Ой, какая я пьяная. Это от одной-то рюмашки?! Месячные наподобие прошли семь дней назад — так с чего я такая взвинченная? Не так долго осталось ждать восход солнца. Наступит ясный, негромкий, практически летний сутки. Разве что солнце еще висит низковато…
Смена времен года постоянно завораживала меня. Любой из нас, просыпаясь, в первую очередь задаёт вопросы себя о чем-то, скажем: «Кто я?» либо «Какой на данный момент сутки?». Для меня же главным вопросом был «Какое на данный момент время года?». Не сутки, не семь дней, не месяц кроме того. То есть время года. Миллиарды лет эволюции — и всего один вопрос, основанный на вращении отечественной планеты. Ах, как хочется весны! Как хочется вдохнуть запах свежей листвы! Но иначе, в осеннюю пору и зимний период медленнее разлагаются трупы. Ой, Джейсон, забудь обиду меня, дорогой, забудь обиду, я рассуждала о тебе как о куске биомассы — почвы в цветочном горшке, навоза либо компоста. Это не верно; само собой разумеется, не так. Не знаю, что стало с тобой, но ты совершенно верно остался Джейсоном. Ты еще ни во что не превратился.
Эллисон, трухлявая карга! Как ты смеешь не поднимать трубку?! Погоди ж ты, я до тебя еще доберусь! О да, доберусь, дай лишь срок…
Вторник, 11.00
Пишу в зале суда, вместо стенограммы. Мне уже все равно.
Полчаса назад произошло невообразимое: в самый разгар допроса зазвонил мой мобильный телефон. Нас, стенографисток, годами никто не подмечает: мы не должны привлекать к себе внимания — а тут, с этим пиликающим телефоном, я смотрелась идеальнейшей дурой. В итоге мой звонок телефона стал самым захватывающим событием в этом зале со времени процесса о двойном убийстве во второй половине 90-ых годов XX века. Сейчас на меня наблюдают; говорят о том, что знают о моем существовании; желают, дабы я залилась краской. Лишь всем невдомек, что больше всего на свете я на данный момент желаю схватить Эллисон, привязать ее к столбу и пытать, пока она не поведает все, что знает про Джейсона.
Перед тем как отключить телефон, я посмотрела на дисплей, и — ясное дело! — это она. Эллисон.
Наконец-то! Ой, я на данный момент на стену полезу, я с большим трудом себя сдерживаю…
Вы лишь взглянуть на собравшихся в зале! Ну какое количество возможно обсуждать эту тягомотину? Все тут целые мошенники. Послушайте, о чем они говорят! Почва, счета, офшоры… Да они обдерут как липку вдову с мелкими детьми, и самое ужасное, что им угрожает, это гольф и жалкий штраф с юристами. Голову даю, Эллисон была замужем за одним из таких типов. Как бишь его? Глен? Совершенно верно, Глен. Толстяк наверно; плохой игрок в гольф; зашкаливающий холестерин; липовые компании за границей. Я всласть таких навидалась. Кое-кто кроме того крутился рядом к концу дня, пробуя меня подцепить. Раньше я не возражала: по крайней мере хоть кто-то подмечает — но сейчас?! Глен… Как я ненавижу Глена за то, что он был мужем Эллисон. А она — колдунья!
В то время, когда же закончится совещание? И, Хэттер, в случае, если кто-нибудь вздумает прочесть твои стенограммы, тебе не поздоровится. А, наплевать! Все равно никто не контролирует.
