преступление и Отчуждение
Криминолого-психотерапевтические изучения убедительно говорят о том, что большинство правонарушителей находится на определенной социально-психотерапевтической растоянию от его ценностей и общества. Они как бы отстранены, отчуждены и от общества, и от малых социальных групп (семьи, трудовых коллективов, друзей и т. д.) либо значительно ослабили связи с ними. Это определяет необычную мотивацию преступного поведения, специфику реагирования на жизненные обстановки, особенности воспитательного действия общества на таких людей.
Термин “отчуждение” показался в далеком прошлом и имеет различные значения. Отчуждение — это объективный социальный процесс, уходящий корнями в историю разделения труда и выражающийся в деформирующем господстве публичного труда над трудом личным, публичных взаимоотношений над человеком. В национальной жизни, идеологии, межличностных отношениях на производстве, в семье и быту — везде появляются разные формы отчуждения человека от экологии и соответствующее его отношение к ней. Отчуждение труда от производителя порождает отношение к нему как к несчастью, нежелание трудиться, что обусловливает субъективную готовность добывать средства к существованию противозаконным методом.
Тема отчуждения обширно освещается в современной западной философии, где оно в большинстве случаев связывается с научным прогрессом, урбанизацией, миграцией населения, атеистическим миропониманием. Время от времени отчуждение понимается как произвол и абсурдность, а к его жертвам в равной мере относят представителей самых разных слоев общества, переживающих отчужденное состояние как бессмысленность собственного бытия. Часто отчуждением разъясняются потеря человеком себя, веры, сокровищ, отчаяние, ужас, дезорганизация.
В экзистенциалистской философии отчуждение понимается как нигилизм, как утрата и всеобщая опустошённость сознания ценностных черт бытия. Верховная стадия нигилизма свидетельствует полное и необязательное самоотчуждение человека, опустошенность духа, но уже с осознанием корней глубинных причин и абсурдности бытия страха.
Такую опустошенность кое-какие экзистенциалисты, в особенности А. Камю, расценивают кроме этого как победу человека, поправшего собственные иллюзии и решившего смело взглянуть в глаза ужасной правде, отказаться от рутины повседневности с ее кажущимся преодолением кардинальных очень важных вопросов .
В западной социологии в 20-е годы, довольно часто без потребления самого термина “отчуждение”, был проанализирован таковой его нюанс, как социальная аномия (Э. Дюркгейм, Р. К. Мертон). Это понятие высказывает отношение человека к ценностям и социальным нормам, потерю их значимости, что ведет к отклоняющемуся поведению. Аномия кроме этого обозначает отсутствие эталонов, стандартов сравнения с другими людьми, каковые разрешили бы оценить собственный место в социальной структуре, выбрать образцы поведения, без чего оно делается неизвестным, колеблясь (в социальном замысле) от нормы до патологии. Э. Дюркгейм разглядывал аномию как постоянное и обычное состояние общества. Согласно его точке зрения, индивиды, лишенные достатки, власти, престижа, неизбежно вступают в конфликт с обществом, пробуя достигнуть этих целей и купить нужные для них ценности противозаконным методом.
Р. К. Мертон, пробуя отыскать социальные истоки преступного поведения, приходит к тому, что определенные фазы публичного развития порождают такие события, при которых нарушения социального кодекса являются “обычный” ответ на появляющуюся обстановку. В рамках теории аномии он показывает, как кое-какие социальные образования давят на отдельных людей, толкая их на неподчинение.
Американский ученый В. Фоке разглядывает отчуждение как крайнюю форму выражения аномии, как отход от обычного общества и, возможно, кроме того как вступление в контакт с другими людьми и целыми группами лиц, сходным образом отстранившимися от общества. Он связывает с отчуждением образование шаек, в которых отчужденные люди находят возможность разрешать неспециализированные для них неприятности.
