И тогда с тополевой рощи встала большая тёмная тень, за ней вторая, третья, довольно много. Долгой вереницей скользнули они по воздушному пути над наозерной мглой, заслоняя солнце, и стали приближаться к обоим приятелям. Те не шевелились. Еще град — и минута стрел посыпался бы с их ужасных крыльев, хороня обоих друзей навеки в отравленной тишине Стимфала.
Внезапно какой-то предмет звякнул, падая на землю в ярком соседстве с Иолаем. Совершенно верно проснувшись от этого звука, он Поднял его.
— Погремушка! — крикнул он.
И он стал неистово ее трясти. Геракл также встрепенулся, его оцепенение мгновенно прошло. Схватив собственный лук, он выстрелил в первое чудовище — раздался пронзительный крик, и оно, упав, потонуло в пучине. За ним последовало второе, третье; Иолай также отыскал в памяти о собственном луке. Вдвоем работа отправилась скоро. Стимфалиды отвечали, но их пернатые стрелы не долетали до друзей либо же беспомощно отскакивали от шкуры немейского льва, в которую закутался Геракл.
Скоро воздушное пространство был чист, а солнце так же, как и прежде заливало поверхность уже не спящего, а бушующего и кипящего озера.
— Уйдем, но, скорее, — сообщил Геракл, — дабы нас снова не заволокло данной ядовитой мглой. Слава Пал-ладе! Не в противном случае как она отправила нам эту спасительницу — погремушку. Уйдем, уйдем поскорее!
Чем более они удалялись от заклятого места, тем бодрее они себя ощущали. Но еще долго необычная истома в их костях и мышцах напоминала им об страшных чарах Стимфальского озера.
В ШИРОКОМ КРУГУ
Стимфалиды были последним остатком от эры чудовищ в Пелопоннесе; по окончании их истребления и он уже имел возможность принимать во внимание замиренным. А так как власть Еврисфея дальше его пределов не простиралась, то Геракл сделал вывод, что его работа ему кончена и что возможно поразмыслить об устройстве собственной жизни.
Ему тогда было уже за тридцать лет; всегда либо совершая подвиги, либо ожидая таковых, он не имел возможности обзавестись собственным очагом и зажить общегражданской судьбой. И сейчас его сердце стосковалось по том и по втором.
— Знаешь, — сообщил он в один раз Иолаю, — что мне привиделось тогда, в данный ужасный сутки, на Стимфальском озере? Мою душу непреоборимо тянуло в том направлении, в пещеру, к ниспадающим водам. Вместе с ними и она вступила в подземную обитель, на тот поросший бледным асфоделом луг, о котором нам говорят отечественные пророки. Довольно много меня тут окружило призраков, но среди всех один выдавался своей красотой и своим ростом. Кто ты, — задал вопрос я его, — могучий среди витязей? Он назвался Мелеагром калидонским и поведал мне, как он погиб от бешенства собственной матери Алфеи. Я все время восхищался его видом и его богатырскою речью. Не покинул ли ты, — задал вопрос я его дальше, — сестры на земле, сестры, хорошей для того чтобы брата? — Была у меня сестра, — ответил он, — нежноокая Деянира; она носила еще хитон девочек, в то время, когда я умирал, — Согласен ты, — задал вопрос я его напоследок, — дабы она стала моей женой? Он кивнул головой, дружелюбно радуясь, и протянул мне руку; я желал ее пожать, но моя рука повисла в воздухе, и в это мгновение резкий звук погремушки неожиданно позвал мою душу обратно, в ее телесную оболочку. Но отечественный уговор я все-таки считаю заключенным и иду сватать Деяниру у ее ветхого отца Энея.
