ОТПЛЫЛО ИЗ ЛИПА
Эту ночь отряд провел в монастыре св. Леонарда, в его поместительных
амбарах и спикариях, места эти были отлично известны и Аллейну и Джону, они
кроме того были видны из аббатства Болье. Юный оруженосец почувствовал
необычный трепет, в то время, когда опять показались монахи в привычных белых одеждах и он
услышал размеренный густой звон колокола, призывающего к вечерне. С первыми
лучами восхода солнца отряд переправился на пароме через широкую, медлительно
текущую, заросшую камышами реку — люди, лошади и поклажа — и, овеянный
свежим утренним воздухом, продолжал собственный путь мимо Эксбери на Лип. В то время, когда
они встали по крутому склону, перед ними во всю ширь внезапно развернулся
вид на ветхую гавань — несколько домов, полоса голубого дыма и бухта,
ощетинившаяся мачтами. Справа и слева долгая-долгая дуга желтого
побережья Солента входила финишами в кайму пены. Пара в стороне от
города на плавном прибое лениво покачивались рыбачьи шхуны, челноки и
другие небольшие суда. Дальше в море стоял громадный торговый корабль с высокими
глубокой осадкой и бортами, выкрашенный в канареечно-желтый цвет и
вздымающийся над рыбачьими лодками, совершенно верно лебедь над утятами.
— Клянусь апостолом, — сообщил рыцарь, — отечественный хороший торговец из
Саутгемптона не одурачил нас: мне думается, я вижу вон в том месте отечественное судно. Он
сказал, что оно большое и желтого цвета.
— Клянусь эфесом, да, — пробормотал Эйлвард, — оно желтое, как будто бы
коготь коршуна, и может взять на борт столько людей, сколько семечек в
гранате.
— Тем лучше, — увидел Терлейк, — потому что мне думается, что не мы одни
собираются перебраться в Гасконь. По временам я подмечаю какое-то
поблескивание вон между теми зданиями, и уж само собой разумеется, это не куртки моряков и
не кафтаны жителей.
— Я также вижу, — сообщил Аллейн, глядя из-под ладони. — И я вижу
вооруженных людей в тех лодках, каковые снуют между берегом и кораблём. Но
мне думается, нам весьма рады, вот уже идут встречать нас.
И вправду, из северных ворот города торопливо вышла шумная масса людей
рыбаков, жителей, дам и приближалась к ним по краю пустоши, махая им и
приплясывая от эйфории, как будто бы с этих людей упало бремя страха перед
великой опасностью. в первых рядах ехал верхом высокий и строгий человек с
тяжелым подбородком и отвисшей губой. Его шея была обмотана меховым шарфом,
поверх висела тяжелая золотая цепь, на которой болталась какая-то медаль.
— Вам очень рады, могущественный и добропорядочный лорд! — вскрикнул
он, снимая шапку перед Тёмным Саймоном. — Я наслышан о храбрых деяниях
вашей светлости, и их возможно ожидать, видя стать и ваше лицо. Могу ли я в
каком-нибудь малом деле быть вам нужен?
— Если вы задаёте вопросы меня, — ответил ратник, — то я был бы весьма
благодарен, в то время, когда бы вы отдали мне одно либо два звена из той цепи, которая
висит у вас на шее.
— Как? Цепь отечественного сословия? — вскрикнул тот в кошмаре. — Старая цепь
города Липа? Это легко неудачная шутка, господин Найджел.
— А для чего же, чума вас забери, вы задали вопрос меня? — отозвался Саймон. —
В случае, если же вы желаете сказать с сэром Найджелом Лорингом, то вот он, на
вороном коне.
Муниципальный голова Липа неуверенно уставился на кроткое лицо и юношескую
фигуру известного солдата.
— Прошу прощения, ваша милость! — вскрикнул он. — Перед вами
муниципальный главный судья и голова старого и могущественного города Липа!
Вам очень рады, тем более, что вы прибыли в ту 60 секунд, в то время, когда мы очень
нуждаемся в защите.
— Вот как! — вскрикнул господин Найджел, навострив уши.
