Я открыл рот, планируя озвучить код от собственной банковской карточки, но одновременно с опомнился и взглянуть на него с упреком.
— Прости, не смог удержаться, — брат Пон со смешком развел руками. — Ну что? Посмотрел в прошлые судьбы?
Это он открыто преуменьшил — не то что посмотрел, нырнул с головой, прочувствовал их как собственные, и ноша эта была через чур тяжелой для моего рассудка. В сознании остались только смутные обрывки, как будто бы от яркого сна, но я был этому кроме того рад.
— Доволен? — допытывался монах.
— Я чуть с ума не сошел, — согласился я.
— Вот то-то и оно. Я же сказал, что знание это излишнее а также страшное. Эмоционального груза одной жизни иногда достаточно, дабы пригнуть нас к почва, а вдруг их тысячи?
Я молчал, потому, что возразить было нечего.
— Отправимся, начнем приводить тебя в себя, — сообщил брат Пон, поднимаясь. — Наряжаться не требуется.
Откинув в сторону одеяло, я осознал, что обнажен.
Выбравшись из лачуги, замер, пробуя сообразить, как перенесся в это необычное место из родного селения, где дети и муж, и не видение ли это, насланное злыми духами. В то время, когда же опустил голову, заметил, что владею телесными показателями, характерными только мужчинам.
Струя воды ударила мне в лицо, и наваждение сгинуло.
— Сейчас некое время они будут тебя навещать, — брат Пон поставил опустевшее ведро и взялся за следующее. — Тени прошлого, вампиры памяти, жаждущие крови твоего существования… Но ты же сам этого желал, так что не следует жаловаться.
Второе ведро выяснилось вылито мне на голову, и я почувствовал себя намного лучше.
— Сейчас ничего не будешь делать, — сказал брат Пон. — Лежи, собирай себя. Старайся лишь все время не забывать, кто ты таковой и где находишься.
Кое-как обтерев себя полотенцем, я возвратился в хижину и улегся, дрожа от слабости. Практически тут же накатил сон, но не спасительное тёмное забвение, а череда броских видений, практически реалистичных эпизодов.
Выныривая из них, совершенно верно из воды, я всегда видел рядом кого-то из монахов.
За сутки меня еще два раза навещали «тени», и не смотря на то, что оба визита были кратковременными, они напугали меня практически до мокрых брюк. Вечером меня повторно облили водой, по окончании чего я сумел самостоятельно добраться до туалета, на что израсходовал остатки сил.
На собственный ложе упал, не легко дыша и будучи не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
— Вот так, а ты думал? — сообщил брат Пон, решивший составить мне компанию по окончании заката. — Как в кино сходил — взглянул, чуть попереживал и забыл? Нет, так не выйдет. Жизнь — это осознание, это память, это тяжесть, которая возрастает с годами, если ты не просветленный, само собой разумеется.
— А у просветленных? — выдавил я, вернув, наконец, дыхание.
— О, если ты задаешь вопросы, это значит, что все в порядке! — он засмеялся. — Просветленные бывают разнообразные. Существует, да будет тебе известно, четыре ступени, по которым восходит ищущий свободы… Первая делится на три фазы, именуемые Сонмищем Брахмы, Жрецами Брахмы и Великими Брахманами, вторая также на три — Ограниченного сияния, Бесконечного сияния и Лучезарных…
Он сказал еще про Ограниченное, Бесконечное и Всецелое счастье, а я слушал, осознавая, что это не столько лекция, сколько сказка, которую говорят на ночь больному ребенку.
— Четвертую ступень древние поделили на стадии Безоблачных всевышних, их сотрудников, Владеющих избытком добродетели, Владеющих всевозрастающим плодом и еще пять стадий, что именуют чистыми, о них мы сказать пока не будем.
— А вы до какой добрались?