Через пара дней он уже был в Калидоне. Эней по окончании смерти Алфеи женился на другой и имел от нее отрока сына Тидея; Деянира была невестой, и целый дворец был полон женихов. Но их настроение было самое печальное; объявился жених значительно могучее их всех — всевышний калидонской реки, Ахелой — и потребовал девы для себя; Эней был не волен ему отказать. По какой причине был не волен, среди женихов об этом рассказывалось различно; самоё вероятным представлялся следующий рассказ. В прежние дни Эней возвращался с охоты к себе; переходя вброд через русло Ахелоя, он позабыл, как этого потребовало благочестие, омыть собственные руки водой и собственную душу молитвой. Вмиг его окружили гневные волны реки. Он воззвал о прощении, давая слово откупиться ценою, какою всевышний прикажет. Дай мне то, чего дома не знаешь! — ответил Ахелой. Эней дал согласие. В то время, когда он возвратился невредимый к себе, ему поднесли новорожденную дочь — Деяниру.
И вот сейчас Ахелой явился за невестой — получеловек, полубык, с долгой бородой, струившей обильную речную воду. Деянира была в отчаянии при виде собственного ужасного жениха; Эней, убитый ее и своим горем, давал слово ее руку тому, кто ее высвободит от него. Именно перед тем пришел Геракл; нимало не колеблясь, он принял условие. На току перед городом состоялся бой. Ахелой тщетно менял собственные образы, являясь то человеком, то змеем, то быком, — Геракл во всех образах его взял верх, под конец у него выломал его бычачий рог и вынудил его, посрамленного, возвратиться в собственный русло.
Все были радостны; женихи-зрители, и те не питали зависть к столь заслуженной награде. Геракл женился на Деянире и по окончании краткой побывки у тестя забрал ее с собой в Тиринф. Без приключений дело все-таки не обошлось. Они пришли на своем пути к второй этолийской реке, Евену; она была именно весьма полноводна; Геракл один имел возможность бы ее перейти вброд, но перенести Деяниру и для него было нереально. Внезапно примчался к нему кентавр Несс — тот единственный, что избег погрома в предгорьях Эриманфа. Геракл его не имел возможности определить — мало ли было кентавров! — но тем лучше определил тот истребителя собственных братьев. Он заявил Гераклу, что состоит перевозчиком и готов перевезти его жену на собственной широкой конской пояснице. Геракл дал согласие. Но чуть оказался он со своей красивой ношей в реке, как ринулся бежать — имея Деяниру на собственной пояснице, он считал себя в безопасности от стрел собственного неприятеля. Но он ошибался: Геракл все-таки отправил ему вдогонку стрелу, отравленную желчью гидры, и у него чуть хватило сил донести красавицу на тот берег. Он еще шепнул ей пара слов, на что Геракл тогда не обратил внимания, и после этого скончался.
Возвратившись в Тиринф, Геракл представил собственную молодую жену матери и познакомил ее с Иолаем, и они зажили тесной, дружной семьей в его скромном домике. Но недолго имел возможность он наслаждаться своим новым счастьем. Копрей все-таки явился, и в его голосе снова зазвучала насмешка, не смотря на то, что и в другом роде, чем раньше.
— Твоя доблесть, могучий витязь, через чур громадна, дабы ее сократить пределами Пелопоннеса. Мой повелитель хочет, дабы ее благодеяние испытал целый обитаемый мир в собственных четырех финишах, северном, южном, восточном и западном. Дабы начать с юга, он приказывает тебе укротить критского быка и привести его к нему в Микены.
— Данный раб, — сообщил Геракл по окончании его ухода своим, — сам не знает, чему смеется; но его устами говорит Еврисфей, устами Еврисфея — Гера, а устами Геры — Рок. Мне вспоминается слово Паллады, раздавшееся в моем вещем сне; в случае, если желаешь славы от Эллады, от человечества — трудись для человечества и Эллады. До сих пор меня знала лишь Эллада; но я ощущаю, с нынешнего дня начинается новая полоса в моей жизни. Моя задача — умиротворение почвы, истребление чудовищ в зверином и людской образе, искоренение бесправия, восстановление почестей всевышних в том месте, где они забыты благодаря нечестия и нерадения людей. Критский бык — это лишь начало, а также не начало; я предвижу иное за этим неважным подвигом.
Но все-таки, что это за бык? — задала вопрос Деянира.
Слышала ты об Агеноре, царе финикийском, его сыне Кадме и его красавице-дочери Европе, той, которую увез в море белый, красивый бык?
