Идеи о перемещениях бывают неоднозначного рода: яркие и опосредованные. В противном случае говоря, в нас может появляться либо мысль о перемещении в самих двигающихся частях тела, мысль, осознаваемая нами в момент перемещения, либо мысль о перемещении отечественного тела, потому, что это перемещение по всей видимости, слышимо нами либо потому, что оно оказывает известное воздействие (удар, давление, царапанье) на какую-нибудь другую часть тела.
Яркие ощущения перемещения в двигающихся частях именуются кинестетическими, воспоминания о них – кинестетическими идеями. При помощи кинестетических идей мы сознаем пассивные перемещения, каковые информируют члены отечественного тела друг другу. Если вы лежите с закрытыми глазами, а кто-то тихо изменяет положение вашей руки либо ноги, то вы поймёте, какое положение придано вашей конечности, и имеете возможность после этого второй рукой либо ногой воспроизвести сделанное перемещение. Подобным же образом человек, проснувшийся неожиданно ночью, лежа в темноте, поймёт, в каком положении находится его тело. Так происходит по крайней мере в обычных случаях. Но в то время, когда ощущения пассивных перемещений и все другие ощущения в участниках отечественного тела потеряны, то перед нами патологическое явление, обрисованное Штрюмпеллем на примере мальчика, у которого сохранились лишь зрительные ощущения в правом глазу и слуховые в левом ухе (in: Deutsches Archiv fur Klin. Medicin, ХХII). Конечностями больного возможно было двигать самым энергичным образом, не завлекая его внимания. Лишь при только сильном ненормальном растяжении сочленений, в особенности колен, у больного появлялось неясное тупое чувство напряжения, но и оно редко локализовалось правильным образом. Часто, завязав глаза больного, мы носили его по помещению, клали на стол, придавали его ногам и рукам самые фантастические и, по-видимому, очень неудобные позы, но больной ничего этого кроме того не подозревал. Тяжело обрисовать удивление на его лице, в то время, когда, сняв с его глаз платок, мы показывали ему ту позу, в которую было приведено его тело. Лишь в то время, когда голова его на протяжении опыта свешивалась вниз, он начинал жаловаться на головокружение, но не имел возможности растолковать его обстоятельство.
Потом по звукам, связанным с некоторыми отечественными манипуляциями, он время от времени начинал догадываться, что мы над ним проделываем что-то особое… Чувство утомления мышц было совсем неизвестно ему. В то время, когда мы, завязав ему глаза, попросили поднять вверх руки и держать их в таком положении, он легко выполнил это. Но через 60 секунд либо две его руки начали дрожать и незаметно для него самого опустились, причем он утверждал , что держит их в том же положении. Находятся ли пальцы его в пассивно-неподвижном состоянии либо нет – этого он не имел возможности подметить. Он неизменно воображал, что сжимает и разжимает руку, в это же время как в действительности она была совсем неподвижна.
Нет оснований предполагать существование какого-либо третьего рода моторных идей. Итак, дабы совершить произвольное перемещение, нам необходимо позвать в сознании либо яркую (кинестетическую), либо опосредованную идею, соответствующую грядущему перемещению. Кое-какие психологи предполагали, что, сверх того, в этом случае нужна мысль о степени иннервации, нужной для сокращения мышц. Согласно их точке зрения, нервный ток, идущий при разряде из двигательного центра в двигательный нерв, порождает чувство sui generis (необычное), отличающееся от всех других ощущений. Последние связаны с перемещениями центростремительных токов, в это же время как с центробежными токами связано чувство иннервации и ни одно перемещение не предваряется нами в мыслях без того, дабы это чувство не предшествовало ему. Иннервационное чувство показывает словно бы бы на степень силы, с какой должно быть произведено данное перемещение, и на то упрочнение, при помощи которого его всего эргономичнее выполнить. Но многие психологи отвергают существование иннервационного эмоции, и, само собой разумеется, они правы, поскольку нельзя привести прочных аргументов в пользу его существования.
