Исходя из этого нам остается лишь присоединиться к А.И. Смирницкому, что очень категорически заявляет: «… Нужным представляется сообщить совсем светло и недвусмысленно, что других единиц и значения слов принадлежат языку, входят в него равно как и настоящие звучания его единиц».1 Но из этого вытекает, что значения единиц языка, так же как и их «настоящие звучания», существуют не в сознании, не в людской психике, а в речи, в самих реально существующих речевых произведениях (звучащих либо письменных текстах). Приходится лишь сожалеть, что кроме того таковой вдумчивый исследователь, как А.И. Смирницкий, не сумел в разрешённом вопросе преодолеть влияния господствующей традиции в этот самый момент же, за приведенной выше цитатой объявил, что «язык… собственной смысловой стороной конкретно существует в сознании» (разрядка автора — Л. Б.).
Так, нельзя не заключить , что признание значения слова психологической сущностью приводит исследователей к несоответствиям, из которых нельзя найти никакого удовлетворительного выхода. Остается одно — признать, что трактовка значения в языке как некой «психологической», «логической» либо «мыслительной» сущности неверна в собственной базе. Значения языковых единиц существуют не в людской сознании, а в самих этих единицах, другими словами не в мозгу человека, а в речи.
Имеется еще одно мысль, которое вынуждает нас отказаться от логико-психотерапевтической трактовки значений. Дело в том, что исследователи, трактующие значение в языке как некое «психологическое» либо «мыслительное» образование, не смогли установить, какова же природа этого «образования» и к какой категории мыслительных явлений оно относится. Как мы знаем, что в классической психологии с покон веков принято сказать о трех типах умствен-
1 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 24.
ных образов либо «психологических образований» — восприятиях, понятиях и представлениях. Что восприятие не может быть значением слова, представляется самоочевидным: восприятие имеется конкретное отражение в сознании объекта, конкретно принимаемого отечественными органами эмоций, а в ходе речи в полной мере простой есть обстановка, в то время, когда предметом речи оказываются объекты, сейчас конкретно не принимаемые, отсутствующие в поле зрения говорящего и слушающего (напр., в то время, когда я говорю День назад Иванов уехал в Ленинград, ни в моем восприятии, нив восприятии слушающего нет ни Иванова, ни Ленинграда, ни факта отъезда Иванова в Ленинград). Из этого был сделан вывод, что значением других единиц и слов языка есть не восприятие, а представление, которое, как мы знаем, существует в людской психике и тогда, в то время, когда соответствующие объекты конкретно не воспринимаются, другими словами лежат вне досягаемости отечественных органов эмоций. Такая точка зрения, приравнивающая значение в языке к представлению, господствовала в науке, как мы знаем, в течении практически всего XIX века; но на данный момент ее несостоятельность очевидна. Во-первых, значение слова имеется некое обобщение, тогда как представления в любой момент единичны и конкретны, потому, что они сущность не что иное, как определенные следы, оставляемые в отечественной памяти прошлыми восприятиями. Так, мы не в состоянии представить себе значение таких слов, как, скажем, дерево либо плод — мы можем представить только конкретное дерево, скажем, березу, либо дуб, либо сосну, стоящее дерево, поваленное дерево, высокое дерево, не высокий дерево и пр., но не «дерево по большому счету», совершенно верно так же как мы можем представить себе яблоко, грушу, сливу, вишню и т.д., притом конкретное (напр., красное, либо желтое и пр.) яблоко, конкретную грушу и т. д., но не «плод по большому счету». Ещё менее вероятным выясняется использование термина «представление» к значению таких абстрактных слов, как, скажем, обстоятельство, время либо отношение, потому что мы не можем «представить» себе все эти отвлеченные значения, не можем позвать в собственном воображении никаких образов, ассоциирующихся со значением этих слов. Мы не говорим уже о таких словах, как предлоги, альянсы, частицы и другие служебные элементы языка и тем более о значениях грамматических форм, к примеру, падежных окончаний имени либо форм наклонения глагола — в применении к этим единицам языка о «представлениях» возможно сказать лишь в том случае,
в случае, если вкладывать в данный термин очень неизвестное и расплывчатое содержание, которое сведет его научную сокровище к нулю.