Ну что со мной стало? Я спятила, не в противном случае. Эллисон — никакая не колдунья; она просто дура. Ну, забыла, может, зарядить телефон. Для чего сходу обвинять в измене, в то время, когда единственный ее проступок — обычная глупость? Секундочку. Эллисон — через чур уж необычное имя для шестидесятилетней старая женщина. Больно новое. Ее должны бы кликать Маргарет, либо Джуди, либо Пэм. Лишь не Эллисон. Это моих ровесниц кличут Эллисон. Либо Хэттер. В то время, когда лет через сорок мы начнем вымирать, те, кто просматривает некрологи в газетах, удивятся: «Ну не необычно ли? Одни Хэттер умирают…»
Мало позднее
Ну хорошо, может, один раз я и заподозрила, что с Джексоном что-то не так — всего один раз, в парке «Ройяль», приблизительно за два месяца до исчезновения. Мы возвращались из примерочной в супермаркете, дабы дать рубаху, и внезапно Джейсон замер на полуслове. Я проследила за его взором: на скамье мужик уплетал мороженое, а рядом сидела дама, похожая на его мать. Мужик большой, широкоплечий, славянской наружности, одет так, как, возможно, наряжаются охранники дискотек где-нибудь во Владивостоке, считая, что копируют американцев. Его спутница создавала чувство туберкулезной больной с острова Эллис[18]года эдак из 1902-го.
— Джейсон, ты что?
— Не двигайся.
— Чего?
— Находись тихо, говорю.
— Джейсон, ты меня пугаешь.
Мужик осмотрел нас и медлительно положил мороженое. Позже закатил штанину — и я уж было считала, что он выхватит оттуда пистолет. Но выяснилось, он показывал нам собственную ногу. Вернее, какой-то железный протез. Он постучал по металлу и недобро улыбнулся Джейсону.
Мгновением позднее Джейсон тащил меня прочь, и мы оказались перед магазином джинсовой одежды. Джейсон очевидно нервничал, а при виде магазина разволновался еще больше, кроме того вскрикнул: «Не ко мне!» — запихнул меня на эскалатор, и мы поднялись на этаж. Я посмотрела вниз через перила: одноногий тип внимательно смотрел за нами.
Не обращая внимания на раздражение, во мне проснулось любопытство.
— Джейсон, что все это значит?
— Встретил одного бывшего сотрудника.
— Непохоже на весёлую встречу.
— Мы поцапались, в то время, когда он задолжал мне изрядную сумму. А от этих русских психов возможно всего ожидать.
— Джейсон! Это расизм!
— Не имеет значения. Появление этого парня — весьма нехорошая новость.
И все — дальше он отгородился от меня каменной стеной. Я кроме того не пробовала больше задавать вопросы: опыт научил, что через эту стенке не пробиться.
— Пошли к машине, — сообщил Джейсон.
— Как? — постаралась возразить я. — Мы же лишь пришли! Кроме того рубаху еще не отдали.
— Мы уходим.
И мы ушли. Целые семь дней Джейсон оставался на взводе и беспокойно ворочался во сне. Может, и нет тут никакой связи. Я так как не знаю всей правды. Но в случае, если мне еще попадется данный тип, его ожидает целая куча вопросов.
Вторник, 13.30
Все в той же стенографической будке. Являю миру картину самого усердного трудолюбия.
За обедом я прослушала сообщение Эллисон.
«Э-э-э, здравствуйте, м-м-м, Хэттер. Это Эллисон. Похоже, вы пробовали до меня дозвониться. Я не имела возможности найти ваш номер, в силу того, что он записан в памяти телефона в автомобиле, а машина сломалась, и я пробовала наскрести денег на ее ремонт. Возможно, вы осознаёте, как все бывает сложно…»
Осознаю? Я осознаю? Эллисон, хватит нести чушь о том, что у тебя не получается. Возможно поразмыслить, перед тобой стоят вселенские неприятности, каковые одному Господу Всевышнему по плечу. Почини наконец собственную гребаную машину и заткнись. И да, Эллисон, я осознаю, как все бывает сложно. Лишь все возможно значительно несложнее, в случае, если прекратишь притворяться слабоумной и беззащитной старушонкой, неспособной совладать с задачами, каковые решаются за несколько мин..
«…Но, у меня имеется для вас любопытное сообщение, которое пришло лишь прошедшей ночью. Оно совершенно верно для вас — неточность исключена. Не желаете ли встретиться к вечеру: я знаю, до пяти вы заняты. Прошу вас, перезвоните мне к себе по номеру…»
Колдунья!
Возможно поразмыслить, я ее номера не знаю! Уж какое количество раз по нему звонила — и все без ответа.
Часовой обеденный паузу пролетел за пара мин., пока я набирала и набирала номер Эллисон. Какое-то время я кроме того звонила из туалета, в силу того, что голова кружилась так, что нужно было посидеть в тишине. И по какой причине из-за Эллисон я всегда сижу в туалетных кабинках?
