Переводчик передал контрпредложение хозяину. Господин Аким изобразил оскорбление до начал и глубины души плакаться. Он не имеет возможности, не имеет права, у него семья. Опять подвело его хорошее сердце, лишь из-за него он назвал такую маленькую цену. Вещи, отобранные женщинами, — настоящие антикварные сокровища. Женщины это замечательно знают. Он клянется собственной честью, честью отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов.
— Двенадцать, но совсем.
Аким чуть не зарыдал. Это себе в убыток! Но что он может сделать, он всего-навсего бедный араб. Двенадцать с половиной.
— По рукам.
Чуть сделка состоялась, все опять заулыбались — и в лавке, и у дверей. Стороны продолжительно трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял дам, и их потомство до седьмого колена. Китти покинула Акиму адрес гостиницы и приказала доставить шепетильно вычищенные приобретения в отель, где с ним рассчитаются. Дав на чай тупице и переводчику-сыну, Китти и Карен вышли из лавки.
Они шатались по блошиному рынку и постоянно изумлялись , как ухитряются вместить эти маленькие лавчонки столько товара, а заодно — столько грязи. В то время, когда они дошли до угла, мужик с наружностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите в этот самый момент же скрылся.
— Кто это?
— Не знаю. Он по одежде определил, что я еврейка. Желал знать, не англичанка ли ты. Я ему сообщила, кто ты, и он дал совет нам срочно возвратиться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша.
Китти окинула взором улицу, но приятели и след простыл.
— Возможно, из маккавеев, — сообщила Карен.
— Тогда уходим.
Китти успокоилась, лишь в то время, когда Яффа осталась сзади. Они подошли к углу улицы Алленби и проспекта Ротшильда. На протяжении улицы шли последовательности новых магазинов, а проспект, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными зданиями и утопал в зелени. Тут все так разительно отличалось от Яффы. Автомобили и автобусы шли целым потоком, пешеходы спешили, как во всех громадных городах.
— Легко дух захватывает! — сообщила Карен. — Я плохо счастлива, что отправилась с тобой. Тяжело кроме того представить, что все, кого видишь: водители, официанты, продавцы, — иудеи. Они выстроили настоящий громадный город. Иудейский город. Вряд ли ты осознаёшь, это что может значить — город, в котором все в собственности иудеям.
Китти обиделась:
— У нас в Америке живет довольно много иудеев, и они радостны, как все настоящие американцы.
— Да, но это все-таки не то, что иудейское государство. Нужно знать, что на свете имеется уголок, где ты нужен, местечко, которое в собственности лично тебе.
Китти порылась в сумке и дотянулась клочок бумаги.
— Вот адрес. Где бы это могло быть?
Карен взглянуть на бумажку.
— Через два квартала! В то время, когда ты наконец обучишься осознавать иврит?
— Опасаюсь, ни при каких обстоятельствах, — ответила Китти, после этого скоро добавила: — День назад чуть не вывихнула себе челюсть, в то время, когда пробовала сообщить пара слов.
Они нашли дом. Это был магазин готовой одежды.
— Что нам тут необходимо? — задала вопрос Карен.
— Я планирую обновить твой гардероб. Это презент от Сазерленда и от меня.
Карен остановилась как вкопанная.
— Я не могу, — сообщила она.
— Но по какой причине, дорогая?
— А чем нехороша одежда, которая на мне?
— Она хороша для Ган-Дафны…
— Никакой второй мне не нужно, — упорствовала Карен.
Еще одна Иордана, поразмыслила Китти.
— Карен, помни: ты юная женщина. Никаких правил ты не предашь, в случае, если другой раз наденешь приличное платье.
— А я горжусь тем, что…
— Да будет тебе! — решительно оборвала ее Китти. — Ты с каждым днем все больше напоминаешь сабру. В то время, когда ты куда-нибудь едешь со мной, прошу вас, наряжайся так, дабы мы с Сазерлендом имели возможность тобой гордиться.
Китти рассердилась, в ее голосе послышалась непреклонность. Карен прикусила язык и отправилась на попятную. Она покосилась на разодетые манекены в витрине и последний раз постаралась возразить:
— Это нечестно по отношению к остальным девочкам.
