Такое наименование взял в европейской поэзии жанр лирики, посвященный печальным раздумьям. Элегии отмечены печатью уравновешенности, ритмической неторопливости, звуковой плавности. В. Г. Белинский назвал элегией «песню грустного содержания», ссылаясь на произведения современных ему поэтов, в особенности К. Н. Батюшкова, Е. А. Баратынского.
Слово «элегия» происходит, наверное, от фригийского elegeia — «тростниковая флейта». Отчизна элегии — Старая Греция. Фольклорная база — причитающий плач над погибшим. Начальная стиховая форма — элегический дистих, т. е. последовательное чередование пентаметра и строк гекзаметра. Жизненным идеалом древних греков была гармония мира, уравновешенность и соразмерность бытия. Без одухотворявшей его прощальной печали мир был бы неполным, незавершенным, и лирическое переживание примиряло печали и противоположные эмоции радости.
Но всякое сложное явление в зависимости от событий может поворачиваться различными гранями. В этом обстоятельство отмеченного А. С. Пушкиным многообразия древней элегии: «…время от времени сбивалась на идиллию, время от времени входила в катастрофу, время от времени принимала движение лирический», т. е. смыкалась с одой. Кое-какие поэты, как, к примеру, римские Каллин либо Тиртей, пребывавшие у истоков элегии, воплощали её жизнеутверждающую сторону. Другие (римские поэты Тибулл и Проперций, французские — П де Ронсар и Ж. Дю Белле, русские — авторы «унылой элегии» А. И. Подолинский и В. И. Туманский) культивировали пафос разочарования. Но практически все вершинные успехи в этом жанре принадлежат тем поэтам, каковые, как И. В. Гёте и А. А. Фет, доносили до читателей конкретно противоречивую зыбкость элегического мироощущения.
В 1800 г. была создана элегия писателя и историка Н. М. Карамзина «Меланхолия». Меланхолия — это собственного рода горькое удовольствие собственной грустью, побуждающее поэта «прославлять блага, которых лишаемся» (формулировка теоретика того времени А. И. Галича). Из этого — полутона, приглушенность звучания, сумеречное освещение мира, свойственные и амурной, и исторической элегии эры романтизма.
А. С. Пушкин, обращаясь к элегии, открыл возможность парадоксального утверждения бытия печалью. Доказательством помогает не лишь известная строчок из «Элегии» 1830 г. («Я жить желаю, чтобы мыслить и мучиться»), но и одно из последних стихотворений поэта, воспроизводящее кроме того поэтическую форму древнегреческого примера: «Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую: Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе…». Уже первые слова элегии — «грустен и весел» — сталкивают противоположные состояния человека, между которыми находится чувство поэта, одновременно и радующегося встрече с красивым, и печалящегося об потере собственного лицейского приятеля Дельвига.
Само собой разумеется, элегия в «чистом» виде, как и каждый сугубо лирический жанр, в современной поэзии не видится, но как жанровая традиция живёт . Лирика XX в. (назовем в качестве примера «Мартовскую элегию» А. А. Ахматовой, «Элегическое стих» Я. В. Смелякова, «Элегию» Д. С. Самойлова) сознательно обращается к данной традиции, дабы, основываясь на ней, еще бросче оттенить своеобразие собственных художественных ответов. Иногда эмоциональный строй элегии появляется в стихах современного поэта как бы кроме его воли. Так происходит в поэзии Б. А. Ахмадулиной.