Оливер Сакс
Зримые голоса
Оливер Сакс: немыслимая психология –
«Оливер Сакс. Зримые голоса»: АСТ; Москва; 2015
ISBN 978?5?17?082112?9
Аннотация
«Язык жестов» глухонемых.
Что он собой воображает – пантомиму, более либо менее удачно иллюстрирующую фонетическую обращение? Либо независимый язык, владеющий семантикой и собственной грамматикой и ни в чем не уступающий устной речи?
В работе «Зримые голоса» – одном из самых занимательных собственных произведений – Оливер Сакс выдвигает храбрую и уникальную теорию, в соответствии с которой конкретно язык жестов – настоящий и начальный язык головного мозга.
Но основную сокровище книги составляют настоящие истории людей с ограниченными возможностями, не просто боровшихся за полноценную судьбу, но и победивших в данной борьбе!..
Оливер Сакс
Зримые голоса
Oliver Sacks SEENG VOICES
Печатается с литературного агентства и разрешения автора The Wylie Agency (UK) ЛТД.
© Oliver Sacks, 1989, 1990
© Перевод. А.Н. Анваер, 2013
© Издание на русском AST Publishers, 2014
* * *
Посвящается
Изабель Рапен, Бобу Джонсону, Бобу Сильверсу и Кейт Эдгар
Язык жестов в руках тех, кто им обладает, – самый прекрасный и ясный язык, которому – в качестве средства и средства общения обратиться к сознанию глухих – ни в природе, ни в мастерстве нет хорошей замены.
Люди, не обладающие этим языком, не в состоянии понять все возможности, каковые он открывает глухим, осознать его замечательное влияние на нравственное и публичное счастье тех, кто лишен слуха. Тот, кто не знает языка жестов, не сможет оценить его прекрасной способности доносить мысли до интеллекта, что в другом случае был бы обречен на нахождение в вечной тьме. Не сможет таковой человек осознать и важности этого языка для глухих. До тех пор пока на Земле живут хотя бы двое глухих, будет существовать и язык жестов.
Дж. Шюйлер Лонг, заведующий учебной частью школы для глухих штата Айова, «Язык жестов» (1910)
Предисловие
Всего три года назад я не имел ни мельчайшего представления о жизни глухих а также не имел возможности себе представить, что знакомство с ними подарит мне столько открытий, и в первую очередь в сфере языка. Я был поражен, определив историю глухих, познакомившись с очень тяжелой (лингвистической) обстановкой, с которой им приходится сталкиваться, и с визуальным языком, языком жестов, кардинально отличающимся от моего собственного языка – языка речи. Мы весьма легко принимаем отечественный родной язык за что-то данное нам более и не подозреваем, что имеется другие, трудящиеся по иным законам языки, талантливые поразить нас своим строением.
В то время, когда я в первый раз прочёл о глухих и об неповторимой структуре языка жестов, мне захотелось изучить его глубже, совершить в него «путешествие». Это желание привело меня к глухим людям, в их семьи; в Галлоде – неповторимый, уникальный университет для глухих. Я побывал на Мартас?Винъярд, где с покон веков жила колония людей, страдавших наследственной глухотой, и где все – и глухие, и слышащие – обладали местным языком жестов. Я посетил города Фримонт и Рочестер, где сосуществуют общины глухих и не хорошо слышащих. Это «путешествие» дало мне возможность определить исследователей и великих учёных, знатоков языка жестов и познакомиться с условиями судьбы глухих людей. Эти новые знания открыли мне малоизвестную сторону людской бытия, его новые границы. Мое «путешествие» привело меня к пониманию функционирования и развития нервной совокупности, к изюминкам формирования сообществ, культур и миров, к тому методу их формирования, что был для меня полностью нов. Данный мир был познавательным и восхитительным. Новое знание потребовало совсем иного взора на ветхие неприятности, неожиданного взгляда и нового на язык, культуру и анатомию.
Мои изыскания очаровали и в один момент ужаснули меня. Я был в отчаянии, узнав, как много глухих людей лишено возможности полноценно общаться, соответственно, и мыслить, и какая жалкая судьба им из?за этого предуготовлена.