— Так это тот самый?
— Говорят, да; отправил его в Финикию сам Зевс и приказал ему перевезти Европу на остров Крит, тогда еще пустынный, чтобы в том месте с нею жить как супруг с женою. Она родила ему трех могучих сыновей: Миноса, умного законодателя, Радаманфа, честного судью, и Сарпедона, что, но, переселился в малоазиатскую Ликию. И Крит расцвел при Миносе и украсился ста городами; но бык, сослужив собственную работу, одичал и стал грозою благоустроенного острова. Что ж, отправлюсь за ним — тебя же, Иолай, попрошу защищать в мое отсутствие мою старую мать и молодую жену.
Но, как и предполагал богатырь, за критским подвигом прятался второй, значительно более страшный. Его финикийский корабль бурей отбросило от берегов Зевсова острова; продолжительно скитался он по волнам, пока не достиг необычной местности, со необычными деревьями, листья которых развевались совершенно верно громадные перья, и еще более необычными жителями. От пловцов собственного корабля он выяснил, что страну кличут Ливией, а правит ею гигант Антей, сын почвы. Они отправились к нему.
— Дам что угодно тому, кто меня осилит в борьбе, — сообщил Антей.
— Долг гостеприимства, — ответил ему Геракл, — велит хозяину не бороться с гостями, а помогать им.
Но так как неласковый туземец настаивал на своем, то Геракл выступил против него. По окончании упорной схватки он его повалил; но чуть коснувшись почвы своим телом, гигант снова скоро прянул на ноги. То же произошло и во второй и в третий раз.
Тут Геракл осознал, что сын Почвы из прикосновения к ней черпает новую силу; победив его и в четвертой схватке, он поднял его на воздушное пространство и держал его в металлических тисках собственных объятий , пока он не испустил духа.
Ехать обратно было нереально; поврежденный уже бурей корабль разбился о береговые утесы. Было нужно пловцам шествовать берегом через пески и луга; какое количество тут Геракл поборол диких животных и ожесточённых людей, мы перечислять не будем. Но вот они пришли наконец в страну, по-видимому, благоустроенную; по крайней мере, возвышавшийся на морском берегу алтарь свидетельствовал о благочестии обитателей.
— Это — Египет, — сообщили товарищи, — народ тут умный и дельный, но не гостеприимный.
Вправду, пришедшие вооруженные люди заявили их пленниками и отвели к царю Бусириду.
— Именно вовремя, — захохотал царь, — будет кого принести в жертву Зевсу в его праздник.
— Зевс гнушается людских жертвоприношений, — ответил возмущенный Геракл.
Царь неуважительно на него взглянул:
— Мы, египтяне, все народы превзошли в благочестии, и ты желаешь нас учить?
— Ваше благочестие всевышним неприятнее, чем нечестие невежественных дикарей!
— Отлично, продолжай! В приз за твою наглость ты первый будешь заклан.
Геракл выждал 60 секунд, в то время, когда его в узах подвели к алтарю; тогда он неожиданно порвал связывающие его ремни, убил безбожника-царя, высвободил своих друзей и, не тронутый пораженными кошмаром египтянами, проследовал дальше.
В гавани они нашли финикийский корабль, что и доставил их на Крит. Выполнение самого подвига, для которого он был отправлен, как он это и предвидел, не было для него особенно тяжёлым. Царь Минос с радостью предоставил в его сети и распоряжение и облаву, а позже, в то время, когда заверь был пойман, и корабль, на котором он переехал в Навплию, гавань Еврисфея. Геракл самолично отвел быка в царские стойла; но пастух, по робости и неопытности, его выпустил, и мы с ним еще встретимся.
В Тиринфе Геракла ожидала радость. Деянира привела его к колыбели, в которой лежал появившийся в его отсутствие его первенец Гилл (Hyllos). Но продолжительно ею наслаждаться он снова не имел возможности: Копрей не замедлил явиться и послать его на новый, числом восьмой, подвиг.
— За югом — север: царь повелевает тебе доставить ему в Микены коней фракийского царя Диомеда.