— В прошедшем сезоне мне выписали диплом Всецелого блаженства, — заявил брат Пон с самым важным видом. — Я кроме того желал повесить его на стенку, дабы все видели, как я духовно высок и продвинут, но напился на эйфориях и документ утратил, а новый не дают. Требуют, дабы я представил справки от пяти архатов о моем безукоризненном поведении. Лишь вот где я на данный момент на земле найду целых пять архатов, не говоря уже о поведении?
Я не выдержал, хихикнул.
В этот самый момент же меня как будто бы отключили, я провалился в сон мгновенно, без предупреждения. И совершенно верно так же из него выскочил, понял, что керосиновая лампа погасла, но монах некуда не убежал, так же сидит у стены, неподвижный, совершенно верно изваяние.
— Ты как? — задал вопрос он.
— Нормально, — ответил я. — Более-менее в собственном уме.
Я и в действительности ощущал себя намного посильнее, чем пара часов назад, и та пропасть чужих воспоминаний, что еще сравнительно не так давно угрожала поглотить мой разум, помой-му отошла.
Дурманящая слабость ушла, и совсем не хотелось дремать.
— Больше не хочешь знать собственные прошлые воплощения?
Я содрогнулся:
— Нет! Нет.
— Полное знание для того чтобы рода доступно только бодхисаттве, — сообщил брат Пон. — Частичное может вынести тот, чье сознание очищено в куда большей степени, чем твое… Кстати, как ты думаешь, добро либо зло я совершил, в то время, когда дал согласие продемонстрировать тебе прошлые судьбы?
Вот это было уже серьезно, так что я задумался, перед тем как ответить.
— Не знаю, — сообщил я.
Признать «добром» то, что сделал монах, я не имел возможности, учитывая неприятные последствия… «Злом» — тем более, все же он выполнял мою настойчивую просьбу, а не действовал по собственной инициативе…
— Да? Необычно, раньше ты всегда был уверен, что имеется добро, а что имеется зло.
— Сейчас я осознаю, что уверенность далеко не всегда показатель подлинного знания.
— Точно-точно, — брат Пон шевельнулся, его одеяние тихо зашуршало. — Через чур узко отечественное восприятие, дабы мы имели наглость по фасаду событий делать выводы о происходящем. Вот наблюдай, в один раз два монаха плыли на корабле из Индии на Шри-Ланку и везли довольно много золота. И где-то среди пути они напали на команду судна и перебили всех без пощады. Как ты оценишь таковой поступок?
— Убийство — это плохо, — выдал я очевидное. — Порождает тёмную карму… Помимо этого, поскольку служителям Будды не разрещаеться любое принуждение, кроме того для самозащиты. Лишь так как эти двое не просто так взялись за оружие? Их точно желали ограбить?
— Слово «золото» ты не пропустил, — в голосе брата Пона мелькнули нотки удовлетворения. — Да, эти два монаха владели свойством просматривать чужие намерения, и они заметили, что команда планирует их убить. А ведь лишение судьбы просветленного — ужасный грех, и свершивший его попадет в нехороший из адов. Помимо этого, деньги необходимы были обитателям Шри-Ланки, дабы выстроить новую ступу и поддержать буддизм на острове. В случае, если данный замысел не выполнить, то тысячи душ останутся без духовной помощи… Не хорошо?
— Еще как, — подтвердил я.
— Вот и монахи решили так же и, движимые состраданием к команде судна и к жителям Шри-Ланки, пошли на убийство. То, что выглядит на первый взгляд откровенным злом, в действительности есть средством предотвращения куда большего зла. Помимо этого, потому, что свершавшие его действовали без влияния низменных аффектов, в полном осознании, то они не отяготили собственную карму.
— А что за нехороший из адов? — задал вопрос я сонно.
— Хватит с тебя на сегодня, — сказа брат Пон.
И я тут же уснул, и В этом случае меня ожидал простой сон без сновидений.
Пять выставленных в ряд фигурок мало напоминали произведения искусства, но уже и не были теми кривыми уродцами, что сначала выходили из-под резца в моих руках.