Во-вторых, экспериментально доказано, что представления, появляющиеся в сознании человека в связи с теми либо иными единицами языка, довольно часто не имеют ничего общего с настоящим значением этих единиц. Так, у одного из испытуемых слово религия вызывало в сознании образ негра; у другого слово цербер ассоциировалось с понятием толстой дамы и пр.1 И это в полной мере конечно – представления, появляющиеся в сознании человека, в любой момент единичны и личны и не смогут обеспечивать того, что говорящий и слушающий будут ассоциировать с одним и тем же словом одно да и то же значение, а именно это условие есть нужным для успешного осуществления акта речевой коммуникации.
В современной лингвистической литературе значение слова связывается значительно чаще с понятием. Так, Г.В. Колшанский пишет: «… Семантика слова по существу сходится с понятием как логической формой, понятием, высказываемым в слове».2 В случае, если оставаться в рамках трактовки значения как мыслительной категории, такая концепция представляется самая разумной: значение слова, как уже было отмечено, носит обобщенный темперамент, а понятие в большинстве случаев определяется конкретно как «обобщенный образ», как некое обобщение качеств и свойств, свойственных предметам настоящей действительности. Но трактовка значения слова (и каждый языковой единицы) как понятия кроме этого наталкивается на значительные трудности. Природа понятия нам известна еще меньше, чем представления и природа восприятия: в случае, если существование двух последних категорий в отечественном сознании легко возможно установить методом несложной «интроспекции» либо самонаблюдения, то «понятие» как некая сущность не поддается вскрытию ни методом самонаблюдения, ни каким-либо экспериментальным методом — в любом случае все, что мы можем сообщить о «понятии», это то, что оно существует
1 См. Р.О. Шорин и С.Чемоданов. Введение в языковедение. М., Гос. учеб.-пед. изд-во Наркомпроса РСФСР, 1945, с. 65.
2 Г.В. Колшанский. Логика и структура языка. М., Высшаяшкола, 1965, с. 28. Менее категопическую, но по существу, аналогичную формулировку дает С.Д. Кацнельсон, именующий понятие «концептуальным ядром значения» (см. С.Д. Кацнельсон. Содержание слова, обозначение и значение. М. — Л., «Наука», с. 9—18).
в отечественном сознании только как слово, как «умственный образ слова и ничто иное. Вправду, найдя значение слова как понятие, другими словами приравняв, отождествив эти явления, мы один термин вторым и нисколько не продвигаемся в понимании природы этих явлений, каковые, к тому же, оказываются не двумя различными, а одним и тем же явлением. Так, мы попадаем в порочный круг: значение слова определяется нами как понятие, а «понятие» мы не можем выяснить в противном случае, как через слово, говоря, что «понятие» — это то, что образовывает значение слова». Другие попытки выяснить «понятие», не прибегая к значению слова, к примеру, как «обобщенный образ» либо «обобщенное отражение», или через чур неизвестны и расплывчаты, или внутренне противоречивы («образ» в любой момент единичен и конкретен, тогда как «обобщение» предполагает некую абстракцию, отвлечение от единичного и конкретного). Приходится признать, что определение значения через понятие нисколько не содействует раскрытию природы языкового значения, не считая, разве, того факта, что оно подчеркивает слишком общий, отвлеченный темперамент этого последнего в отличие от чувственных образов, другими словами представлений и восприятий.
Из сообщённого отнюдь не нужно делать вывод, что мы по большому счету отрицаем всякую сообщение языкового значения с понятием. Непременно, значение в языке теснейшим образом связано с мыслительной категорией понятия, совершенно верно так же, как язык по большому счету самым тесным образом связан с мышлением, с сознанием человека. Но язык — не то же самое, что мышление, и он не существует в мышлении (не смотря на то, что мы и мыслим при помощи языка); совершенно верно кроме этого и значение слова и других языковых единиц не есть понятие (не смотря на то, что понятия смогут существовать в сознании человека лишь благодаря знанию им языка, единицы которого владеют определенными значениями). Безтолку пробовать выяснить язык через мышление, а значение единиц языка — через понятие; скорее напротив, мы придем к пониманию природы мышления и, например, категории понятия лишь по окончании того, как сможем познать природу языкового значения и языка, не прибегая, дабы не попасть в порочный круг, на первых этапах к объяснению этих последних через мыслительные категории.