Необычный приказ, — поразмыслил Геракл, — похищение чужих коней у них входит в умиротворение вселенной.
Но он повиновался. Проследовав через Истм в Фивы, он посетил ветхого царя Креонта и прошлых собственных друзей; после этого двинулся дальше, на протяжении Евбейского и Малийского заливов к Фермопилам и через эту теснину в Фессалию. Тут его принял радушно царь Адмет. Дабы не омрачать его побывки, он скрыл от него постигшее его в данный сутки домашнее горе; все же Геракл определил о нем от его челяди. Состояло оно в следующем.
Аполлон, хотя явить людям хороший пример очищения от пролитой крови, захотел сам годичной работой искупить кровь змея Пифона, которого он убил, основывая собственный дельфийское прорицалище. По его воле его папа Зевс дал его в рабскую работу конкретно отечественному Адмету. Это было хорошее результат для фессалийского царя: его стада процветали под прекрасным надзором всевышнего, но и его самого он обожал за его кротость и благородство. И он захотел дать ему приз, какой еще ни разу не был удостоен смертный: спустившись в подземную обитель Мир, он уговорил Атропу отсрочить сутки смерти его хозяина.
— Согласна, — сообщила Атропа, — Адмета минует Смерть, в случае, если в назначенный сутки его смерти найдется охотник погибнуть за него.
Аполлон принес царю это условие, и тот был рад, не подозревая, какое горе в нем таилось. Назначенный сутки наступил; кто согласится вместо Адмета променять свет солнца на безотрадную ночь обители Аида? Ни старик папа, ни старая женщина мать не захотели остатком собственных дней выкупить цветущую судьбу сына; дала согласие это сделать юная супруга, царица Алкеста…
Мы ее уже знаем: это та самая дочь Пелия, которая, одна из сестер-Пелиад, не приняла участие в невольном отцеубийстве. Как чистая, она имела возможность оставаться в Иолке, и унаследовавший отцовский престол Акает со временем выдал ее за собственного соседа, отечественного Адмета.
Итак, Алкеста заявила, что согласна погибнуть за мужа. Пришедшая за душою Адмета Смерть увела с собою душу Алкесты, оставляя мужа в печальной скорби. Сейчас лишь он осознал, какой печалью был отравлен сладкий дар судьбы, принесенный ему от Атропы; он с радостью бы отказался от него, но было уже поздно. И однако он не только гостеприимно принял Геракла, но кроме того, дабы тот не отказался от его гостеприимства, запретил говорить ему о том, какая ожесточённая утрата его постигла. Но выполнить это выяснилось неосуществимым: не было возможности лишить челядь, боготворящую собственную госпожу, права оплакивать ее смерть, а от челяди и Геракл определил о произошедшем. Он в полной мере оценил благородство собственного хозяина, а так как ему, сыну Зевса, мир демонов был открыт, то он рассчитывал отыскать возможность оторвать Алкесту из цепких рук ее похитительницы Смерти. Его расчет оправдался, и он возвратился к Адмету, ведя за руку даму, укутанную в густое покрывало.
— Сбереги мне ее, — сообщил он ему, — она мне досталась в приз за тяжёлый бой.
— Уведи ее к вторым, — упрашивал его Адмет, — в мой дом уже не должна входить дама по окончании смерти моей Алкесты.
— Как? Неужто ты, человек еще юный, предполагаешь всю жизнь совершить вдовцом?
Адмет начал уверять его, что он до смерти соблюдет верность собственной первой и единственной Геракл — и женя радовался при мысли, как приятно неузнанной Алкесте слышать эти слова. Наконец, заканчивая опробование, он сорвал с нее покрывало — и оба супруга снова соединились для новой, уже ничем не омраченной жизни.
От своих хозяев Геракл определил и подробности о конях Диомеда. Оказалось, что это были не обычные кони, а чудовища, хорошие собственного ужасного господина. Их ясли были забрызганы кровью: Диомед питал их людской мясом тех несчастных, которых будущее отдавала в его руки. При этих условиях и Геракл не считал возложенного на него подвига похищением чужого хороша. Особенной трудности он для богатыря не воображал: изверга-царя он убил, коней увел и доставил их Еврисфею.