Но я сразу же понял и второе измерение, второй мир возможностей – не биологических, но культурных. Многие глухие люди, с которыми мне довелось познакомиться, не просто владели настоящим языком, но языком совсем иного сорта, языком, что обслуживал не только свойство к мышлению (и в действительности давал возможность мышления и такого восприятия, какие конкретно не смогут кроме того вообразить слышащие), он являлся средой общения для весьма богатой культуры. Я ни на 60 секунд не забывал о «медицинском» статусе глухих людей, но сейчас я видел их в другом, «этническом» свете, как народ, владеющий своим отдельным языком, собственной совокупностью понятий и собственной неповторимой культурой[1].
На первый взгляд может показаться, что история изучения их глухих языка и жизни людей воображает очень ограниченный интерес. Но я пологаю, что в действительности это далеко не так. Правильно, что число лиц, страдающих врожденной глухотой, образовывает менее одной десятой процента от всего населения, но неприятности, которые связаны с этими людьми, порождают вопросы огромной важности. Изучение судьбы глухих показывает нам очень многое из того, что образовывает сущность человеческого во всех нас – отечественную свойство к языку, к мышлению, к культуре и общению; говорит о том, что эта свойство не начинается в нас машинально, что она не есть биологической по собственной сути и что происхождение ее есть продуктом социального и исторического развития; что эта свойство – дар, самый прекрасный из даров, передающийся от одного поколения к второму. Мы видим, что Культура так же ответственна для нас, как и Природа.
Существование визуального языка, языка жестов равно как и поразительное усиление свойства к толкованию и восприятию зрительных стимулов, которым сопровождается обучение языку жестов, показывает нам, что мозг владеет потенциалом, о котором мы раньше кроме того не догадывались. Перед нами раскрывается практически неисчерпаемость и безграничная пластичность нервной совокупности, всего людской организма, в то время, когда он сталкивается с новой обстановкой и должен к ней приспособиться. Да, отечественный организм уязвим и несовершенен, и имеется довольно много способов, которыми мы можем (довольно часто без злого умысла) навредить себе, но имеется и неизвестные, скрытые, но замечательные силы, нескончаемые резервы, коими одарили нас Культура и Природа. Так, не смотря на то, что я надеюсь, что эта книга будет занимательна глухим людям, их семьям, друзьям и учителям, мне думается, что она привлечет и широкую читательскую аудиторию, потому что содержит необыкновенный взор на conditio humana[2].
Эта книга складывается из трех частей. Первая, «Мир глухих», была написана в 1985 и 1986 годах, и начиналась она как рецензия на книгу Харлан Лейн «В то время, когда разум слышит». Рецензия разрослась в эссе к тому времени, в то время, когда она была опубликована (в «Нью?Йоркском книжном обозрении», 27 марта 1986 года), и позднее я вносил большую правку и дополнял ее новым материалом. Однако я оставил в книге кое-какие положения и формулировки, с которыми на данный момент уже не согласен, поскольку считаю, что нужно сохранить оригинал, потому что он показывает, как я первоначально относился к предмету моих будущих изучений. К написанию третьей части, «Революция глухих», меня подтолкнул бунт в университете Галлоде в марте 1988 года. Эта часть была размещена в «Нью?Йоркском книжном обозрении» 2 июня 1988 года и существенно переделана и расширена, перед тем как я включил ее в настоящую книгу. Часть вторая – «Мышление в жестах» – была написана последней, в осеннюю пору 1988 года, но есть в некоем смысле сердцевиной книги – по крайней мере это самый систематизированная часть, не смотря на то, что и отражает собственный, весьма личностное отношение к предмету. Обязан добавить, что я не считал нужным придерживаться строго последовательного изложения, проводить красной нитью одну тему. Мне довольно часто приходилось делать экскурсы в смежные области, что существенно обогащало мое исследование[3].
Желаю очень выделить, что в данной области я только сторонний наблюдатель – я не глухой, не обладаю языком жестов, не являюсь ни переводчиком, ни преподавателем. Я не эксперт по формированию детей, не историк и не лингвист. Область эта, как убедится читатель, очень спорная; в течение столетий она есть ареной ожесточенных дебатов. Я, как уже было сообщено, сторонний наблюдатель, не владеющий ни особыми знаниями, ни практическим опытом, но наряду с этим у меня нет ни предубеждений, ни особенных предпочтений, и я не точу топор на собственных оппонентов.