Брат Пон забрал Амитабху, с опаской покрутил, вернул на место.
— Хорошо, — оценил он, проделав ту же операцию с остальными бодхисаттвами. — Поработать еще имеется над чем, но ты на верном пути.
— С руками больше всего неприятностей, — пожаловался я, пробуя скрыть, что плохо горд таковой оценкой. — Я до тех пор пока их самих не трогаю, на сломанных чурбачках тренируюсь, но ничего не выходит.
— Всему собственный время, — отозвался монах. — Убирай собственные творения, и займемся делом.
Скоро я снова сидел наоборот брата Пона все под тем же навесом, что служил нам, кроме другого, и лекционным залом, и помещением для медитаций. Свежий ветерок умерял жару, шелестел в страницах, в чаще ругались мартышки, от реки доносилось тарахтение лодочного мотора.
— Будем обрезать тебя так же, как ты обрезал деревяшки, — сказал мой наставник. — не забываешь перечень собственных привязанностей?
Я кивнул.
Еще в первые дни обучения он вынудил меня составить таковой список, но не сообщил для чего. Я тогда выполнил задание, бумажку отложил, по окончании чего о ней благополучно и забыл.
— Превосходно. Перечисляй…
Я отогнал идея, что, возможно, стоит поискать перечень, и принялся напрягать память. К собственному удивлению, извлек из нее все так, как будто бы бумага лежала прямо передо мной.
— Привязанности напоминают листья, не смотря на то, что растут не на деревьях, — заявил брат Пон. — Держит их на себе то, что мы именуем чертами личности.
— Которой в действительности не существует? — уточнил я.
— Конкретно так. Существует только ее описание, и его мы усиленно поддерживаем. Именуем себя различными словами наподобие «честный», «прижимистый», «непостоянный» и без того потом…
— Подождите. Но в случае, если личности нет, по какой причине мы поймём себя как единое целое? Во времени, я имею в виду.
— В действительности новая комбинация элементов восприятия создается каждую микросекунду, появляется новая чувство, идея, телесное чувство, появляются события и осознание, — тут брат Пон на мгновение задумался, несколько раз огладил макушку. — Это возможно сравнить с кинопленкой, складывающейся из отдельных кадров, но мы их не принимаем, только поток, континуум… Отличия между двумя соседними кадрами малы, из этого и появляется чувство существования некоей стабильной, неизменной сущности…
— Личности?
— Да, люди значительно чаще именуют ее так, — монах пожал плечами. — Не смотря на то, что это на данный момент не имеет значения. Принципиально важно то, что имеется описание себя, к которому ты привык и которое имеет над тобой власть, заставляет тебя быть кем-то. Ты привык сказать и думать «я такой-то»… так как так?
— Ну, возможно… — я пожал плечами.
— И тем самым ты сам себе создаешь что-то наподобие твёрдого тяжелого костюма, что придает тебе определенную форму, но наряду с этим мешает двигаться, быть эластичным и невесомым. Мы данный костюм попытаемся если не ликвидировать, то хотя бы сделать его полегче, убрать те подробности, что посильнее всего мешают. Давай, сделай второй перечень…
Забрать бумагу и ручку брат Пон мне не разрешил, и было нужно придумывать список собственных качеств так, в уме.
— Не все, само собой разумеется, но для начала сгодится, — сообщил он, в то время, когда я справился с данной задачей. — Выбери ту линии, что есть основной, определяющей для всей твоей жизни.
— Страсть к справедливости? — предположил я.
В любой момент, сколько не забывал, желал, дабы все было честно, а также в юные годы, в песочнице ссорился вследствие этого с приятелями, приобретал шишки и синяки, но все равно не отступал.
— Да ну? — брат Пон хмыкнул. — Тебе хотелось бы думать, что это так и имеется… Лишь вот… Что в действительности?