Разные степени упрочнения, вправду испытываемые нами, в то время, когда мы производим то же перемещение, но по отношению к предметам, оказывающим неодинаковую силу сопротивления, все обусловлены центростремительными токами, идущими от отечественной груди, челюстей, других частей и брюшной полости тела, в которых происходят симпатические сокращения мышц, в то время, когда предлагаемое нами упрочнение громадно. Наряду с этим нет никакой необходимости осознавать степень иннервации центробежного тока. Методом самонаблюдения мы убеждаемся лишь в том, что в этом случае степень потребного напряжения полностью определяется нами при помощи центростремительных токов, идущих от самих мышц, от их прикреплений, от соседних суставов и от общего напряжения глотки, груди и всего тела. В то время, когда мы воображаем себе известную степень напряжения, то данный сложный агрегат ощущений, которые связаны с центростремительными токами, составляя объект отечественного сознания, правильным и отчетливым образом показывает нам, с какой конкретно силой мы должны произвести данное перемещение и насколько велико сопротивление, которое нам необходимо преодолеть.
Пускай читатель попытается направить собственную волю на определенное перемещение и попытается заметить, в чем состояло это направление. Входило ли в него что-либо, не считая представления тех ощущений, каковые он испытает, в то время, когда произведет данное перемещение? В случае, если мы в мыслях выделим эти ощущения из области отечественного сознания, то останется ли в отечественном распоряжении какой-нибудь чувственный символ, прием либо руководящее средство, при помощи которых воля имела возможность бы с надлежащей степенью интенсивности иннервировать надлежащие мускулы, не направляя тока непоследовательно в какие конкретно попало мускулы? Выделите эти ощущения, предваряющие конечный итог перемещения, и, вместо того для получения ряда идей о тех направлениях, по которым отечественная воля может направить ток, вы получите в сознании безотносительную вакуум, оно окажется не заполненным никаким содержанием. В случае, если я желаю написать Петр, а не Павел, то перемещениям моего пера предшествуют мысли о некоторых ощущениях в пальцах, о некоторых звуках, о некоторых значках на бумаге – и больше ничего. В случае, если я желаю сказать Павел, а не Петр, то произнесению предшествуют мысли о слышимых мною звуках моего голоса и о некоторых мышечных ощущениях в языке, глотке и губах. Все указанные ощущения связаны с центростремительными токами; между мыслью об этих ощущениях, которая информирует волевому акту законченность и возможную определённость, и самим актом нет места для какого-нибудь третьего рода психологических явлений.
В состав волевого акта входит некий элемент согласия на то, дабы акт совершился, – ответ да будет!. И для меня, и для читателя, несомненно, этот элемент и характеризует сущность волевого акта. Ниже мы разглядим подробнее, в чем содержится ответ да будет!. В данную 60 секунд мы можем покинуть его в стороне, поскольку оно входит в состав всех волевых актов и потому не говорит о различиях, каковые возможно установить между ними. Никто не начнёт утверждать, что при перемещении, к примеру, правой рукой либо левой оно как следует различно.
Итак, методом самонаблюдения мы нашли, что предшествующее перемещению психологическое состояние содержится лишь в предваряющих перемещение идеях о тех ощущениях, каковые оно повлечет за собой, плюс (в некоторых случаях) повеление воли, в соответствии с которому перемещение и связанные с ним ощущения должны осуществиться; предполагать же существование особенных ощущений, которые связаны с центробежными нервными токами, нет никаких оснований.
Так, все содержание отечественного сознания, целый составляющий его материал – ощущения перемещения, равно как и все другие ощущения, – имеют, по-видимому, периферическое происхождение и попадают в область отечественного сознания в первую очередь через периферические нервы.
Конечный предлог к перемещению
Назовем конечным предлогом к перемещению ту идею в отечественном сознании, которая конкретно предшествует двигательному разряду. Спрашивается: являются поводами к перемещению лишь яркие моторные идеи либо ими смогут быть кроме этого и опосредованные моторные идеи? Не может быть сомнения в том, что конечным предлогом к перемещению смогут быть равным образом и яркие, и опосредованные моторные идеи. Не смотря на то, что в начале отечественного знакомства с известным перемещением, в то время, когда мы еще обучаемся создавать его, яркие моторные идеи и выступают на первый замысел в отечественном сознании, но потом это бывает не так.