Увлекательны мысли В. Фокса о безразличии общества к человеку: безразличие усугубляет отчуждение и, следовательно, возможность преступного поведения. Небезосновательно его суждение и о том, что в группы правонарушителей объединяются люди, в той либо другой степени изолированные от общества. Отечественные эмпирические наблюдения говорят о том, что группы, не смотря на то, что и нестабильные по длительности и составу существования, часто формируются из правонарушителей чтобы отыскать в них понимание и поддержку. Это есть следствием их отчуждения от отношений и нормальных связей в семье, трудовых, учебных коллективах и т. д.
Несомненно, направляться дать согласие с мнением В. Фокса о том, что отчуждение необязательно ведет к правонарушениям. Оно способно порождать и непреступные формы поведения, поскольку по большому счету нет таких факторов, каковые детерминировали бы лишь преступные действия.
Тема отчуждения относится к числу центральных в современном западном мастерстве и приобретает все большее признание в отечественном. Ее удачно разрабатывали такие наибольшие мастера, как Т. Манн, У. Фолкнер, К. Гамсун, Ф. Кафка, А. Камю в литературе, М. Антониони, Ф. Феллини в кино. Так, в творчестве Ф. Кафки отчуждение личности, ее одиночество, отсутствие контактов, беззащитность, унижение и зависимость, безжалостная и бездушная власть страны, его бюрократических учреждений и институтов вскрыты с необыкновенной убедительностью.
Эта тема появилась из яркого ощущения человеком утраты собственной индивидуальности, из осознания собственного внутреннего одиночества в обществе и вместе с тем зависимости от него. Во многих работах, посвященных отчуждению, выражается протест против обесчеловечивания личности, растущая тревога за распад общества на изолированные составные элементы. К примеру, в фильмах М. Антониони контакты между людьми случайны, непрочны и недолговечны, распад связей возводится в ранг фатальной закономерности, а рвение убежать от одиночества и от себе аналогичных неизбежно оказывается бесплодным.
В повести А. Камю “Посторонний” внешний мир чужд и непонятен главному храбрецу, взывает у него чувство призрачности. Он равнодушен ко всему, а также к браку, любви, приятельским отношениям, служебному а также сыновнему долгу. Следствием этого есть не только идеальное им убийство, но и видение того, что скрыто для других. Он не почитает условностей, не лжет и не играется в игру тех, с кем контактирует, пренебрегает лицемерием, из которого соткана мораль формального долга. Посторонний бродит в стороне от людей, по окраинам судьбы. Конкретно исходя из этого он приводит к тревоге у других, ужас разрушения привычного для них миропорядка.
Идея о разобщённости людей и тотальном одиночестве, об отсутствии согласия между ними пронизывает и творчество К. Гамсуна. Его храбрецы — это замкнутые в себе личности, живущие среди таких же затянутых пеленой загадочности и непостижимости, не осознающих друг друга людей. Они неуютно и неудобно чувствуют себя в цивилизованном мире и находят счастье и свободу в общении с природой, в полном одиночестве.
Не смотря на то, что тема отчуждения в мастерстве на данный момент очень социально значима и актуальна, ее художественное открытие случилось, само собой разумеется, существенно раньше. Как мы знаем, что К. Маркс для подтверждения собственного положения об отчуждении людей и вещей личной собственностью ссылался на У. Шекспира. И позднее великие реалисты (О. Бальзак, Ф.М. Достоевский) анатомировали расчленение личности, в следствии чего появляется отчуждение в публичной и психотерапевтической сферах.
М. Неприятный в 1909 г. писал: “Духовно обнищавшая, заплутавшаяся во тьме противоречий, в любой момент забавная и жалкая в собственных попытках отыскать комфортный уголок и спрятаться в нем, личность неуклонно дробится и делается все более ничтожной психически. Ощущая это, охваченная отчаянием, сознавая его либо скрывая от себя самой, она мечется из угла в угол, ищет спасения…” И потом: “Современный изолированный и стремящийся к изоляции человек — это существо более несчастное, чем Мармеладов, потому что воистину некуда ему идти и никому он не нужен!”.