Его призом был второй сын, появившийся практически сразу после его возвращения в Тиринф. Но практически в один момент с ним пожаловал и второй гость, значительно менее желанный: Копрей. По окончании севера — восток, — возгласил он. — Царь отправляет тебя в Фемискиру, что на Фермодонте, за поясом Ипполиты, царицы амазонок: он давал слово его собственной дочери, жрице отечественной микенской Геры. И он ушел.
— Данный пояс, — задала вопрос Деянира, — возможно, золотой, украшенный самоцветными каменьями?
— Нет, это с виду несложной кожаный пояс; но вместе с тем и победный талисман необычайной силы. И в этом приказе я снова определю Геру.
Все находившиеся захотели выяснить, как он понимает его. И он продолжал:
— Изо всех народов на земле лишь мы, эллины, выполняем заповедь Геры о равном браке. У нас хозяйство поделено поровну между женой и мужем: мужу — внешняя, жене — домашняя работа; супруг — глава, но не господин семьи; у мужа — мужские, у жены — женские праздничные дни, и перед всевышними и мужчина-жрец, и дама-жрица чувствуют себя равными. У многих народов дама пребывает в рабстве у приятели, и он имеет жен столько, сколько желает. Имеется, но, и таковой народ, у которого порядки обратные: это амазонки. У них власть в собственности дамам: они и пашут, и руководят, и сражаются. С партнерами они заключают только кратковременные браки, дабы иметь от них детей: раз в году в Фемискире празднуется неспециализированная свадьба амазонок с военнопленными партнерами, — а после этого у этих несчастных за кратким пылом любви направляться продолжительный мороз смерти. Гере оба излишества одинаково неприятны: и дама-раба, и дама-владычица. Но то, первое, для нас безвредно; народы, поработившие даму, на войне бессильны, и не им нас, а нам их суждено победить, дабы подчинить их со временем заповеди Геры. Наоборот, амазонки — народ побеждающий: они идут с Дальнего Востока и уже покорили большую часть Азии, везде вводя собственные мужененавистнические нравы. Видя в нас справедливо собственных основных неприятелей, они кроме того с народами — поработителями дам заключают коварные альянсы против нас. И уже раз они переправились через Архипелаг и осадили Афины; и город Паллады пал бы, если бы его не спас Фесей. И всему виной могучий талисман победы, пояс царицы Ипполиты. Осознаёте вы сейчас, по какой причине Гера требует его для собственной жрицы?
— Постой, — задал вопрос Иолай, — ты заявил, что Фесей спас Афины от амазонок? Как же это было?
Геракл покосился на Деяниру: Не следовало бы мне это при тебе говорить, но уж так и быть, — сообщил он с ухмылкой. — Пояс царицы амазонок побеждает во всяком бою, но он бессилен против чар любви. Амазонки переправились через Архипелаг, нагрянули на Афины, осадили Акрополь; их твердыней была возвышающаяся против Акрополя гор, которую они посвятили собственному всевышнему-покровителю Аресу, по какой причине она и поныне именуется Ареопагом. Еще недолго — и Афины были бы забраны, и был бы у амазонок оплот в самой Элладе. Но у Ипполиты была среди амазонок любимая подруга, красивая женщина Антиопа. Она приглянулась Фесею, молодому царю афинскому. Это бы еще ничего; но и амазонке приглянулся Фесей. Страшно стало Ипполите за собственный пояс; она сняла осаду и увела собственную рать обратно в Фемискиру.
— Вижу, — сообщил Иолай, также радуясь, — что данный поход обставлен особенными условиями; что сообщит отечественная хозяйка?
— Ничего, — ответила Деянира, с нежностью смотря на мужа, — в Геракле я точно знаю. Но мне страшен талисман победы; ты с ним отправишься, Иолай?
— Само собой разумеется, — продолжал он шутить, — не смотря на то, что и не думаю, дабы мог быть ему особенно нужен. Но не взять ли нам с собою… Фесея?