§ 13.Перед тем как перейти к изложению отечественного понимания природы значения в языке, суммируем кратко главные
исходные положения, на которых базируется отечественное познание данной категории.
1) Язык имеется знаковая (семиотическая) совокупность особенного рода самая сложная и самая универсальная из всех существующих в людской обществе знаковых совокупностей. Главной функцией языка, как и любой знаковой совокупности, определяющей его темперамент и природу, есть функция общения («коммуникации»).
2) Язык существует в речи, в речевых произведениях (текстах), создаваемых в ходе речевой коммуникации. Обращение, как уже было отмечено, не сводится к языку; но язык есть главным и наиболее значимым компонентом любого речевого произведения, тем «материалом», из которого оно строится.
3) Единицы языка, как и каждый знаковой совокупности, являются двусторонними образованиями: в них различаются замысел выражения либо звуковая (в письменной речи – план1) содержания и графическая форма либо значение. Обе эти стороны языка взаимосвязаны, взаимообусловлены и предполагают друг друга, потому что нет формы, не имеющей значения, и нет значения, не высказываемого через какую-либо форму.
4) Из этого вытекает, что значения языковых единиц, кроме этого как и их формальная (звуковая либо графическая) сторона, существуют в речи, в речевых произведениях (текстах).
На первый взгляд утверждение, что значения единиц языка существуют в речи, в речевых произведениях, может показаться необычным. Так как в прямом наблюдении, в ярком восприятии речевых произведений нам дана лишь звуковая форма языковых единиц, другими словами поток звуков (в письменной речи — графическая форма, другими словами цепочка письменных либо печатных знаков). Конкретно формальная, внешняя сторона языковых единиц и воспринимается отечественными органами эмоций; что же касается значений, то мы ихнепосредственно не принимаем, они не даны нам в отечественных ощущениях, ни звуковых, потому, что мы принимаем устную обращение, ни зрительных, в случае, если мы имеем
1 Но, в той мере, в какой письменная обращение есть фиксацией и отражением речи устной, в ней кроме этого присутствует звуковая сторона – графические знаки обозначают не сами значения как таковые, а являются как бы вторичной знаковой совокупностью, соотнесенной со звуками речи, а уже эти последние являются яркими выразителями значений.
дело с письменной формой речи. Исходя из этого и создается чувство, что вне нас, в материальном мире существует только внешняя, звуковая сторона языка, а языковые значения существуют только в нас, в отечественном сознании. Так, в то время, когда я слышу обращение на незнакомом мне языке, то моему восприятию дан тот же самый поток звуков, что и восприятию человека, опытного этот язык; но я не осознаю данной речи, другими словами не знаю, какие конкретно значения она высказывает, тогда как у человека, которому этот язык известен, данный звуковой поток ассоциируется с определенными значениями. Разве это не подтверждает тот факт, что значения языковых единиц все-таки существуют не в речи, а в сознании, в психике человека, опытного язык?