— Да, милорд, город отечественный весьма старый, и его стенки одного с ним
возраста, из чего направляться, что они также древние. Но существуют некоторый
гнусный и жестокий нормандец-пират генуэзец и Чёрная Голова по имени
Тито Караччи, более узнаваемый под прозвищем Борода-лопатой; оба они стали
бичом отечественных берегов. В действительности, милорд, это весьма ожесточённые и свирепые
люди, бесстыжие и неотёсанные, и если они заявились в старый и могущественный
город Лип…
— …тогда прощай старый и могущественный город Лип, — подхватил
Форд, чья склонность к болтливости иногда выяснялась посильнее его
благоговения перед сэром Найджелом.
Но рыцарь был через чур захвачен услышанным и не обратил внимания на
наглость собственного оруженосца.
— А имеется основания предполагать, что эти люди собираются напасть на вас?
— задал вопрос господин Найджел.
— Они приплыли на двух громадных галерах, — ответил муниципальный голова, —
с двумя последовательностями весел по каждому борту, множеством и большим запасом оружия
вооруженных людей. В Уэймуте и Портленде они грабили и убивали. День назад утром
они были в Каусе, и мы видели дым от горевших ферм. Сейчас они стоят
поблизости от Фрэшуотера, и мы весьма опасаемся, как бы они не явились к нам и
не натворили беды.
— Нам нельзя задерживаться, — сообщил господин Найджел; он направился к
городу, муниципальный голова шел слева от него. — Принц ожидает нас в Бордо, и мы
не можем опоздать к неспециализированному армейскому смотру. Но я обещаю вам, что по пути мы
отыщем время побывать в Фрэшуотере и принудим этих разбойников покинуть вас
в покое.
— Мы вам весьма признательны! — вскрикнул муниципальный голова. — Но я не
знаю, как вы без армейского корабля выступите против этих головорезов. А с
вашими лучниками вы имеете возможность отстоять город и нанести им громадный урон, в случае, если
они постараются высадиться.
— Вон в том месте стоит очень подходящее судно, — ответил господин Найджел, — и
было бы весьма необычно, если бы любое судно не стало армейским с этими
людьми, как мои, на борту. Certes*, мы так и сделаем, и не позднее, чем
сейчас.
______________
* Само собой разумеется (франц.).
— Милорд, — заявил волосатый смуглый человек, что шел по другую
сторону рыцаря, около его стремени, наклонив голову, дабы слышать все его
слова. — Я не сомневаюсь, что вы искусны в ведении наземного боя и в
руководстве копейщиками, но, клянусь спасением души, вы заметите, что бой
на море — совсем другое дело. Я старший шкипер этого желтого корабля, и мое
имя — Гудвин Хаутейн. Я плаваю всю жизнь — с того времени, как был ростом вот с
эту дубинку, — сражался против нормандцев и против генуэзцев, и
шотландцев, бретонцев, мавров и испанцев и уверяю вас, господин, что для таковой
работы мой корабль через чур легок и хрупок и кончится тем, что нам перережут
горло либо реализуют в рабство варварам.
— У меня также имеется опыт одной либо двух добропорядочных и почетных морских
стычек, — ответил господин Найджел, — и я весьма рад, что нам предстоит столь
славная задача. Я полагаю, хороший шкипер, что мы с вами можем заслужить в
этом деле великую честь, и я превосходно вижу, как вы человек храбрый и
решительный.
— Мне бы этого не хотелось, — упрямо возразил шкипер. — Клянусь всевышним,
нет. И все-таки Гудвин Хаутейн не таковой человек, дабы отстать, в то время, когда его
товарищи рвутся вперед. Клянусь спасением души! Потонем мы либо выплывем, а
я разверну собственный судно носом к бухте Фрэшуотер, и в случае, если хорошему хозяину
Уизертону из Саутгемптона не понравится мое обращение с его кораблем, пускай
ищет себе другого шкипера.
Они подъехали уже к ветхим северным воротам, и Аллейн, легко
повернувшись в седле, посмотрел на пеструю толпу, следовавшую за ними.
