пьютера. Венчало перечень недочётов сообщение о
том, что в собственной работе я не применял ссылки на
работы классиков марксизма-ленинизма. Несмотря
на очевидную нелепость рецензии, дело имело возможность повер-
нуться не хорошо – так как рабочая группа в полной мере имела возможность вынес-
ти собственный вердикт на основании рецензии, тем более,
что данный учитель, что меня не обожал, сам
также входил в рабочую группу и по большому счету имел большой вес
на факультете. Поддержать меня пришли мои быв-
шие коллеги-программисты, каковые при зачтении
рецензии дружно смеялись, но это оказывало только
моральную помощь мне, а для участников рабочей группы
они авторитетами не были, само собой разумеется. Более того, в
моем активе была весьма хорошая рецензия из
Ленинградского университета прокуратуры, подписан-
ная двумя докторами наук этого университета, но и они
для участников рабочей группы не были авторитетом – так как эти
доктора наук были где-то в Ленинграде… Но для них
начальником и авторитетом был данный учитель,
что меня не обожал. И он задавал мне вопросы и
высказывал замечания, каковые хоть и были такими
же нелепыми, как рецензия, но светло показывали чле-
нам комиссии необходимое направление мысли… Так что
еще неизвестно, как бы все обернулось… И внезапно,
прямо посредине моего выступления, в аудиторию
зашел Овсиенко. Он не являлся членом рабочей группы, и не
имел никакого отношения к моему диплому. Но он
был таким авторитетом на факультете – доктор наук
(по-моему, тогда единственный), деятельно занимаю-
щийся наукой, много лет проработавший в универси-
тете, ветеран войны и т.д. – что имел возможность зайти куда угод-
но, и вряд ли кто-нибудь ему бы возразил. Так вот,
заходит он и говорит, что желал бы поприсутствовать
на защитах дипломов. «Само собой разумеется, Василий Василь-
евич…» торопливо залепетал тот самый преподава-
тель. Овсиенко сел и начал слушать. По окончании того, как
была зачитана рецензия и тот «нелюбитель» меня за-
дал все вопросы и высказал мнения, дающие участником
комиссии верное направление мысли по поводу
моей работы, Овсиенко внезапно попросил слово. И на-
чал сказать о том, какой хороший диплом я напи-
сал, и что его все юридическое сообщество ожидало чуть
ли отнюдь не весь последний век. Не затрагивая никаких
подробностей, Овсиенко перешел к осуждению тех, кому
мой диплом не пришолся по нраву (не показывая на конкрет-
ных лиц, а говоря по большому счету), и сказал, что лишь
некомпетентные люди смогут не оценить значимость
данной работы. Довершая разгром оппонентов, Васи-
лий Васильевич сказал, что критик, что
упрекнул меня в неиспользовании работ классиков
марксизма-ленинизма, сам, разумеется, их не просматривал,
в противном случае он бы обязательно обратил внимание, что ни
о каких компьютерах в том месте и речи нет. Завершив собственную
обращение, Овсиенко ушел, из чего стало ясно, что именно
мой диплом и был его целью. Участникам рабочей группы сиг-
нал был понятен. «Вес» того учителя состя-
заться с авторитетом Овсиенко не имел возможности. Я взял 5.
Через пара дней я отправился поблагодарить Овси-
енко за помощь – тем более, что я с ним был знаком
легко как студент с учителем – не более. И я
был удивлен, что он знает про мой диплом и просматривал
его. Я отыскал его на кафедре и попросил 5 мин. его
времени. Он сообщил «Отправимся, покурим». Мы вышли
на улицу, и я начал говорить ему слова признательности
за хорошую оценку моего диплома и за помощь.
И тогда он поведал мне, что диплома моего он не чи-
тал и по большому счету о нем не знал. Но ему поведали о том,
что меня пробует «топить» тот учитель, и он
решил мне оказать помощь. «Мы не были с твоим отцом дру-
зьями», — сообщил он так, что я осознал, что они не прос-
то не были приятелями, а были между ними какие-то
несоответствия, — «но он был настоящий мужик, таких
на данный момент мало». не забываю, я позже поинтересовался у мамы об их
отношениях, но она не знала подробностей, а только
подтвердила, что отношения у них были натянутые.