Само собой разумеется, в случае, если осознавать значение как некую сущность, как субстанцию (грубо говоря, как некоторый «предмет»), то нельзя не согласиться с тем, что никакой таковой сущности в речи найти запрещено. Но все дело в том, что значение — вовсе не сущность, а отношение. В этом, нам думается, и лежит ключ к пониманию природы значения в языке и, шире, в любой знаковой совокупности.1
Для того чтобы выяснить, что такое значение, необходимо припомнить, в первую очередь, какова природа символа. Любой символ есть знаком только потому, что он что-то обозначает, иными словами, относится к чему-то лежащему вне символа. Конкретно в этом и содержится природа символа: вне этого отношения символ уже перестает быть знаком, потому что каждый символ имеется символ чего-то, другими словами то либо иное материальное образование (напр., световой сигнал либо фигура, изображенная на бумаге, либо звук речи) получает функцию символа только в том случае, если оно относится к чему-то иному, лежащему вне его самого (в первую очередь, к «обозначаемому», другими словами к тому либо иному объекту настоящей действительности). Вот это-то отношение символа к чему-то, лежащему вне самого символа, и имеется значение символа. Чтобы выяснить тот либо другой символ, значит, нужно соотнести его с тем объектом, знаком которого он есть. «Знать значение» той либо другой единицы, так, это то же самое, что «знать, к чему эта единица (сигнал, либо фигура, либо несколько звуков и т. д.) относится», другими словами «что она обозначает».
1 Ср. Л.А. Абрамян. К вопросу о языковом символе. «Вопросы неспециализированного языкознания». М., «Наука», 1964.
Это делается понятным, когда мы задумаемся над тем, как мы определим значение единиц языка, частности слов. В большинстве случаев значение нового слова для взрослого человека, другими словами для уже обладающего языком, раскрывается через его определение (дефиницию), как, к примеру: «абсент — это водка, настоенная на полыни». В этом случае значение малоизвестного нам символа раскрывается через значение знаков, нам уже известных. Разумеется, что таковой метод раскрытия значения слова (и всякого другого символа) применим только в том случае, в то время, когда нам уже известны значения солидного числа других слов (знаков), при помощи которых мы можем дать определение значения нового, незнакомого нам слова. В противном случае говоря, это вторичный, опосредованный путь усвоения значения слова. Каким же образом усваиваются значения слов в тех случаях, в то время, когда это делается без привлечения (посредничества) других слов, к примеру, в то время, когда человек усваивает язык в первый раз? Это возможно сделать, только отнеся слово — правильнее, его звучание — к какому-то объекту, предмету окружающей нас действительности, наличному в данной обстановке. Так, ребенок усваивает значение слова стол потому, что он слышит звуковой комплекс [стол] в составе высказываний таких как Отойди от стола, Подойди к столу, Положи книжку на стол, Садись за стол и пр., каковые произносятся в обстановках, в то время, когда наличествует определенный предмет мебели. Понемногу звуковой комплекс [стол] соотносится в сознании ребенка с данным предметом мебели — сперва с одним, конкретным столом, что стоит в его комнате, а после этого и со всеми вторыми подобными предметами мебели. Таким методом ребенок определит, к чему относится звуковой комплекс [стол], какой предмет либо класс (множество) предметов данный звуковой комплекс обозначает; иными словами, он определит значение русского слова стол.
Из сообщённого вытекает, что в сознании человека, в его мозгу появляется и существует не само значение слов и других языковых единиц, а только знание этого значения. Значение единиц языка существует в них самих и проявляется в их настоящем потреблении в речи, в речевой обстановке; в сознании человека существует только знание языковых значений, равно как и знание звуковых форм языка. Конкретно исходя из этого значения, высказываемые в речи на привычном мне языке, остаются мне недоступны — я не знаю их, другими словами не знаю, к чему относятся единицы этого языка, тогда как человек, которому этот язык
известен, принимая звуковой поток речи на этом языке, соотносит определенные отрезки этого потока с определенными предметами, ситуациями и явлениями объективной действительности.