ратники и Лучники нарушили свои ряды и смешались с горожанами и рыбаками,
чьи смеющиеся радостные жесты и лица показывали, какие конкретно заботы сняло с них
появление отряда сэра Найджела. В том месте и сям среди движущейся массы чёрных и
белых курток мелькали голубые пятна и красные — это были шали и шарфы
дам. Эйлвард, держа под руку двух рыбачек, клялся в любви то правой, то
левой, а Громадный Джон плыл, как будто бы глыба, впереди толпы, и на его замечательном
плече восседала круглолицая девчонка, обвив белой мягкой рукой его голову в
сверкающем шлеме. Так двигалась масса людей до самых городских ворот, где была
остановлена неправдоподобно жирным человеком, что выскочил из города,
причем в каждой линии его румяного лица выражалась гнев.
— Ну так как же, господин? — заревел он, как будто бы бык, обращаясь к муниципальному
голове. — Как же? по поводу ракушек и устриц-петушков?
— Клянусь пресвятой Девой, дорогой господин Оливер, — вскрикнул тот, — у
меня были такие заботы из-за этих гнусных подлецов у нас под боком, что все
это совсем вылетело из головы!
— Слова, слова! — опять яростно закричал господин Оливер. — И вы думаете
отделаться от меня словами? Я задаю вопросы еще раз, как по поводу устриц и
ракушек?
— Дорогой господин, ваши речи внушают мне тревогу, — ответил муниципальный
голова. — Я мирный торговец и не привык, дабы на меня кричали из-за таких
мелочей.
— Мелочи! — взвизгнул толстяк. — Мелочи! ракушки и Устрицы! Пригласили
меня на званый обед мэрии, а в то время, когда я прихожу, меня ожидают
пустой стол и холодный приём. Где мой копьеносец?
— Нет же, господин Оливер, послушайте, господин Оливер, — вмешался, смеясь, господин
Найджел. — Пускай ваш бешенство утихнет, поскольку вместо этого кушанья вы встретили
товарища и старого друга.
— Клянусь святым Мартином! — закричал тучный рыцарь, причем все его
негодование мгновенно сменилось эйфорией. — Да это же мой дорогой мелкий
петушок с берегов Гаронны! Ах, дорогой приятель, как я рад видеть вас! Какие конкретно
деньки мы пережили совместно!
— Ну да, клянусь собственной судьбой! — вскрикнул господин Найджел, и глаза его
заблестели. — Мы повидали подлинных храбрецов, и отечественные флаги развевались во
время многих схваток, клянусь апостолом! Мы познали во Франции много
эйфорий!
— И горестей также, второй. — У меня остались и печальные
воспоминания об данной стране. Вы не забывайте, что постигло нас в Либурне?
— Нет, но я не забываю одно: мы, по крайней мере, разрешили войти в движение мечи.
— Ну и ну! — вскрикнул господин Оливер. — А вы все еще держите в уме
лишь мечи да шлемы! Нет у вас в душе места для более кротких эйфорий.
Ах, я до сих пор не могу сказать об этом без беспокойства. Таковой пирог, такие
ласковые голуби, а в подливе не соль, а сахар! И вы были в тот сутки со мной,
и господин Клод Латур, и лорд Поммерс!
— Вспоминаю, — сообщил господин Найджел, засмеявшись, — и как вы гнали
повара по улице и как грозились сжечь гостиницу. Клянусь апостолом,
досточтимый господин, — обратился он к муниципальному голове, — мой ветхий приятель —
страшный человек, и рекомендую вам попытаться уладить с ним ваши разногласия.
— Через ракушки и час устрицы готовься , — ответил муниципальный
голова. — Я просил сэра Оливера Баттестхорна оказать мне честь и поделить
мою скромную трапезу, изысканностью которой мы мало гордимся, но
тревожная весть о пиратах в том месте омрачила мои мысли, что я стал прямо-таки
рассеянным. Все же я надеюсь, господин Найджел, что и вы откушаете с нами
полдник.
— У меня через чур много дел, — ответил господин Найджел, — так как мы должны
погрузиться на корабль — кони и люди — как возможно скорее. какое количество у вас
солдат, господин Оливер?
— Трое и сорок. Все сорок пьяны, а трое довольно трезвы. Они все
благополучно доставлены на корабль.
— Лучше, если бы они поскорее протрезвели. У меня любой обязан будет
взяться за трудную работу еще до заката. Я собирается, если вы это одобрите,
постараться нападать этих норманнских и генуэзских пиратов.