Я позже желал задать вопрос об этом у Василия Василье-
вича, да все оттягивал, откладывал. А позже Васи-
лий Васильевич погиб. Так я и не определил, в чем были
их несоответствия, но выяснил, что отца уважали кроме того
те, с кем он не был в хороших отношениях.
Отца уважали самые различные люди – к примеру,
отечественный дворовый алкоголик Кутя. Как я уже сказал, Кутя
трудился молотобойцем на механическом заводе. Не
знаю, какие конкретно обязанности предусматривала его долж-
ность, но он был здоров как бык – в хорошей физи-
ческой форме. Помимо этого, он дома занимался гиря-
ми – он делал это утром у окна, и мы имели возможность видеть
это из двора. По утрам, я думаю, в силу того, что это было
единственное время, в то время, когда он был трезвый. Осталь-
ное время он был пьян. Мне почему-то думается, что
Кутя вовсе не был таким вот тупым «хроником», а
был совсем неглупым юношей, может, легко
выпивал от безысходности… И еще, наверное, его доводи-
ла его мать, Мария Васильевна, с которой они жили
в одной квартире на втором этаже в отечественном подъез-
де. В то время, когда она его доводила, он начинал на нее «на-
езжать», говоря милицейским языком «угрожать
физической расправой» а также приводил угрозы в
выполнение. И тогда Мария Васильевна начинала
кричать «помогите», «спасите», «убивают» — в об-
щем, целый данный узнаваемый комплект, что должен был
призвать на помощь соседей. Но я не помню, дабы
кто-то из соседей отважился сразиться с Кутей, не смотря на то, что
в отечественном дворе жили и спортсмены также. Может, ко-
нечно, я просто не помню… Но я совершенно верно не забываю, что с
какого-либо времени Мария Васильевна в такие момен-
ты начала бегать за помощью к нам. И я не забываю таковой
момент, в то время, когда папа поднялся на пути гнавшегося за ней
Кути. Кутя постарался «отодвинуть» отца, но у него
ничего не вышло – папа прочно держал его за руку.
Я видел все это из коридора отечественной квартиры, и мне
было страшно. А папа стал с Кутей говорить.
Я не слышал, что? он ему сказал, но по тону было
ясно, что это конкретно разговор, не упреки, не вы-
волочки, не нотации, то есть разговор человека с
человеком… Возможно, с Кутей в далеком прошлом так никто не
говорил. Кутя прекратил кричать, прекратил раз-
махивать руками, начал слушать а также что-то отве-
чать… Через некое время он пожал отцу руку и
совсем тихо отправился к себе… Так бывало не-
какое количество раз. А Кутя позже мне также сказал «твой
папа – настоящий мужик, умный и честный».
Вот уж совершенно верно – папа был честен, у меня оста-
лось жёсткое такое чувство. Возможно, я в любой момент
был согласен с его позицией, в то время, когда они с мамой об-
суждали какую-нибудь обстановку – будь это случаи на
работе либо во дворе. Я думаю, многие ценили отца за
это свойство. Я уже приводил воспоминания мамы о
том, как к отцу за честным советом шли соседи
по квартире – люди значительно более старшие вычисляли
его честным. Либо, к примеру, второе проявле-
ние этого качества: папа постоянно говорил – и без того оно и
было – что он с бо?льшим жаждой трудится со не сильный-
ми учениками, чем с сильными. Вот согласитесь – это
редкое уровень качества, по большей части преподаватели обожают трудиться
с сильными – так как тогда результаты более очевид-
ны. Но разве не есть справедливостью то, что
не сильный больше нуждаются в помощи, чем сильные?
И лишь учитель, не озабоченный видимос-
тью для окружающих собственных опытных до-
стижений, а честно желающий оказать помощь ученику,
может сосредоточить больше внимания на не сильный.
И – на самом-то деле – это требует не меньших упрочнений.
