Это эстетическая и этическая категория, занимающая прочное место в литературе во все эры и во многом определяющая темперамент отражения социально-исторической действительности в художественных произведениях.
Смелое неразрывно связано с таковой старой эстетической категорией, как возвышенное, и в сущности представляет собой чисто человеческий нюанс возвышенного. В литературе смелое обыкновенно развертывается в художественные картины личных либо коллективных подвигов, обнаруживающих благородство и величие личности либо народа. Вместе с тем в различные эры мирового литературного развития смелое воплощается разными художественными средствами.
Бывают такие исторические (и соответственно литературные) эры, в то время, когда смелое свидетельствует в первую очередь нераздельное слияние личного и неспециализированного, родового. Конкретно таков эпический храбрец древности и наследующий ему храбрец средневекового эпоса. В греческой и индийской эпопеях, в бессчётных произведениях этого жанра у вторых народов рода и слияние личности достигает таковой цельности и силы, что любой литературный храбрец изображается как носитель смелой доблести.
Вместе с тем в условиях нарождающегося классового антагонизма, по мере пробуждения личного сознания эпический храбрец эволюционирует, выступая защитником уже не столько родовых, сколько собственных собственных заинтересованностей (таков гомеровский Ахилл в собственном, в неспециализированном, эгоистическом «бешенстве», таков индийский храбрец Юдхиштхира из «Махабхараты», рискующий судьбами собственного клана из?за собственной чрезмерной страсти… к игре в кости). Помимо этого, в эру окончательного крушения доклассовых форм людской общности, в ходе формирования государственности появляются уже в полной мере объективные препятствия, благодаря которых личное уже не может прочно соединиться с неспециализированным. Это часто приводит храбреца к полному крушению, к трагедии, что самый ярко и было запечатлено в греческой катастрофе. Смелый пафос проявляется тут уже не столько в военных и вторых подвигах храбреца, сколько в самом масштабе его трагедии, в глубине конфликта. Кризис смелого в старом мире отразился и в пародиях на военную героику (в греческой «Войне мышей и лягушек», где пародируется «Илиада»; в «Хвастливом солдате» римского драматурга Плавта). С Горация и Вергилия древнее личное, смелое поведение в большой степени предстает в литературе только как желательная, совершенная форма, редко находящая конкретное воплощение в поведении настоящем.
Смелое с новой силой оживает в литературе европейского средневековья — от французской смелой эпопеи «Песня о Ролланде» и прославляющих воинские подвиги известных песен-«сирвент» провансальского трубадура Бертрана де Борна до тех рыцарских романов, которыми так увлекся Дон Кихот. Вместе с тем феодальная героика носит нравственно ограниченный темперамент, поскольку в базе её лежит достаточно узкий сословный принцип, подчас не лишь не совпадающий с заинтересованностями народа, но и прямо им противоположный. Исключением есть «Слово о полку Игореве», проникнутое пафосом защиты Отчизны, объединения русской почвы. Собственный старый родовой темперамент сохраняет кроме этого смелое и в устной фольклорной традиции, в частности в британской и шотландской народной поэзии (к примеру, цикл баллад о Робине Гуде).
В эпоху ренесанса смелое опять претерпевает характерную изменение. Начиная с шекспировского Кориолана в европейской литературе появляется образ храбреца, что всю собственную сверхчеловеческую энергию направляет против общества, вступая с ним в конфликт по обстоятельству собственной непомерной гордости. Эра классицизма с её абсолютистско-национальными совершенствами обрекает героику для того чтобы рода на неизбежное крушение (театр Ж. Расина), но во времена романтизма персонаж, героически сопротивляющийся событиям и враждующий с окружающей средой, опять выходит на первый замысел.
Просвещение и сопутствующий ему революционный классицизм возвращают смелому общенародный пафос, но в условиях стремительного нарастания буржуазного засилья с его расчётливостью и непременной трезвостью смелая патетика носит во многом неестественный, ходульный темперамент, к тому же открыто заимствованный у древнего мира (на непременные древние декорации литературы периода Великой французской революции 1789–1794 гг. некогда обратил внимание К. Маркс).