— На генуэзских судах везут икру и кое-какие очень драгоценные
пряности из Леванта, — пояснил господин Оливер. — Мы можем при удаче взять
громадную пользу. Прошу вас, старший шкипер, в то время, когда вы подниметесь на борт,
вылейте на каждого из моих мерзавцев, которого заметите, по полному шлему
морской воды.
Покинув городского-и рыцаря толстяка голову, господин Найджел повел отряд
прямо к воде, а в том месте легкие плашкоуты доставили их на корабль. Одну за
второй поднимали лошадей, те на весу бились и брыкались, а позже их
опускали в глубочайший трюм желтого корабля, где их поджидали последовательности стойл, в
которых они имели возможность благополучно путешествовать. В ту эру британцы умели в
аналогичных случаях функционировать искусно и скоро: незадолго до обрисовываемых
событий Эдуард в порту Оруэлл посадил на суда пятьдесят тысяч людей с их
обозом и конями всего-навсего за двадцать четыре часа. Так умело действовал
господин Найджел на берегу и без того скоро Гудвин Хаутейн — на судне, что господин
Оливер Баттестхорн чуть успел проглотить последнюю устрицу, как звуки трубы
и нагара возвестили, что все готово и якорь поднят. В последней лодке,
отплывшей от берега, сидели рядом оба начальника, такие необычно
противоположные, а под ногами у каждого гребца были сложены большие камни,
каковые господин Найджел приказал взять на корабль. Когда их загрузили,
корабль поднял паруса на грот-мачте; он был пурпурного цвета с позолоченным
изображением св. Христофора, несущего на плече Христа. Повеял бриз, надул
паруса, статное судно накренилось и пошло вперед, ныряя среди пологих светло синий
валов, под музыку менестрелей, доносившуюся с кормы, и приветственные клики
толпы, черневшей каймою на протяжении желтого берега. Слева лежал зеленый остров
Уайт с его долгой и низкой извилистой цепью холмов на горизонте и
выступавшими приятель над втором вершинами; справа — лесистое побережье
Хампшира, тянувшееся далеко-далеко; а нужно всем раскинулось
голубовато-металлическое небо с зимним неярким солнцем. Воздушное пространство был так
морозным, что изо рта валил пар.
— Клянусь апостолом, — радостно заявил господин Найджел, что стоял на
корме и смотрел по сторонам, — эта почва вправду стоит того, дабы за
нее сражаться, и весьма жаль ехать во Францию для того, что возможно иметь и
дома. Вы не увидели горбуна на берегу?
— Да нет, — пробурчал господин Оливер, — не увидел, я торопился вниз, у меня
устрица в горле застряла, а я так и не выпил налитый мне бокал кипрского
вина.
— Я видел горбуна, хороший лорд, — вмешался Терлейк, — старик, одно
плечо выше другого.
— Это предсказывает успех, — пояснил господин Найджел. — Нам кроме этого перешли
дорогу священник и женщина, исходя из этого все у нас, по всей видимости, отправится отлично. А что
ты сообщишь, Эдриксон?
— Не знаю, хороший лорд. Древние римляне были народ весьма умный, а
все-таки ставили собственную судьбу в зависимость от таких примет: греки также, да
и другие населения украины, известные своей ученостью. Но среди
современных людей многие насмехаются над предзнаменованиями.
— Тут не может быть никаких сомнений, — сообщил господин Оливер Баттестхорн.
— Я превосходно не забываю, как в один раз в Наварре внезапно слева от меня из совсем
безоблачного неба прогремел гром. Мы осознали, что произойдёт беда. Продолжительно ожидать
не было нужно: всего через тринадцать дней волки стащили отличную ляжку
оленя, лежавшую у самого входа в мою палатку, и в тот же сутки две фляги
ветхого вина прокисли и помутнели.
— Принесите-ка снизу мое снаряжение, — обратился господин Найджел к своим
оруженосцам, — и доспехи сэра Оливера. Мы облачимся в них тут.
Позже займитесь и собой. Я надеюсь, что вы сейчас с честью вступите на
путь рыцарских подвигов и продемонстрируете себя в полной мере хорошими и храбрыми
оруженосцами. А сейчас, господин Оливер, решайте сами: хотели бы вы, дабы я
руководил, либо вы станете руководить сами?