Сейчас я снова в зале совещаний — увековечиваю, как все вычисляют, это дурное нескончаемое земельное дело. Забрать бы и истцов, и ответчиков, и их юристов, вымазать в дегте, вывалять в пуху и разрешить войти обнажёнными по улицам, погоняя кнутом, за то, что они делают с простыми людьми.
Перефирийным зрением подмечаю обращенные на меня взоры: народ интересуется, зазвонит ли телефон еще раз. Вот еще! Не смотря на то, что, обязана признать, достаточно лестно стать на время звездой вместо этих болтунов, каковые тянут и тянут волынку, дабы возможно было позже предъявить счет за нескончаемые часы. Закон — целой обман! Обман! Обман!
Вторник, 14.45
Стенографирую .
Только что снова запел сотовый. В самый важный момент, прямо среди шепетильно отрепетированного выступления одного из гленоподобных юристов. Судья сделал мне замечание — через чур резкое замечание, на мой взор. В действительности, поразмыслишь — звонок телефона. Говорит, это оскорбление суда. Но мне, в случае, если честно, глубоко плевать. Я сообщила Его чести, что поменяла тарифный замысел и еще не разобралась с изюминками новой совокупности. Он купился.
Так вот, сижу сейчас в будке и приблизительно стенографирую — отчитанная, пристыженная руководством и полная раскаяния, в случае, если посмотреть со стороны. Ха, раскаяние, как же! Ожидаю не дождусь, в то время, когда выбегу с данной душевной помойки.
Вторник, 22.00
Эллисон забрала трубку. Приложив все возможные усилия постаралась придать голосу беззаботность, как словно бы и не я звонила ей несколько тысяч раз за последние двое дней.
— Эллисон?
— Хэттер! Наконец-то. Вы как?
Как дополна заправленный грузовик, с целым детонатором и кузовом навоза, отсчитывающим последние секунды.
— Ничего. Перебиваюсь медлено. Все как в большинстве случаев. А что у вас?
— Да, понимаете, моя машина… Их на данный момент так не легко обслуживать…
— А что у вас за машина?
— «Олдсмобиль-катлас» девяносто второго года.
Ну само собой разумеется, его не легко обслуживать — ему уже десять лет, что ж ты от старика желаешь? О «революции качества» тогда еще и слыхом не слыхивали. Твоя машина — груда металлолома. Выкинь ее на свалку. Приобрети вместо «понтиак-фаефлай» за девятнадцать долларов девяносто пять центов. Да сделай что угодно, мне все равно, лишь выброси эту заводную игрушку, на которой ты ездишь!
Вслух я сообщила:
— Современные автомобили значительно лучше. Не смотря на то, что и с ними не редкость морока.
— Самозваные медиумы наподобие меня так мало приобретают…
— Может, я смогу вам оказать помощь.
— Правда сможете?
— Само собой разумеется, — великодушно ответила я. — Быть может, все не так дорого, как вам думается. Я сведу вас с одним привычным механиком, Гэри, на Пембертон-авеню.
— Вы так хороши.
— Так мы сможем сейчас встретиться?
— Думаю, да.
— В то время, когда вам эргономичнее?
— Ну, скажем, в семь.
— Где? Как по поводу моей квартиры?
— Эмм…
— Эллисон? Что-то не так?
— Да нет, легко в семь я в большинстве случаев ужинаю.
Мы условились встретиться в итальянском ресторане на Марин-драйв. В то время, когда я пришла, она сидела в том месте достаточно давно. (По крайней мере бутылка высококлассного «мерло» на столе уже опустела.) Эллисон сообщила, словно бы я выгляжу весьма спокойной. Узнаваемый прием: стоит сообщить человеку, что он спокоен, так он вправду успокаивается. Я задала вопрос, понравилось ли ей вино. Эллисон ответила: да — еще бы! — в этот самый момент же заказала вторую бутылку. Легко страно, сколько вина влезает в такую маленькую ведьмочку.
