— Да, я писал собственный ежедневник.
— Вы ведёте ежедневник? Не через чур ли однообразна для этого жизнь тут?
— Я лишь по воскресеньям записываю события прошлой неделе.
— А что вы запишете о сегодняшнем дне?
— Что я был радостен, прочтя вам Евангелие отечественного Господа, и что мой Спаситель сейчас в первый раз стоял лично перед вами.
— Это для вас так принципиально важно?
— Весьма. Мой Спаситель и Господь ничего не делает наполовину. По окончании того, что Он явился вам, Он и окажет помощь вам познать Его.
Дух Святой сейчас не прекратит функционировать, пока вы не начнёте искать Его и, в итоге, с восторженным ликованием не ринетесь в Его объятия. Он примет вас в Собственное сердце и сделает вас радостным чадом Божьим. И исходя из этого у меня имеется основание занести данный час в мой ежедневник; потому что в то время, когда вы достигнете этого счастья, вы сами всю жизнь станете вспоминать данный воскресный вечер, в то время, когда вместе с золотой вечерней зарёй первый Луч Света озарил ваше сердце.
— Вы вычисляете, что до этого дня во мне всё было мрачно? — задал вопрос парень, нахмурившись. — Так как вы меня до болезни совсем не знали. не сильный Николай Коримский не даёт вам представления о его прошлом характере.
— Это правильно, пан Коримский, но свет не редкость неоднозначный: один — заблуждающий свет, что не имеет возможности просветить облака и ночь; второй — подлинный свет, светит в темноте, но мы ему не доверяемся. Я также годами ходил за фальшивым светом. Но в то время, когда мне было нужно ступить в глубокие воды страданий, он провалился сквозь землю. Тогда мою душу осветил подлинный свет, и не обращая внимания на то, что события мои остались прежними и, возможно, ни при каких обстоятельствах не изменятся, во мне свет и тепло, и я радостен.
— По вашим словам, — прервал его парень, — ваша скорбь ещё не прошла? В чём она? Возможно, вы понесли невосполнимую потерю?
— Да, пан Коримский, я всё утратил на этом свете… Но не будем об этом сказать.
— Но мне вас жаль и я желал бы вам оказать помощь, если бы имел возможность.
Возможно, потеря ваша только кажущаяся, либо её покрывает могила?
— Да, она похоронена.
— И вы однако радостны? — парень забрал руку молодого провизора в собственные руки.
— Я радостен, пан Коримский, потому что ночь во мне прошла и меня озаряет вечный свет. В то время, когда данный свет озарит и ваше сердце, тогда и вы не станете больше ощущать себя несчастным.
УСЛЫШЬ вздох и мольбу души моей,
Желаю Тебя, мой Всевышний, обожать сильней.
Желаю обожать огнём мольбы святой
умом и Всем сердцем, и всей душой.
Зря в тьме сует я мир искал;
Только Твой завет любви мне счастье дал.
Замечу ль время от времени грозу скорбей,
Желаю я и тогда обожать сильней.
Прервётся ль жизнь моя для вечных дней,
Желаю и в небе я обожать сильней.
И знаю, буду в том месте, где нет теней,
Где вечный Всевышнего храм, обожать сильней.
— Какие конкретно хорошие слова, пан Урзин! А мотив данной песни вы понимаете?
— Да, пан Коримский. Желаете, я вам её спою?
— О, прошу вас!
Юный провизор опять прислонился к печи. Зазвучал его ласковый, чистый голос. На небе угасла последняя полоса света, и между снежными тучами засияли две звезды.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Эти две звезды засияли над Подградом в воскресный вечер и, как казалось, конкретно в тот момент, в то время, когда в прекрасном доме среди ельника воцарилось счастье. Маргита, наконец, была совместно со своим отцом.
некоторая растерянность и Скованность первой встречи по окончании семнадцатилетней разлуки скоро провалились сквозь землю. Сейчас дочь и отец сидели в мелком салоне на диване, сердечно разговаривая. Одна рука Маргиты покоилась в руках отца, второй она обнимала его.
Прислонившись головой к его плечу, она говорила ему о собственных замыслах на будущее.