Наряду с этим человеческий язык устроен так, что предметы, ситуации и явления, обозначаемые единицами языка, необязательно присутствуют в поле зрения говорящего и слушающего в момент осуществления коммуникации;1 в то время, когда я говорю День назад Иванов уехал в Ленинград,то языковые единицы, из которых выстроено это высказывание, равно как и все высказывание в целом относятся к событиям и предметам, сейчас конкретно не принимаемым, лежащим вне пределов органов эмоций говорящего и слушающего; но это высказывание все равно остается понятным для любого человека, опытного русский язык, потому, что ему известно, к чему это высказывание и отдельные его единицы относятся, что они обозначают. Делая еще один ход в этом направлении, мы строим высказывания, обрисовывающие несуществующие и реально ни при каких обстоятельствах не существовавшие, другими словами вымышленные обстановки, как к примеру, Татьяна Ларина отправила письмо Евгению Онегину, Датский принц Гамлет отомстил собственному дяде за смерть отца и пр.; на высказываниях для того чтобы рода строится, большей частью, художественная литература («литература выдумки»). Наконец, еще один ход приводит нас к высказываниям, обрисовывающим ситуации не только несуществующие и ни при каких обстоятельствах не существовавшие, но и не могущие существовать — из этого всяческие сказки, мифы, религиозные предания и пр. Но в любой таковой фантазии кроме этого присутствует, не смотря на то, что и в искаженном виде, соотнесенность с настоящей действительностью, потому что каждые высказывания для того чтобы рода, по словам А.И. Смирницкого, сконструированы из «отдельных элементов действительности» — фантастический их темперамент определяется только противоречащим действительности комбинированием этих реально существующих элементов. Отыщем в памяти в данной связи сообщённое в § 4 первой главы: человеческий язык устроен так, что при его помощи возможно обрисовывать принципиально каждые ситуации — не только
1 Ч. Хоккет именует это свойство человеческого языка displacement и показывает, что оно не характерно ни одной совокупности сигнализации животных, за исключением, разве что, «языка» пчёл (см. Ch. Носkett. A Course in Modern Linguistics. N.Y., 1958, p. 579).
уже узнаваемые, но и новые, прежде не видевшиеся, а также вымышленные, несуществующие и фантастические.
Итак, не нужно путать значение единиц языка с нашим знанием этого значения. Как справедливо подчеркивал А. И. Смирницкий, отечественное знание языка — «только отпечатки, отображение языка в сознании говорящих на нем, обладающих им. …направляться отличать настоящее, объективное существование языка в речи от существования его отображения в сознании, другими словами от знания данного языка»1. Сообщённое, с отечественной точки зрения, относится не только к звуковой форме языка, как полагал А.И. Смирницкий, но и к его значимой стороне, к языковым значениям. Реально они существуют в речи, в которой те либо иные единицы языка (как и каждые символы) в любой момент к чему-то отнесены, что-то обозначают. В отечественном же сознании, в случае, если мы знаем этот язык, существует только отображение этих реально существующих значений единиц языка, совершенно верно так же, как в нем существует отображение звуковой (либо графической) формы этих единиц.2
Нам представляется, что трактовка языкового значения не как какой-то «сущности» либо «предмета», а как определенного отношения, есть единственно вероятной, (в случае, если мы желаем оставаться на земле теории, утверждающей двусторонний темперамент языкового — и неязыкового — символа. В другом случае, другими словами при понимании значения как «сущности», а не как отношения, появляются важные сомнения в правомерности включения значения в структуру самого символа, иными словами, в правомерности характера и концепции символа. Вот очень показательное рассуждение: «…Символ вправду есть знаком по причине того, что он владеет значением. Но из этого отнюдь не нужно, что символ имеется комбинация, имеется целое,
1 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 23. Существование языка, среди них и его значений, в сознании человека, за А.И. Смирницким, можно считать только его неполным существованием» (в том месте же, с. 32), другими словами только потенциальной формой существования языка.
2 Увидим попутно, что и звуковую сторону речи человек, опытный этот язык, принимает не так, как тот, которому данный язык малоизвестен: для первого звуковой поток предстает расчлененным на дискретные единицы — фонемы, тогда как для второго он представляется целым, нечленимым звуковым континуумом. См. D.B. Fry. Speech reception and perception. New Horizons in linguistics, ed. by J. Lyons, Ldn., 1970.