Так, и научные изучения, и произведения искусства убеждают нас в том, что отчуждение личности оказывает заметное влияние на ее поведение, ее судьбу и относится к числу тех неприятностей, каковые нуждаются в глубоком и всестороннем изучении.
Отчуждение личности в первую очередь проявляется в общении — одной из наиболее значимых сторон бытия человека как публичного существа. В общении формируется личность, реализуется ее активность, оно теснейшим образом связано с деятельностью. Общение — не просто сменяющие друг друга действия, а своеобразная совокупность межличностного сотрудничества. Отчуждение в психотерапевтическом замысле представляет собой как бы уход человека из межличностного сотрудничества. Данный уход имеет значительные психотерапевтические и социальные последствия, а также криминогенного характера.
В социальной психологии отчуждение рассматривается в контексте межличностных взаимоотношений, в то время, когда индивид противостоит окружающим, первым делом микросреде. Такие отношения связаны с потерей им эмоции солидарности, он принимает окружающих чужими, непонятными а также враждебными себе, отвергая наряду с этим их нормы, а также групповые и неформальные.
Такое восприятие мира имеется психотерапевтическое последствие отчуждения. Человек чувствует разрыв между собственными ожиданиями, жаждами и действующими социальными нормами, испытывает чувство изоляции, непричастности к делам вторых, кроме того родных людей, что мешает усвоению норм, регулирующих поведение. Очевидно, для объяснения преступного поведения недопустима абсолютизация отчуждения, превращение его в единственную сущностную чёрта человека при игнорировании социальных условий судьбы. Не нужно думать, что социальные группы и другие люди в любой момент осознанно воспринимаются самим индивидом как противоположные ему. Такое восприятие, как показывают психотерапевтические изучения, допустимо и на бессознательном уровне.
Запрещено смешивать отчуждение с отчужденностью. Отчужденность является результатом отчуждения, позицию личности, отношение к миру и другим людям в целом, ее мироощущение. Криминогенное значение имеет неприятие мира, безразличие к нему либо восприятие его как враждебного.
Отчуждение личности может принимать форму аутизации. В самом неспециализированном виде это уход личности в собственный внутренний мир. Как отмечают многие психологи, для лиц с большим уровнем аутизации характерно ориентирование в большинстве случаев на внутренние параметры, потеря свойства к интуитивному пониманию окружающих, проигрыванию их ролей и поэтому нарушение адекватного эмоционального реагирования. Поведение таких лиц часто представляется эксцентричным, непонятным, лишенным естественной эмоциональной окраски.
Нарушение коммуникаций у аутичных личностей ведет к тому, что у них отсутствуют четкие представления о том, как конкретно они должны вести себя в конкретной обстановке, чего от них ожидают окружающие. Такая неадекватная реакция неудивительна при большом ослаблении социальных связей. По данной же причине у них все больше сужаются возможности быть осознанными вторыми, начинается недоверие к последним, растет отчуждение, чувство изолированности, теряется фактическая, а не формальная принадлежность к группе. На личностном уровне возрастает внутренняя напряженность, тревожность, беспокойство, ощущается (довольно часто без каких-либо оснований) холодность а также агрессивность среды. Все это приводит к ответным враждебным действиям в целях самозащиты, а рвение преодолеть холодность — к демонстрации чрезмерного дружелюбия, готовности выполнить каждые пожелания тех, к общению с которыми стремятся такие люди. В другом случай и том их поведение может противоречить нормам и социальным ожиданиям.