Я напрягся, выбирая качества, совершенно верно камушки в ладони — ну да, питаю интерес к стройным блондинкам, но это вряд ли то, что нужно, не очень-то склонен к родственным эмоциям, перегрызу глотку любому, кто на мое покусится, но это любой предприниматель, в противном случае бы он не стал предпринимателем…
Ага, вот оно!
— Любопытство! — вскрикнул я.
Конкретно оно в свое время вынудило меня открыть собственный дело, из-за него я отправился в Таиланд и остался тут, а в конечном счете добрался до окрестностей Нонгкхая и вата Тхам Пу.
— Совершенно верно! — брат Пон просиял. — И сейчас мы отсечем это свойство, как ты отсекал лишнюю древесину, вырезая бодхисаттв. Ты целую семь дней будешь жить без него. Совсем.
— Но как это допустимо?
— Во-первых, ты ежедневно будешь сказать себе тысячу раз «я не любопытен». Во-вторых, ты будешь отслеживать проявления любопытства, и всегда, в то время, когда оно продемонстрирует себя, издавать восклицание «вот оно!» и снова бормотать ту же отрицающую мантру.
— Лгать самому себе? — я скорчил лицо, показывая, что мне это не очень приятно.
— В противном случае ты этого ни при каких обстоятельствах не делал? — и брат Пон подмигнул мне.
С этим утверждением спорить я не имел возможности и, потому, что руководства смотрелись предельно ясными, принялся за дело.
В первоначальный сутки я вспоминал о собственной «нелюбопытности» от случая к случаю, да и проявлений собственной пытливости не видел в упор. На второй несколько раз ловил себя на том, что желаю определить что-то, докопаться до корня какой-то неприятности, но чувство это ускользало, чуть я сосредотачивал на нем внимание.
Прорыв произошёл на четвертый.
Я понял, что любопытство направляет многие вещи, каковые казались мне сами собой разумеющимися, определяет не только поступки, но и любимые слова а также кое-какие жесты. В один момент начал чувствовать нервозную раздвоенность — так как я всегда говорил себе, что не владею определенной вещью, и одновременно с этим видел ее в собственном поведении множество раз!
Сознание колебалось, в нем ощущалась слабость, неуверенность.
— Так оно и должно быть, — сообщил брат Пон, в то время, когда я обрисовал ему собственный состояние. — Это же угроза. Подпилена одна из основных колонн, на которой стоит строение твоей личности, что ты строил довольно много десятилетий.
И он приказал мне практиковать дальше, не ослабляя бдительности.
Еще через сутки я начал испытывать приступы острого страха, припадки неуверенности — как вести себя в определенных обстановках, на каковые я ранее реагировал машинально, без сомнений?
Легко замирал, не зная, что делать.
А пустота в росла, и ощущал я себя все более и более неуютно.
Коромысло давило на плечи, а ведра, в которых плескалась вода, сейчас казались особенно тяжелыми. Я карабкался по тропинке от источника, пыхтя и обливаясь позже, приложив все возможные усилия отгоняя мысли о том, каким жарким будет сутки, в случае, если на данный момент, в начале утра, так печет.
Добравшись до верха, я остановился передохнуть, в этот самый момент в голове у меня щелкнуло. кусты и Деревья подернулись рябью, воздушное пространство отправился волнами, и я покачнулся, раскинув руки.
Одно из ведер соскользнуло, за ним шлепнулось второе, но я не обратил на это внимания. С кошмаром огляделся, пробуя осознать, где я нахожусь, как я попал ко мне из родных песков, что это за огромный оазис, столь близко заросший, насыщенный влагой?
Либо это тот эдем, куда Аллах по окончании смерти забирает праведников?
Но где тогда красивые гурии? По какой причине я чувствую жару, укусы насекомых?
Нет, это не небеса…
Услышав шаги, я обернулся, дабы появляться лицом к лицу с низким человеком с бритой головой и в необычном халате на одно плечо. Подняв руку, дабы обезопасисть себя от вероятного нападения, я понял, что и сам одет подобным образом и что макушка моя также лишена волос, как у раба.