По большому счету говоря, можно считать за правило, что с течением времени яркие моторные идеи все более отступают в сознании на второй план и чем более мы научаемся создавать какое-то перемещение, тем чаще конечным предлогом к нему являются опосредованные моторные идеи. В области отечественного сознания господствующую роль играются самый интересующие нас идеи, от всего остального мы норовим отделаться как возможно скорее. Но, по большому счету говоря, яркие моторные идеи не воображают никакого значительного интереса. Нас интересуют в большинстве случаев те цели, на каковые направлено отечественное перемещение. Эти цели в основном сущность опосредованные ощущения, которые связаны с теми впечатлениями, каковые данное перемещение вызывает в глазу, в ухе, время от времени на коже, в носу, в небе. В случае, если мы сейчас предположим, что представление одной из таких целей прочно ассоциировалось с соответствующим ей нервным разрядом, то окажется, что идея о ярких действиях иннервации явится элементом, так же задерживающим исполнение волевого акта, как да и то чувство иннервации, о котором мы говорим выше. Отечественное сознание не испытывает недостаток в данной мысли, для него хватает представления конечной цели перемещения.
Таким образам, мысль цели пытается все более и более завладеть областью сознания. По крайней мере в случае, если кинестетические идеи и появляются наряду с этим, то они так поглощены живыми кинестетическими ощущениями, каковые их срочно настигают, что мы не поймём их независимого существования. В то время, когда я пишу, я не пойму предварительно мышечного напряжения и вида букв в пальцах как чего-то обособленного от ощущений перемещения моего пера. Перед тем как написать слово, я слышу как бы его звучание в моих ушах, но наряду с этим не появляется никакого соответствующего воспроизведенного зрительного либо моторного образа. Происходит это благодаря быстроты, с которой перемещения следуют за их психологическими мотивами. Признав известную цель подлежащей достижению, мы в тот же миг же иннервируем центр, который связан с первым перемещением, нужным для ее осуществления, и после этого вся другая цепь перемещений совершается как бы рефлекторно (см. с. 47).
Читатель, само собой разумеется, согласится, что эти мысли в полной мере честны довольно стремительных и решительных волевых актов. В них только начинаеться действия мы прибегаем к особенному ответу воли. Человек говорит сам себе: Нужно переодеться – и в тот же миг непроизвольно снимает сюртук, пальцы его привычным образом начинают расстегивать пуговицы жилета и т. д.; либо, к примеру, мы говорим себе: Нужно спуститься вниз – и сразу же поднимаемся, идем, беремся за ручку двери и т. д., руководствуясь только идеей цели, которая связана с рядом последовательно появляющихся ощущений, ведущих прямо к ней.
По-видимому, необходимо высказать предположение, что мы, стремясь к известной цели, вносим неопределённость и неточность в отечественные перемещения, в то время, когда сосредоточиваем внимание на связанных с ними ощущениях. Мы тем лучше можем, к примеру, ходить по бревну, чем меньше обращаем внимание на положение отечественных ног. Мы более метко кидаем, ловим, стреляем и рубим, в то время, когда в отечественном сознании преобладают зрительные (опосредованные), а не осязательные и моторные (яркие) ощущения. Направьте на цель отечественные глаза, и рука сама доставит к цели кидаемый вами предмет, сосредоточьте внимание на перемещениях руки – и вы не попадете в цель. Саутгард отыскал, что он имел возможность более совершенно верно определять на ощупь кончиком карандаша положение маленького предмета при помощи зрительных, чем при помощи осязательных мотивов к перемещению. В первом случае он взглядывал на маленький предмет и, перед тем как дотронуться до него карандашом, закрывал глаза. Во втором он клал предмет на стол с закрытыми глазами и после этого, отведя от него руку, старался опять прикоснуться к нему. Средние неточности (в случае, если вычислять лишь испытания с самые благоприятными результатами) равнялись 17,13 мм во втором случае и лишь 12,37 мм в первом (при зрении). Выводы эти взяты методом самонаблюдения. При помощи какого именно физиологического механизма совершаются обрисованные действия, неизвестно.