Я не имел возможности бы совершить собственный изучение, не говоря уже о том, дабы писать на эту тему, без дружеской помощи многих людей. В первую очередь это глухие – больные, испытуемые, коллеги, приятели, – те люди, каковые способны поделиться видением предмета «изнутри». Не считая них, конечно, это те, кто прямо и конкретно занимается глухими, – семьи, учителя и переводчики. Самую сердечную признательность я обязан выразить Саре Элизабет и Сэму Льюису, и их дочери Шарлотте; Деборе Таннен из Джорджтаунского университета; сотрудникам Калифорнийской школы для глухих во Фримонте, Лексингтонской школы для глухих, и сотрудникам вторых учреждений и школ для глухих, например, сотрудникам университета Галлоде – Дэвиду де Лоренцо, Кэрол Эртинг, Майклу Кархмеру, Скотту Лидделлу, Джейн Норман, Джону Ван Кливу, Брюсу Джеймсу и Уайту Вудворду и многим, многим вторым.
Я в неоплатном долгу перед теми людьми, каковые всю собственную жизнь посвятили изучению их языка и глухих – в частности, перед Урсулой Беллуджи, Сьюзен Шаллер, Хильдой Шлезингер и Уильямом Стокоу, каковые щедро делились со мной наблюдениями и своими мыслями. Джером Брюнер, довольно много и плодотворно думавший о ментальном и речевом развитии детей, был моим верным втором и проводником в моем «путешествии» в Страну Глухих. Мой дорогой друг и коллега Эльханан Гольдберг предложил новую теорию неврологических основ языка и тех форм и мышления, в каких они смогут проявляться у глухих. Особенное наслаждение я получил от знакомства с Харлан Лейн и Норой Эллен Гроус, чьи книги вдохновили меня во второй половине 80-ых годов XX века, – их взор на неприятности глухих расширил мои представления о них. Пара сотрудников, среди них Урсула Беллуджи, Джером Брюнер, Роберт Джонсон, Харлан Лейн, Элен Невилль, Изабель Рапен, Израэль Розенфилд, Хильда Шлезингер и Уильям Стокоу, просматривали рукопись данной книги на различных этапах ее создания и высказали множество нужных критических замечаний, поддержав меня, за что я им весьма благодарен. Всем им я обязан моими знаниями (не смотря на то, что за вероятные неточности несу ответственность я один).
В марте 1986 года Стен Хольвиц из издательства Калифорнийского университета доброжелательно отнесся к моему первому эссе и побудил меня развернуть его в полновесную книгу. В течение трех лет, каковые потребовались для ее написания, он неизменно терпеливо меня поддерживал, вдохновлял и стимулировал. Пола Сизмар прочла рукопись, сделав наряду с этим массу полезных замечаний. Ширли Уоррен довела рукопись до комплекта, терпеливо внося исправления и сноски, каковые я делал в последнюю 60 секунд.
Я весьма благодарен кроме этого моей племяннице, Элизабет Сакс Чейз, которая внесла предложение наименование, – она обратила внимание на слова, с которыми Пирам обращается к Фисбе: «Я вижу голос…»[4]
По окончании завершения работы над книгой я сделал то, с чего мне, само собой разумеется, следовало бы начать: я начал учить язык жестов. Особенную признательность я приношу моей учительнице Джейнис Римлер из Нью?Йоркского общества глухих и моим наставникам – Эйми и Марку Трагмен, каковые храбро сражались с тяжёлым, перезрелым учеником, убеждая меня в том, что ни при каких обстоятельствах не поздно начать.
Но самую глубокую признательность я желаю выразить двум сотрудникам и двум издателям, каковые сыграли решающую роль в том, что книга была написана и издана. Первый – это Боб Сильверс из «Нью?Йоркского книжного обозрения», что для начала отправил мне книгу Харлан Лейн, приложив к ней записку: «Вы ни при каких обстоятельствах серьезно не думали о языке; книга Лейн вынудит вас это сделать». И она вынудила. Боб Сильверс владеет бесплатно предвидения, он заблаговременно знает, что может потребоваться второму человеку, не смотря на то, что тот и сам еще об этом не догадывается. Он играет роль, в случае, если возможно так выразиться, повивальной бабки идей, каковые, согласно его точке зрения, должны вот?вот показаться на свет.
Второй я желаю назвать Изабель Рапен, которая была моим втором и сотрудником в течении двадцати лет работы в колледже Альберта Эйнштейна. Она сама трудилась с глухими, внимательно замечая за ними в течении четверти века. Изабель знакомила меня со собственными больными, водила в школы для глухих, делилась со мной своим опытом работы с детьми и помогала мне осознать неприятности глухих, чего я бы ни при каких обстоятельствах не смог сделать без посторонней помощи. (Сама Изабель написала широкую рецензию [Рапен, 1986] на книгу «В то время, когда разум слышит».)
