выготский и ряд других авторов, — чего не было бы раньше в эмоциях». Каждый материалист настаивает на данной мнению. В этом смысле мы все сенсуалисты, мы все признаем источником отечественных знаний чувственное познание, эти ощущений, восприятия, в противном случае говоря. И вот сейчас приходит еще какой-то уровень. Вот симпраксическое, либо ручное, мышление, наглядное, наглядно-действенное, рассуждающее? Чем они все отличаются от конкретно-чувственного познания?
Я данный вопрос ставлю и посвящаю ему так много времени, дабы расчистить предстоящий путь, дабы исключить кое-какие недоразумения. А они появляются. Я знаю, что они часто появляются, и мне хочется заблаговременно предотвратить важные недоразумения — мышления и плохое различение восприятия, различение по фальшивому критерию.
Восприятие дает наглядный образ, а мышление? Вы имеете возможность сообщить: оно абстрактно. Но мышление может иметь своим продуктом что-то конкретное, представленное в конкретном чувственном образе. Не проходит по этому критерию. Наличие словесных обобщений? Но, разрешите, разве словесные обобщения не включены в процесс восприятия предметного мира, чувственного восприятия? Я четко вижу микрофон, я принимаю это как микрофон. Мы много говорили об этом, разглядывая восприятие. Имеется необычная семантика восприятия, которая высказывает предметность, людскую предметность восприятия. Значит, нет критерия. Да и по большому счету возможно сообщить так, что восприятие дает единичный предмет, представление о нем, его познание, а вот обобщение — это уже дело мышления. Товарищи! Ну кто может в наши дни отказать восприятию в способности создавать обобщенные образы? Самый элементарный опыт вам покажет наличие этих соответствующего анализа и обобщений. Забрать самые простые испытания с животными. В случае, если вам о них не говорили, то я вам просто о них поведаю коротко, а вдруг говорили, то я вам и отошлю к примеру.
Имеется такая неприятность, занимавшая достаточно долгое время исследователей животных. Это неприятность «эквивалентности стимулов». Самый обычный опыт с образованием условной связи и навыка, в случае, если желаете. На что? Ну, в этом случае какая-то сообщение на появление треугольника. У животного, у высшего животного, появилась такая сообщение: где треугольник — в том месте пища. Нужно идти в сторону треугольника и в том месте делать что-то обусловленное. А сейчас давайте заменим данный треугольник, с которым мы трудились как экспериментаторы, что животное знало по собственному предшествующему опыту, вторым стимулом и посмотрим, какие конкретно стимулы будут эквивалентными, а какие конкретно — нет. Другими словами какие конкретно стимулы будут вызывать заученную, задолбленную, зафиксированную реакцию, а какие конкретно не будут вызывать? Что будет относится к тому же самому, а что будет дифференцироваться? Позже мы можем идти в дифференцировке как угодно на большом растоянии — с большой точностью, это павловские узнаваемые положения. Ну, вот треугольник. Давайте его разомкнем. Он был из целых полос — давайте его сделаем пунктиром. Давайте попытаемся дать легко три точки. Он был тёмным — давайте его сделаем белым на чёрном фоне, а возможно, цветным. Вы осознаёте, что означает варьировать стимул? А позже совершим серию опытов и заметим: обобщение случилось — вот это включено, а это не включено; а вот с этим животным так случилось — у него вот так случилось обобщение. Мы делали данный опыт с крысами, с мартышками, на различных видах животных, с различным поведением, с различной экологией, с различной базой. Мы узнали ответы на эти вопросы об обобщениях. Но нечего и сказать об опытах с человеком, об образности и аналитичности его восприятия, о придаче образу значения, другими словами об участии речи, словесных значений.
Значит, нужно искать какой-то второй критерий. И тогда, возможно, мы вправду заметим не отрыв мышления от чувственности, а отыщем их отношение, их переходы, что самое серьёзное, превращение одного в второе. И, возможно, тогда мы отыщем исторический подход к трансформации форм мышления, к его историческому и онтогенетическому формированию. И решим вопрос о соотношении животного ручного мышления — я употребляю термин Павлова — и человеческого, словесного интеллекта, что функционирует в условиях овладения публично-исторически выработанными понятиями, зафиксированными как значения определенных слов. Тогда, возможно, отыщем и место логике.
Так давайте все-таки решим вопрос, чем отличается уровень познания, что мы именуем уровнем мышления, от уровня, что мы именуем уровнем чувственного познания, уровнем восприятия.