— А мы запрячем эти платья под ружьями, в случае, если тебе так хочется.
Пара мин. спустя Карен уже крутилась перед зеркалом, как истая дама, и была, честно говоря, счастлива, что Китти показала настойчивость. Так приятно ощущать на себе эти вещи и смотреться в зеркало! В то время, когда она наряжалась так нарядно? В Дании, пожалуй, но это было так в далеком прошлом! Китти также радовалась, видя, как Карен у нее на глазах преобразовывается в красивую девушку. После этого они обошли всю улицу Алленби, входили в магазины, беря то одно, то второе до тех пор пока наконец, нагруженные свертками, добрались до площади Мограби. Усталые, они присели к столику ближайшего кафе. Карен ела мороженое, не сводя обширно открытых глаз с улицы и торопливых прохожих.
— Это самый прекрасный день, сколько я себя не забываю. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари.
Какая она прелесть, поразмыслила Китти. Она так хороша, что постоянно помнит о вторых.
Карен задумалась, выковыривая из стаканчика остатки мороженого.
— Я частенько пологаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов.
— Нам с тобой?
— Ну, как же… ты и Ари, я и Дов.
— Я не знаю, откуда ты забрала, словно бы между мной и мистером Бен Канааном что-то имеется. Ты глубоко ошибаешься.
— Так отчего же день назад ты чуть не свернула себе шею, осматривая любой грузовик? Кого же ты в том месте высматривала, если не Ари Бен Канаана? — засмеялась Карен.
Китти улыбнулась и отпила глоток кофе, дабы скрыть смущение.
Карен стёрла губы и пожала плечами:
— Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна.
Китти строго взглянуть на нее:
— Послушай-ка, мисс Всезнайка…
— Попытайся лишь отрицать. Я тогда заберу и закричу об этом во целый голос на иврите.
Китти вскинула руки:
— Сдаюсь. Возможно, когда-нибудь ты осознаешь, что даме, которой перевалило за тридцать, также может нравиться мужик. Да, Ари мне нравится, но это решительно ничего не означает. Я обязана разочаровать твое романтическое воображение: ничего важного между нами нет.
Карен наблюдала на Китти, и ее взор сказал, что она не верит ни единому слову. Женщина набралась воздуха, придвинулась поближе, забрала Китти за руку, как будто бы планировала поделиться с ней Всевышний весть какой тайной, и без шуток сообщила:
— Ты весьма нужна Ари, я это знаю.
Китти похлопала Карен по руке и исправила локон, выбившийся у нее из-под ленты.
— Желала бы я опять быть шестнадцатилетней девочкой и дабы все стало мне таким несложным и ясным. Нет, дорогая, Ари Бен Канаан — супермен, которому никто не нужен и что надеется лишь на себя с того самого дня, в то время, когда папа сунул ему в руки воловий кнут. Его кровь складывается из льда и малюсеньких частиц стали, а сердце у него — обычный насос наподобие двигателя вон того автобуса. Ему неизвестны несложные человеческие эмоции.
Она замолчала, без движений глядя куда-то поверх головы Карен.
— Но все-таки ты его обожаешь.
— Да, — набралась воздуха Китти, — я его обожаю, да и то, что ты сообщила, — правда. Нам с тобой досталась пара кислых лимонов. Ну, а сейчас возвратимся в отель. Я желаю, дабы ты успела переодеться и нарядиться как принцесса. У нас с Брюсом имеется для тебя сюрприз.
В то время, когда Сазерленд явился на ужин, Карен вправду смотрелась как принцесса. Сюрприз заключался в том, что они отправились в национальный театр «Габима» на «Лебединое озеро». В том месте игрался оркестр Палестинской филармонии. Целый спектакль Карен просидела, согнувшись вперед, на краешке стула, не сводя глаз с балерины, плывущей по сцене. Божественная красота балета произвела на девушку потрясающее чувство.