Целесообразно отличать социальное и психотерапевтическое отчуждение личности. Их отличие условно и зависит от происхождения этого явления, т. е. от того, заключена ли его обстоятельство в самой личности либо в ее среде. Психотерапевтическое отчуждение ведет к определенной позиции индивида, обусловленной его субъективными особенностями, а также аутичностью. Социальное отчуждение порождается лишь либо по большей части внешними событиями, отношениями вторых групп и людей к данному субъекту (кроме того при сохранении рвения последнего к установлению либо упрочению связей с ними и приобщению к их сокровищам). Очевидно, психотерапевтическое отчуждение сначала может порождаться социальной изоляцией: если она долга, то это может содействовать выработке у человека позиции отдаленности от микросреды, ухода от нее, утрата интереса к ней.
Кроме того при наличии у человека рвения к общению, приобщению к групповым сокровищам его личностных свойств может оказаться слишком мало для включения в деятельность группы. Так происходит с некоторыми осужденными в местах лишения свободы, в то время, когда другие преступники “выталкивают” их из собственной среды. Так, психотерапевтическое отчуждение представляет собой субъективное неприятие индивидом социального окружения, некоторых его серьёзных объектов, а социальное — неприятие человека, во многих случаях отвергание его окружением. Отчуждение личности — неприятность социально-психотерапевтическая, даже если оно порождается лично-психотерапевтическими факторами, потому, что проявляется в общении. Лично-психотерапевтические факторы смогут вызываться к судьбе негативными сторонами тех публичных взаимоотношений, в каковые была включена личность.
Остановимся на дезадаптации личности и соотношении отчуждения. Первое существенно шире второго и охватывает многие человека жизни и стороны общества. Оно шире и в том случае, если забрать лишь его психотерапевтические нюансы, и, более того, выступает обстоятельством дезадаптации личности. Последнее возможно выяснить как неприспособленность индивида к социальной среде, поскольку социально-психотерапевтическим содержанием его есть несовпадение целей и личности и ценностных ориентации группы. Индивид в силу разных обстоятельств не имеет возможности либо не может абсолютно или в нужной степени усвоить групповые нормы и культуру, принять групповые роли. Дезадаптация в дезадаптивное поведение являются следствием психотерапевтического, правильнее, социально-психотерапевтического отчуждения. Так, психологическая депривация, т. е. ограничение либо лишение нужных эмоциональных контактов в юные годы, если они не будут компенсированы, в большинстве случаев, приводит взрослого человека к дезадаптации.
Дезадаптация возможно охарактеризована и как состояние личности, вызванное а также психологическими странностями либо заболеваниями. В таком нюансе разглядываемое состояние может деятельно содействовать отчужденности, являющейся, как мы уже отмечали, некоей личностной позицией по отношению к окружающему миру. Отчуждение в целом можно считать родовым понятием по отношению к отчуждённости и дезадаптации. Исходя из этого мы будем разглядывать дезадаптацию как личную проблему отчуждения.
Возможно выделить следующие нюансы отчуждения личности, значимые для понимания обстоятельств преступного поведения:
1) отчуждение затрудняет усвоение человеком социальных норм, регулирующих межличностные отношения, поведение. Эти нормы не становятся “моими”, исходя из этого они не необходимы для “меня”. Это что-то чуждое и далеко не всегда понятное. Не просто так многие преступники не знают, за что, фактически, их наказали, не смотря на то, что им светло, какие конкретно запреты они нарушили, но последние не приняты ими и не стали поэтому регулятором их поведения. Многие кроме того бывают поражены уголовным наказанием, не смотря на то, что совершение правонарушения признают. Тут мы сталкиваемся с глубоким внутренним несоответствием, которое возможно сформулировать так: “Да, совершил правонарушение, но не виновен”. Из этого отношение к следователю, суду, органам, выполняющим наказание, и процессуальным процедурам как к чему-то, что весьма слабо связано с их “я” и исходя из этого отталкивается ими. Конечно, что наказания и воспитательное воздействие закона на таких лиц очень незначительно, исходя из этого увеличивается возможность возвращения их на преступный путь;