Лицо Коримского, в котором и следа не осталось от гордости, светилось радостью и счастьем. Он не отводил взора от дочери, как будто бы эти часы ему должны были компенсировать всё, что он утратил за прошедшие годы.
Маргита рассказала ему, что обучается словацкому языку уже семь дней и что при помощи преподавателя Галя собирается продолжать учёбу, и как ей на данный момент понадобилось знание чешского языка. Позже они говорили о доме, что папа желал бы купить для Николая, дабы он имел возможность жить в том месте летом. Оказалось, что это был именно тот самый кинутый домик вблизи водопада, что сравнительно не так давно привлёк внимание девушки:
Ей, действительно, весьма хотелось, дабы Никуша жил у неё: но она должна была с ним дать согласие, это смотрелось бы так, словно бы он с ней помирился лишь из-за собственной пользы. Но она упросила разрешить ей заняться обстановкой дома для доктора Лермонтова и своего брата. А про себя Маргита думала: «Только бы они въехали в данный дом, тогда они всё равняется начнут бывать чаще у меня, чем в том месте. Дед также давал слово переселиться ко мне на лето. И папа будет приезжать к Николаю — о, какая чудная судьба у нас начнётся!».
Негромкий звон колокольчика прервал их разговор. Маргита быстро встала.
— Разреши, папа, на 60 секунд покинуть тебя, — и, не дождавшись ответа, убежала.
Он наблюдал ей вслед, собственной девочке, и лишь в то время, когда она провалилась сквозь землю, он отыскал в памяти, что дочь его замужняя дама…
Уже более четырёх часов он пребывал в Горке. Они с дочерью совместно побывали в том домике, говорили всё о настоящем, потому что о прошлом сказать было нереально. Об Адаме она за всё это время не сообщила ни слова, но уж о дедушке довольно много и с громадной любовью.
Тень озабоченности омрачила лицо пана Коримского. Но тут ласковая рука дочери обняла его шею.
— Родной мой, по какой причине ты так печален?
— Ах, ты уже пришла, Маргита! — и он с любовью привлёк её к себе.
— Я пришла кликать тебя ужинать.
— Но мы только что выпивали кофе.
— Это было в далеком прошлом, и ты практически ничего не ел. Но сейчас ты окажешь честь собственной хозяйке, не правда ли?
— Я попытаюсь, дабы ты осталась довольна.
Она забрала его под руку и повела по коридору в ярко освещённую, украшенную цветами столовую.
— Ты задавала вопросы, о чём я так задумался, — сообщил пан Коримский по окончании ужина, в то время, когда Маргита готовила чай. — Я думал о том, кого моя Маргита ещё не отыскала в памяти ни единым словом. Что бы он сообщил о отечественном примирении?
Как будто бы инеем неожиданно покрылось озарённое счастьем лицо юный дамы.
— Ты говоришь об Адаме Орловском? — задала вопрос она холодно. — Какое ему дело до отечественного примирения?
Коримский с кошмаром взглянуть на собственную дочь.
— Маргита! Так как он твой супруг и самый близкий тебе человек на земле!
Она покачала головой.
— Ты ошибаешься, папа. Перед миром он вправду мой супруг, но лично для меня он никто и ни при каких обстоятельствах никем не будет. Дед хотел отечественного альянса, и мы не могли ему под старость лет отказать. Мы заметили друг друга только за час до венчания, а по окончании него договорились, что, чтобы не уронить фамильной чести, снаружи вести себя как жены, а в действительности он будет жить для науки, а я — для дедушки.
— Кто это придумал, Маргита? — ошеломлённо задал вопрос пан Коримский, забрав руку дочери в собственную.
— Я, папа.
— И Адам дал согласие?
— Очевидно! Не удивляйся, это совсем хорошо.
— Нет, это плохо, дитя моё! Ты меня не удивляешь, но он, в его возрасте!.. Так как жизнь такая продолжительная, а вы оба так молоды… Позже сердце человеческое не имеет возможности оставаться без любви.