Страшный морок, что навещает курильщиков опия, пришел и ко мне?
Человек в халате взглянуть на меня с тревогой и шагнул ближе, так скоро, что я опоздал отреагировать. Прикоснулся к моему плечу, и в следующий момент я осознал, что сижу, а сверху на меня льется вода.
— Эй, стоп! — вскрикнул я, отфыркиваясь.
Страшно болела голова, и отчего-то я не имел возможности отыскать в памяти, где нахожусь и что тут делаю.
— Это опять он, так что хватит, — сообщил брат Пон, и один из молодых монахов опустил ведро. — Ну что, ты сам попросил о том, дабы познакомить тебя с прошлым, так что не удивляйся, если оно будет приходить в гости.
Ну да, совершенно верно, я же отправился за водой, а позже…
Воспоминание о том, как я был во власти второй личности, вынудило меня поморщиться.
— Наполнишь бак, доходи ко мне, побеседуем, — продолжил брат Пон.
— Но я… — начал я, глядя на кинутые ведра, из которых вылилась вся вода. — Придется идти еще раз.
— Любое начатое дело необходимо доводить до конца, — нравоучительно изрекал монах, пока я поднимался на ноги, отряхивался, подбирал коромысло и вешал на него ведра. — Исключение лишь одно — в случае, если тебе угрожает неминуемая смерть либо тяжёлое увечье. Бросая что-то на половине пути, ты завязываешь узелок, что довольно много позднее нужно будет развязывать…
Напутствуемый этими словами, я отправился вниз по тропинке, после этого обратно вверх, по тому пути, что я сейчас уже проделал; снова тащиться тут по жаре, да с тяжелым грузом на пояснице…
Под навес к брату Пону я прибрел взмыленный, как скаковая лошадь по окончании забега.
— Продолжительно это еще не будет прекращаться? — задал вопрос я, чувствуя, что говорю сварливо, но будучи не в силах остановиться. — Такие вот визиты… Запрещено это как-то остановить? Ритуал какой совершить либо помолиться?
— Нет, запрещено. Ты обязан сам исчерпать последствия твоих поступков.
Данный ответ меня не обрадовал.
— Еще это упражнение, — буркнул я. — Ну, с чертами личности… Я с ума схожу! Совершенно верно выдергиваю те подпорки, что меня держат, не позволяют упасть! Возможно, хватит?
— А ну-ка возвратись в настоящее, — голос брата Пона стал жёстким, тёмные глаза сверкнули. — Забудь про то прошлое, в котором ты практиковал «отсечение себя», не думай о возможном будущем, где твои шарики заедут за ролики. И отстрани беспокойство и гнев. Неужто они — это ты?
Я открыл рот, дабы возразить, но тут же мне стало стыдно.
Я сосредоточился на настоящем, на запахе сырой ткани, на том ощущении, с которым она липла к телу, на саднящих от коромысла плечах, на безлюдном желудке. Зашептал про себя «это не я, это не мое» и принялся вычислять вдохи, стараясь делать их как возможно реже.
Мин. через пятнадцать я успокоился.
— Так намного лучше, — сообщил брат Пон. — Что ты делал, придя ко мне?
— Сказал… Ныл… Жаловался… — предположил я, пожав плечами.
— А довольно часто ли ты этим занимаешься?
— Ну, нет!
— А вдруг поразмыслить? — монах впился в меня взором змеи, гипнотизирующей птенца, и я начал вспоминать.
О чем мы говорим с приятелями за кружкой пива?
Чем я делюсь, звоня родственникам либо отправляя им имейл?
— Да неизменно, — согласился я, одолев внутреннее нежелание исповедоваться в подобном «грехе». — Но так как и остальные не лучше, любой то и дело стонет, как нехороша его жизнь и что за неприятности его одолевают, кроме того тот, у кого помой-му все превосходно.