Господи, как же это замечательно! — думала она, уже практически забывшая, что на свете существует балет. Какое счастье, что у нее имеется Китти! Сцена утопала в светло синий свете, гремел финал, отважный Зигфрид побеждал злого Ротбарта, а лебеди преобразовывались в красавиц. Слезы эйфории текли по лицу девушки.
Китти следила больше за Карен, чем за балетом. Она ощущала, что разбудила в ее сердце что-то потаенное. Карен вспоминала, что на свете имеется вещи не меньше серьёзные, чем зеленые поля Галилеи. Китти решила поддерживать это чувство в душе Карен не смотря ни на что. Как бы иудеи ни завладели ее сердцем, а все-таки оставалось и такое, на что их власть ни при каких обстоятельствах не распространится.
на следующий день Карен увидится с отцом, и ее жизнь изменится. Китти многого добилась за данный сутки.
Они возвратились в отель поздно. Карен светилась от счастья. Рывком открыв тяжелую входную дверь, она, танцуя, прошла по вестибюлю. Британские офицеры у стойки изумленно подняли брови. Китти послала ее наверх и приказала подготовиться ко сну, а сама подошла с Сазерлендом к бару, дабы выпить по рюмке.
— Вы уже сообщили ей про отца?
— Нет еще.
— Желаете, я отправлюсь с вами?
— Нет, я лучше сама.
— Отлично.
— Лишь хорошо будет, если вы позже придете.
— Я буду тут.
Китти встала с табурета и поцеловала Сазерленда в щеку.
— Спокойной ночи, Брюс.
Карен все еще танцевала, в то время, когда в номер вошла Китти.
— не забываешь Одетту в последней сцене? — задала вопрос женщина.
— Поздно уже, и ты устала, как негр на плантации.
— Ах, какой прекрасный сутки! — набралась воздуха Карен, опускаясь на постель.
Китти прошла в ванную, переоделась на ночь. Она слышала, как Карен напевает мелодии балета.
— Господи! — зашептала Китти. — За что же ей такое наказание?
Она закрыла лицо руками и беззвучно начала плакать. Позже она лежала в темноте с обширно открытыми глазами. Внезапно Карен поднялась, подошла к кровати Китти, опустилась на колени и положила голову ей на грудь.
— Я весьма, весьма тебя обожаю, — тихо сказала она. — мать , да и то не имела возможности бы обожать больше.
Китти отвернулась и погладила девушку по волосам.
— Иди дремать, — сообщила она, сдерживая слезы. — на следующий день будет изнурительный сутки.
Китти лежала без сна, курила сигарету за сигаретой, поднималась, ходила по помещению. Любой раз, в то время, когда она наблюдала на дремлющую девушку, у нее сжималось сердце. Было далеко за полночь, а она все сидела у окна, прислушиваясь к шуму прибоя и глядя на Яффу, еле известный за поворотом. Только под утро Китти погрузилась в неспокойный сон.
Она проснулась усталая, с синевой и тяжёлым сердцем около глаз. Постаралась начать тяжелый неизбежный разговор, но не имела возможности решиться. Они без звучно завтракали на террасе.
— А где генерал? — задала вопрос Карен.
— У него какие-то дела. Придет попозже.
— Какие конкретно у нас замыслы на сегодня?
— О, всякие.
— Китти… это связано с моим отцом, правильно?
Китти опустила глаза.
— Я все время догадывалась.
— Я не планировала тебя обманывать, дорогая. Я…
— Что… поведай мне все… Что с ним?..
— Он весьма, весьма болен.
Карен начала кусать ногти, ее губы задрожали.
— Я обязана его видеть.
— Девочка, он не определит тебя.
Карен выпрямилась и взглянуть в сторону моря.
— Я так продолжительно ожидала этого дня.
— Карен, не нужно…
— Каждую ночь с того времени, как началась война, уже больше двух лет, я видела одинаковый сон. Лежу, бывало, в кровати и стараюсь представить, что мы с ним встретились. Я знала совсем совершенно верно, как он выглядит, что мы скажем друг другу. В лагерях и все эти месяцы на Кипре я каждую ночь видела это… папа и я. Осознаёшь? Я все время знала, что он жив и что мы с ним увидимся.