2) отчуждение личности на раннем этапе ее развития из-за невыполнения семьей собственной главной функции — включения ребенка “через себя” в структуру общества — может закрепиться в человеке и стать обстоятельством его социально-психотерапевтической изоляции от семьи, учебных и трудовых коллективов, вторых малых групп. При отсутствии компенсирующего воспитания это может привести к дезадаптивному противозаконному поведению, во многом растолковывая долгий рецидив правонарушений;
3) отчуждение личности может приводить к формированию ее негативного отношения к среде, ощущению враждебности окружающих. Это способно породить агрессию в качестве защиты от значительно чаще мнимого нападения либо угрозы, что, как показывают отечественные изучения, лежит в базе мотивации многих тяжёлых правонарушений против личности. Субъективное восприятие среды как враждебной либо равнодушной значительно затрудняет профилактику правонарушений, перевоспитание и исправление преступников в плане их внутренней переориентации, трансформации наиболее отношений и важных установок;
4) изоляция субъекта от обычных контактов в микросреде как правило ведет к тому, что он ищет признания среди аналогичных себе. Это выражается в уходе в группы длительном функционировании и антиобщественной направленности в их составе. В данном событии возможно видеть одну из основных обстоятельств существования групповой преступности, в случае, если разглядывать группу не только как объединение тех, кто поддерживать друг друга выполнять правонарушения, но и как общность, в которой личность приобретает возможность самовыражения, признание и поддержку. Тут отчужденным выступает не только отдельный человек, но и несколько, куда он входит, в психологии которой закрепляются черты отчужденности, свойственные ее отдельным участникам. Одновременно с этим групповое сопротивление хорошей среде возможно более упорным, чем сопротивление отдельного человека, потому, что сплоченность участников группы в рамках этого объединения повышает устойчивость последнего. Так, психотерапевтическая связь между группы и личности (и напротив) возможно прослежена и по линии их неспециализированного отчуждения.
Вместе с тем непринятие индивида в группу либо изгнание из нее может стать началом отчуждения либо его усугублением, что кроме этого способно порождать преступное поведение. Личности же, отличающиеся повышенной предрасположенностью к отгороженности от среды, смогут по большому счету не входить ни в какую группу или пребывать в ней эпизодически. В этих обстоятельствах социальный контроль за ними еще более ослабевает;
5) значительные нарушения связей человека со средой приводят и к нарушениям установленных норм поведения. В случае, если человек отрывается от группы, он не только выходит из-под ее контроля, но и перестает разделять ее нормы и ценности. Чрезмерная привязанность лишь к данной группе, решительное предпочтение ее всем иным коммуникациям со средой без шуток заслоняют индивиду окружающий мир. Это может иметь криминогенные последствия, в особенности в случае, если угроза потери связи с группой, являющейся единственным адаптирующим причиной, способна привести (и приводит) к глубоким психологическим травмам. К примеру, такие ситуации способны стимулировать корыстные правонарушения для непомерных материальных запросов семьи. Столь же вредные последствия смогут наступить, в случае, если несколько преступает закон и “платой” за членство в ней являются преступные действия;
6) личностные изюминки индивида, выражающиеся в уходе в себя, обособлении от вторых, довольно часто связаны с отсутствием эмпатии, с неумением ощущать эмоциональные состояния другого человека, сопереживать ему, с нарушением идентификации с другими людьми, т. е. с отсутствием свойства поставить себя на их место. Подобные черты содействуют совершению тяжёлых насильственных правонарушений.
В целом, как показывают изучения, отчуждение личности значительно влияет на совершение многих видов правонарушений, в особенности тяжёлых против личности, хищений, взяточничества, краж, разбоев и грабежей, хулиганства и др. Очень ощутима его роль в совершении правонарушений несовершеннолетними и рецидивистами. Долгое преступное поведение, к примеру, пьяниц-воров либо бродяг — это по существу абсолютно отчужденное, дезадаптированное поведение.