складывающееся из двух элементов. Разве из того, что, к примеру, обладатель сада имеется человек, владеющий садом, направляться, что обладатель сада воображает собою двустороннюю сущность, то есть, человек плюс сад? Либо, в случае, если забрать подобный пример, разве из того, что преподаватель имеется человек, имеющий ученика, вытекает, словно бы преподаватель есть двусторонней сущностью, складывающейся из двух ученика: и элементов человека? Быть владельцем сада, быть преподавателем и т.п. — соотносительные характеристики некоего лица; они свойственны ему при условии, что данное лицо владеет садом, имеет ученика и т.д. Без отношения к второму предмету (саду, ученику и т. д.) данное лицо не может быть ни обладателем сада, ни преподавателем. Но это не свидетельствует, что в то время, когда мы именуем обладателем сада определенного человека, мы относим отечественное наименование к сумме двух сада: и предметов человека. Обладателем сада есть сам человек (при условии, само собой разумеется, что у него имеется сад), а не человек плюс сад. Совсем так же обстоит дело со знаком и его значением. Быть знаком — соотносительное свойство некоего предмета, присущее ему при условии, что он владеет значением. Вне отношения к значению символа не существует. Но привычен-то есть сам предмет, а не предмет плюс его значение. Так, признавать, что символ возможно знаком только благодаря значению, совсем не свидетельствует признавать, что символ складывается из двух содержания: и элементов формы».1
В случае, если исходить из того, что значение имеется некая сущность либо «предмет» (подобный «саду»), то эта аргументация представляется убедительной. Но она отпадает, в случае, если стать на разделяемую нами точку зрения, в соответствии с которой значение — не предмет, а некое отношение. Само собой разумеется «обладатель сада» — это не «человек плюс сад», но это и не просто «человек», а «человек плюс его отношение к саду (обладание)». Символ потому и есть двусторонней сущностью, что это не просто материальный предмет, но «материальный предмет плюс его отношение к чему-то, лежащему вне его». Это отношение символа к чему-то, лежащему вне самого символа (к чему конкретно, будет раскрыто в будущем), и имеется его значение. Исходя из этого, с отечественной точки зрения, неверно сказать об «отношении символа к значению» — значение само имеется отношение символа
1 А.А. Ветров. Семиотика и ее главные неприятности, с. 47-48. В работе дается изложение взоров польского ученого Л. Завадовского, к каким присоединяется и создатель указанной работы.
к чему-то, что само по себе не есть значение символа, но благодаря наличию чего символ приобретает значение, другими словами делается тем, чем он есть — знаком, а не престо материальным предметом.
§ 14. Сообщив, что значение символа (среди них и языкового символа, например, слова) имеется его отношение к чему-либо лежащему вне самого символа, нам нужно сделать следующий ход, то есть, уточнить, к чему конкретно символ относится, другими словами выяснить, какое отношение либо какие конкретно отношения между знаком и чем-то вторым есть значением (значениями) данного символа. В данной связи направляться подчернуть, что совокупность взаимоотношений, в которую входит символ, есть многосторонней — любой символ есть, так сообщить, составной частью целой сетки сложных и многообразных взаимоотношений. В современной семиотике принято сказать о трех главных типах взаимоотношений, в каковые входит символ — и о трех главных типах значений:
1) В первую очередь, это отношение между знаком и предметом, обозначаемым данным знаком. Так, слово стол относится к определенному предмету мебели; слово собака – к животному определенного вида и пр. Очевидно, то, что обозначается данным знаком (его «обозначаемое»), далеко не всегда является «предметом» в прямом смысле этого слова, другими словами неодушевленной вещью либо живым существом — символ может относиться к процессам и действиям (ходить, сказать и пр.), и к качествам (громадной, долгий и пр.), и к отвлеченным понятиям (обстоятельство, сообщение, закон и пр.), и к целым обстановкам, сложным комплексам предметов, отношений и явлений настоящей действительности. Предметы, процессы, качества, явления настоящей действительности, обозначаемые символами, принято именовать референтами знаков, а отношение между знаком и его референтом — референциальным значением1 символа (referential meaning).
Наряду с этим нужно сделать одну очень ответственную оговорку: референтом символа, в большинстве случаев, есть не отдельный, личный, единичный предмет, процесс и т.д., но целое множество, целый класс однородных предметов, процессов, явлений и пр. Так, референтом слова
1 Другие употребляемые в научной литературе термины — денотативное», «понятийное» либо «предметно-логическое» значение.