— Само собой разумеется вы, мой петушок, вы! Клянусь пресвятой Девой! Я также не
цыпленок, но все же не столь многоопытен в армейском деле, как оруженосец
сэра Уолтера Мэнни. Делайте все, что сочтете нужным.
— Тогда пускай ваше знамя развевается на носу, а мое на корме. В
качестве передового охранения я даю вам ваших собственных сорок человек и
сорок лучников. И вдобавок сорок человек да оруженосцы и мои ратники будут
защищать корму. Десять лучников с тридцатью матросами под началом, шкипера
пускай находятся на шкафуте, десять будут лежать наготове с камнями и
арбалетами. Одобряете таковой замысел?
— Отлично, клянусь, отлично! Но вот несут мои доспехи, и мне
нужно будет потрудиться, — я уже не смогу в них, как бывало,
в то время, когда в первый раз посмотрел в лицо войне.
Тем временем во всех частях громадного корабля люди нервничали и
подготавливались к армейским действиям. Лучники находились группами на палубах,
натягивая потуже тетивы и пробуя, прочно ли они держатся в зарубках. Среди
них ходили Эйлвард и другие, более пожилые воины, то давая тихо
немногословные указания, то предостерегая.
— Держитесь, мои золотые ребятки, — сказал ветхий лучник, переходя от
кучки к кучке, — клянусь эфесом, в наше время нам должно повезти. Помните
поговорку Белого отряда.
— Какая же это поговорка, Эйлвард? — крикнуло пара человек; они
слушали, опираясь на собственные луки, и посмеивались.
— Один ветхий лучник говаривал: Любой лук туго согнуть. Любая
стрела, чтобы в цель отправилась. Любая тетива натянута прочно. Любая стрела
пускай летит метко! И в случае, если у лучника на уме эта поговорка, на левой руке
нарукавник, перчатка для стрельбы на правой и за поясом воску на фартинг, —
чего еще может он захотеть?
— Было бы хорошо, — увидел Хордл Джон, — если бы у него за поясом
было и на четыре фартинга вина.
— Сперва труд, вино позже, mon camarade, но нам пора занять собственные
места: мне думается, вон в том месте, между горами Нидл и ущельями Элум, я вижу
самые вершины мачт на их судах. Хьюетт, Кук, Джонсон, Каннингем, ваши люди
будут защищать корму. Торнбери, Уолтере, Хэкетт, Бэддлсмир, вы с сэром
Оливером на полубаке. Саймон, ты останешься при знамени сэра Найджела, а
десять человек должны пройти на шнобель.
Тихо и скоро люди разошлись по местам; они легли плашмя на
палубу, потому что так приказал господин Найджел. В носовой части было укреплено копье
сэра Оливера с его гербом — кабаньей головой на золотом поле. На корме
стоял Тёмный Саймон со знаменем рода Лорингов. На шкафуте пребывали
саутгемптонские моряки, волосатые и смуглые; они скинули куртки, затянули
пояса и держали в руках мечи, колотушки и топоры. Их вожак Гудвин Хаутейн
на корме говорил с сэром Найджелом, иногда посматривая то на
раздувшийся парус, то на двух матросов, державших румпель.
— Передайте приказ, — сообщил господин Найджел, — дабы ни один человек не
брался за оружие и не натягивал тетивы, пока мой трубач не подаст сигнал.
Отлично бы нам сделать вид, что это — торговое судно из Саутгемптона, и
притвориться, словно бы мы испугались и бежим от них.
— Мы не так долго осталось ждать их заметим, — заявил старший шкипер. — Ого, разве я не прав?
Вон они притаились в гавани Фрэшуотер, эти водяные змеи. Обратите внимание
на дым в том месте, где они совершили собственный тёмное дело! Смотрите, как их
лодки торопятся отойти от берега! Они нас заметили и созывают людей на борт. А
вот они поднимают якорь. Кишат на палубе, как будто бы муравьи! Они действуют,
как умелые моряки. Хороший лорд, они не так глупы. Опасаюсь, что мы
задумали больше, чем сможем выполнить. Каждое из их судов — галеас, притом
из самых громадных и быстроходных.