В широком смысле любое преступное поведение возможно назвать отчужденным, потому, что оно говорит о неприятии виновным норм и ценностей, установленных обществом. Оно есть и отчуждающим, поскольку содействует изоляции преступника от среды, причем не только от ее формальных структур, к примеру трудовых коллективов, но и от неформальных их ценностей и малых групп. В случае, если проанализировать личные биографии преступников, то окажется, что их уголовно наказуемым поступкам в большинстве случаев предшествовало совершение небольших аморальных действий и правонарушений, свидетельствующих об их отчуждении. Повторное преступное поведение усугубляет, изоляцию, расширяет расстояние между обществом и субъектом. Содействует этому и нахождение в местах лишения свободы.
Но необходимо подчернуть, что переживание человеком собственной изоляции, которая связана с правонарушением, и желание ее преодолеть смогут выступать замечательным стимулом людских поступков. Это блестяще продемонстрировал Ф.М. Достоевский в романе “наказание и Преступление”. В письме к М.Н. Каткову, излагая центральную идею романа, он писал: “Божья действительно, земной закон берет собственный, и он (Раскольников. — Ю.А.) заканчивает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтобы не смотря на то, что умереть на каторге, но примкнуть снова к людям: чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он почувствовал в тот же миг же по совершении правонарушения, замучило его”.
Переживания человека (связанные одиночеством, ощущением ненужности и “выброшенности” из судьбы), продолжительное время совершившего в заточении, а после этого нежданно обретшего свободу, ярко обрисовал выдающийся британский автор Ч. Р. Метьюрин: “Я стал меньше означать в собственных глазах — я так как уже больше не был жертвой преследования, от которого столько выстрадал. Покамест люди еще считаюм, что им имеется суть нас мучить, у нас остается какое-то чувство собственного преимущества, пускай кроме того тягостное для нас, пускай иллюзорное. Кроме того пребывав в колонии Инквизиции, я кому-то принадлежал: за мной следили, меня защищали. Сейчас же я был изгоем в целом мире; я рыдал; я был подавлен ощущением огромности расстилавшейся передо мной невозможности и пустыни ее перейти”.
Многие практические работники и исследователи исправительно-трудовых учреждений (ИТУ) в далеком прошлом обратили внимание на такое, на первый взгляд парадоксальное, явление: отдельные много раз делаемые выводы рецидивисты, не имеющие устойчивых домашних и иных связей, освободившись, стремятся возвратиться в места лишения свободы. Их повторные преступные действия выступают (довольно часто неосознаваемо) методом преодоления отчуждения в условиях свободы, где они не смогут приспособиться.
Долгое антиобщественное, довольно часто бездомное существование, жизнь в антисанитарных условиях, правонарушения, постоянное приём алкоголя , отсутствие какого-нибудь разумного режима и т. д. создают настоящую угрозу здоровью. Исходя из этого лица, ведущие таковой образ судьбы, не всегда отдавая себе в этом отчет, стремятся снова попасть в места лишения свободы. Добавим, что кое-какие преступники-рецидивисты старших возрастов, в далеком прошлом потерявшие публично нужные связи, в беседах с нами не скрывали собственных жажд по большому счету не покидать исправительную колонию.
Конкретные изучения убедительно говорят о том, что самый отчужденными являются бродяги, а из них — пьяницы. Изолированность этих людей в большинстве случаев высказывает их личностную позицию по отношению к окружающему миру. Вторая категория отчужденных — осужденные к лишению свободы, и первым делом к долгим срокам наказания, причем многие из них раньше были достаточно отлично приспособлены к обществу. Но за время нахождения в ИТУ имела возможность показаться и существенно возрасти их социально-психотерапевтическая растояние от общества, имели возможность сформироваться соответствующие позиции и внутренние качества.