Хэттер, попытайся быть с ней повежливее. Ты , что Джейсон решил сказать с тобой через нее, а не напрямую.
Налив себе вина, я задала вопрос, что передал Джейсон, но она предупредительно (и весьма эффектно) взмахнула рукой и заявила: «Негоже мешать пищу земную с пищей небесной». Я чуть ее не придушила. Говорит о загробном мире, как заправский турагент.
Потому, что Эллисон не желала мутить собственные ощущения расспросами о моей жизни, было нужно внимать ей. За салатом, жареным барашком и лимонным шербетом я наслушалась про Глена, что трудился инспектором в портовом управлении, и про трех неблагодарных дочек лет по двадцать с маленьким, норовящих, если судить по рассказу, переспать с любым двуногим существом. От подробностей тянуло в сон. Послушать Эллисон, так всю жизнь окружающие пользовались ее ласковым, мягким характером. Я, само собой разумеется, ни на секунду ей не поверила, да лишь от этого не легче. У нее уникальный прямой телефон к Джейсону, и будь я проклята, в случае, если разрешу свихнувшейся клуше в постменопаузе утаить предназначенные мне слова.
В то время, когда тарелки опустели, Эллисон воспользовалась ветхим трюком, что неоднократно выручал меня саму в колледже: посматривая в сторону кассы, она ожидала, в то время, когда нам понесут счет, а завидев шагающего к нам официанта, шмыгнула в туалет. В то время, когда Эллисон возвратилась, я уже закрыла сумочку и натягивала кофту.
— Ой, разве счет уже принесли?
— Я угощаю.
— Вы так любезны!
— Может, сейчас зайдем в кафе и поболтаем о… посланиях?
Мы нашли кафешку, забитую местными детьми, каковые сновали взад-вперед, красуясь и важничая приятель перед втором, — на их фоне я ощущала себя старая женщина. Эллисон заказала самый дорогой кофе, а я вперила в нее пронзительный взор.
— Ну, теперь-то мы можем поболтать о Джейсоне?
— Очевидно, милочка. Действительно, все, что я сообщу, вам, должно быть, покажется глупым.
— Нет, что вы! Так что он сообщил?
Эллисон глубоко набралась воздуха и, словно бы признаваясь в чем-то постыдном, сообщила:
— Выпиваю.
— Что?!
— Выпиваю. Выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю.
Я обомлела. Это была обращение квейлов, созданной нами расы — чего-то среднего между любопытными и бродвейскими цыганами детьми, склонными решать одинаковые задачи и наряжаться в народные костюмы. Целый язык квейлов складывался из одного слова: «piь» — с веселеньким умляутом над и. Вторых языков они не знали.
— Так вот, за всю вашу доброту, Хэттер, я информирую вам всего лишь одно слово. Опасаюсь, не вышло из меня медиума.
Оглушенная, я молчала.
— Хэттер? Хэттер?
— А? Что?
— Неужто это что-то для вас значит?
— Да. Значит.
— Уфф. Легко камень с души…
Похоже, Эллисон сама дивилась, что за джинна она выпустила из бутылки. Я задала вопрос:
— И все? Ничего больше?
— Нет, Хэттер. Мне весьма жаль. Лишь «выпиваю-выпиваю-выпиваю».
— В то время, когда вам в большинстве случаев приходят (в случае, если «приходят» — верное слово) эти сообщения?
— По ночам.
— Значит, сейчас вы еще что-то услышите?
— Я могу только сохранять надежду.
— Вы так как позвоните мне, в случае, если что-то будет?
— Само собой разумеется, позвоню. Но, опасаюсь, из-за неприятностей с машиной и с деньгами я больше отражаю сообщений, чем принимаю.
— Я помогу вам с машиной. И заплачу, сколько вы в большинстве случаев просите за сеанс.
— Благодарю вас за все, Хэттер. И за обед…
О, мама дорогая! Я дотянулась из сумочки десять двадцаток и протянула их Эллисон,
— Это за сегодняшний сутки. И я готова оплатить ремонт вашей автомобили. Ну, как звучит?
— Это так щедро с вашей стороны. Право, Хэттер, вы…
Я? Я парила от эйфории, услышав голос квейлов из царства мертвых.