В XIX главе мы видели, насколько велико разнообразие в методах воспроизведения у разных индивидов. У лиц, которыми владел к тактильному (в соответствии с выражению французских психологов) типу воспроизведения, кинестетические идеи, возможно, играются более выдающуюся роль если сравнивать с указанной мной. Мы по большому счету не должны ожидать через чур громадного однообразия в этом отношении у разных индивидов и спорить о том, что из них обычный представитель данного психологического явлении.
Надеюсь, я узнал сейчас, в чем содержится та моторная мысль, которая обязана предшествовать перемещению и обусловливать его произвольный темперамент. Она не есть идея об иннервации, нужной чтобы произвести данное перемещение. Она имеется мысленное предварение чувственных впечатлений (ярких либо опосредованных – время от времени долгим рядом действий), каковые явятся результатом данного перемещения. Это мысленное предварение определяет по крайней мере, каковы они будут. До сих пор я рассуждал, как словно бы оно определяло кроме этого, что данное перемещение будет сделано. Несомненно, многие читатели не согласятся с этим, потому что довольно часто в волевых актах, по-видимому, нужно еще к мысленному предварению перемещения присоединить особенное ответ воли, согласие ее на то, дабы перемещение было сделано. Это решение воли я до сих пор оставлял в стороне; анализ его составит второй серьёзный пункт отечественного изучения.
Идеомоторное воздействие
Нам предстоит ответить на вопрос, может ли до наступления перемещения мысль о чувственных его итогах сама по себе являться достаточным к нему предлогом, либо перемещению обязан еще предшествовать некий добавочный психологический элемент в виде ответа, согласия, приказания воли либо другого подобного состояния сознания? Я даю на это следующий ответ. Время от времени таковой идеи не редкость достаточно, время от времени же нужно вмешательство добавочного психологического элемента в виде особенного ответа либо повеления воли, предваряющего перемещение. Как правило в несложных актах это решение воли отсутствует. Случаи более сложного характера будут обстоятельно рассмотрены нами позднее.
Сейчас же обратимся к обычному образчику волевого действия, так именуемому идеомоторному действию, в котором идея о перемещении вызывает последнее конкретно, без особенного ответа воли. Всегда, как мы при мысли о перемещении срочно, не колеблясь производим его, мы совершаем идеомоторное воздействие, В этом случае между мыслью о перемещении и ее осуществлением мы не сознаем ничего промежуточного. Очевидно, в данный временной отрезок происходят разные физиологические процессы в мышцах и нервах, но мы полностью не поймём их. Только что мы успели поразмыслить о действии, как оно уже совершено нами, – вот все, что дает нам тут самонаблюдение. Карпентер, в первый раз употребивший (как мне известно) выражение идеомоторное воздействие, относил его, в случае, если я не ошибаюсь, к числу редких психологических явлений. На самом же деле это легко обычный психологический процесс, не замаскированный никакими посторонними явлениями. На протяжении беседы я подмечаю булавку на полу либо пыль у себя на рукаве. Не прерывая беседы, я поднимаю булавку либо стираю пыль. Во мне не появляется никаких решений относительно этих действий, они совершаются несложна под впечатлением известного восприятия и проносящейся в сознании моторной идеи.