Большая и очень страшная часть осужденных, отлично приспособившаяся к условиям ИТУ, не выключается из социального общения. Это относится к рецидивистам старших возрастов, каковые солидную часть собственной судьбы провели в местах лишения свободы. Они, в большинстве случаев, являются активными и признанными участниками разных неформальных групп антиобщественной направленности, часто их фаворитами. Наоборот, вторая часть преступников весьма не легко переживает условия изоляции, что может вызывать у них состояния безысходности, апатии, чувство безнадежности, потерю возможности в жизни, неверие в людей и т. д. Это в большинстве случаев осужденные за взяточничество, кражи национального и публичного имущества, .спекуляцию, убийства на бытовой земле.
В практической работе по исправлению осужденных принципиально важно учитывать не только переживания и временные состояния, но и неспециализированную социально-психотерапевтическую позицию личности как ее фундаментальную изюминку в плане отчуждения либо, наоборот, адаптации к судьбе по большому счету, и условиям ИТУ в частности. От того, как включен индивид в судьбу и солидарен с ее хорошими нормами, зависит успешная адаптация по окончании отбытия наказания.
Нами был создан особый опросник с целью распознать социально-психотерапевтическую включенность осужденных и в среду в целом, и в их яркое окружение, их отношение к отдельным публичным сокровищам, их временные психотерапевтические состояния. Посредством данной методики в 1989 г. была опрошена многочисленная несколько осужденных (400 человек) и законопослушных граждан (200 человек) — контрольная несколько.
Среди всех ответов на протяжении обработки были выделены самые “благополучные”, т. е. такие, каковые говорят о хорошей адаптации личности, ее достаточно удовлетворительном самоощущении, и “неблагополучные”, каковые говорят о неудовлетворительном приспособлении к среде. Количество “успешных” ответов среди изучаемой группы осужденных было в 2 раза меньше, чем в контрольной. Наряду с этим создавалось чувство, что многие такие ответы осужденных декларативен и больше отражают желаемое, чем реальность. Это показывает, что большая часть осужденных отнюдь не потеряла стремлений к успешной адаптации, но не имеет возможности реализовать их в силу сложившихся условий. Исходя из этого вычислять, что все лишенные свободы лица находятся в строгой психотерапевтической изоляции, нет никаких оснований.
Так, среди осужденных выяснилось больше, чем среди законопослушных, тех, кто может утверждать следующее: “Я имел возможность назвать юности и всех друзей детства”; “В отношениях между людьми преобладают дружественность и доброжелательность”; “Приятели ни при каких обстоятельствах меня не подводили”. Но в конечном итоге большая часть преступников друзей не имеют, что в значительной мере связано с потерей дружеских связей в местах лишения свободы. Об этом, к примеру, свидетельствует распределение ответов на вопрос: “Как Вы думаете, стали бы Ваши приятели волноваться неприятности и Ваши неудачи?” Они распределились следующим образом: “Стали бы сильно” — осужденные — 26,5%, законопослушные — 30,8%; “Переживали бы, но не весьма” — соответственно 33,1 и 49,2%; “Переживали бы мало” — 8,5 и 4,6%; “По большому счету не переживали бы” — 5,8 и 0,8%; “Друзей у меня нет” — 6,9 и 3,1% (остальные на данный вопрос затруднились ответить). Сходным выяснилось распределение ответов на более “прямой” вопрос: “Имеется ли у Вас приятели?”
Высказанные выше мысли смогут быть отнесены и к последовательности вторых результатов опроса. Так, среди осужденных выяснилось больше, чем среди законопослушных, тех, кто думает, что “люди весьма обожают мелких детей” и что “люди весьма радостны в супружеской жизни”. Но на вопрос: “О ком из участников семьи Вы не вспоминая имели возможность бы заявить, что любите его?” — относительно детей утвердительно ответили 34,6% осужденных и 52,3% законопослушных, а относительно жен — соответственно 19,6 и 43,1%. Исходя из этого имеется основания думать, что совершенные рвения лишенных свободы часто не подтверждаются их жизненной практикой. Но, кроме того не обращая внимания на таковой разрыв, возможно считать, что их адаптивные возможности не исчерпаны до конца.