Я встретил Боба Джонсона, заведующего кафедрой лингвистики университета Галлоде на протяжении моего первого визита во второй половине 80-ых годов XX века. Именно он познакомил меня с языком жестов и с миром глухих – с их культурой и языком, которую чуть ли смогут самостоятельно постичь непосвященные. В случае, если Изабель Рапен и Боб Сильверс благословили меня на «путешествие», то Боб Джонсон стал гидом и моим попутчиком.
И наконец, Кейт Эдгар, которая, сочетая в одном лице сотрудника, приятеля, организатора и редактора, неизменно побуждала меня мыслить и писать, разглядывая проблему с различных точек зрения, но ни при каких обстоятельствах помнить о главном.
Этим четверым я и посвящаю собственную книгу.
О.В.С.
Нью?Йорк
Март 1989 года
Мир глухих
Мы поразительно невежественны во всем, что касается глухоты, которую врач Джонсон назвал «одним из величайших бедствий человечества», – более невежественны, чем грамотные люди, жившие в 1886?м либо 1786 году. Невежественны и равнодушны. В течение последних месяцев я заговаривал на эту тему с весьма многими людьми и практически в любое время сталкивался с этими примерно ответами: «Глухота? Не знаком ни с одним глухим. Ни при каких обстоятельствах об этом не думал. Разве в глухоте имеется что?нибудь занимательное ?» Всего пара месяцев назад я и сам ответил бы совершенно верно так же.
Для меня все изменилось по окончании того, как мне отправили толстую книгу Харлан Лейн «В то время, когда разум слышит: история глухих». Я открыл книгу с безразличием, которое скоро сменилось удивлением, а после этого ощущением чего?то совсем немыслимого. Я обсудил данный вопрос с моим втором и сотрудником, врачом Изабель Рапен, которая трудилась с глухими в течении двадцати пяти лет. Я ближе познакомился с глухой сотрудником, превосходной и высокоодаренной дамой, которую до этого принимал как простую сотрудницу[5]. Я начал лично осматривать и детально обследовать глухих больных, пребывавших на моем попечении[6]. Окончив чтение моей первой книги о глухих, я перешел к «Опыту глухоты», сборнику воспоминаний первых их биографий и грамотных глухих, кроме этого изданному Лейн, а после этого к книге Норы Эллен Гроус «Тут все говорят на языке жестов» и ко многим вторым источникам. Сейчас у меня целая полка вынуждена книгами по теме, о которой всего полгода назад я не имел ни мельчайшего представления. Помимо этого, я взглянул пара превосходных фильмов о глухих[7].
Выскажу еще одну признательность в качестве преамбулы. Во второй половине 60-ых годов двадцатого века У.Х. Оден подарил мне книгу «Глухота», превосходное автобиографическое воспоминание романиста Дэвида и южноафриканского поэта Райта, что оглох в возрасте семи лет. «Вы станете очарованы, – сообщил Оден. – Это прекрасная книга». Страницы испещрены его пометками, не смотря на то, что я не знаю, писал ли он на нее рецензию. Я бегло просмотрел – без особенного, но, интереса – эту книгу во второй половине 60-ых годов двадцатого века и поставил ее на полку. Совсем сравнительно не так давно я снова открыл это произведение. Дэвид Райт пишет о глухоте, основываясь на своем, глубоко личном опыте. Он пишет об этом предмете не так, как пишут историки либо ученые. Мы, слышащие, можем достаточно легко представить его чувства и ощущения, потому, что до семи лет он не был глухим (тогда как нам тяжело поставить себя на место человека, появившегося глухим, каким был, к примеру, известный глухой преподаватель Лоран Клерк). Так, Райт может служить для нас «мостом», соединяя нас своим опытом с миром непостижимого. Так как просматривать Райта легче, чем великих немых XVIII века, его нужно просматривать первым, потому что он может подготовить нас к чтению вторых авторов. В конце собственной книги Дэвид Райт отмечает:
«Нужно заявить, что глухие мало писали о глухоте[8]. Пускай так, но, учитывая, что я не был глухим, в то время, когда обучался сказать и выучил язык, я нахожусь не в лучшем положении, чем слышащий человек, пробующий представить себе, что означает появиться глухим, в полном тишине, и дорасти до зрелых лет без общения и носителя мышления. Одна лишь попытка придает вес великим словам Евангелия от Иоанна: “В начале было Слово”. Как же тогда формулировать понятия?»