А прогресс не сильный ученика, я думаю, есть гораз-
до громадным свидетельством профессионализма учи-
теля, чем заоблачные успехи сильного, легко
не таким очевидным. Либо, к примеру, папа поднимался на
защиту кого-нибудь по одной только той причине, что
все его осуждали, даже в том случае, если сам наряду с этим также в душе
его осуждал. И это я также считаю честным – не
должны быть все против одного. Но самым громадным
проявлением справедливости отца я считаю то, что
он относился к людям на основании их значителен-
ных, личностных качеств, а не каких-то иных, будь
они хорошими либо отрицательными. И броским
примером для того чтобы отношения для меня являлся Ар-
кадий – ученик, а позже и сотрудник отца. Он пришел
трудиться в исследовательскую лабораторию, создан-
ную отцом при кафедре. Аркадий был талантливым и
любопытным студентом, как я не забываю. Под
управлением отца он защитил диплом а также на-
писал кандидатскую диссертацию (которую, действительно,
так и не защитил), работая на кафедре и в
лаборатории. У него был значительный недочёт –
Аркадий обожал выпить. Выпить-то, но, тогда
обожали фактически все. Легко Аркадий не знал
меры и время от времени – а также совсем не редко – напивался
порядочно. Вследствие этого у него были всякие неприятности
в университете, и отцу приходилось его защищать и
отстаивать. Отцу жаловались и выговаривали за Ар-
кадия многие, но папа ни при каких обстоятельствах постоянно был
на его стороне, что не мешало, само собой разумеется, ему самому
«воспитывать» Аркадия. Уже по окончании смерти отца мне
было нужно общаться с Аркадием достаточно хорошо по
моей работе, и я заметил те качества, за каковые папа
его уважал: он был человеком совсем открытым,
ни при каких обстоятельствах не опасался высказать собственный мнение, в нем не
было ни капли снобизма. Он с уважением относился к
людям и обожал жизнь, делал то, что вычислял нужным,
и жил так, как вычислял нужным, в полном согласии с
собой. И еще он был честным человеком – та-
кое осталось у меня чувство. Так что отцу было
за что его уважать. Аркадий весьма не легко переживал
смерть отца, он во всем нам помогал во время похорон.
На домашнем совете обсуждался вопрос, сказать ли
о смерти отца бабушке Еве – его маме. Она жила в
Ленинграде, была уже совсем больна, и скрыть прав-
ду было совсем легко – просто не писать ей об этом.
Само собой разумеется, вся семья сказала, что не нужно ей сооб-
щать – может сердце не выдержать, нужно ее пожалеть
и т.д. В полной мере добропорядочное и обоснованное суждение.
И лишь Аркадий был за то, дабы сообщить. Он не бо-
ялся смотреться неблагородным и черствым – он гово-
рил то, что думал. И я был с ним согласен, и вычислял
это честным. Но мы появились в меньшинстве,
так что бабушке ничего не сообщили. Через 3 года ба-
бушка и сама погибла, так ничего и не определив.
Так вот, о справедливости. Я пологаю, что чувство и
потребность справедливости – это то уровень качества, кото-
рое папа покинул по наследству нам — всем троим де-
тям. По большому счету, мне думается, мы унаследовали от отца
пара очень значительных качеств. Но вот это
чувство справедливости – совершенно верно, причем все трое.
Я не могу заявить, что оно оказывает помощь жить. Я бы кроме того
сообщил – во многих случаях мешает, во многих случа-
ях оказывается неуместным – как в смешном рассказе, в то время, когда
один человек, проходя мимо помойной ямы, заметил,
что кто-то в том месте барахтается, он нырнул в том направлении и выта-
щил кого-то типа бомжа. Бомж его задаёт вопросы:
– А по какой причине ты прыгнул за мной?
– Я тебя спас – отвечает тот.
– Чудак человек – я в том месте живу.