— Я знаю, папа. Но моё сердце не останется без любви: у меня имеется ты и дед, и Николай меня обожает, а я — вас всех!
— Допустим, что тебе этого достаточно, ну а Адаму?
— У Адама — наука.
— О, Маргита, такое горячее сердце, как у Адама, не имеет возможности заполнить наука!
— Это меня не касается, папа. В то время, когда он просил моей руки, он мне светло разрешил понять, что не хочет ничего другого, не считая верности, и я буду ему верна.
Лицо Коримского помрачнело. Он осознал, какую дочери причинили обиду. Больше он не удивлялся и не сказал ничего в защиту зятя.
Маргита развернула разговор в второе русло, и он был счастлив этому. Она повела его обратно в салон и продемонстрировала ему, как она уже овладела словацким языком.
Обращение зашла о том, что она сможет сделать для местной школы.
В то время, когда он увидел, что школа евангелическая, она с удивлением взглянуть на него:
— Но так как я также евангелической веры…
— Ты, Маргита? — задал вопрос он в удивлении.
— Ты удивляешься? У меня та же вера, что и у моих своих родителей!
— Мать твоя не всегда была евангелической веры, — сказал пан Коримский мрачно. — А девочки из смешанных браков принимают вероисповедание матери. Исходя из этого ты крещена в католической церкви, и она вычисляет тебя собственной.
— Это нереально! Так как я кроме того не знаю католического учения! — вскрикнула Маргита возбуждённо. — Мои воспитательницы были евангелической веры, в А. я числюсь лютеранкой. В том месте я обучалась религии. Лишь при конфирмации пастор мне заявил, что он не имеет возможности конфирмировать меня из-за определённых помех, возможно, имея в виду именно это. Значит, церковь имеет на меня права?
Женщина задумчиво опустила голову.
— В восемнадцать лет ты сама имела возможность вступить в отечественную церковь, если бы не Орловские. Но дедушку это, возможно, весьма обидело бы.
— Прости, папа, мою личную свободу я пожертвовала дедушке, но свободой совести я не поступлюсь. В пансионе я в один раз прочла страшную книгу «Испанские братья».
Ни при каких обстоятельствах я не имела возможность принадлежать римской церкви, и мне весьма жаль, что дед к ней относится.
— Маргита, того, что было в средневековье, сейчас уже нет. На данный момент отличие между религиями чуть заметна, тем более в высших кругах.
— Возможно, папа. Но протестантов раньше притесняли, а меня постоянно тянет встать на сторону тех, кто терпит несправедливость. Помимо этого, нас учат, что церковь — отечественная мать. Какая она мне мать — церковь, если она до сих пор мне ничего не дала, не считая крещения, и не заботилась обо мне? Нет, не желаю! До тех пор пока что мне необходимо дотянуться книги, дабы определить отличие», позже, в то время, когда придёт время, я сообщу дедушке о моём ответе. Он меня не начнёт удерживать, вот взглянешь. А сейчас поболтаем о втором, в силу того, что всё это тебя, думается, опечалило, папа!
До поздней ночи они разговаривали. В то время, когда Коримский на другой сутки покинул Горку, он стал богаче несколькими часами неожиданного счастья, но унёс с собой две тяжёлые мысли: о вынужденном браке его дочери и её ответе ни при каких обстоятельствах не принадлежать католической церкви.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В имении инженера Райнера был устроен блестящий праздничный вечер. Изысканное общество праздновало сутки рождения хозяйки дома — пани Райнер. Второй обстоятельством торжества явилось получение паном Райнером титула барона и причисление его к дворянству. Нельзя не осознать счастья человека, имеющего заслуги перед обществом в деле развития путей сообщения, что по окончании четырнадцати лет примерного брака наконец может показаться в свете наравне с женой в звании аристократа.
Залы светились множеством огней. Воздушное пространство был наполнен узким запахом духов и живых цветов. Тут было много молодых красавиц и по моде одетых красивых дам, но хозяйку дома ни одна из них не превзошла. Она и тут считалась
«польской розой», как её когда-то именовали дома.