Все одобрили его идея, и он сам взялся отправиться вестником к Фесею; тот, в далеком прошлом хотевший подружиться с тиринфским витязем, с восхищением принял его предложение. Собрав еще товарищей, они сели на корабль и поплыли. Довольно много они изведали разнообразных приключений; но основное их ожидало на берегу Геллеспонта, в самом могущественном городе тамошней Азии, Трое.
Ею руководил царь Лаомедонт, один из самых надменных царей собственного времени. Хотя его испытать, оба всевышнего — покровителя его страны, Аполлон и Посидон, обернувшись людьми, нанялись помогать ему при постройке муниципальных стен. Лаомедонт воспользовался их одолжениями, но обещанного вознаграждения не выдал ни им, ни их товарищам по работе. Тогда они решили наказать его, и Посидон выслал из морской глубины чудовище, которое стало бессердечно разорять страну. Царь призвал собственных волхвов: те ему заявили, что чудовище успокоится не раньше, чем царь даст ему на пожрание собственную дочь Гесиону (Hesione). Было нужно, по требованию народа, покинуть деву на морском берегу, привязав ее к утесу.
Именно тогда Геракл с товарищами причалил к троянскому побережью; определив о его причине и гневе богов, витязь захотел убедиться, исцелило ли Лаомедонта постигшее его несчастье от его вероломства и заносчивости. Он давал слово ему исходя из этого сразиться с чудовищем и спасти его дочь, но выговорил себе в приз четверку его славных коней. Под гнетом потребности Лаомедонт дал согласие; но в то время, когда Геракл выполнил собственный обещание, ему стало жаль коней, и он приказал ему срочно покинуть его страну. Связанный возложенным на него подвигом, Геракл не имел возможности ему сходу отомстить; он ушел, но с угрозой: его вероломство припомнится ему.
Фемискира лежала неподалеку от моря в задней части Малой Азии; было нужно кораблю Геракла плыть по следам славной Арго. С грустью заметил он место, которое было свидетелем смерти его красивого приятеля в предательских волнах родника. После этого они переплыли Пропонтиду, Босфор, миновали ставшие уже надёжными Симплегады и выплыли на широкую, зеленую гладь Евксина. И еще пара дней продолжалось плавание; направо показалось устье широкой реки Галиса и скоро за ним второе, мельче. Это и был Фермодонт; встав по его течению, пловцы заметили перед собою стенки Фемискиры.
Ворота были закрыты; перед ними стояла амазонка-стражница. Кожаный шлем, маленький хитон, маленький щит формы луны на ущербе и двулезвийный топор. Она задала вопрос инопланетян о цели их прибытия; Геракл ей изложил дело, прибавив, что они согласны выслужить требуемый пояс. Амазонка удалилась.
— Сразиться готов я с какой угодно силой, — сообщил Геракл Фесею по ее уходе, — мне не будет страшно; но против чар пояса настоящи лишь другие чары, а ими располагаешь ты, а не я.
Амазонка возвратилась с известием, что царица приглашает Геракла и его славную дружину на радостный пир.
— Неспециализированная свадьба! — шепнул Геракл своим. — Держаться совместно, товарищи, не то мы погибли.
На площади перед дворцом Ипполиты были расставлены столы; во главе одного сидела Ипполита, во главе другого — Антиопа. Она побледнела, определив Фесея; последнему удалось незаметно шепнуть ей пара слов. По окончании пира царица пригласила эллинов остаться у них в Фемискире; но Геракл просил дать им вернуться на эту ночь к собственному кораблю для принесения благодарственной жертвы Посидону за радостное плавание. Все эллины покинули город — не считая Фесея, неизвестно как и куда провалившегося сквозь землю.
Наступила ночь, чёрная, холодная; солдаты роптали, что Геракл вынудил их совершить ее у корабля. Пришло утро — и пришел Фесей: заветный пояс был у него в руках. Но скоро после этого пришла и вооруженная рать амазонок и начался жаркий бой. На стороне амазонок было огромное численное превосходство; но по окончании утраты чудесного пояса оно прекратило быть страшным для эллинов. Довольно много их пало, среди них и их царица; кое-какие попали в плен, среди них и Антиопа — нечего сказать, что она была присуждена Фесею. Амазонское царство длилось в Фемискире, но опасность его распространения была предотвращена.