Именно это – отношение языка к мышлению – образовывает глубочайшую, основную проблему, в то время, когда мы думаем о том, с чем сталкивается человек, рожденный глухим либо оглохший в раннем возрасте.
Понятие «глухой» весьма нечеткое, оно так общее, что мешает осознать, что глухота возможно разной степени, а эта степень может иметь качественное либо кроме того «экзистенциальное» значение. Имеется слабослышащие. не сильный слухом страдают в Соединенных Штатах 15 млн человек, каковые смогут слышать обращение при применении слуховых аппаратов и при наличии внимания и терпения со стороны тех, кто с ними говорит. У большинства из нас слабослышащие родители, дедушки и бабушки – 100 лет назад они пользовались слуховыми трубками, а сейчас – слуховыми аппаратами.
Имеется кроме этого категория глухих, страдающих тяжелой тугоухостью, взятой в большинстве случаев в следствии болезней либо травм уха в раннем детстве, но у таких больных равно как и у слабослышащих, восприятие речи все же быть может, особенно посредством сложных, довольно часто компьютеризированных и лично подобранных, современных слуховых аппаратов, каковые сейчас имеются в продаже. Имеется кроме этого «совсем глухие» – в просторечии их именуют глухими как пень – у этих людей нет никакой надежды слышать обращение независимо от прогресса в разработках слуховых аппаратов. Полностью глухие люди не смогут общаться простым методом. Они или обучаются просматривать по губам (как это делал Дэвид Райт), или общаются посредством языка жестов, либо пользуются и тем и вторым.
Дело, действительно, не только в степени глухоты – тут ответствен возраст, в котором человек теряет слух, и его неспециализированное развитие. Дэвид Райт в процитированном выше абзаце пишет, что утратил слух по окончании того, как обучился владеть языком, и (таков его случай) он не имеет возможности кроме того вообразить себе, как чувствуют себя люди, лишенные слуха от рождения либо утратившие его до овладения устной речью. Он пишет об этом в следующих отрывках.
«Мне повезло – в случае, если вычислять, что глухота была написана мне на роду, – в том, как конкретно я стал глухим. В семилетнем возрасте дети, в большинстве случаев, уже владеют языком – как это было со мной. То, что я знал естественный язык, имело еще одно преимущество: произношение, синтаксис, модуляции голоса, идиомы – все это я усвоил на слух. У меня была база словаря, что я имел возможность легко увеличить чтением. Всего этого я был бы лишен, если бы появился глухим либо утратил слух перед тем, как обучился сказать». [Курсив автора.в первых рядах
Райт пишет о «фантомных голосах», каковые он слышит, в то время, когда с ним говорят, при условии, что он видит лица и губы говорящих. Он слышит кроме этого и шелест листьев, в то время, когда видит, как они шевелятся от ветра[9]. Райт превосходно обрисовывает появление этого феномена – он появился сходу, когда мальчик утратил слух:
«Мне было тяжело воспринять мою глухоту, в силу того, что сначала мои глаза стали непроизвольно переводить перемещение в звук. Моя мать проводила со мной солидную часть дня, и я осознавал все, что она сказала. И по какой причине нет? Сам того не зная, я всю жизнь просматривал по ее губам. В то время, когда она сказала, мне казалось, что я слышу ее голос. Это была иллюзия, которая сохранилась кроме того по окончании того, как я осознал, что это иллюзия. Мой папа, двоюродные братья, все, кого я знал, сохранили собственные фантомные голоса. Того, что они являются плодом моего воображения, проекциями памяти и опыта, я не осознавал до тех пор, пока не вышел из военного госпиталя. в один раз, в то время, когда я сказал со своим двоюродным братом, он в какой?то момент прикрыл рот рукой. Тишина! Раз и окончательно я осознал, что в случае, если я не могу видеть, то не могу и слышать»[10].
Не смотря на то, что Райт знает, что звуки, каковые он «слышит», являются «иллюзорными» – «проекциями памяти и привычки», – они остаются живыми для него все те десятилетия, что он страдает глухотой. Для Райта, как и для всех тех, кто оглох, успев усвоить язык на слух, мир остается полным звуков, пускай кроме того и «фантомных»[11].