Я желаю поступить следующим образом: я сам выдвину некую догадку — вот таковой педагогический прием желаю сейчас применить, — а позже мы с вами подробно разглядим, как данный гипотетический критерий обнаруживает себя по отношению к разным явлениям и конкретным процессам, о которых мы что-то знаем более либо менее достаточно. Я бы написал две такие формулы, лишь, товарищи, примите всю их условность. Это не какие-нибудь символические обозначения, легко я для собственного удобства желаю придать какую-то наглядность. Вот, видите ли, в то время, когда мы разглядываем восприятие, то мы находим данный процесс в любой момент включенным во сотрудничество принимающего субъекта и принимаемого объекта, безразлично, каким бы он ни был. Он обязан владеть одним свойством: влиять на те либо иные органы эмоций, правда? Сходу на многие либо на один из них, лишь влиять он обязан, правда? И наконец, второе условие — он есть объектом отечественной активности, данный объект.
Вот в эту совокупность, как угодно развитую, и укладываются все процессы, каковые мы именуем сотрудничеством. Что бы ни стояло за субъектом, какой бы опыт ни стоял предварительный, что будет преломлять эти действия, принимать участие в этом сотрудничестве. Это возможно опыт личный. Это возможно опыт видовой. У животных видовой в буквальном смысле, биологический, унаследованный. Это то, что мы находим как характерное субъекту. Потом: это возможно еще какой опыт? Видовой в другом значении: публично-исторический, усвоенный опыт, и, в третьих, опыт личный. Имеется видовой филогенетический и видовой исторический, другими словами усвоенный, тот, которому обучается каждое новое последующее поколение. Он не записан как готовый, но и не строится на базе личного обобщения. Это опыт поколений, опыт публичной практики, отраженный в языке, в совокупности понятий, значений, каковые усваиваются ребенком в той либо второй степени, правда? И конечно, что опыт включается в восприятие.
Но я на данный момент изображаю другую схему. Согласиться, я ее придумал только что. Сущность ее содержится вот в чем: в случае, если первая сфера познания, уровень познания, укладывается в эту схему процесса сотрудничества «познающий субъект — познаваемая действительность», то вторая схема выясняется умнее. Дело все в том, что тут объектом моего познания выступает мной устанавливаемое сотрудничество, другими словами тот либо второй процесс, связывающий «объект» и «объект». Первое отношение возможно назвать «субъектно—объектное» либо «объектно—субъектное». А второе? «Объектно—объектное?» Нет. «Субъектно—объектно—объектное». Сейчас попытаемся взглянуть, так ли это и это что может значить.
Видите ли, тут все представляется следующим образом: возможно забрать избитый пример, что я уже где-то применял. Он весьма несложен. Речь заходит о возможности выйти, благодаря данной схеме, за пределы особенностей, конкретно дешёвых отечественным органам эмоций, другими словами отечественному восприятию. Эта схема, вторая, выводит за эти границы, а первая не выводит за них. Сейчас об иллюстрации, о которой я на данный момент сказал.
Пороги моей кожно-мышечной чувствительности, как мы знаем, достаточно неотёсанны и лежат в довольно маленьком диапазоне. Фактически мне нужно выйти за пределы этого диапазона, другими словами выйти за пределы возможностей, каковые мне дают органы моего восприятия, органы эмоций. Как я это делаю? Я не могу различить твердость этого материала и этого. Вот я их пощупал: и это жёсткое, и это жёсткое.
Одинаково жёсткое. Это за границами, за пределами возможности моего чувственного познания. Я не могу ответить на данный вопрос на основании вот этого сотрудничества «я—объект» и «объект—я». Вот я взаимодействую с этим объектом и взаимодействую с тем объектом и говорю, что они жёсткие, но не могу дифференцировать. А вот сейчас я, пожалуй, попытаюсь. Я сделаю так: поцарапаю тут и взгляну — нет царапины, а вот сейчас напротив: царапаю тут — показалась царапина. Я что сделал? Я ввел, установил сотрудничество двух объектов и по трансформации одного из них начал судить — высказал суждение — о свойстве другого. Вот данный предмет был более жёстким. Я этого не знал и не имел возможности этого определить. Это за пределами доступности моих органов эмоций.
Я не знаю, содержится ли такой-то либо такой-то элемент в данном веществе и не могу этого определить, в силу того, что это вещество на большом растоянии от меня (допустим, это какая-то планета либо некое небесное тело). Но спектрограмму я могу взять? Могу. И вот передо мной развернутая спектрограмма. Я вижу тёмную линию — так это же водород, осознаёте? Я по чему сужу? По действию на меня либо по трансформации какого-либо явления, позванного действием вот того объекта, что делается объектом моего познания. Вы осознаёте эту механику? Сейчас я ее воплощаю в некую формулу: сущность дела содержится в том, что мы судим по видимому о невидимом, по конкретно принимаемому — о том, о чем мы конкретно, не приведя в воздействие другую вещь, делать выводы не можем. У нас нет для этого органов эмоций.