— Не следует признательности. Лишь, прошу вас, Эллисон, не выключайте телефон. Мне так не легко, в то время, когда я не могу до вас дозвониться.
— Ну само собой разумеется, дорогая.
И вот я дома — сижу и пробую расшифровать радостное послание Джейсона. Выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю-выпиваю…
Может, стоит прыгнуть с Кливлендской плотины, дабы сходу соединиться с ним? Нет, суицид, возможно, запятнает меня в его глазах.
Исходя из этого я до тех пор пока, пьяная от счастья, а позже приму две снотворные пилюли и лягу дремать. на следующий день на работу.
Прямо перед сном…
Я вот о чем поразмыслила. Я старею. Я перевалила через тридцатипятилетний предел и острее, чем несколько лет назад, ощущаю силы и потерянное время. И еще я на семь лет старше Джейсона… Действительно, по окончании тридцати трех мы все выравниваемся в возрасте, так что это не таковой громадный разрыв, как думается. Как минимум для нас с Джейсоном. А потому, что ему уже практически тридцать три, то мы, возможно сообщить, одногодки. Да и по большому счету, в то время, когда по окончании первого поцелуя и первой сигареты прошли десятки лет, то не имеет значения, богат ты либо беден — жизнь тебя все равно изрядно потрепала.
Многие возразят, жизнь Джейсона не удалась, но это не имеет значения. По крайней мере неудача — это неподдельное состояние, одна из чистых форм бытия. Джейсон постоянно казался мне чистым, сияющим, как будто бы святым с нимбом. Я не ищу ему оправданий. Всевышний мне свидетель: он неоднократно просыпал утреннюю работу либо уходил ранехонько в пивнушку. Но Джейсон ни при каких обстоятельствах ни к кому не подлизывался. Ни при каких обстоятельствах не напускал на себя занятый вид, дабы показаться деловым человеком. Ни при каких обстоятельствах не менял собственных взоров, лишь дабы угодить компании.
Неудача разрешала Джейсону быть самим собой, давала ему полную свободу. Рубаху возможно не заправлять. Волосы помыть на следующий день. А пиво к обеду — за милую душу.
Хотелось бы мне заявить, что успех превращает человека в куклу. Но беда в том, что я не знаю по-настоящему успешных людей. Время от времени что-то похожее на рассказы об успехе услышишь в суде — так в том месте не люди, а целые змеи.
Сначала я думала: не взяться ли мне за Джейсона? Помыть его, приодеть и вынудить добиться чего-нибудь в жизни, но скоро осознала, что ничего бы не вышло. Исходя из этого кроме того не пробовала. И он уважал меня за то, что я принимала его таким, как он имеется (и еще Джейсон ценил мою терпимость и стряпню). Я ни при каких обстоятельствах его очень сильно не осуждала — да и по большому счету не осуждала, — разрешая ему быть собой: беглецом из прошлого, для того чтобы ужасного и тяжелого, столь непохожего на мое. Он так страдал от одиночества перед тем, как мы встретились, что кроме того мурлыкал радостные песенки по утрам, в то время, когда осознал — со мной возможно говорить за завтраком. По всей видимости, в юные годы ему это запрещали. Свиреп, выходит, был Редж в ту пору.
Как-то в беседе со мной Джейсон придумал важнометр — невидимый прибор размером с записную книжку, что имеется у каждого и что пищит, чуть мы пробуем мелочами добавить себе значимости. Пип-пип-пип… К примеру: «Я готовлю самый вкусный пирог во всем Ванкувере»; «Ни у одной собаки нет таковой мягкой шерстки, как у моей таксы»; «Мои таблицы самые логичные»; «Я победил в забеге на пятьсот метров в школе ». Ну, вы меня осознаёте — самые обыденные вещи.
Джейсон ни при каких обстоятельствах этого не высмеивал. Но стоило ему поднести важнометр к себе, как пиканье прекращалось. Он кроме того делал вид, что встряхивает важнометр и стучит по его циферблату.
— Джейсон, ну хоть что-то в тебе должно запустить в один раз!
— Нет, увы. Ничего.
— Да ладно тебе. Не притворяйся.