— Желал бы я иметь ваши глаза, — отозвался господин Найджел и прищурился,
всматриваясь в пиратские суда. — Как видно, это хорошие суда, и мы
возьмём громадное наслаждение от встречи с ними. Отлично бы сказать людям,
что сейчас мы не будем ни давать пощады, ни ожидать пощады. Нет ли у вас
случайно на этом судне священника либо монаха, господин Хаутейн?
— Нет, хороший лорд.
— Для моего отряда это не верно уж принципиально важно, — все они перед отъездом из
замка Туинхэм исповедались и причастились, и папа Христофор из аббатства
дал мне слово, что они равняется подготовлены и для того света и для Гаскони.
Но меня берет сомнение довольно этих винчестерцев, прибывших с сэром
Оливером, потому что кажутся они мне очень безбожным отрядом. Передайте приказ,
дабы люди стали на колени, и пускай младшие начальники прочтут для них
Pater, Ave и Credo*.
______________
* Отче отечественный, Богородице, дево, радуйся, Верю (лат.)
Звякнув оружием, матросы и грубые лучники опустились на колени,
склонили головы, сложили руки и стали слушать хриплое бормотание собственных
начальников. Необычной казалась неожиданная тишина; внезапно стали громче и
хлюпанье воды, и шорох паруса, и скрип шпангоутов. Многие лучники достали
из-за пазухи реликвии и амулеты, и тот, у кого этих священных сокровищ
выяснилось больше простого, передавал их по последовательностям товарищей, дабы любой
имел возможность приложиться и воспользоваться плодами благочестия.
Желтый корабль уже вырвался из тесных вод Солента и сейчас нырял и
приподнимался на пологих волнах пролива. С востока дул свежий ветер, иногда
кроме того резкий; и тогда громадный парус туго надувался и клонил судно, пока вода
не начинала шипеть под самым фальшбортом. Неуклюжее и широкое, оно
переползало с волны на волну, погружая собственный закругленный шнобель в светло синий валы,
и пена белыми комьями летела на палубы. За кормой видны были чёрные силуэты
галеасов, они уже подняли паруса и спешили в погоню из гавани Фрэшуотер, а
двойной последовательность весел давал им преимущество, благодаря которому они имели возможность
догнать любое судно, шедшее лишь под парусами. Высоким и неприступным
казался британский корабль; а долгие тёмные и стремительные пиратские галеасы
были похожим двух худых волков, увидевших царственного оленя, что
ничего не подозревая, проходит мимо их лесного логова.
— Возможно, мы развернём, хороший лорд? Либо все-таки отправимся дальше?
— задал вопрос шкипер, глядя с тревогой назад.
— Нет, мы должны двигаться вперед и притворяться беспомощным
купеческим судном.
— А как же ваши флаги? Подлецы заметят, что у нас на борту два
рыцаря.
— Но опускать собственный знамя не делает чести настоящему рыцарю и не
содействует его славе. Пускай флаги остаются: пираты поразмыслят, что это
корабль с грузом вина идет в Гасконь либо что мы везем шерсть какого-нибудь
торговца шёлком и сукнами из Стэпла. Ma foi! Они идут очень скоро. Они
мчатся на нас, как два ястреба на цаплю. Не видно ли на их парусах
какого-нибудь знака либо девиза?
— На том, справа, как словно бы показывается голова эфиопа, — сообщил Аллейн.
— Это символ Тёмной Головы, нормандца! — вскрикнул один из матросов. —
Я видел его и раньше, в то время, когда он ограбил нас в Уинчелси. Сам он страно
большой и сильный человек, и в нем нет жалости ни к даме, ни к
животному. Говорят, у него силы за шестерых; и уж, предположительно, грехов на душе
также за шестерых. А посмотрите: вон бедняги, каковые повешены на их
нок-реях!
Вправду, на каждом финише рея висела чёрная людская фигура,
раскачиваясь и подскакивая при каждом подъеме судна на волну и при каждом
спуске.
— Клянусь апостолом, — сообщил господин Найджел, — я надеюсь, что посредством
святого Георгия и пресвятой Девы отечественный черноголовый приятель всего через
пара часов повиснет сам, и весьма буду удивлен, в случае, если этого не произойдёт.
Но что это на втором галеасе?
— Это генуэзский алый крест. Капитан, по прозванию Борода-лопатой,
общеизвестный моряк, и он хвастает, что нет на свете матросов и лучников,
каковые имели возможность бы соперничать с теми, кто помогает дожу Бокканегра.