Тогда и получается ответ парадокса: ничего в мышлении нет, помимо этого, что было дано в ощущении, в восприятии, в познании. Но границы отечественной чувствительности не являются границами познания, в силу того, что, изучая сотрудничества вещей, мы открываем те свойства, каковые во сотрудничестве «познающий субъект — объект» не раскрываются нам. Тогда-то и узнается очень важная теоретическая идея, которая была высказана Марксом в положении о том, что первоначально мышление конкретно вплетено в практическое воздействие. А дальше возможно сделать второе замечание, возможно, кроме того и более сильное: фактически, орудия и имеется настоящая абстракция. Промышленное воздействие по большому счету уже имеется опыт. Промышленное воздействие в широком смысле, производственное воздействие, отвлеченное от собственного результата, имеется опыт. Я имею в виду представление о некоем результате, что я обязан взять, вещественном предметном результате моего предметного действия. Я могу, само собой разумеется, сходу перейти к действию с этим материалом, с предметом труда, рассчитывая взять узнаваемый продукт. Но так как я же могу в противном случае. Я могу пробами отобрать, предварительно испытать его. И тогда это опробование будет — практическое воздействие либо познавательное? В случае, если я сгибаю не для того, чтобы получить лук, а чтобы взглянуть, как эластичный данный материал, в силу того, что возможно его отбросить и избрать второй также посредством проб. Так вот, покуда я не приступил к изготовлению — это что? Это практическая деятельность либо познавательная? Выходит, что познавательная. Она от чего отделена? От яркого продукта, что мне нужен. Это случайно может совпасть, быть может не совпасть. Я погнул — это слишком мало гибко, я погнул второе — это достаточно эластичное, подходящее, и я продолжаю его обработку. Я подвергаю точному опробованию свойства предмета, свойства материала, от меня скрытые при ярком действии, дабы данный познавательный элемент моего практического действия применять. Я могу сделать экспериментальный этап. Так начался опыт. Исходя из этого у Маркса мы встречаем идея — эксперимент и промышленность имеется первые формы, в которых проявляется человеческое мышление. Промышленное воздействие, эксперимент и трудовое действие! По какой причине опыт? Это некое практическое воздействие, отделенное от необходимости получения практического результата, воздействие, направленное лишь на получение знания о пригодности либо непригодности, упругости либо неупругости, твердости либо нетвердости и без того потом до бесконечности. Посмотрите, это так как напоминает нам пробы на элементарных уровнях онтогенетического и филогенетического развития. Лишь не пробы раскрывают изюминке познавательного процесса, а, исходя из изюминок познавательного процесса, необходимо осознавать пробы. Перевернуть проблему если сравнивать с тем, какая стояла, к примеру, в раннем бихевиоризме.
Я задам вспомогательный вопрос для вашей аудитории (только в дидактических целях), дабы быть совсем светло осознанным.
В то время, когда мы говорим, что идет воздействие посредством ошибок и проб, то пробы хаотичны? Либо не хаотичны? Кроме того на зоопсихологическом уровне? Перебор любого либо лишь чего-то? Не хаотичны.
Вы осознали, в каком смысле неприятность оказывается перевернутой? Они не хаотичны, не смотря на то, что смогут быть продемонстрированы как хаотичные. Вот мне припоминается такая картина: забор, у забора курица (курица, как мы знаем, не относится к категории весьма умных, а открыто говоря, она плохо глупая птица); но если вы ее ставите в сверхглупую обстановку — вы начинаете гнать ее метлой либо чем-то, она мечется туда-сюда и попадает в дырку, а тут вы, слава всевышнему, и закончили размахивать вашей угрожающей метлой. Вы повторяете опыт и понемногу что? Падает количество нужных проб. Теоретически нам говорят, что имеется какая-то кривая научения, а позже наблюдают, вправду ли эта кривая постоянно появляется. В случае, если весьма дурная обстановка, то у животного это постоянно появляется. Но чуть-чуть приблизьте обстановку этого опыта к какой-то ситуации, которая похожа на жизненную, и вы заметите, что в лучшем случае вы приобретаете некое начало кривой — вот это падение, а позже внезапно кривая вертикально падает и появляется ответ с так называемыми «хорошими неточностями». Вы ее в обстановку, которую сейчас этолог признал бы подходящей для наблюдения над животными, другими словами обстановку, которая похожа не на обстановку, скажем, обучения зайца игре на флейте, а, скорее, на обучение зайца игре на барабане. Вы так как осознаёте, в чем отличие? Одно опирается на какой-то действующий механизм, а второе ни на что не опирается.