Совсем иное, причем полностью непостижимое слышащими людьми, и людьми, оглохшими по окончании усвоения языка на слух (к примеру, такими, как Дэвид Райт), происходит, в случае, если слух отсутствует с рождения либо теряется до языка и усвоения речи. Те, кто страдает таковой ранней либо врожденной глухотой, входят в категорию, которая как следует отличается от всех других категорий людей с нарушениями слуха. Для таких людей, каковые ни при каких обстоятельствах в жизни не слышали, у которых нет слуховых воспоминаний, образов либо ассоциаций, нет и не может быть кроме того иллюзии звуков. Они живут в мире полного, нерушимого тишины и вечной тишины[12]. Людей, страдающих врожденной глухотой, насчитывается в Соединенных Штатах четверть миллиона. В мире один из тысячи детей рождается глухим.
Эта книга посвящена этим, и лишь этим, людям, потому что их положение в мире полностью уникально. Но по какой причине это так? Люди склонны, если они по большому счету вспоминают о глухоте, вычислять ее расстройством более мягким, нежели слепота. Они видят в глухоте маленькой недочёт, источник раздражения, нелепую помеху, но чуть ли думают о разрушительных последствиях полной врожденной глухоты.
есть ли глухота предпочтительнее слепоты, в случае, если появляется у взрослого человека, вопрос спорный. Но появиться глухим – это намного хуже, чем появиться слепым. По крайней мере возможно. Люди, утратившие слух перед тем, как обучились сказать, люди, неспособные слышать собственных своих родителей, рискуют очень сильно отстать в овладении языком (либо смогут по большому счету им не овладеть), в случае, если одновременно с не будут приняты надлежащие меры. Неумение владеть языком в людской обществе – это одна из самых ужасных бед, потому что лишь при помощи языка мы абсолютно приобщаемся к нашему культуре и человеческому состоянию, вступаем в контакт с другими людьми, усваиваем и передаем данные. В случае, если мы не сможем этого делать, то станем калеками, отрезанными от общества независимо от жажд, врождённых способностей и намерений. Вправду, при отсутствии языка мы не сможем реализовать собственные интеллектуальные свойства и прослывем умственно отсталыми[13].
Конкретно по данной причине в течение тысячелетий глухие от рождения люди считались тупыми и недоразвитыми, и, в соответствии с древним и средневековым несовершенным законам, к ним официально относились как к неполноценным. Они не могли наследовать имущество, вступать в брак, приобретать образование и профессию, им отказывали кроме этого в фундаментальных людских правах. Эта обстановка начала улучшаться лишь в середине XVIII века, в то время, когда (быть может, благодаря просвещению, а быть может, смягчению нравов) радикально изменилось отношение к глухим.
Философы того времени быстро интересовались различными необыкновенными явлениями – к примеру, проблемой людей, по всем показателям лишенным языка. В действительности, дикий мальчик из Авейрона[14], в то время, когда его привезли в Париж, был доставлен в Национальный университет глухонемых, которым в то время руководил аббат Рох?Амбруаз Сикар, основатель Общества изучения человека и выдающийся авторитет в сфере образования глухих. Как пишет Джонатан Миллер[15]:
«Как это касалось участников общества, они заметили в “диком” ребенке совершенную возможность изучить самые базы людской природы. Изучая подобные создания, как они разглядывали первобытных людей и дикарей, орангутангов и краснокожих индейцев, интеллектуалы финиша XVIII столетия вознамерились, обследовав мелкого белого дикаря, сделать вывод, что же есть характерным для Человека. Возможно, В этом случае представится возможность взвесить природное наследие человека и раз и окончательно выяснить роль, которую играется общество в развитии языка, нравственности и культуры».
Дикий мальчик так и не обучился сказать – неизвестно по какой причине. Одна из обстоятельств провала (которую, действительно, в то время не рассматривали) содержится в том, что его не учили языку жестов, а продолжительно (и бесплодно) пробовали вынудить сказать. Но в то время, когда «глухих и тупых» начинали верно обучать, другими словами учили языку жестов, они показывали изумленному миру, как скоро и полно смогут постичь жизнь и культуру. Это поразительное и прекрасное событие – как ненавидимое и находящееся в полном пренебрежении меньшинство, фактически лишенное статуса людских существ, внезапно вырвалось на мировую арену (с ужасным рецидивом, случившимся в следующем веке) – образовывает открытую главу истории глухих.