— Карен, подожди! Все будет совсем не так, как в твоем сне.
Женщина задрожала, ее ладони взмокли. Она быстро встала:
— Веди меня к нему!
Китти прочно стиснула ее руку:
— Ты обязана приготовиться к страшному.
— Прошу вас, Китти… отправимся.
— Знай, что бы ни произошло, что бы тебе ни было нужно в том месте заметить, я с тобой. Я буду с тобой, Карен. не забывай!
— Я буду не забывать.
И вот Карен и Китти сидят перед врачом.
— Вашего отца пытали в гестапо, — сообщил он Карен. — В начале войны они желали вынудить его трудиться на них и прибегали к самым ожесточённым мерам. И все же им было нужно отказаться от собственного замысла. Он просто не мог трудиться на нацистов, не смотря на то, что и подвергал этим братьев и вашу мать смертельной опасности.
— Я вспоминаю, — сообщила Карен. — Как-то внезапно не стало писем. Я все приставала к Ааге, не произошло ли что с родными.
— Его послали в Терезиенштадт, это в Чехословакии, а братья и мать…
— О них мне все известно.
— Его послали в Терезиенштадт в надежде, что он передумает. Лишь по окончании войны ваш папа выяснил, что произошло с сыновьями и женой. Его мучила совесть, он винил себя в том, что задержался в Германии, почему братья и ваша мать попали в западню. В то время, когда он определил про их судьбу, его ум помрачился.
— Но так как он поправится?
Врач взглянуть на Китти.
— У него депрессия, крайняя меланхолия.
— А что это указывает?
— Карен, твой папа вряд ли поправится.
— Я вам не верю! — закричала женщина. — Я желаю видеть его.
— Вы его не забывайте?
— Мало.
— Сохраните лучше о нем воспоминание, какое у вас имеется, не рекомендую наблюдать на него сейчас.
— Она обязана его заметить, врач, не смотря ни на что, — сообщила Китти.
Врач повел их вниз по коридору и остановился перед дверью. Сопровождавшая их сестра отомкнула замок. Врач покинул дверь открытой.
Карен вошла в помещение, напоминающее келью. В комнате находились стул, кровать и этажерка. Она посмотрела назад около и застыла на месте. Кто-то сидел в углу на полу, босой и непричесанный, прислонившись спиной к стенке, обхватив руками колени и тупо глядя на стену.
Китти шагнула к этому человеку. Он был небрит, лицо в рубцах. Неожиданно Карен почувствовала облегчение. Это недоразумение, поразмыслила она. Какой-то посторонний несчастный человек. Это не папа. Он просто не может им быть. Неточность! Она еле подавила желание выскочить вон и закричать: неужто вы не видите, как ошибаетесь, это недоразумение! В углу сидит не Иоганн Клемент, не ее папа. Папа живет где-то в другом месте и ожидает встречи с ней. Карен остановилась перед больным, внимательно взглянуть в его потухшие глаза. Она практически ничего не помнила, но это был не тот человек, о встрече с которым она грезила.
В том месте был запах и камин трубочного табака. В том месте был громадной добрый бульдог, которого кликали Максимилиан. В комнате рядом плакал ребенок. «Мириам, сходи взгляни, что с Гансом. Я просматриваю девочке сказку, а он мешает».
Карен Хансен-Клемент опустилась на колени перед неподвижным калекой.
В доме бабушки в Бонне пахло свежеиспеченным пирожным. Она постоянно пекла его, подготавливаясь встречать родных в воскресенье.
Несчастный смотрел на стену, как будто бы был один в помещении.
«Ты лишь взгляни, какие конкретно забавные мартышки! Кёльнский зоопарк лучший в мире. В то время, когда же опять карнавал?»
Она внимательно рассматривала его от босых ног до рубцов на лбу. Ничего… ничего похожего.
«Жидовка! Жидовка!» — это кричит ей вслед масса людей, и она с разбитым в кровь лицом бежит к себе. «Будет, Карен, не плачь! Отец не позволит тебя в обиду».
Карен дотронулась до его щеки.