— Полный ноль.
Так он показывал, что желает услышать, как я его обожаю. И мин. десять я, как девчонка, твердила, как он мне нравится. Затем ему становилось значительно лучше. В случае, если это значит помогать человеку, то да, я ему помогала.
Среда, 10.30
Я вырубилась по окончании пятой пилюли и утром чуть приползла на работу. Да да и то лишь по окончании того, как проглотила особое средство для дальнобойщиков, припрятанное в аптечке у Джейсона. Отрава ужасная, но разрешает держаться на ногах. К счастью, глядя на мое застывшее лицо, окружающие решат, что мне всего лишь стыдно за вчерашний случай с телефоном. В действительности я чуть могу соображать. Не говоря уже о том, дабы записывать пустую болтовню. Исходя из этого я тут с деловым видом. Учитывая события, этого должно хватить.
Как же приятно сидеть и не слушать тупых баранов. Отчего я раньше не попыталась? на данный момент кроме того весьма интересно, сколько стенографисток изливают собственные мысли на бумагу, сохраняя наряду с этим для постороннего глаза строгую деловитость. Может, я себе и льщу, но мы, стенографистки, хороший народ. В кино мы ни при каких обстоятельствах не замышляем правонарушений. Ни одна звезда не сыграла стенографистку. Кроме того порнофильмы обошли нас стороной.
на данный момент юрист по имени Пит бормочет что-то о не представленном ему документе о передаче собственности. В воздухе пахнет перерывом.
В случае, если заявят паузу, то я, возможно, смогу позвонить Эллисон. Я через чур продолжительно думала о ней прошедшей ночью. Что-то мне в Эллисон не нравится, лишь никак не осознаю что. В чем ее польза? До тех пор пока она вытянула из меня вкусный обед, небольшой ремонт автомобили и двести долларов. Негусто.
Кого я обманываю? Она властвует нужно мной — и знает об этом. Мне остается лишь молиться, что я услышу хватает сообщений от Джейсона прежде, чем она начнет повышать цену до небес.
Хэттер, спустись на землю. Она вдова, практически такая же, как и ты. Эллисон выудить из тебя денег, дабы продолжительнее удержаться на плаву, пока с головой не уйдет в пучину бедности.
Преступны ли действия Эллисон? Проработав в суде, я знаю, что фактически любой человек способен на любой поступок во имя какой-то цели. Я потому и стала стенографисткой, что желала собственными глазами заметить лица лжецов. Я желала посмотреть на тех, кто может сказать одно, а делать второе. Так всегда поступали мои родители. Я думала, что, попристальнее рассмотрев лжецов и преступников, смогу в противном случае относиться ко лжи в собственной семье — но для того чтобы, само собой разумеется, не случилось. Но хоть было чем развлечься. Вон, пара лет назад делали выводы учительницу начальных классов, которая утверждала, словно бы радовалась на празднике, в то время как в действительности расчленяла труп убитого свекра. Я с громадным интересом слушала ее откровенную неправда. В течение всего процесса она сохраняла потрясающее присутствие духа, пока обвинение раскрывало ее мотивы (деньги, что ж еще) и обосновывало предварительный умысел — месяц назад она приобрела детскую ванночку к тому же на пара сотен долларов купила чистящих порошков, дезинфектантов и дезодорантов в том же самом магазине, где я в большинстве случаев беру прокладки и воздушную кукурузу.
Имеется ли тут мораль? Вряд ли. Но я знаю, что мы легко запрограммированы верить лжи. Страно, как с радостью мы верим любому рассказу, что желаем услышать.
не забываю, я еще считала, что против тех, кто трудится в суде, правонарушений не совершают. Святая наивность! Действительно, в то время, когда я выбирала профессию, мне было всего семнадцать. Лишь представьте: доверить наиболее значимое в жизни ответ семнадцатилетней девочке! И о чем лишь думает Всевышний? В случае, если на свете имеется перерождение душ, то выбор собственного будущего воплощения я доверю лишь собранию великовозрастных стариков.
Батюшки светы, неужто наконец-то паузу? Нечистый Джо приобрел время на поиски документа о передаче собственности, не смотря на то, что все в суде замечательно знают, что его не существует. У богатых собственные законы; против них у бедняков нет ни шанса. И ни при каких обстоятельствах не было.