Это вот такое чувство справедливости, которое за-
нередкую окончателен мотивом поступ-
ка – без всяких вопросов, нужно ли это кому-нибудь –
и может совсем поменять твою жизнь. У меня
так и случилось — в то время, когда прейдет скоро уже была ас-
пирантура в Москве, где меня ожидали, и я кроме того уже
сдал кандидатский минимум, думается, по филосо-
не, я внезапно озаботился несправедливостью, творя-
щейся в стране, и решил лично ее, справедливость,
быстренько установить. Наряду с этим вопрос, довольно много ли
людей в стране в этом нуждаются и знают под
справедливостью то же, что и я — по большому счету не рассмат-
ривался. Так что вместо аспирантуры я поступил на
работу в прокуратуру, планируя, что справедливость
будет проистекать и распространяться по стране
оттуда, и на заочное отделение юридическо-
го факультета. Это случилось через полгода по окончании
смерти отца, так что ему не было нужно заметить провал
его надежд на мою научную карьеру. К сожалению,
установить справедливость — как вы, возможно, заме-
тили — не удалось, и из прокуратуры я уволился. Но
время прошло не напрасно — трудясь в таковой организации,
сталкиваешься с совсем различными проявления-
ми общественного устройства и жизни и познаешь их
так, как, быть может, нигде больше. К тому же я встре-
тил в том месте довольно много превосходных людей.
И вот это чувство справедливости выяснилось весьма
живучим в нас. От отца оно передалось не только
всем нам, но и удачно продвигается вниз по ге-
неалогическому дереву и проявляется уже в моих
детях. В то время, когда я обучался на юридическом факульте-
те, сложилась какая-то обстановка, в то время, когда я потребовал
какого-либо честного ответа – по-моему, я
потребовал пересдачи экзамена, по которому мне пос-
тавили оценку, с которой я не был согласен. Это
была пара необыкновенная обстановка. В силу того, что я
обучался на заочном, а для заочников, которым сти-
пендия все равно не положена, по сути, существу-
ет две оценки – сдал либо не сдал (т.е. взял «2»).
Никакого практического различия между, скажем,
«3» и «5» для заочника нет. По крайней мере, тог-
да не было. И вот я потребовал пересдачи по предме-
ту, по которому взял вовсе не «2». Вот лишь
представьте себе: вместо того, дабы радоваться,
что сдал, и что про данный вопрос уже возможно забыть
(в первых рядах же много других экзаменов), я потребовал
пересдачи, в следствии которой мне опять придется гото-
виться по этому предмету, причем подготовиться уси-
ленно – так как ты, по сути, бросаешь вызов, пускай и не
тому конкретно учителю, что будет эту
пересдачу принимать, но он также учитель, и
в случае, если студенты заберут за моду обжаловать оценки…
И вот я ходил по различным инстанциям в фа-
культета, и все эти инстанции мне отказывали, я ду-
маю, конкретно по причине того, что не видели смысла по большому счету
отвлекать учителей на повторный экзамен в
ситуации, в то время, когда вторая оценка ничего не меняет для
человека. Но для меня же дело не в практическом
результате, а в справедливости! Исходя из этого я продол-
жал настаивать, пока, наконец, не пришел к замес-
не декана, что курировал заочников. Им
был Семен Демьянович Бунтов. Семен Демьянович
был более осознающим человеком – он меня
для начала выслушал. Позже задал мне пара
вопросов, по окончании которых, разумеется, сделал вывод, что слу-
чай «клинический» и лучше один раз опять принять
у меня экзамен, чем я буду всегда отвлекать их сво-
ими требованиями. Экзамен я пересдал. Лет через
10 затем моя дочь Аня, обучаясь на том же заоч-
ном отделении того же юридического факультета,
попала в совершенно верно такую же обстановку, и также стала
потребовать пересдачи. Она совершенно верно так же ходила по
инстанциям факультета и не добившись справедли-
вости, отправилась прямо к декану факультета, которым
к тому времени стал Семен Демьянович. Она выло-
жила ему все собственные доводы, по окончании чего он спро-
сил, как ее фамилия. Услышав фамилию, Семен Де-
мьянович понимающе протянул «А…» и разрешил
Ане пересдачу. Вот такое уровень качества – готовность бо-
роться за справедливость – папа передал нам, и оно
уже передалось отечественным детям, и я уже вижу его и
в старшем внуке… Это все отлично, само собой разумеется, но все
же в любой борьбе за справедливость имеется фаза ее
доказывания. Тебе приходится обосновывать – и, как
правило, именно тем людям, каковые эту неспра-
ведливость и породили. А понятие у вас о справед-
ливости различные, обстановку видите по-различному, так
что данный процесс не редкость весьма тяжелым и влечет
массу переживаний – по большей части, от осознания не-
возможности доказать совсем очевидную, на
твой взор, вещь… По крайней мере, я в любой момент это
переживал не легко, и мне бы не хотелось, дабы
дети проходили через такие же опробования. Но, к
счастью, жизнь на месте не следует, происходят раз-
ные трансформации, и формы борьбы за справед-
ливость выбираются различными детьми различные. Ду-
маю, папа бы порадовался таким различным формам.