— Конкретно так, — подтвердил брат Пон. — Избавляйся от этого как возможно скорее. Жалобы вредны во всех отношениях, они создают негативное описание тебя и жизни, которому ты следуешь, являются пустословием, тщетной тратой времени и сил. Услышу еще раз… — и он ласково погладил лежавшую рядом с ним бамбуковую палку. — Поймёшь?
— Попытаюсь.
— Тогда займись делом. Бхавачакра до полудня, после этого подметешь…
В данный сутки я изображал Золушку еще прилежнее, чем в большинстве случаев — раскрашивал линии колеса судьбы, размахивал метлой и протирал колокола, помогал стирать белье и занимался медитацией. Но все это время я не забывал о предупреждении брата Пона, старался пребывать в настоящем и не забывал смотреть за любопытством.
Трапезы на сегодня никто не запланировал, но о том, что ничего не ел, я отыскал в памяти ближе к закату.
Подобные дни по большому счету без еды случались и ранее, так что я не очень удивился. Лишь стёр пот, думая о том, что еще мало, солнце уползет за горизонт, и тогда станет не так жарко.
И сейчас мир около меня распался на фрагменты, как будто бы «потек»…
Я понял тысячи многомерных «пятнышек», из которых состоит мое восприятие, появляющихся на миг и снова исчезающих, заключающих в себе все, что я вычислял настоящим, — солнечные лучи на коже, чувство усталости, идея о блаженной темноте, осознание того, что я обязан вытряхнуть подстилку; в этот самый момент же второй комплект — сухая гортань, радость, воспоминание о брате Поне, его запрет жаловаться; боль в правой лодыжке, раздражение, задумка по поводу того, как поменять один из картинок бхавачакры, моя жизнь в Таиланде.
И за пеленой из этих «пятнышек», что заворачивалась в колесо, в которого я медлительно дрейфовал, не шевеля ногами, крылось что-то еще, неописуемо огромное, настоящее, броское.
Та Пустота, о которой я слышал неоднократно, но ничего не знал, что это?
Радость накрыла меня с головой, вскипела счастьем таковой концентрации, что меня затрясло. Я не остановился, продолжил идти и в один момент плыть, струиться, переливаться, изменяться.
Это было замечательно, страно… ничего аналогичного я ни при каких обстоятельствах не испытывал!
В этом состоянии я совершил пара мгновений, а в то время, когда выпал из него, то должен был сесть прямо в том месте, где был, потому, что ноги отказались меня держать. Брат Пон, замечавший за мной из-под навеса, одобрительно кивнул и поднял громадной палец.
Я отозвался не сильный, робкой ухмылкой.
Тем же вечером, покончив наконец со всеми делами, я поинтересовался у брата Пона, что именно испытал.
Последствия пережитого еще бродили в меня, вспыхивая искорками счастья, заставляя вздрагивать и радоваться. Время от времени казалось, что я опять вижу разбитый на «пятнышки» мир, движущийся, живой, дышащий, так непохожий на простую статичную картину.
— Ты воспринял то, что возможно назвать подлинным качеством действительности, — сказал монах. — Древние применяли для ее обозначения санскритское слово «татхата», что возможно перевести как «таковость».
— И это что может значить?
— То, что действительность существует, что она такова, какова она имеется.
— И все? — я почувствовал смутное недовольство: ожидал мистических откровений, а взял некоторый термин, не растолковывающий ничего.
— Это уже довольно много в действительности, — брат Пон улыбнулся и покачал головой. — Осознаёшь, мы, люди, не могут принимать действительность саму по себе, нам доступен только комплект мерцающих маленьких образов, созданных отечественным сознанием. не забываешь, я тебе говорил про трубу, в которой ты движешься?
— Я принимал что-то наподобие колеса из многих сотен «пятнышек», — проговорил я. — Не смотря на то, что они и не пятна вовсе, кое-какие звуковые, другие осязательные, третьи — мысли, колышутся, изменяются…
— Для них те же древние внесли предложение слово «дхармы».