Среда, 15.00
За обедом в кафе около суда, ковыряясь в салатных страницах и без особенной надежды позванивая Эллисон, я подслушала разговор девочек-подростков из французской части Канады. (Обе с чистой, здоровой кожей и без особенной признательности обществу за то, что оно для них сделало.) Сев за столик сзади меня, девчонки принялись обсуждать вегетарианство и мясоедство. От их детального описания скотобоен в Квебеке меня чуть не стошнило, не смотря на то, что раньше мне нравились подобные беседы. Я доковыляла до суда, отыскала Ларри — это он образовывает для нас расписания — и снова отпросилась с работы. Дома забралась под одеяло и лежа думала о Джейсоне. Не о душе, а о телесной — мясной — его части. По какой причине мне это так принципиально важно?
Так как я знала, что он не красивый принц, еще перед тем, как с ним встретилась. И как я сказала, это меня не пугало. К тому же моя профессия, со всеми фотографиями, каковые показывают на совещаниях, готовит к самому ужасному, что лишь может произойти с людской телом в мелком радостном Ванкувере. Бывало, и невест у нас сжигали из-за мелкого приданого, и бросали трупы под лесопилы, и варили в жировытапливающих котлах.
Какие конкретно ужасные картины скрыты в голове у Джейсона, знает лишь Господь Всевышний. Познакомившись с Джейсоном, я обратилась к Лори, отечественному архивариусу, и попросила ее поднять документы о Делбрукской трагедии — те фотографии из столовой. Посмотрев на них, я сейчас с уверенностью могу сообщить: в газетах и по телевизору продемонстрировали только малую толику произошедшего. Кроме того не знаю, обокрали нас либо . Имеется, возможно, страницы в сети, где возможно отыскать то, что не попало в печать, но…
Четвертой была фотография Шерил.
У меня перехватило дыхание.
Она!
Такая молоденькая! Боже, как же юна. Да и остальные — легко дети. А лицо! Чистое, не испачканное кровью, не обращая внимания на кипевшую около бойню. Спокойное, живое лицо, как словно бы она дремала либо загорала на пляже. Ни тени страха. Ни мельчайшей.
Я положила фотографии в конверт. Я заметила, что желала.
Было бы Джейсону легче, в случае, если б он знал, что она погибла без мучений? Но он и без того точно знает. Сообщить ли мне ему о фотографии, в случае, если встречусь с ним опять? Сблизит ли это нас либо, напротив, оттолкнет его от меня?
В случае, если встречусь с ним опять…
Подлец!
Ну по какой причине он не покинул мне зацепку? Мелкую, ерундовую зацепочку? Но нет: «Отправлюсь схожу за сигаретами. Тебе приобрести чего-нибудь? Молока? Бананов?» Он погиб. Совершенно верно погиб. В силу того, что сам бы он ни при каких обстоятельствах меня не покинул. Не таковой Джейсон человек.
Подозревал ли кто-нибудь из его друзей о том, что происходит? Вряд ли: за исключением меня, он был одинок. Семья не в счет — совсем ненужные люди. Временами я так на них злюсь. Забрать мамашу, к примеру: утащила его в глухую деревню, в то время, когда с него уже сняли обвинение. Он так и не встретился лицом к лицу с клеветниками. И они, должно быть, сделали вывод, что победили.
Позже Кент. Пускай на данный момент он мертв. Но тогда-то Кент имел возможность заступиться за младшего брата вместо того, дабы скрываться за религиозной болтовнёй и обтекаемыми фразами!
А Редж? Для чего нужно было ожидать, пока мир около упадёт, дабы стать обычным человеком? Возможно же было поладить с Джейсоном, я точно знаю…
И не напоминайте мне про своих родителей Шерил. Мягкотелые, трусливые лицемеры!
Кроме того Барб — и та не имеет возможности продолжительно сказать про Джейсона.