Но перед тем как обратиться к данной необычной истории, давайте возвратимся к полностью личностным и «наивным» наблюдениям Дэвида Райта («наивным», в силу того, что, как он сам подчеркивал, он ни при каких обстоятельствах ничего не просматривал по этому предмету , пока сам не стал писателем). В возрасте восьми лет, в то время, когда стало совсем ясно, что его глухота летальна и что без особенных методик обучения его обращение деградирует, Дэвида послали в особую школу в Англии, где трудились бескомпромиссно преданные делу люди, неправильно понимавшие суть неприятности и причинявшие исходя из этого непоправимый вред детям с врожденной глухотой. В школе детям прививали навыки устного языка. Юный Дэвид был поражен, в первый раз столкнувшись с ребенком, глухим от рождения.
«Время от времени мы занимались уроками вместе с Ванессой. Она первенствовала глухим ребенком, с которым я познакомился. Но кроме того восьмилетнему ребенку, каким я тогда был, ее знания казались необычно ограниченными. не забываю, что мы были совместно на уроке географии, в то время, когда мисс Невилл задала вопрос:
– Кто король Англии?
Ванесса не знала. Встревожившись, она постаралась перефирийным зрением прочесть ответ в лежавшем перед ней книжке, открытом на главе, посвященной Англии.
– Король – король, – начала Ванесса.
– Продолжай, – приказала мисс Невилл.
– Я знаю, – сообщил я.
– Сиди негромко.
– Соединенное Королевство, – сообщила Ванесса.
Я захохотал.
– Ты глупая, – сообщила мисс Невилл. – Как смогут короля кликать «Соединенным Королевством»?
– Король Соединенное Королевство, – покраснев как рак, упрямо повторила Ванесса.
– Сообщи ты, в случае, если знаешь, Дэвид.
– Король Георг Пятый, – гордо сообщил я.
– Это нечестно! Этого нет в книге!
Само собой разумеется, Ванесса была полностью права: в главе по географии Англии не было ни слова об ее политическом устройстве. Ванесса была отнюдь не глупа; но так как она появилась глухой, то весьма медлительно и болезненно расширяла собственный словарный запас, увы, через чур мелкий, дабы она имела возможность просматривать для развлечения либо наслаждения. В следствии у нее не было возможности собирать разнообразную и не всегда необходимую информацию, которую слышащие дети подсознательно усваивают из бесед и бессистемно прочтённых книг. Она знала лишь то, что ей сообщили учителя, либо то, что они вынудили ее выучить. В этом состоит фундаментальная отличие между слышащими детьми и детьми с врожденной глухотой. По крайней мере, такая отличие существовала в прошлую эру – до изобретения электронных устройств».
Мы понимаем, что Ванесса, несмотря на собственные врожденные свойства, пребывала в тяжёлом положении, которое не только не улучшалось, но и усугублялось порядками данной прогрессивной, как тогда считалось, школы. В ней, руководствуясь эмоцией окончательной правоты, запретили язык жестов – не только обычный английский язык жестов, но и арго – неотёсанный язык жестов, придуманный учениками школы. Но однако – и Райт отлично это обрисовывает – язык жестов процветал в школе, его нереально было искоренить запретами и никакими наказаниями. Вот как обрисовывает Райт собственный первое знакомство с мальчиками:
«Это было ошеломляющее зрелище. Руки мелькали, как мельничные крылья на протяжении урагана. Это был эмфатический немногословный язык тела – вид, выражение лица, манера, взор; руки, занятые пантомимой. Захватывающий пандемониум. Понемногу я начал улавливать, что происходит. Бессистемное на первый взгляд размахивание руками превратилось в некоторый код, полностью, действительно, для меня непонятный. В действительности это было простое просторечие. В школе существовал собственный личный язык, либо арго, не смотря на то, что и невербальный… Предполагалось, что в школе общаются лишь устно. Само собой разумеется, отечественный доморощенный арго жестов был строжайше запрещен… Но это правило в учителей и отсутствие воспитателей никто не выполнял. Я обрисовал не то, как мы говорили, я обрисовал, как мы говорили, в то время, когда были предоставлены самим себе, в то время, когда среди нас не было слышащих. В таких ситуации мы вели себя совсем по?второму. Мы избавлялись от напряжения и сбрасывали маски».