По крайней мере, повеселился бы совершенно верно.
Мои младшие сыновья – Павлик и Марк, которых
папа уже не застал, приезжали вместе с нами по вы-
ходным в деревню, где жили их дедушка и бабушка –
родители моей жены Ирины. Бабушка в любой момент готови-
ла им торт, что выдавала им в обед, но – лишь
по окончании супа. И вот в очередной таковой раз дети, давясь,
ели суп, подбадривая себя видом уже готового а также
нарезанного торта. Наконец, суп съеден, бабушка по-
ложила каждому на тарелку по кусочку торта, дети
забрали ложки, в этот самый момент… Тут бабушка подмечает, что дети
не убрали на место игрушки, с которыми они игрались
до обеда (Марку было 7 лет, а Павлику – 3). Разразил-
ся скандал, бабушка сказала, что они по большому счету ничего
за собой не убирают, и исходя из этого она принимает реше-
ние отнять у них торта. Это было несправедливо: во-
первых, они время от времени убирали за собой, а во-вторых, им
не говорили, что убрать игрушки нужно конкретно до обе-
да. Несправедливость была налицо. Марк ринулся в
объяснения: «Бабушка, ну мы так как не желали это оста-
вить по большому счету неубранным, мы , что еще
будем по окончании обеда играться, исходя из этого не убрали», – пы-
тался он растолковать обстановку. Но бабушка его не слу-
шала и перебивала: «Вы в любой момент так делаете, и это уже
не в впервые, вот если бы это было в первоначальный раз…»
Чем дальше Марк пробовал объясниться, тем мень-
ше оставалось у него шансов на это, от бессилия что-
то доказать и несправедливости обстановки у него уже
показались слезы, в итоге он совсем «потух»,
замолчал, гордо отодвинул от себя тарелку с тортом и
начал плакать… В течение всего этого спора Павлик без звучно,
двумя руками, скоро запихивал себе в рот огромные
куски торта, уминая их пальцами во рту, оставляя же-
вание на позже… Так что время от времени справедливость мож-
но и не обосновывать, а просто ее вернуть.
Еще я отлично не забываю, что у отца было отменное
чувство юмора – ну, это точно не забывают все, кто его
знал. Его юмор всегда был узким, правильным и своевре-
менным. Такое неспециализированное чувство у меня осталось,
не смотря на то, что и затрудняюсь привести примеры, вот вспом-
нил один: мы переходили дорогу в Москве – папа, я
и Люся. Папа держал нас за руки и говорил, как
верно перейти дорогу. Люся сказала, что она,
в то время, когда переходит дорогу перед машиной, совсем не
опасается, в силу того, что думает «все равно же он меня не
задавит». И папа без всякой паузы сообщил «само собой разумеется,
да кроме того в случае, если и задавит – все равно так как он будет от-
вечать». Я думаю, чувство юмора нам также удалось
унаследовать от отца, что есть, пожалуй, самым
ответственным подспорьем в данной сложной жизни.
Еще я не забываю таковой момент: мне было, возможно,
18 лет, и я привез из какой-то поездки бутылку вина
«Южная ночь» — весьма такая прекрасная этикетка с ви-
ноградом и ночным южным небом, да и само назва-
не также воодушевляло. Я продемонстрировал родителям эту бу-
тылку и заявил, что приберегу ее на сутки рождения,
что был уже близко. На мой сутки рождения при-
шли, как в большинстве случаев, мои приятели, мы сидели, разговари-
вали, мама нас чем-то угощала, возможно, и мы выпивали
это вино. Отца дома не было. В то время, когда он пришел – гос-
ти уже разошлись. И я не забываю, как папа посмотрел ко
мне в помещение, с ухмылкой, поздравил с днем рожде-
ния и говорит «Ну что, давай совместно выпьем это твое
вино»… Я воображаю, каково ему было услышать,
что я уже выпил его с приятелями. Оказалась такая
наглядная демонстрация – с моей стороны совершен-
но не намеренная – того, что папа и без того видел и, ко-
нечно, весьма переживал: что я ему предпочитаю ком-
панию собственных друзей, что мы далеко не так близки,
как ему хотелось бы, и что это уже поздно пробовать
исправить.