— Папочка? — сообщила она.
Человек не шевельнулся, кроме того не увидел ее.
Притихшие дети в поезде; говорят, что их везут в Данию, но ей безразлично — весьма устала. «До свидания, папочка. Забери мою куклу, она будет наблюдать за тобой». Она стоит в тамбуре, не сводя глаз с отца, а он делается меньше.
— Папочка! — закричала Карен. — Это я, Карен, твоя дочь. Я уже громадная, папочка. Неужто ты меня не помнишь?
Доктор прочно держал Китти, которая стояла в дверях, дрожа всем телом.
— Разрешите войти меня! Я ей помогу, — умоляла Китти.
— Покиньте ее, — ответил доктор.
А Карен наконец отыскала в памяти.
— Да, да! Это мой папа! Это мой отец. Папочка! — рыдала она, обнимая его за шею. — Прошу вас, сообщи мне что-нибудь. Поболтай со мной! Я умоляю!
Человек, что когда-то был Иоганном Клементом, заморгал глазами. На лице показалось выражение любопытства — он почувствовал, что его обнимают. Какой-то проблеск показался в его глазах, как будто бы в нем кто-то пробовал пробить окружающий мрак, — но только на мгновение, позже взор опять потух.
— Отец! — закричала Карен. — Папочка!
Лишь эхо оттолкнулось от стенку безлюдной помещения. Сильные руки доктора оторвали Карен от отца. Ее с опаской вывели из помещения, дверь опять закрыли, и она окончательно рассталась с Иоганном Клементом. Женщина разрыдалась в объятиях Китти.
— Он меня кроме того не определил. Боже, Боже… да что же это такое? По какой причине он меня не определил? Боже, ответь… ответь!
— Все отлично, дитя мое, сейчас все отлично. Китти с тобой.
— Не оставляй меня, Китти, ни при каких обстоятельствах не оставляй!
— Нет-нет, деточка… Китти ни при каких обстоятельствах тебя не покинет, ни при каких обстоятельствах!
ГЛАВА 9
Весть об отце Карен дошла до Ган-Дафны стремительнее, чем они успели возвратиться. Дов Ландау был удивлен — в первый раз с того времени, как Мундек держал его в объятиях в бункере гетто, он понял, что может сочувствовать не только себе. Сострадание, которое он испытывал к Карен Клемент, стало лучом света, что пробил наконец его мрачный мир.
Она — единственный человек на свете, к которому Дов ощущал привязанность и доверие Отчего же конкретно ей выпало на долю такое? Как довольно часто в том вонючем лагере на Кипре Карен уверяла, что ее папа жив! Удар, что обрушился на нее, причинил глубокую боль и Дову.
Кто же сейчас остался у Карен? Лишь он да госпожа Фремонт. Бывало, ему хотелось ненавидеть и Китти, но он сдерживался по причине того, что Китти хороша к Карен. Сейчас, в то время, когда нечего больше сохранять надежду на отца, госпожа Фремонт, возможно, увезет Карен в Америку.
Кто он Карен? Жернов на шее, и лишь. Он мешает ее отъезду — ясно, что Карен его не кинет Значит, оставалось лишь одно…
Юноша по имени Мордехай тайно вербовал юношей в ряды маккавеев прямо в Ган-Дафне. Через него Дов выяснил, как возможно связаться с подпольем. Коттеджи в селе ни при каких обстоятельствах не закрывали на замок, и в один раз вечером, в то время, когда все ушли ужинать, он похитил из домиков для персонала пара золотых вещиц и уехал в Иерусалим.
Брюс Сазерленд явился к врачу Либерману и убедил его, что Карен, пока не оправится от шока, обязана совершить вместе с Китти семь дней-вторую в его доме.
Карен переносила собственный горе с свойственными ей достоинством и мужеством. Китти не спускала с нее глаз и ни на 60 секунд не оставляла одну.