стол есть несколько какой-либо личный стол но все множество предметов с показателями, дающими возможность объединить их, не обращая внимания на существующие различия, в один класс «столов»; референтом слова ходить есть не одно какое-нибудь личное, единичное, конкретное воздействие, но все (в принципе нескончаемое) множество действий, каковые смогут быть объединены в единый класс «хождения» и т. д. Существуют, действительно, символы, имеющие в качестве референтов какие-то отдельные, единичные предметы (напр. «Лондон»), но их число в общем количестве знаков довольно мало, и они не играются в знаковых совокупностях столь же ключевую роль, что и символы, имеющие в качестве референтов целые множества, классы предметов, явлений и пр.
Но в конкретном речевом произведении символ, имеющий в качестве референта целое множество предметов, может обозначать и какой-то конкретный, единичный предмет; так, в то время, когда я говорю Отойди от стола, я имею в виду определенный конкретный стол, наличествующий в данной речевой обстановке. В этом случае, говоря о конкретном личном предмете либо явлении, обозначаемом данным знаком в конкретном речевом произведении, мы будем использовать термин денотат символа. Понятия «денотат и «референт» не нужно смешивать: символы, обозначающие различные референты, в конкретной обстановке смогут иметь одинаковый денотат, потому, что одинаковый предмет может в один момент входить (по различным своим показателям в пара разных классов, пребывав, так сообщить, на их пересечении. Так, в предложении: Данный блондин – мой знакомый, учитель Столичного университетам символы блондин, привычный и учитель, обозначающие различные референты, относятся к одному и тому же денотату. О том, какое значение понятие «денотата» в отличие от референта имеет для перевода, обращение отправится ниже.
2) Референциалыюе значение символа, будучи очень серьёзной его чёртом, отнюдь не исчерпывает собой всех тех взаимоотношений, в каковые входит символ. Вторым типом таких взаимоотношений есть отношение между знаком и человеком, пользующимся данным знаком (применительно к языку – отношение между языковым знаком и участниками речевого процесса — говорящим либо пишущим и слушающим либо просматривающим). Люди, применяющие символы, а также символы языка, отнюдь не равнодушны к ним — они вкладывают в них собственный собственное субъективное отношение к данным
символам, а через них — и к самим референтам, обозначаемым данными символами. Так, русские слова башка и голова, глаза и очи, дремать и дрыхнуть, похитить, похитить и спереть обозначают, соответственно, одинаковые референты, другими словами имеют однообразные референциальные значения, но они отличаются по тем субъективным отношениям, каковые существуют между этими людьми и языковыми знаками, применяющими эти символы и каковые через символы переносятся на сами референты, ими обозначаемые. Эти субъективные (эмоциональные, экспрессивные, стилистические и пр.) отношения именуются прагматическими отношениями; соответственно данный второй тип значений мы будем именовать прагматическими значениями знаков.1
Нужно выделить, что речь заходит не об отношениях между знаком и одним личным лицом (человеком— отправителем либо «получателем» языкового сообщения), а об отношениях между всем коллективом и знаками людей, пользующихся этими символами — применительно к языку, между символами данного языка и всем коллективом, говорящим на данном языке. В пределах одного и того же языкового коллектива, действительно, смогут существовать групповые либо личные отклонения, которые связаны с неодинаковой реакцией говорящих на те либо иные символы языка: так, в дореволюционной России слова самодержавие, верноподданный и полицейский, не обращая внимания на тождественность их референциального значения для всех носителей русского, вызывали различную (более того, прямо противоположную) оценочную реакцию у приверженцев и у соперников царского режима. Но, в большинстве случаев, прагматические значения языковых знаков, а также слов, являются однообразными для всего коллектива людей, говорящих на данном языке (потому, что речь заходит об общенародном языке, а не о классовом либо групповом диалекте либо жаргоне). (Подробнее вопрос о разных разновидностях прагматических значений будет рассмотрен ниже, в гл. 3.)