Геракл, но, не забыл и Лаомедонту его измены; передав Еврисфею пояс Ипполиты, он начал набирать дружину для похода против его Трои. В первую очередь он обратился к тому витязю, с которым он особенно подружился на Арго — к Теламону. Тот был царем мелкого острова Саламина, — будущего носителя одной из величайших слав глобальной истории, в заливе, недалеко от Афин, — и именно переживал собственный медовый месяц с красивой афинянкой Эрибеей. Геракл застал молодых за трапезой. Теламон протянул приятелю кубок с вином. Возлияй отцу собственному Зевсу! Геракл отошел, поднял глаза к небесам — красив и грозен был его вид, как он стоял, причем львиная пасть осеняла его голову и шкура неуязвимого зверя развевалась около его могучих плеч. Если ты когда-либо, папа мой Зевс, выслушивал с радостью мои молитвы — сейчас прошу тебя: дай этому моему приятелю храброго сына от Эрибеи, несокрушимого, как данный зверь, чья шкура меня обвивает, трофей моего первого подвига в твоей Немее! Чуть успел он сказать эти слова, как в вышине показался орел, повис над его головой и опять провалился сквозь землю в эфире. Будет тебе сын! — весело сообщил он собственному хозяину. — Ты его в честь показавшегося орла (aietos) назови Аянтом — он будет первым в опасностях и трудах войны.
Собрав дружину, Геракл двинул ее на Трою. Продолжительно тянулась осада; все же под конец город был забран, Лаомедонт пал в сражении; Геракл, но, и данный раз призвал на царство сына убитого — Приама. Города он не уничтожил, но товарищей вознаградил добычей, причем пленную Гесиону взял Теламон. Сам он не забрал ничего.
Снова он возвратился к себе; но его приход мало обрадовал Деяниру. Она уже третьего сына качала на руках.
— Ты навещаешь собственную семью, — сообщила она ему, — совершенно верно земледелец собственную зарубежную ниву: раз в году, к посеву и жатве.
— Не кручинься, дорогая, — утешал ее супруг, — надеюсь, сейчас не так долго осталось ждать настанет финиш моим трудам. Но пока что вправду приходится ожидать Копрея со дня на сутки.
Он не продолжительно вынудил себя ожидать.
— За тобой еще запад, могучий богатырь, — сообщил он Гераклу, — царь хочет, дабы ты привел ему стадо быков пурпуровой шерсти, пасомое Герионом на острове Эрифее (другими словами Чермном), где солнце заходит.
Деянира всплеснула руками:
— Куда макар телят не гонял он отправляет тебя, — заголосила она, — куда еще смертная стопа не проникала!
— Гераклу не стыдно первенствовать , — ответил ей супруг и безоговорочно отправился к указанной цели.
— А данной целью было — где солнце заходит. Истм, Парнасе, Этолия — это были еще привычные места. Оттуда вверх по Ахелою к бурной Додоне, где вещий дуб Матери-Почвы и Селлы, пророки Зевса; он определил от них, что сутки, в то время, когда кончатся труды Геракла, уже не особенно отдален. Позже нескончаемое странствование вдоль берега моря, по склонам снеговерхих гор; позже широкая, благодатная равнина и в ней река о негромком течении, Эридан. Тут тополи стоят на берегу реки, их слезы стекают в ее пучину и в ней преобразовываются в янтарь…
Засни, Геракл, под негромкий шум отечественных ветвей; мы поведаем тебе сказку про того, о ком мы плачем.