Бледносиреневый шёлк богатыми складками ниспадал по её стройному стану; золотистые волосы были сколоты шпильками с жемчужинами. Её тёмные глаза завораживали. Никого из гостей она не обошла своим вниманием. В то время, когда же взор её падал на мужа, она вся как будто бы вспыхивала. Ни один из гостей — потомственных аристократов — снаружи не соответствовал этому званию так, как он.
Общество развлекалось. Среди радости, незадолго до ужина, пани Райнер, либо как слуги её сейчас именовали — пани баронесса, — была отозвана, дабы сделать ещё какое-то распоряжение относительно сервировки стола для закуски в полночь. После этого баронесса отправилась в собственный будуар, дабы омыть собственные ласковые пальцы розовой водой, исправить кружева и причёску около шеи.
Посмотрев в зеркало, она испугалась собственного вида — через чур очевидно была выражена усталость на её лице.
«Отдохну лишь одну 60 секунд», — сообщила Наталия про себя и села в кресло. Она забрала флакон духов, надушила платочек. И внезапно увидела на столике нераспечатанное письмо, которое в спешке сама кинула ко мне, в то время, когда стали собираться гости.
«Возможно, ещё одно неинтересное поздравление», — поразмыслила она Давнодушно, раскрыла начала и конверт просматривать. Лицо её побледнело ещё больше.
недовольства и Выражение скуки на нём вменилось болью и отчаянием. Она просматривала:
«Дорогая Наталия! Зная, что никто не скажет Вам о том, что произошло у нас, я, Ваша ветхая подруга, считаю своим долгом, написать Вам. Мать постоянно остаётся матерью, как бы не складывались события судьбы. В то время, когда я семь дней назад приехала к собственной дочери в Подград, то от врача Раушера я услышала печальное известие о том, что около четырёх недель тому назад Ваш сын Николай Коримский отравился. Какой кошмар! Он, само собой разумеется, не преднамеренно отравился. Это был несчастный случай в лаборатории.
Благодаря скорой врачебной помощи, он был спасён от смерти, но он довольно много страдал и по сей день ещё болен. Говорят, одна только тень осталась от прошлого Николая. Пару дней назад его увезут на юг, возможно, для того, чтобы он в том месте погиб. Бедный Никуша! Я не забываю, как Вы в один раз были с ним у нас, какой это был дорогой златокудрый мальчик. Раушер говорит, что и до несчастья он был похож на цветок.
Каримскому это поделом, он другого и не заслуживает, но данный бедный юный человек!
И нужно же было такому произойти конкретно сейчас, в то время, когда он сдал уже все экзамены и подготовился стать доктором химических наук! Он домой-то приехал лишь к себе домой со своим другом, неким врачом Лермонтовым, а позже они должны были отправиться в путешествие. Ну вот, он и отправится…
Я продолжительно думала, написать Вам либо нет, поскольку Вы посетить его всё равняется не имеете возможность. Но у меня не было спокойствия. Любой жалеет его, лишь одна мать родная не знает, что произошло с её любимцем. Если Вы ничего не имеете возможность делать для него, то хотя бы молигесь за него Матери Божией.
Простите, что я Вас опечалила этим известием. Преданная Вам Клара Хорст».
Прочтя это страшное письмо, Наталия Райнер продолжительно ещё сидела окаменев, как будто бы статуя. «Он отравился! Он уже пара недель страдает и болен до сих пор! Они повезут его на юг, дабы он в том месте погиб?! А я по сей день ничего об этом не знала и не определила бы, если бы эта дама, которую я когда-то ненавидела, не написала мне. Она, само собой разумеется, писала с целью ранить меня… Мой мальчик, мой дорогой сын умирает!»
Женщина посмотрела в зеркало и сделала такое перемещение, словно бы желала сорвать с себя украшения и платье. Тут же быстро встала и, разламывая руки, начала ходить по помещению. Слёз на глазах не было, нет!
Ей не было возможности плакать! Как она позже с заплаканными глазами предстанет перед гостями? А выйти к ним нужно — она хозяйка дома, это её праздник. А сейчас её сын, возможно, умирает в мучениях!