Подобным же образом я поступаю, в то время, когда, сидя за столом, иногда протягиваю руку к стоящей передо мной тарелке, беру орех либо кисточку винограда и ем. С обедом я уже покончил и в пылу послеобеденной беседы не сознаю того, что делаю, но вид орехов либо ягод и мимолетная идея о возможности забрать их, по-видимому, роковым образом вызывают во мне узнаваемые действия. В этом случае, само собой разумеется, действиям не предшествует никакого особенного ответа воли, так же как и во всех привычных действиях, которыми полон любой час нашей жизни и каковые вызываются в нас притекающими извне впечатлениями с таковой быстротой, что часто нам тяжела не редкость решить – отнести ли то либо второе подобное воздействие к числу рефлекторных либо произвольных актов. По словам Лотце, мы видим, в то время, когда пишем либо играем на рояле, что множество сверхсложных перемещений скоро сменяют одно второе; любой из мотивов, вызывающих в нас эти перемещения, осознается нами не долее секунды; данный временной отрезок через чур мелок чтобы позвать в нас какие-либо волевые акты, не считая неспециализированного рвения создавать последовательно одно за вторым перемещения, соответствующие тем психологическим предлогам для них, каковые так скоро сменяют друг друга в отечественном сознании. Таким методом мы производим все отечественные ежедневные действия. В то время, когда мы стоим, ходим, говорим, нам не нужно никакого особенного ответа воли для каждого отдельного действия: мы совершаем их, руководствуясь одним лишь течением отечественных мыслей (Medizinische psychologie).
Во всех этих случаях мы, по-видимому, действуем безостановочно, не колеблясь при отсутствии в отечественном сознании противодействующего представления. В отечественном сознании либо нет ничего, не считая конечного предлога к перемещению, либо имеется что-нибудь, не мешающее отечественным действиям. Мы знаем, что такое подняться с постели в морозное утро в нетопленной помещении: сама натура отечественная возмущается против для того чтобы мучительного опробования. Многие, возможно, лежат каждое утро битый час в кровати, перед тем как вынудить себя встать. Мы думаем лежа, как мы поздно поднимаемся, как от этого пострадают обязанности, каковые мы должны выполнить в течение дня; мы говорим себе: Это линия знает что такое! Обязан же я наконец подняться! – и т. д. Но теплая постель через чур завлекает нас, и мы опять оттягиваем наступление неприятного мгновения.
Как же мы все-таки поднимаемся при таких условиях? В случае, если мне разрешено делать выводы о вторых по личному опыту, то я сообщу, что в основном мы поднимаемся в аналогичных случаях без всякой внутренней борьбы, не прибегая ни к каким ответам воли. Мы внезапно обнаруживаем, что уже встали с постели; забыв о холоде и тепле, мы в полудремоте вызываем в собственном воображении разные представления, имеющие какое-нибудь отношение к наступающему дню; внезапно среди них мелькнула идея: Баста, достаточно лежать! Никакого противодействующего мысли наряду с этим не появилось – и в тот же миг же мы совершаем соответствующие отечественной мысли перемещения. Быстро сознавая противоположность ощущений тепла и холода, мы тем самым вызывали в себе нерешительность, которая парализовала отечественные действия, и рвение встать с постели оставалось в нас несложным жаждой, не переходя в хотение. Когда задерживающая воздействие мысль была устранена, начальная мысль (о необходимости подниматься) в тот же миг же привела к соответствующим движениям.
Данный случай, мне думается, заключает в себе в миниатюре все главные элементы психологии хотения. Так как все учение о воле, развиваемое в настоящем произведении, в сущности, обосновано мной на дискуссии фактов, почерпнутых из личного самонаблюдения: эти факты убедили меня в истинности моих выводов, и потому иллюстрировать приведенные выше положения какими-либо вторыми примерами я считаю излишним. Очевидность моих выводов подрывается, по-видимому, лишь тем событием, что многие моторные идеи не сопровождаются соответствующими действиями. Но, как мы заметим ниже, во всех, без исключения, аналогичных случаях в один момент с данной моторной идеей в сознании имеется какая-нибудь вторая мысль, которая парализует активность первой. Но кроме того и тогда, в то время, когда воздействие благодаря задержки не совершается в полной мере, оно все-таки совершается частично. Вот что говорит Лотце по этому поводу: Смотря за играющими на бильярде либо глядя на фехтующих, мы производим руками не сильный подобные перемещения; люди маловоспитанные, говоря о чем-нибудь, непрерывно жестикулируют; просматривая с интересом живое описание какого-нибудь сражения, мы ощущаем легкую дрожь во всей мышечной совокупности, как словно бы мы находились при обрисовываемых событиях. Чем живее мы начинаем воображать себе перемещения, тем заметнее начинает обнаруживаться влияние моторных идей на отечественную мышечную совокупность; оно ослабевает по мере того, как сложный комплекс посторонних представлений, заполняя область отечественного сознания, вытесняет из него те моторные образы, каковые начинали переходить во внешние акты. Чтение мыслей, так вошедшее в моду сейчас, имеется в сущности отгадывание мыслей по мышечным сокращениям. под влиянием моторных идей мы производим время от времени против отечественной воли соответствующие мышечные сокращения.