Мы — сестры Гелиады, дочери яркого всевышнего, чья колесница ристает по небесной твердыне. Жарко пылает сердце вышнего возницы, многих обожало оно, но никого так, как красивую Климену, позднейшую жену эфиопского царя Меропа, жившего в том месте, где солнце заходит. И родила она в этом браке младенца дивной красоты яркого Фаэтонта. В то время, когда он вырос, никто не имел возможности наблюдать на него, дабы не полюбить. Сама царица любви, Афродита, была бессильна против его чар; она отправила собственного слугу, Геспера, вечернюю звезду: в то время, когда будешь заходить, сообщи царю Меропу, что я обожаю его сына и желаю, дабы он был моим мужем. Был рад Мероп словам богини и приказал Фаэтонту подготавливаться к свадьбе; но скромный парень испугался: мне ли, сыну смертного, быть мужем богини? Нет, папа, выгони с работы, не в прок брачущимся неравные браки. Мероп лишь разгневался и повторил собственный приказание; тогда Фаэтонт обратился к матери. Но та улыбнулась: не опасайся, мой сын, не смертный твой папа, а сам Гелий, ристатель небесной тверди! Что говоришь ты, макушка! Не верится мне. — Поверишь. В то время, когда ты появился, он подарил тебе одно желание… лишь одно. Иди к нему в его багряный дворец, в том месте, где его пылающая колесница погружается в море; сообщи ему твое желание — и по выполнению ты убедишься, что он ивой папа.
И он пришел в отечественный дворец, и мы, Гелиады, в первый раз заметили отечественного брата и, заметив, полюбили более всего на свете. И он сообщил отцу собственный желание — увы, роковое, безумное: в случае, если к тебе сын, дай мне сутки один, вместо тебя, руководить твоей колесницей! Тщетно отговаривал его папа: несчастный парень стоял на своем. Тогда он напутствовал его благими сове-ами о том, как ему направляться держать путь, и приказал нам, Гелиадам, запрячь светлую колесницу. Сначала храброму парню получалось обуздывать пыл ретивых коней: но в то время, когда первая четверть неба осталась за ним и начал приближаться полдень, они взъярились и понесли колесницу вне установлений колеи. И нарушен был вековой порядок природы: растаяли снега неприступных вершин, загорелись деревья нагорных рощ, закутанный в тюленьи шкуры обитатель далекого севера почувствовал непривычный жар, дремучая вода Сиртов подернулась льдом. Застонала из собственных вещих глубин Мать-Почва, услышал Зевс ее жалобный голос. Его перун сразил Солнцева сына; красивый Фаэтонт пал обугленный в негромкий Эридан. И нам с того времени стали постылы небесные дороги: став тополями на берегу сонной реки, мы льем слезы в ее поём и воды песнь плача о погибшей красоте, отечественные слезы, стекая в реку, становятся янтарем; и отечественный плач, стекая душу смертных, делается сказкой.
Так пели Гелиады Гераклу на берегу негромкого Эридана. И ему показалось, что он вошел в царство сказки и что тут все будет по-иному, по-прекрасному.
Достигнув верховьев Эридана, он заметил по цепи неприступных гор перед собой, и справа и слева. Тут нет пути; моря бы достигнуть, моря! Оно должно быть налево, где имеется перевал; итак, к морю, в море! Но из моря вынырнул гигант, получеловек, полурыба:
— Куда ты, наглый? Тут нет пути для смертной стопы!
— Гераклу не стыдно первенствовать , — крикнул храбрец и ринулся на гигант, в котором он определил гневного Тритона, слугу морского владыки.
Тритон, побежденный, отошёл:
— Иди, смертный, похваляйся, что сделал дешёвыми эти заповедные воды — неподалеку ты зайдешь.
Идет Геракл взморьем, то плоским, то приглубым, идет сутки, два, довольно много дней — и все нет места, где солнце заходит. И вот перед ним смыкается море, гора справа, гора слева сдвинулись, и над их стыком, как в насмешку, солнце опускается куда-то, в загорную страну. Но Геракл не унывает: он окрылен сказкой. Где-то тут должен быть ключ смыкающегося моря; где он? Уж не данный ли камень? Либо данный? Пробует, колеблет друг за другом — и внезапно грохот, пламя, стык обваливается, столб направо, столб налево, и между ними море с шумом вливается куда-то-в море морей. Вот он, Океан! И он пробил к нему путь! Да, будут не забывать потомки до последних поколений Геракловы столбы!