Она не имеет возможности к нему пойти, и определить она ничего о нём больше не имеет возможности, но как ей жить дальше в таковой неопределённости?! Это плохо!
Она опять упала в кресло, положив сложенные руки на стол исклонив на них голову. Она не услышала шагов, стука в дверь и не увидела вошедшего к ней мужа.
* * *
Барон Райнер от удивления застыл на месте. С того дня, в то время, когда Наталия Орловская стала его женой, он пожертвовал всем и, приложил все усилия и свои способности, для получения дворянского титула. А сейчас, по окончании стольких лет самоотверженного труда, отыскать её в таком состоянии!
В следующий момент он уже склонился над женой, которая была для него всем на данной почва.
— Наталия, родная, что произошло? Что с тобой?
Он встретился с ней искажённое горем лицо, но и она встретилась с ним, и этого хватало, дабы собрать все собственные силы и улыбнуться.
— Прости, Роберт, мне было плохо; но сейчас мне уже лучше. Будь хорош, извинись за меня перед гостями. Через некое время я оправлюсь и смогу выйти к ним.
— А что произошло? — задал вопрос он опять и, привлекши её к себе, почувствовал, как она дрожит. — Так как ты была здорова? Что с тобой?
— Я не знаю, — солгала Наталия, — Я лишь желала помыть руки и исправить платье, и внезапно мне стало не хорошо…
— Возможно, от этих духов, что ты разлила на столике?
— Возможно, я не знаю. Прошу вас, уйдём из этого, — попросила она, разламывая руки.
Он вынес её в спальню и уложил на диване.
— Я отправлюсь, извинюсь перед гостями, и если ты не сможешь Выйти, приведу доктора Г., — сообщил он, поцеловал её холодный мокрый лоб и вышел.
Она хватала воздушное пространство ртом, как умирающий от удушья.
какое количество лет она старалась убедить мужа в том, что прошлого для неё больше не существует. Она знала, кем была для этого человека, и не желала давать ему предлога для недоверия. Если бы он знал, какое известие так на неё подействовало!
В то время, когда четырнадцать лет назад пред алтарём она дала ему собственную руку, то сделала это по причине того, что желала быть любимой. Без любви она не имела возможности жить. Она желала, дабы в объятиях любви её несли по судьбе. Райнера она не обожала, но уважала за его честный, безукоризненный темперамент. Своим вступлением в законный брак с ним она раз и окончательно желала прекратить сплетни и продемонстрировать миру, что её просто так нельзя бросить. Она преданно и добросовестно старалась обожать мужа, что оторвал её из того незавидного положения, в котором она как разведённая дама пребывала. Но все её старания оставались бесплодными. Бедное её сердце ни при каких обстоятельствах не имело возможности согреться у сердца Райнера, в силу того, что образ недостойного покинутого мужа, первой её любви, не исчезал из памяти.
Имеется сердца, каковые обожают лишь раз. Таким было и сердце баронессы. Как довольно часто бессонными ночами она укоряла себя за то, что тогда не забыла обиду ему всё и ушла из дома под ветхой крепостью. И уйдя от него, ничего не было возможности сделать с эмоцией..
Он до этого дня жил один, а она уж ни при каких обстоятельствах не сможет возвратиться к нему. Ослеплённая страстной болью и гневом, она на протяжении суда не думала о том, что ей нужно будет расстаться и с сыном. С разводом она утратила его окончательно, как и любимого мужа.
Дочь — живую память о потерянном счастье, она не имела возможности обожать так честно, как бы ей хотелось, дабы меньше напоминать Райнеру о собственном прошлом и о том, что у него самого нет детей.
Как они оба были рады, в то время, когда поступило неожиданное предложение из Орлова! Маргита не будет больше изо дня в сутки напоминать ей о невозвратном. Пускай она в том месте будет радостна пускай она заменит дедушке её — потерянную дочь. Потому что для Наталии Райнер не было пути в Подградскую равнину…
Четырнадцать продолжительных лет жила Наталия, обманывая себя и любящего, но нелюбимого мужа, и тоска от разлуки со всем дорогим её сердцу не убывала. Страно ли, что силы её сейчас покинули. Она почувствовала практически непреодолимое желание погибнуть. О, если бы этим она имела возможность спасти собственного сына!