Итак, мы можем вычислять в полной мере точным следующее положение. Всякое представление перемещения вызывает в известной степени соответствующее перемещение, которое всего резче проявляется тогда, в то время, когда его не задерживает никакое второе представление, находящееся в один момент с первым в области отечественного сознания.
Особенное ответ воли, ее согласие на то, дабы перемещение было произведено, есть в том случае, в то время, когда нужно устранить задерживающее влияние этого последнего представления. Но читатель может сейчас убедиться, что во всех более несложных случаях в этом ответе нет никакой необходимости.
Перемещение не есть некий особенный динамический элемент, что должен быть прибавлен к появившемуся в отечественном сознании ощущению либо мысли. Каждое принимаемое нами чувственное чувство связано с некоторым возбуждением нервной деятельности, за которым неминуемо должно последовать известное перемещение. Отечественные ощущения и мысли являются, в случае, если так возможно выразиться, пункты пересечения нервных токов, конечным результатом которых есть перемещение и каковые, чуть успев появиться в одном нерве, уже перебегают в второй. Ходячее мнение, словно бы сознание не есть по существу собственному предварение действия, но словно бы последнее должно быть результатом отечественной силы воли, представляет собой естественную чёрта того частного случая, в то время, когда мы думаем об известном акте неизвестно продолжительный временной отрезок, не приводя его и выполнение. Но данный частный случай не есть неспециализированная норма; тут задержание акта противодействующим течением мыслей.
В то время, когда задержка устранена, мы ощущаем внутреннее облегчение – это и имеется тот добавочный импульс, то ответ воли, благодаря которому и совершается волевой акт. В мышлении высшего порядка подобные процессы совершаются неизменно. Где нет этого процесса, в том месте обыкновенно двигательный разряд и мысль непрерывно следуют приятель за втором, без всякого промежуточного психологического акта. Перемещение имеется естественный итог чувственного процесса, независимо от его качественного содержания и при рефлексе, и при внешнем проявлении чувства, и при волевой деятельности.
Так, идеомоторное воздействие не необыкновенное явление, значение которого приходилось бы умалять и для которого нужно подыскивать особенное объяснение. Оно подходит под неспециализированный тип сознательных действий, и мы должны принимать его за исходный пункт для объяснения тех действий, которым предшествует особенное ответ воли. Увижу, что задержание перемещения, так же как и исполнение, не требует особенного упрочнения либо повеления воли. Но иногда и для задержания, и для исполнения действия нужно особенное волевое упрочнение. В несложных случаях наличие в сознании известной идеи может привести к движению, наличие второй идеи – задержать его. Выпрямите палец и одновременно с этим старайтесь думать, словно бы вы сгибаете его. Через 60 секунд вам почудится, словно бы он чуть-чуть согнулся, не смотря на то, что в нем и не обнаружилось заметным образом никакого перемещения, поскольку идея о том, что он в действительности неподвижен, кроме этого входила наряду с этим в состав вашего сознания. Выбросьте ее из головы, поразмыслите лишь о перемещении пальца – мгновенно без всякого упрочнения оно уже сделано вами.