исчезновение и Страшная участь отца Дова Ландау — все складывалось в пользу Китти: она одержала победу, грустную, но все-таки победу. Китти ощущала, что сейчас, возможно, удастся увезти Карен в Америку. Пребывав в доме Сазерленда, она думала об этом все время и иногда ненавидела себя за то, что желает извлечь пользу из горя Карен, но вести себя по-второму уже не имела возможности. С того дня, в то время, когда Китти в первый раз заметила Карен в лагерной палатке, вся ее жизнь сосредоточилась около данной девушки.
в один раз по окончании обеда к Сазерленду приехал Ари Бен Канаан. Приятели проговорили практически час. Покончив с делами, Сазерленд внезапно сообщил:
— Кстати, у меня гостят ваша приятельница Китти Фремонт и Карен.
— Я слышал, вы прочно подружились с ней.
— Да, Кэтрин Фремонт — одна из самых приятных и толковых дам, с которыми мне доводилось видеться. Съездите в Ган-Дафну и посмотрите, какие конкретно чудеса она в том месте творит. В том месте имеется мальчик, что шесть месяцев назад не имел возможности сообщить ни слова. Сейчас он не только говорит — играется на трубе в оркестре.
— Слышал, — сообщил Ари.
— Я настоял, дабы она приехала ко мне и привезла с собой Карен. Женщина отыскала отца, но бедняга совсем помешан. Для девушки это ужасный удар, что и сказать. Идемте к ним в парк.
— Очень сожалею, но у меня куча дел.
— Чепуха! Не желаю слушать. — Он забрал Ари под руку и потащил за собой.
Китти не видела Ари с поездки на гору Табор. Его вид огорчил ее, он очевидно не щадил себя.
Ее поразило, как мягко и тактично он выразил Карен соболезнование. Так нежно он относился, по-видимому, лишь к своим — с ней он постоянно держался по-второму. Значит, он вычисляет Карен своим человеком, сообщила себе Китти в этот самый момент же рассердилась! До чего дошло! Она начинала разглядывать все на свете с позиций еврейства Карен. А Разве дело лишь в этом?
Китти и Ари пошли прогуляться по парку.
— Как она? — задал вопрос Ари.
— Весьма крепкая и мужественная женщина, — ответила Китти. — Шок перенесла страшный, но страно отлично с ним справилась.
Ари обернулся и взглянул, как Карен и Сазерленд играются в шашки.
— Она вправду прелесть, — честно сообщил он.
Эти слова поразили Китти. Она ни при каких обстоятельствах не слышала, дабы Ари кого-нибудь похвалил, а также задавала вопросы время от времени себя, подмечает ли он по большому счету красоту? Дойдя до конца дорожки, они остановились. Около парка шла низенькая каменная ограда. За ней гора спускалась в равнину, к Сафеду. Китти присела на забор, наслаждаясь Галилеей. Ари дотянулся сигареты, они закурили.
— Ари, я ни при каких обстоятельствах не обращалась к вам прося, но сейчас желаю кое о чем попросить.
— Просите!
— Беду с отцом Карен со временем как-нибудь переживет, но имеется еще одно дело, с которым она, пожалуй, не справится. Дов Ландау сбежал из Ган-Дафны. Считаем, что он подался в Иерусалим к маккавеям. Вы, само собой разумеется, понимаете, что Карен шефствовала над юношей, сейчас она весьма болезненно переживает его исчезновение. Я прошу вас отыскать его и вернуть в Ган-Дафну. Думаю, вы сумеете его разыскать. В случае, если вам удастся убедить Дова, что он нужен Карен, Дов возвратится.
Ари разрешил войти струйку дыма и с любопытством взглянуть на Китти:
— Я не осознаю вас. Женщина в собственности сейчас полностью вам. Дов — единственный человек, что имел возможность бы помешать, и вот он сам ушел…
Китти наблюдала на него бесстрастно.
— Ваши слова должны бы меня обидеть, но я не обижаюсь, поскольку вы правы. Но я не могу строить собственную жизнь на ее несчастье, не могу увезти ее в Америку, не решив проблему с Довом.
— Очень похвально.
— Дело не в благородстве. Карен умная женщина, но , пока обращение не заходит об этом мальчике. У каждого из нас имеется слабости, не так ли? Ей будет значительно легче совладать с этим, в случае, если Дов возвратится в Ган-Дафну.