— А это мы удостоверимся в надежности, — засунул Гудвин Хаутейн, — но было бы отлично до
того, как они подойдут к нам близко, поднять заслоны для защиты от их
стрел.
Он хрипло выкрикнул какой-то приказ, и его моряки получили умело и
безмолвно, поднимая фальшборты и закрепляя их. Все три якоря господин Найджел
приказал втащить на шкафут, после этого их привязали к мачте на расстоянии двадцати
футов друг от друга и покинули под охраной четырех человек. Восемь человек
находились, держа наготове кожаные мехи с водой на случай огненных стрел,
каковые имели возможность попасть на судно, другие были отправлены на мачту и растянулись
на рее, дабы сбрасывать камни либо стрелять из луков, в случае, если это окажется
нужным.
— Дайте им все, что имеется на судне тяжелого и толстого, — сообщил господин
Найджел.
— Тогда нам, пожалуй, нужно будет поднять наверх сэра Оливера
Баттестхорна, — увидел Форд.
Рыцарь взглянуть на него так, что ухмылка мгновенно провалилась сквозь землю с лица
юноши.
— Ни один мой оруженосец ни при каких обстоятельствах не разрешит себе смеяться над
опоясанным рыцарем, господин Найджел мягче. — Я осознаю, это лишь
мальчишеская шутка, неохотно уязвить. Но я оказал бы нехорошую услугу
твоему отцу, если бы не научил тебя сдерживать собственную болтовню.
— Они желают зажать отечественное судно с двух сторон, милорд! — вскрикнул
шкипер. — Смотрите, как они ускоряют движение, обгоняя друг друга! У нормандца
имеется баллиста либо катапульта на полубаке. Смотрите, они наклоняются к
гандшпугу, они собираются разрешить войти в движение собственный орудие.
— Эйлвард! — крикнул рыцарь. — Заберите собственных трех самых надежных
лучников и попытайтесь помешать им. Мне думается, их возможно дотянуться из
долгого лука.
— До них семнадцать раз по двадцать шагов… — ответил лучник, водя
глазами в том направлении и ко мне. — Клянусь моими десятью пальцами, было бы страно,
если бы мы не смогли сделать им отметину на таком расстоянии. Ко мне, Уоткин
из Соулея, Длинный Уильям и Арнольд, продемонстрируем этим подлецам, что им придется
иметь дело с британскими лучниками!
Названные три лучника поднялись на финише кормы, обширно расставили ноги и
принялись наводить стрелы на цель, пока их наконечники не были на
одном уровне с базой.
— У тебя самый верный глаз, Уоткин, Эйлвард, что стоял
рядом с ними, положив стрелу на тетиву. — Целься в подлеца в красной шапке.
А вы оба стреляйте в того, со шлемом, я же буду наготове, если вы
промахнетесь, — они также планируют стрелять. Действуйте, не то мы
опоздаем.
Масса людей пиратов отхлынула от катапульты, покинув двоих, дабы сделать
выстрел. Один, в красной шапке, согнулся, устанавливая зазубренный камень
на долгом финише древесного рычага, похожем на ложку. Второй держал
веревочную петлю, которая должна была высвободить захватывающее
приспособление и отправить вперед неуклюжий метательный боеприпас. Так они
находились одно мгновение, и их фигуры выделялись быстро и четко на фоне белого
паруса. После этого человек в красной шапке упал поперек камня, между ребрами у
него торчала стрела; а второй, раненный в ногу и в шею, корчился и бился на
палубе. В то время, когда он падал назад, он высвободил пружину, и огромное бревно,
обрисовав круг, с ужасной силой бросило его товарища в воду так близко к
британскому кораблю, что его покалеченное и растерзанное тело чуть не
зацепилось за корму. Что касается камня, то он взвился вертикально и упал
между галеасом и кораблём. При виде этого матросы и лучники закричали
приветствия и расхохотались, а преследователи яростно завыли.
— Ложитесь, mes enfants, — приказал Эйлвард, взмахнув левой рукой. —
Мы их научим уму-разуму. Вон они тащат мантелеты и щиты. Сейчас нам в
голову полетят камешки — продолжительно ожидать не придется.
Глава XVI