Так, поведение человека на протяжении бодрствования – итог двух противоположных нервных сил. Одни невообразимо не сильный нервные токи, пробегая по волокнам и мозговым клеткам, возбуждают двигательные центры; другие столь же не сильный токи вмешиваются в деятельность первых: то задерживают, то усиливают их, изменяя их направление и скорость. В итоге все эти токи непременно должны быть пропущены через узнаваемые двигательные центры, и целый вопрос в том, через какие конкретно конкретно: в одном случае они проходят через одни, в другом – через другие двигательные центры, в третьем они так продолжительно уравновешивают друг друга, что постороннему наблюдателю думается, словно бы они вовсе не проходят через двигательные центры. Но нельзя забывать, что с позиций физиологии жест, сдвигание бровей, вздох – такие же перемещения, как и перемещение тела. Перемена в выражении лица короля может создавать время от времени на подданного такое же потрясающее воздействие, как смертельный удар; и наружные отечественные перемещения, являющиеся результатом нервных токов, каковые сопровождают необычный невесомый поток отечественных идей, не должны непременна быть резки и порывисты, не должны кидаться в глаза своим неотёсанным характером.
Обдуманные действия
Сейчас мы можем приступить к выяснению того, что происходит в нас, в то время, когда мы действуем обдуманно либо в то время, когда перед отечественным сознанием имеется пара объектов в виде противодействующих либо равняется благоприятных альтернатив. Один из объектов мысли возможно моторной идеей. Сам по себе он позвал бы перемещение, но кое-какие объекты мысли в данную 60 секунд задерживают его, а другие, напротив, содействуют его исполнению. В следствии получается необычное внутреннее чувство тревоги, именуемое нерешительностью. К счастью, оно через чур отлично знакомо всякому, обрисовать же его совсем нереально.
До тех пор пока оно длится и внимание отечественное колеблется между несколькими объектами мысли, мы, как говорится, обдумываем: в то время, когда, наконец, начальное рвение к перемещению одерживает верх либо совсем подавлено противодействующими элементами мысли, то мы решаемся, принимаем то либо второе волевое ответ. Объекты мысли, задерживающие окончательное воздействие либо помогающие ему, именуются основаниями либо мотивами данного ответа.
Процесс обдумывания вечно осложнен. В каждое его мгновение отечественное сознание есть очень непростым комплексом взаимодействующих между собой мотивов. Вся совокупность этого сложного объекта сознается нами пара смутно, на первый замысел выступают то одни, то другие его части в зависимости от изменений в направлении отечественного внимания и от ассоциационного потока отечественных идей. Но как бы быстро ни выступали перед нами господствующие мотивы и как бы ни было близко наступление моторного разряда под их влиянием, смутно сознаваемые объекты мысли, находящиеся на заднем замысле и образующие то, что мы назвали выше психологическими обертонами, задерживают воздействие все время, пока продолжается отечественная нерешительность. Она может тянуться семь дней, кроме того месяцы, по временам овладевая отечественным умом.
Мотивы к действию, днем ранее казавшиеся столь броскими, убедительными, сейчас уже представляются бледными, лишенными живости. Но ни сейчас, ни на следующий день воздействие не совершается нами. Что-то подсказывает нам, что все это не играется решающей роли; что мотивы, казавшиеся не сильный, усилятся, а мнимосильные утратят всякое значение; что у нас еще не достигнуто окончательное равновесие между мотивами, что мы на данный момент должны их взвешивать, не отдавая предпочтения какому-либо из них, и по возможности терпеливо ожидать, пока не созреет в уме решение. Это колебание между двумя вероятными в будущем альтернативами напоминает колебание материального тела в пределах его упругости: в теле имеется внутреннее напряжение, но нет наружного разрыва. Подобное состояние может длиться неизвестное время и в физическом теле, и в отечественном сознании. В случае, если воздействие упругости закончилось, в случае, если плотина прорвана и нервные токи скоро пронизывают мозговую кору, колебания прекращаются и наступает ответ.
Решимость может проявляться разным образом. Я постараюсь дать сжатую чёрта самые типичных видов решимости, но буду обрисовывать душевные явления, почерпнутые лишь из личного самонаблюдения. Вопрос о том, какая причинность, духовная либо материальная, руководит этими явлениями, будет рассмотрен ниже.