Как я уже сказал, говорили мы с отцом – я
имею в виду конкретно легко разговор – очень редко,
по большей части это были «разборки» отцом моего непра-
вильного проступков и поведения. Но все же время от времени
говорили. И я запомнил две притчи, поведан-
ные им мне:
Притча про рыбака: у рыбака был сын. Рыбак пой-
мелок 2 рыбы. Одну съел сам, а другую дал сыну – и
сын был сыт весь день. Второй рыбак поймал две
рыбы и обе дал собственному сыну – и сын был сыт два
дня. А третий рыбак научил собственного сына ловить
рыбу – и тот был сыт всю жизнь.
Притча про орла: к орлиному гнезду, находивше-
муся на острове среди реки, подступает вода, и
орлу, дабы спасти птенцов, нужно перенести их на
берег. Он может нести в один момент лишь одно-
го, и всех перенести не успеет, потому, что вода под-
ступает весьма скоро. Вот он забрал одного, несет
его и задаёт вопросы: — Ну что, сынок, будешь ли ты
кроме этого носить меня, в то время, когда станешь громадной? – Да,
отец, само собой разумеется, давай, неси меня дальше. И орел бро-
сил птенца в воду и возвратился за вторым. То же было
и со вторым. А третий сообщил: нет, отец, я не обе-
щаю носить тебя, но обещаю, что я так же буду но-
сить собственных детей. И орел перенес его на берег.
Так много времени я совершил у отца на кухне, на этих
воспитательных беседах, внушениях по поводу непра-
вильного поведения и т.д. Но спроси меня на данный момент – что
я не забываю из этого? Ни мельчайшего содержания ни одно-
го для того чтобы воспитательного беседы — лишь желание,
дабы данный разговор стремительнее закончился. Но те не-
многие слова, что были сообщены в спокойной, расслаб-
ленной обстановке – запомнил окончательно.
Дети выросли
Говорят, мы все выросли совсем хорошими людь-
ми. И это, само собой разумеется, заслуга своих родителей, не смотря на то, что я и не
могу перечислить по пунктам программу отечественного
воспитания. Более того, я с уверенностью могу ска-
зать, что время на это воспитание выделялось по
остаточному принципу – а времени у своих родителей не
было, поскольку главным занятием была работа! Из всех
актов воспитания запомнились лишь внушения,
каковые папа делал мне на кухне, о которых я уже
поведал. И это не самые приятные воспоминания,
действительно, весьма броские – недаром они так прочно си-
дят кроме того в моей (все забывающей!) памяти. Мы все были достаточно талантливыми, дабы не позорить ро-
дителей в школе, и для этого не требовалось их осо-
бых упрочнений. Так что единственные заботы, каковые
мы им доставляли, это поведение. Учителя время от
времени жаловались на Наташу и меня, и родителям
приходилось принимать какие-то меры, т.е. уделять
этому внимание.
По большей части, этим занималась мама. Она ходила
на родительские собрания, общалась с преподавателями,
принимала их жалобы. А позже передавала их отцу.
Папа проводил «разбор полетов» дома, в школу он
фактически ни при каких обстоятельствах не ходил, лишь в особенных слу-
чаях. Один таковой особенный случай я не забываю. Я обучался
классе в пятом либо шестом и принес к себе ежедневник,
в котором было записано, что за поведение на неде-
ле мне поставлена двойка, а внизу приписано, что
это за то, что я на перемене выпрыгнул из окна 2-го
этажа. Я вправду оттуда выпрыгнул, но это
было не всевышний весть каким риском: во-первых, между
этажами была маленькая крыша-козырек. Во-вто-
рых, я приземлялся не на асфальт, а на кучу шлака,
лежащего во дворе школы. В-третьих, я был доста-
совершенно верно отлично подготовлен – так как я уже пара
лет занимался спортивной гимнастикой. Так что
предлогов для тревоги наподобие и не было. Но отечественная
классная руководительница Тамара Петровна под-
няла таковой скандал, что мама не решилась пойти
в школу, а послала отца. Я не знаю, что скажи-
не ему Тамара Петровна, но с уверенностью могу
предположить – ничего похвального в мой адрес.