— Прошу прощения за мой примитивный образ мыслей, вы весьма проницательны.
— Я обожаю эту девушку, и что же в этом нехорошего либо умного?
— Вы желаете уверить ее, что ей ничего не остается, не считая как уехать с вами.
— Я желаю лишь, дабы ей было отлично. Вы мне, пожалуй, не поверите, но если бы я сделала вывод, что ей лучше остаться в Палестине, то я бы покинула ее тут.
— Отчего же? В полной мере верю.
— Сообщите, положа руку на сердце, разве я делаю что-то нехорошее, хотя увезти ее в Америку?
— Ничего плохого в этом нет.
— Тогда помогите мне вернуть Дова.
Наступило продолжительное молчание. Ари потушил сигарету о забор, машинально порвал окурок, высыпал остатки табака, смял остатки бумаги в шарик и положил в карман. Майор Мальколм приучил его не бросать окурки, по которым соперник в любой момент может отыскать тебя.
— Это не в моих силах, — сообщил Ари наконец.
— Нет, в ваших. Дов весьма уважает вас.
— Дело не в этом. Само собой разумеется, отыскать его нетрудно. Я кроме того могу вынудить его возвратиться в Ган-Дафну и приказать: сиди, мой мальчик, и не рыпайся, в силу того, что женщины тревожатся о тебе. Но Дов Ландау решил. Любой иудей у нас обязан сам решить данный вопрос в соответствии со собственными убеждениями, и мы тут очень щепетильны. Из-за разногласий в этом деле мой его брат и отец не говорят между собой уже пятнадцать лет. Дов Ландау всей душой жаждет мести. Остановить его может лишь Всевышний либо пуля.
— Вы рассказываете так, как будто бы одобряете террористов.
— Не редкость, я им сочувствую, другой раз питаю к ним отвращение, но делать выводы их не планирую. Кто вы такая и кто я таковой, дабы сказать Дову Ландау, словно бы он не прав? Вам как мы знаем, что ему было нужно вынести. Помимо этого, вы ошибаетесь еще и в другом. В случае, если его вернуть в Ган-Дафну, он принесет данной девушке горе. Нет, Дов обязан делать то, что он рекомендует.
Китти встала, и они направились к воротам.
— Да, Ари, — сообщила она, — вы, пожалуй, правы.
В то время, когда они вышли за ворота и направились к машине, подошел Сазерленд.
— Вы продолжительно пробудете в этих краях, Бен Канаан? — задал вопрос он.
— У меня кое-какие дела в Сафеде.
— А по какой причине бы вам не возвратиться и не поужинать с нами?
— Но я…
— Прошу вас, приходите, — сообщила Китти.
— Благодарю. Приду.
— Вот и замечательно. Когда управитесь с делами в Сафеде, сразу же и возвращайтесь.
Они помахали ему вслед. Ари отправился под гору, мимо форта, и скрылся из виду.
— Не спит и не спит хранящий Израиля, — сообщила Китти.
— Да вы, Китти, никак псалмы стали цитировать?
Они возвратились в парк.
— Вид у него изнуренный.
— Для человека, что трудится сто десять часов в неделю, он выглядит хорошо, — возразил Сазерленд.
— В жизни не видела таковой самоотверженности, чуть не сообщила — фанатизма. Его приезд к вам поразил меня, Брюс. Я и понятия не имела, что вы также замешаны в их дела.
Сазерленд набил трубку.
— Ну, допустим, не так уж и замешан. Хагана попросила меня составить перечень арабских частей, находящихся за пределами Палестины. Им нужна объективная оценка эксперта. Но раз уж мы об этом заговорили, Китти, не думается ли вам, что каждому из нас пора честно разобраться во всем этом?
— Я же сообщила вам, что не желаю брать ничьей стороны.
— Китти, опасаюсь, вы действуете, как страус. Сидите среди поля сражения и рассказываете: «Не прикоснитесь мой дом, я закрыла ставни».
— Я уеду, Брюс.
— Тогда вам необходимо спешить. В случае, если думаете, что сможете и дальше жить тут так, как до сих пор, то глубоко ошибаетесь.