Скоро пришёл барон Райнер вместе с доктором. Осмотрев её и назначив баронессе полный покой, он за дверью растолковал:
«Нервное перенапряжение…».
Хозяйку в тот вечер никто из гостей больше не видел. Отлично ещё, что недомогание её наступило по окончании ужина. Давая множество хороших советов и высказывая сочувствие, гости покинули дом Райнера.
Стало пусто и негромко.
«Не может быть, дабы это произошло без особенной обстоятельства, — поразмыслил барон, склонившись над беспокойно дремлющей женой, — что-то её очень сильно взволновало; но что?»
Позднее он отыскал в платяном шкафу измятое письмо и, прочтя его, всё осознал.
«Бедная Наталия, — думал Райнер, — она не смогла вынести данный удар. Кровь — не водица. Он — её первенец; она его обожала и обожает. И вот, по окончании стольких лет, первое известие, и такое страшное! Сейчас, в то время, когда ушла Маргита, я пологал, что она будет принадлежать лишь мне, а получается в противном случае».
Барон, с огорчением порвав письмо, бросил его в пламя и покинул помещение в жёстком намерении поскорее добыть для жены более подробные сведения о состоянии её сына.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Под раскрытым окном в роскошной каюте корабля на мягких коврах лежала женщина, положив белые руки под голову. Белое платье с дорогими кружевами облегало стройную фигуру. Иссиня-тёмные косы обрамляли её белый лоб. Белизну лица подчёркивали и долгие частые ресницы, и изогнутые брови. Всё в данной девушке было замечательно, и одновременно с этим в её лице было что-то необычное.
Через открытое окно доносились звуки песни о погибшем в бурном море парне. Она слушала пение, и лицо её как будто бы вуалью покрывалось. Она не услышала, ни как отворилась дверь, ни стремительных приближающихся к ней шагов и пришла в сознание лишь тогда, в то время, когда рядом с собой услышала голос:
— Тамара, цветок мой, что с тобой?
Долгие её ресницы встали, и пара голубых печальных глаз взглянуть в лицо склонившегося над ней человека.
— Что с тобой? — заботливо задал вопрос он ещё раз.
Неприятные складки легли у мелкого рта.
— Это ты, папа? Ничего, у меня всё в порядке.
— Дитя моё, ты знаешь, что я сделаю всё, чего бы ты ни захотела. Возможно, у тебя имеется неисполненное желание? Ты мне лишь сообщи!
Она покачала головой.
— Ты печальна? По какой причине нет Орфы и Аси? По какой причине они не развлекают тебя чтением либо музыкой? — задал вопрос он насупившись.
— Я их сама отослала, я не желала слушать их.
— Возможно, ты желаешь, дабы я тебе почитал?
— Нет, для чего? — сказала она тоскливо. — Я слушаю пение.
В том месте кто-то пел о погибшем корабле и о несчастном матросе. Я бы также желала вместе с ним покоиться в том месте, в мире кораллов и жемчуга, где я, не смотря на то, что и ничего не видела бы, но и ни о чём не жалела бы.
— Тамара! — раздался крик измученной души. — Тамара, цветок мой, о чём ты думаешь? Ты же знаешь, что всё будет отлично. Когда мы приедем к себе и я приведу собственные дела в порядок, мы срочно переселимся в западную Европу: в том месте мягкий климат, и ты сходу и окончательно поправишься.
Она энергично покачала головой.
— Я Египет ни при каких обстоятельствах не покину.
— Дорогая моя, поскольку это лишь ненадолго, не окончательно.
— Кроме того ненадолго я не отправлюсь в Европу. Я к ней ни при каких обстоятельствах не привыкну, и я не желала бы в том месте погибнуть. Покинь меня дома, я дома желаю погибнуть.
Растерявшись, мужик обеими руками закрыл лицо. Грудь его взволнованно дышала. Видно было, чего стоило ему сохранить самообладание.