Как я уже сказал, папа вне дома всегда был на на-
шей стороне. Но Тамара Петровна этого, само собой разумеется,
не знала, а потому ожидала, по всей видимости, немедленного
обещания отца принять твёрдые меры, расстрелять
меня либо каким-то вторым действенным образом
обеспечить, дабы мне впредь неповадно было…
И уж само собой разумеется она не сомневалась в согласии отца с ее
негативной оценкой моего поведения и ситуации…
Я не знаю содержания их беседы, знаю лишь,
что закончился он тем, что папа сообщил: « в школе,
по всей видимости, слишком мало возможностей показать себя
как-нибудь по-второму…». И попал в самую точку!
(действительно, он этого так и не определил). Так как обстоятельством мо-
его прыжка было легко желание обратить на себя
внимание девочки, которая мне нравилась.
Наташа желала жить в Ленинграде и исходя из этого соби-
ралась поступать в какой-нибудь ленинградский ин-
ститут. Она довольно часто сказала, что все равно в том направлении уедет.
Закаленная с детства в борьбе за себя, она была спо-
собна делать то, что желает, несмотря на отношение к
этому своих родителей, соседей и по большому счету окружающих. Но
в этом случае родители не возражали, папа кроме того
сказал (не Наташе, само собой разумеется, а маме) — «У нас не по-
лучилось возвратиться в Ленинград, так пускай у нее по-
лучится». Однако папа желал бы видеть в
данной выдумка не просто метод Наташе переехать в Ле-
нинград, но важный ход в опытном раз-
витии. Папа, само собой разумеется, мало с нами говорил, но
он думал о нас и о отечественном будущем в любой момент. Он считал,
что развитие в направлении науки – фактически
единственное, которое может обеспечить реализа-
цию отечественных свойств, дать нам материальную
независимость, и в котором меньше всего препятс-
твием возможно отечественная иудейская национальность.
Он желал для нас образования и культурных
профессий, дабы мы хоть мало «продвинулись»,
имели возможность самореализации и были хотя бы
средне обеспечены – об этом мне говорила мама.
А в чем тогда возможно было продвинуться? – в науке
либо администрировании. Стать солидными началь-
никами никому из нас не светило, осознавал папа.
И не только из-за фамилии (не смотря на то, что одного этого тог-
да уже хватало), но, первым делом, из-
за унаследованных нами его собственных качеств:
иметь и отстаивать собственное мнение, не делать
то, что вычисляешь недостойным, быть свободным.
При таком комплекте – кто же тебя захочет поставить на-
чальником чего-нибудь? И он желал для нас продви-
жения в науке. Наташа поступила в университет куль-
туры в Ленинграде. Действительно, до этого она пробовала
поступить в театральный, и с целью этого встрети-
лась с давешним другом своих родителей Игорем Горба-
чевым – известным в то время актером и, по-моему,
режиссером театра в Ленинграде. Не знаю, чего она
от него желала – то ли совета, то ли помощи. Быть может,
собиралась поразить его своим актерским талан-
том, дабы он сходу уступил ей собственный место. Но,
это не имеет значение, а принципиально важно то, что сделала она это втайне
от своих родителей. Родители все же каким-то образом об
этом определили, быть может, им поведал сам Горбачев,
не подозревая, что это тайна и великий проступок –
не знаю. Но скандал был громадной, Наташу ругали
почем свет. А чего было ругать? – так как дураку по-
нятно: спроси она у своих родителей разрешения обратить-
ся к Горбачеву – ни за что бы его не взяла. А ей
же нужно было поступать – вот она и делала все, что
имела возможность. А родители-то ни за что бы не разрешили ей
обратиться к их привычным за помощью – так как они