— Но все равно, это выглядит весьма необычно… — я помялся, подбирая слова. — Смотрите, вот я вижу на данный момент вас, задаю вопросы, а вы видите меня, отвечаете на мои вопросы… Неужто наряду с этим любой из нас находится в собственной трубе восприятия? Как?
— Легко отечественные с тобой трубы идут параллельно, прижавшись друг к другу, — брат Пон засмеялся. — В действительности мы с тобой сейчас видим одинаковый кусочек мира, но для каждого из нас он распадается на тысячи различных, как ты сообщил, «пятнышек»… Эту ночь, загружённый во тьму ват, лес, разговор любой принимает в противном случае, порождает хорошие чувства, мысли, поймёт своим методом… Осознаёшь меня?
Я почесал в затылке.
— Да, любой из нас существует в действительности другого, но только как образ, проекция. В моей ты задаешь вопросы, в твоей — я отвечаю на них, помой-му происходит одно да и то же, но любой закрыт в собственной «трубе» и не в силах посмотреть в пространство другого. Простые люди не знают этого, считают, что другие принимают все совершенно верно так же, как они, но это иллюзия, к тому же и вредная, создающая неприятности…
Я представил миллионы труб… нет, лучше капсул из материала, похожего на лоскутное одеяло, лоскуты которого меняют цвет и форму; в закрыт человек, плывущий по волнам времени; они сталкиваются, кое-какие слипаются и движутся парами, кроме того группами, но все равно любой сам по себе, в вечном, полном одиночестве.
Мне стало холодно, тоска мягко сдавила сердце.
— Но что снаружи? Что в том месте, за стенками восприятия? — я отчаянно взмахнул рукой.
— Дабы ответить на данный вопрос, нужно быть Буддой, — ответил брат Пон весьма без шуток. — Но кроме того в этом случае, опасаюсь, во всех языках мира не отыщется нужных слов.
БУСИНЫ НА ЧЕТКАХ
Спасения от недочётов, свершенные в мгновение, трансформации личности, подобные удару молнии, время от времени случаются, но не редкость такое редко и ни при каких обстоятельствах по собственной отечественной воле.
Куда чаще каждые попытки быстро поменять себя заканчиваются разочарованием и срывом. Намеченная программа остается невыполненной, а ветхие привычки обретают над нами еще громадную власть.
Единственный шанс их победить — функционировать медлительно, маленькими шажками.
Отказаться имеется по окончании шести не каждый день, а лишь в понедельник. Продержаться так месяц и добавить среду, позже пятницу, пока в один красивый момент не станет ясно, что возможно прожить целую семь дней, не наедаясь много по вечерам.
Данный способ годится для чего угодно.
* * *
Отечественная личность, то описание самости, которое мы нацепили на себя, в действительности очень сильно ограничивает свободу. Оно заставляет нас вести себя в некотором роде, не позволяет свернуть с наезженных дорог, даже в том случае, если те ведут вовсе не к сверкающим вершинам успеха.
И первый ход по трансформации обстановки — прекратить это описание поддерживать.
Для этого необходимо составить перечень линия, благодаря которым мы (не имеет значения, вслух либо про себя) привыкли себя характеризовать — скромный, терпеливый, заботливый, невезучий, раздражительный, радостный и без того потом.
После этого выделить одну, ведущую, и трудиться с ней минимум семь дней.
Отслеживать все ее проявления, не пробуя их подавить, и в один момент всегда повторять утверждение, отрицающее эту линии: к примеру, в случае, если речь заходит о трусости, то необходимо сказать «я храбрый», в случае, если о несдержанности, то «я сдержанный».
По окончании семь дней практики необходимо перейти к следующей чёрту, и без того потом, пока целый перечень не будет исчерпан.