— Я пришёл за тобой, Тамара, — сообщил он мало погодя. — Возможно, мы отправимся ненадолго на палубу? Я желал бы представить тебя одному археологу, что совершает путешествие в Египет. Он громадный почитатель нашей страны.
Лицо юный женщины выразило мгновенный интерес.
— Ты можешь мне его представить, папа, но приведи его ко мне, я на данный момент не желаю выходить, — сообщила она.
— Отлично, дорогая. Но прежде я отправлю к тебе Орфу, ты, возможно, захочешь переодеться. Через полчаса мы придём.
— Отлично, отец, — женщина обвила его шею руками.
Папа ласково прижал её к себе:
— Ну, что, сокровище моё?
— Не злись, мне было так безрадостно, поверь мне.
— В то время, когда я злился, родная?
— Ни при каких обстоятельствах, в силу того, что ты таковой хороший, а я такая скверная.
— О, ты моё чудное золотое дитятко, любимица моя, ты в любой момент хороша.
Практически сразу после этого в каюту Адама Орловского постучали, и не было возможности заявить, что молодому учёному это вторжение было приятно. Но в то время, когда постучавший вошёл, Адам был изумлён, потому что маркиза Орано он никак не ожидал заметить.
— Простите, в случае, если я вам помешал, — сообщил гость культурно, в то время, когда хозяин усадил его в кресло.
— Ничего! Я всё равняется отвлёкся от работы, слушая пение с палубы.
— Это пение, фактически, и есть обстоятельством моего прихода к вам.
— Вот как? Как именно?
— Оно донеслось в отечественную каюту и привело мою дочь в весьма печальное настроение.
Адам удивлённо посмотрел на собственного гостя. Он уже пара раз виделся с маркизом, но ни при каких обстоятельствах ничего не слышал о его дочери — и внезапно такие слова.
— Возможно, маркиза не обожает пение? — увидел Адам в некоем замешательстве.
— О нет, но песня была через чур грустной. И без того как я не знал, чем развлечь мою дочь, я схитрил и дал обещание представить ей вас, пан Орловский.
Адам нечайно кинул на маркиза маленький, но ясный взор и желал было возразить, что не привык развлекать дам и что по большому счету он не для того тут, дабы разгонять у дам скуку.
Но маркиз, как будто бы предугадав такое возражение, грустным голосом продолжил:
— У меня только одно дитя, пан Орловский, и оно несчастно. Со всем моим достатком, которым меня будущее одарила, и всей порученной мне властью я не в состоянии вынудить мой цветок улыбнуться в часы грусти, в особенности тут, на корабле.
— И чего недостаёт маркизе? — непроизвольно сорвалось у Адама с языка.
— Пара лет назад у неё ослабло зрение. Доктора говорят, что это от перенапряжения нервов, от долгой учёбы. Бывают дни, в то время, когда она и на большом растоянии достаточно отлично видит; позже зрение понемногу слабеет, и время от времени любимицу мою окутывает полный мрак. Мы едем из Парижа. Доктора меня не совсем лишили надежды, но приказали ещё до наступления лета покинуть Египет и переселиться в Западную Европу года на два-три. Они сохраняют надежду, что за это время нервы дочери укрепятся и зрение её поправится. Исходя из этого я вас прошу, посвятите сейчас мало собственного времени моей дочери. Возможно, я через чур навязчив?
— О нет!
Адам забрал руку несчастного маркиза в собственные руки. Он больше не удивлялся, что тот так озабочен собственной дочерью.
— Но о чём мне с маркизой сказать?
— Возможно, о ваших изучениях в области археологии? Она весьма обожает Египет. Ваш интерес к её отчизне обрадует мою дочь. И позже, я желал бы вас попросить в беседе поведать о красоте вашей отчизны — Венгрии, в случае, если вам угодно. Я весьма опасаюсь, что она не согласится покинуть Египет. А увезти её насильно я не имел возможность. В случае, если же вам удастся заинтересовать её, всё отправится легче. Помогите мне, пожалуйста!
— С наслаждением. Я сделаю всё, на что лишь способен учёный сухарь.
Про себя же он поразмыслил: «Какую миссию я взял на себя? Развлекать несчастную даму!».