— Мне нельзя ехать на данный момент. Нужно подождать, пока Карен поправится.
— Лишь исходя из этого?
Китти покачала головой:
— Временами мне думается, что я смогу забыть и Карен, и Палестину, но иногда, как на данный момент, я сомневаюсь и опасаюсь доводить дело до решающего опробования.
Перед ужином они наблюдали на полную луну, повисшую над городом.
— Три дара давал слово Господь Израилю, но любой из них будет получен ценой страдания. Один из этих даров — Эрец Исраэль, — изрек Сазерленд. — Это сообщил Бар Иохан две тысячи лет назад. Умные слова, ничего не сообщишь.
— Уж коли мы заговорили о мудрецах, — сообщил Ари, — то на следующий день я еду к Тивериадскому озеру. Вы бывали в том месте, Китти?
— Нет, я мало путешествую.
— Непременно необходимо побывать в том месте. И как возможно скорее. Через пара недель будет чересчур жарко.
— А по какой причине бы вам не взять ее с собой? — скоро ввернула Карен.
Наступило неловкое молчание.
— Это мысль, — сообщил Ари. — Я выкрою пара дней. По какой причине бы нам не отправиться вчетвером?
— Меня не вычисляйте, — сообщила Карен. — Я была в том месте два раза.
Сазерленд осознал намек девушки.
— На меня также не рассчитывайте, старина. Я бывал в тех местах раз десять.
— А по какой причине бы вам не отправиться вдвоем? — не отставала Карен.
— Лучше я побуду тут, с тобой, — ответила Китти.
— Глупости, — буркнул Сазерленд. — Мы с Карен замечательно справимся одни. В случае, если желаете узнать, вы нам доставите лишь наслаждение, в случае, если избавите от собственного присутствия на пара дней. Да и Ари не мешает отдохнуть.
— Ари, вы ощущаете? У них заговор. Похоже, мы имеем дело с двумя кумушками, каковые лишь и грезят, как бы состряпать шидох11.
— Нет, вы лишь послушайте, что она говорит! — закричала Карен.
— А что? Я сабра не хуже тебя. Думается, мы с вами попались, Ари.
— Я этому весьма рад, — ответил он.
ГЛАВА 10
На следующее утро Ари и Китти сели в машину и отправились к Тивериадскому озеру. Они въехали в Геносаретскую равнину, которая тянется на протяжении его северного берега. По ту сторону озера над данной низкой местностью, расположенной ниже уровня моря, вздымались выветрившиеся коричневые сирийские горы. Теплый, душный воздушное пространство как будто бы застыл.
Это озеро — собственность самого Господа Всевышнего, поразмыслила Китти. Опять она была наедине с Ари и опять чувствовала, что теряет чувство времени, как в один раз в горах Иудеи. По какой причине эта страна действует на нее так очень сильно конкретно тогда, в то время, когда рядом Ари?
Ари остановился у самого берега и повел ее к развалинам капернаумской синагоги. Тут, на этом месте, ходил Иисус, учил и лечил людей. В памяти Китти всплыли слова, каковые она, казалось, совсем забыла. «Проходя же недалеко от моря Галилейского, Он заметил двух братьев, Симона, именуемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море… И приходит в Капернаум; и скоро в субботу вошел Он в синагогу и учил» 12.
Казалось, что Он все еще тут. На берегу рыбаки закидывали сети в море, тут же паслось маленькое стадо тёмных коз — время как будто бы застыло с того времени.
Ари повел ее к церкви, выстроенной якобы на том самом месте, где недалеко от Капернаума случилось чудо с рыбами и хлебами. Пол церкви был украшен византийской мозаикой с изображением бакланов, цапель, уток и других диких птиц, до сих пор населяющих озеро. После этого они поднялись на гору Благословений и подошли к маленькой часовне, стоящей в том месте, где Иисус сказал Нагорную проповедь.
«Блаженны изгнанные за правду, потому что их имеется Царство Небесное. Блаженны вы, в то время, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, потому что громадна ваша приз на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» 13.