Несомненный интерес воображают и другие ответы осужденных: “В целом люди ко мне относятся отлично”; “Люди знают меня отлично”; “Люди, с которыми я разговариваю, вправду интересуются тем, что я говорю”; “Я редко испытываю состояние, в то время, когда не хочется ни с кем видеться”; “Мне безразлично, дабы меня осознавали другие люди” (т. е. потребность в понимании удовлетворительна); “Мне не думается, что люди избегают меня”; “Я не весьма легко меняю место работы, в то время, когда появляется такая необходимость”; “Считаю, что родные мне люди в любой момент верно осознавали мои жажды, действия, мысли, эмоции, намерения”; “Я часто испытывал хорошее к себе отношение”; “В жизни мне люди не мешали”; “Пологаю, что люди редко обманывают друг друга”. Эти ответы возможно разглядывать и как достаточно оптимистические жизненные взоры.
Количество самые “неблагополучных” ответов из группы осужденных было в 9 раз громадным, чем из контрольной группы. Соотношение ответов осужденных и законопослушных распределилось следующим образом: “В отношениях между людьми преобладают завистливость и враждебность” (8,8% осужденных и 3,8% законопослушных); “Часто либо практически в любое время я испытываю состояние, в то время, когда не хочется ни с кем видеться” (10,4 и 3,4%); “Весьма желаю жить негромко, незаметно” (32,5 и 8,5%); “Люди не были бы радостнее, если бы больше времени проводили с приятелями” (6,2 и 3,8%); “Я ни при каких обстоятельствах не нуждаюсь в помощи вторых людей” (11,2 и 6,2%); “Я часто испытываю потребность в том, дабы побыть одному” (20,0 и 6,9%); “Мне совсем не нравятся общительные, “компанейские” люди” (12,7 и 6,2%); “Я ни при каких обстоятельствах не ощущаю потребность высказываться” (11,5 и 3,8%); “Среди моих привычных нет для того чтобы человека, к которому я не вспоминая имел возможность бы обратиться с просьбой о помощи” (18,8 и 10,8%); “Я весьма редко испытывал хорошее к себе отношение” (12,7 и 6,2%); “Совсем справедливо мнение, что люди заводят знакомства по причине того, что приятели могут быть нужными” (29,2 и 15,4%); “Мне весьма тяжело поддерживать разговор с человеком, с которым я только что познакомился” (20,0 и 12,3%); “Я считаю, что надёжнее всего ни при каких обстоятельствах не доверять людям” (36,5 и 21,5%); “Люди постоянно обманывают друг друга” (7,7 и 2,3%).
Анализ этих высказываний разрешает высказать предположение, что большая часть осужденных (не в последнюю очередь по обстоятельству изоляции) психологически отчуждено от окружающего мира, не “вписано” в него, испытывает трудности в общении, не доверяет людям. Независимо от того, происходит ли это отчуждение в следствии действия внешних обстоятельств либо высказывает позицию личности, ее отношение к миру, криминогенная роль для того чтобы явления очевидна.
Отечественные наблюдения говорят о том, что в целом психотерапевтическое отчуждение личности возможно выяснить как развившуюся значительно чаще в следствии эмоционального отвергания родителями (психологической депривации), из безразличия, социально-психотерапевтической дистанции между средой и индивидом, изолированность от сокровищ, общества, невключенность в эмоциональные контакты. Психологическая депривация и порождаемое ею отчуждение смогут рассматриваться в качестве обстоятельства преступного поведения. Сами по себе эти факторы фатально не ведут к совершению правонарушений. Но они формируют неспециализированную нежелательную направленность личности, ее бессознательные установки, предопределяющие уголовно наказуемые формы реагирования на конкретные конфликты.