В то время, когда через пятнадцать минут Адам с маркизом сидели в богато обставленной женской каюте, к ним вышла женщина лет семнадцати. Дабы скрыть беспокойство, он низко поклонился.
Представив их друг другу, маркиз сразу же завёл разговор об археологической экспедиции. Заинтересовавшись, маркиза задала пара вопросов, и скоро завязался непринуждённый разговор, чему содействовало ещё да и то, что дочь и отец Орано свободно владели немецким-языком, и Адаму не было нужно мучиться с французским.
Каждое слово юной египтянки свидетельствовало о её громадной любви к отчизне. Она показывала Адаму один альбом с фото за вторым.
— На чужбине мне хотелось иметь при себе хотя бы снимки.
— Как вы это произносите: «на чужбине», дорогая маркиза, — радостно возразил Адам. — У каждого из нас, европейцев, в том месте место рождения и своя родина, которое мы любим так же, как вы собственный Египет.
— А где ваша отчизна? — допытывалась она по-детски.
— Отчизны собственной я ещё не видел, я знаю лишь страну моего рождения. Если вы разрешите, я вам её мало обрисую.
— О да, пожалуйста! Но сперва объясните мне, как это так, что вы ещё не видели собственной отчизны?
— Я сын переселенца.
Подбадриваемый интересом слушательницы, Адам поведал о судьбе семьи Орловских. Сочными красками он обрисовал ей красоту Венгрии, в особенности высоких Татр, горных равнин. Он поведал, как в том месте на данный момент всё покрыто снегом и как чудесно в том месте возможно прокатиться на санях. Он кроме того мало преувеличивал, но кто бы его за это осудил? Меньше всего маркиз, сидевший рядом, подперев голову рукой.
— Как отлично, должно быть, — сообщила женщина задумчиво, — в то время, когда имеется семья, братья, сёстры, дед… У нас никого нет, все у нас погибли.
— Глубокоуважаемая маркиза, поскольку и у меня, не считая дедушки, больше никого нет.
— И своих родителей нет?
— Мать погибла сразу после моего рождения, и папа — скоро, а братьев либо сестёр у меня не было.
— Значит, ваш дед сейчас совсем один? Возможно, ему также безрадостно, — увидела она безрадосно.
На мгновение лицо Адама покраснело. Нечайно женщина уличила его в том, что он забыл упомянуть Маргиту. Но для чего об этом сказать? Какое дело им до того, женат он либо нет? Но глаза маркизы потребовали ответа, и он сообщил:
— У дедушки живёт сейчас его внучка, моя кузина, с ней он скучать не будет.
— А ваша кузина также сирота, как вы?
— Да, но я её мало знаю. Она приехала за сутки до моего отъезда, мы виделись всего пара часов. Но по письмам дед ею весьма доволен.
«Так, — поразмыслил Адам, — с-этим я справился. По крайней мере мне больше никто не напомнит о том, что у меня дома имеется супруга, которая, фактически, и не есть моей женой».
Но в сердце собственном он ощущал укор совести, как это не редкость в любой момент, в то время, когда мы пробуем что-то скрыть.
Цель визита была достигнута. Адам отлично выполнил собственную задачу. Он подбодрил, развлёк и развеселил несчастную девушку так, что она кроме того поднялась на палубу, где он представил её своим приятелям.
Вечером всех четырёх капитана и господ корабля маркиз пригласил на чай. В том месте они познакомились со свитой маркиза и с компаньонками маркизы, высокообразованными женщинами. Маркиза была в хорошем настроении. Только время от времени внезапно подпирала голову руками, как будто бы задумавшись о чём-то.
Оставшись по окончании ухода гостей наедине с отцом, она сообщила ему:
— Папа, мне бы весьма хотелось заметить отчизну пана Орловского.
— Польшу? — Маркиз привлёк собственную дочь к себе и побледнел.
— Нет, Венгрию, вернее то место, где живёт его дедушка. Он сказал, в том месте высокие Татры и довольно много озёр. Так как ты заявил, что нам необходимо ехать в Европу, так отправимся же!