Фу-уф. Напрасно я так на них. Легко выплескиваю чувстве. Все они точно хорошие люди. Лишь мои чувства рвутся наружу…
Не могу забыть фотографию Шерил. Я не ревнива, но что еще остается ощущать? В глазах всей земли Шерил стала святой, а кому приходится соперничать со святыми? Монашкам разве что.
Но мне, по окончании рассказов Джейсона, Шерил не думается святой. Простая девочка, которой в жизни, должно быть, не хватало ярких ощущений. По окончании исчезновения Джейсона я пара раз виделась с ее родителями на обедах у Барб. Они рассуждали лишь о том, как купили со скидкой пара коробок кукурузных консервов, либо как слетали в Скоттдейл по фантастически низким стоимостям от какой-нибудь «Аляска Эйрлайнс», либо как их новые соседи с большим трудом говорят по-английски. Я не услышала от них ни одной мало-мальски увлекательной мысли. (И они кроме того не вспоминали, где возможно Джейсон.) Похоже, своим присутствием я смущала их. Джейсон сказал, словно бы они подозревают, что именно он снял убийц на пленку и разослал кассеты прессе. И все же враждебности к Джейсону я у них не почувствовала. Скорее сожаление, что они так и не встретились с ним по окончании трагедии.
А вот Шерил… Я скоро выяснила, как она может оказаться из ниоткуда. Наблюдаешь, скажем, тут — и телевизор, хлоп, она: ее школьная фотография на целый голос и экран за кадром, говорящий о малолетних преступниках, о росте преступности либо о правонарушениях против дам. Меня это злило, а Джейсону было помой-му все равно. Он безмятежно радовался и сказал: «Не обращай внимания». Но я же видела его лицо! Он все еще ее обожает!
Кроме того неудобно об этом писать. С одной стороны, я, живая, имею неоспоримое преимущество над ней, мертвой. Иначе, она, мертвая, всегда одерживает верх нужно мной, живой, но стареющей, и притом через чур скоро.
И еще религия. Не смотря на то, что Джейсон и уверял, что не верит в Всевышнего, меня не покидало чувство, словно бы жизнь для него — легко игра на выжидание. И, быстренько пробежав по жизненному пути, он сохраняет надежду снова встретить Шерил. Разве я могу быть уверена, что его презрение к религии не пройдет? Я неоднократно заводила разговор о Шерил, но он отвечал в любой момент уклончиво: «Это такая давешняя история, Я тогда был еще ребенком». Но так как она истекла кровью у него на руках! Такое не забывается.
Время от времени я задавала вопросы себя, не проглядывают ли в Джейсоне отцовские черты. Как-то раз, например, мы встретили его школьного приятеля Крейга на роскошной спортивной машине — «феррари» либо наподобие того — и Джейсон сообщил тогда:
— Знаешь, возможно приобрести все, что, казалось бы, нужно для счастья, но вещи сами по себе не делают человека радостным. Вон Крейг из кожи вон лезет, дабы продемонстрировать, словно бы радостен. Гм.
— Ты !
— Ни капли.
И он вправду не питал зависть к.
Редж за время отечественного общения ни разу не пробовал обратить меня в собственную веру — видно, был через чур занят проблемами спасения собственной души. По иронии судьбы, искренние сомнения сделали его по-настоящему духовным человеком, и я намного охотнее слушала его рассуждения, чем имела возможность бы в второе время. Лишь вряд ли Редж сам это поймёт. Рядом с ним я всегда проверяю каждое собственный побуждение. И мне думается, я нравственный человек. Не смотря на то, что время от времени я чувствую присутствие призрака Шерил, которая говорит: «С опаской, Хэттер! Не путай собственную мораль с Божьими заповедями».
Так что, по-любому, все крутится около Шерил и моей, будем говорить начистоту, ревности к ней. Я вот что думаю: пять самых ужасных линия человека — это мелочность, назойливость, зависимость, ревнивость и закостенелость. Из них ревнивость — броская и нехорошая. При Джейсоне я приложив все возможные усилия ее скрывала — что еще оставалось делать? — но совсем избавиться не имела возможности. Не удивлюсь, в случае, если ревность всадит в меня металлические зубы конкретно тогда, в то время, когда пригодятся мои прощение и любовь. Это чувство может таиться и ожидать.
Пятница, 2.00