Как создавалась «Полтава»
Рассказ А. С. Пушкина о том, как он писал «Полтаву», записал с его слов М. В. Юзефович — приятель брата писателя, Льва.
«Изо всех времен года, — вспоминает Юзефович, — он обожал более всего осень, и чем хуже она была, тем для него была лучше. Он сказал, что лишь в осеннюю пору овладевал им бес стихотворства, и говорил по этому предлогу, как была им написана какое количество последовательностей зачеркнутых же строчков, последняя в то время поэма «Полтава». Это было в Петербурге. Погода стояла ужасная. Он уселся дома, писал весь день. Стихи ему грезились кроме того во сне, так что он 20 дней», ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. В то время, когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и в том месте, он ел на скорую руку, что попало, и удирал к себе, дабы записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Так слагались у него много стихов в дни. Время от времени мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но после этого следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые страницы, до того измаранные, что на них не было возможности ничего разобрать: над зачеркнутыми строчками было по нескольку последовательностей зачеркнутых же строчков, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места. Несмотря, но ж, на такую работу, он кончил «Полтаву», помнится, в 20 дней».
как следует новый этап в художественной судьбе смелого начинается с возникновением на исторической арене революционного пролетариата и последовавшей после этого эры социалистических революций. Литература запечатлевает, с одной стороны, героику исторических событий, ставящих собственной целью создание бесклассового общества и воспитание нового, гармонически развитого человека, прочно связанного с таким обществом, а с второй — передает всю глубину таковой героики, начисто лишенной эгоистических устремлений. Соответствующий спектр смелого отражен в прозе М. Горького и в поэзии В. В. Маяковского, во многих произведениях советской литературы. При всех различиях личных манер и стилей советских писателей их объединяет постоянный и напряженный интерес к храбрецу, полностью устремленному к слиянию с революционным коллективом, защищающему его интересы («Металлический поток» А. С. Серафимовича, «Цемент» Ф. В. Гладкова, «Разгром» А. А. Фадеева, «Рожденные бурей» Н. А. Островского, «Хождение по мукам» А. Н. Толстого, «Города и годы» К. А. Федина).
Историю советской литературы возможно представить как постоянное развитие категории смелого в соответствии с задачами отечественного общества. Советская литература дала художественное отражение беспримерного в истории подвига во имя этих задач («Как закалялась сталь» Н. А. Островского, «Поднятая целина» М. А. Шолохова), иные, но столь же убедительные формы смелого (массовый героизм советских людей в годы ВОВ, их смелый труд в мирные годы). Достаточно отыскать в памяти произведения М. А. Шолохова, К. М. Симонова, Б. Н. Полевого, А. А. Бека, Д. А. Гранина и вторых. При этом смелое, выступая как совсем естественное, может принимать вид будничных, чуть ли не обыденных событий, снаружи лишенных большого напряжения (роман «Тишина» Ю. В. Бондарева, повесть «Всем смертям назло…» В. А. Титова, поэзия А. Т. Твардовского и т. д.).
В литературе капиталистических государств XX в. часто опять оживает индивидуалистическая романтическая героика, пафос бесцельности, в сущности, подвига, нескончаемой войны «всех против всех» (таковы романы французского писателя А. Мальро, храбрецы которого не смотря на то, что и сражаются в последовательностях революционеров, но преследуют лишь личные и потому эгоистические интересы). В литературе Запада сильны тенденции дегероизации, создания образа «антигероя», что позвано кризисным состоянием буржуазно-интеллигентского сознания (Р. Олдингтон, Э. М. Ремарк, Ф. Кафка, Дж. Джойс).
Вместе с тем произведения таких авторов, как А. де Сент-Экзюпери, Э. М. Хемингуэй, Л. Арагон, Г. Бёлль, многие произведения писателей развивающихся государств интенсивно и художественно полноценно развертывают категорию смелого.