Трансформации в жизни, каковые случатся сейчас, окажутся воистину необычными.
* * *
Жаловаться обожают фактически все.
О чем мы информируем привычному, встретив его на улице и чуть успев поздороваться? О том, что гад-сосед день назад ночью снова сверлил и не позволял спать, что сам день назад съел что-то не то и маялся животом, а сволочи из правительства по привычке подняли расценки на коммуналку.
А приятелям? А соседям в транспорте? А родственникам?
Пользы от данной привычки ноль, наслаждение вызывающе большие сомнения, а вред очевиден.
От привязанности к жалобам нужно отказаться, причем решительно и сходу. Начать отслеживать ее проявления, и, как каждый сорняк, под ясным светом осознания она понемногу засохнет.
Глава 7. Поворот колеса
Я наблюдал на брата Пона с недоверием, кроме того с тревогой.
— Ты не расслышал? — мягко задал вопрос он. — Планируй, мы едем в город.
Под «городом» имелся в виду Нонгкхай, где я в прошедший раз так опозорился. Ничего необычного, что мне не хотелось покидать Тхам Пу, отправляться в том направлении, где так много людей.
— Может, не нужно? — промямлил я.
— Надо-надо, — монах ободряюще похлопал меня по плечу, и я с покорным вздохом отставил метлу.
Все время, пока мы шли по лесу, после этого ожидали на обочине, меня терзал ужас. Боролся я с ним, пробуя сосредоточиться на текущем моменте, применял «это не я, это не мое», но помогало слабо.
Сейчас до города нас подбросил разбитый грузовичок, набитый белозубыми работягами. Нам уступили место в кузове, и я, ежась от плохих предчувствий, прижался спиной к железному борту.
Закрыл глаза, выжидая, в то время, когда придет тошнота, приведет за руку приятеля по имени «головокружение».
Но позже мы выбрались из автомобиля на перекрестке, и я сообразил, что ощущаю себя нормально. Брат Пон, будто бы ничего не случилось, затопал по тротуару, и я двинулся следом, совершенно верно робкая тень.
Навстречу попалась несколько смеющихся школьников, после этого пара фарангов в возрасте, и мы были среди людей.
— Ну что? — задал вопрос монах, посмотрев на меня через плечо. — Как ты?
— Нормально, — с опаской отозвался я.
— Не желаешь блевать?
— Наподобие нет.
— И не захочешь! — заявил он с таким видом, как будто бы объявлял о жёстком наказании. — Твоя пустота в достаточной степени укрепилась, разрослась, разрешила войти корни, и от чужой полноты, всего гама и этого шума тебе возможно мало не по себе, но и только-то. Сейчас ты достаточно силен, дабы выдержать кроме того визит в бордель.
Я жадно хихикнул, оценив идею заявиться в бордель в одеянии монаха, но приободрился.
Мы посмотрели на рынок, где нам накидали всякой всячины в сумки для подношений. Тут я несколько раз почувствовал легкую дурноту, но не испытал ничего похожего на судороги, что терзали мой организм в прошедший раз.
После этого то ли от жары, то ли от шума, но что-то произошло у меня со зрением.
Люди, сновавшие около, расплылись, любой превратился в что-то наподобие кометы с плотным, яйцеобразным ядром и торчащими в различные стороны протуберанцами тусклого беловато-желтого то ли пламени, то ли дыма.
В то время, когда это случилось, я испугался, но после этого сообразил, что через очертания каждого для того чтобы «небесного тела» просвечивает простая людская фигура и что все другое осталось прошлым.
— Не нервничай, — сообщил брат Пон, от внимания которого, как в большинстве случаев, не укрылось то, что творилось со мной. — Это всего лишь образы, порожденные твоим сознанием, не забывай об этом… ты как бы видишь сферы восприятия вторых в самом неотёсанном, примитивном виде. Будь ты волшебником, имел возможность извлечь из этого большую пользу, но ты не волшебник и вряд ли им станешь.