Зимин А.А
Витязь на распутье: Феодальная война в РФ XV в.
Читателю
Пятнадцатое столетие медлительно, но неуклонно приближалось к зениту. В кровавой бойне Красном и Белой розы гибли британские бароны, но еще далеко было до битвы при Босворте, по окончании которой Англия станет державой Тюдоров. Сожженная в Руане Жанна д’Арк собственными подвигами привела Францию к освобождению от иноземного ига и к началу объединения страны. Пройдет пара десятилетий, перед тем как на арагонский престол взойдет Фердинанд, которому его жена Изабелла принесет и Кастилию, и завершение Реконкисты. Надутая фальшивым величием империя Габсбургов расширяла собственные лоскутные владения за счет соседей. Но зрели уже силы, каковые положат предел ее всевластию. По окончании смерти на костре Яна Гуса чехи продемонстрировали, на что способен народ, поддерживающий свободу и свою веру. Гуситские войны, потрясавшие пара десятилетий Чехию, стали прологом Реформации. Печатая около 1445 г. собственную первую книгу, Иоганн Гутенберг еще не осознавал, что принес людям Прометеев пламя знания, что осветит не только век Гуманизма, но и будущие столетия. При дворе флорентийского банкира-тирана Козимо Медичи расцветало Восстановление, предугаданное еще Данте, Петраркой и Боккаччо («тремя флорентийскими венцами»). Тут творили очень способный мастер Брунеллески, живописец Мазаччо и скульптор Донателло.
А на Востоке сгущались облака. Мертвой хваткой вгрызлись войска Турции в Балканы. Опустошены были Сербия, Болгария, Венгрия. В 1444 г. в битве под Варной гибнет польский и венгерский король Владислав III. Татарские набеги терзали почвы Польши, Великого и Руси княжества Литовского. Народ угоняли в рабство, дабы реализовать на рынках Востока, а многие еще сравнительно не так давно грезили, что «Турок» принесет свободу от сеньоров. В 1453 г. под ударом османов во главе с юным султаном Мухаммедом II пал Константинополь, последний оплот когда-то могущественной Восточной Римской (Византийской) империи. Святая София стала мусульманской мечетью. В Средней Азии, Иране и Афганистане еще сравнительно не так давно могучая держава Тимура погрязла в распрях его наследников, в неприязни фанатиков-дервишей к тем, кто, как Улугбек в Самарканде, пробовал взрастить зерна познания.
Таково было время, в то время, когда Русский Витязь, стоя на распутье, должен был выбрать собственную Судьбу. Он еще должен был склонять шлемоносную голову перед ордынским ханом, но уже не забывал звон клинков на Куликовом поле. Он еще не встречал послов либо купцов с Запада, но уже видел громадный латинский крест, что несли в Москве перед митрополитом Исидором, возвращавшимся с Флорентийского собора. Он не отягощен был грузом наук, но смутно осознавал, что настало звездное мгновение, в то время, когда от выбора пути зависят судьбы его потомков. Русь была еще перепахана межами, разграничивавшими великие и бессчётные удельные княжества. Кто из правителей заберёт в собственные руки державные бразды власти? Кому из князей будет под силу пронести славное знамя Дмитрия Донского и, объединив многострадальную Русь, сообщить решительное «нет» ордынскому царю?
Историку легче поведать о том, как вес происходило, чем осознать, по какой причине так случилось. Это тем более сложно, в то время, когда думаешь о переходных эрах, в то время, когда победившие правители «переписывали историю», изображая Ричарда III либо Дмитрия Шемяку воплощением зла, а Генриха VII Тюдора либо Василия II и их наследников ангелами во плоти.
Создатель не тешит себя надеждой, что он в достаточной мере осознал сущность событий, происходивших в Северо-Восточной Руси во второй четверти XV столетия. Его цель была куда более скромной. Он стремился изложить читателю всю известную ему сумму сведений, каковые бы тот имел возможность понять как что-то значительное для понимания хода братоубийственных войн времен Василия II и нужное, дабы задуматься о обстоятельствах случившегося становления единого Русского страны.
В настоящей книге читатель отыщет рассказ о том, какие конкретно события происходили на протяжении великого княжения Василия Васильевича (1425–1462), в то время, когда закладывались базы торжества столичного единодержавия. Перед тем как написать данный том, автору необходимо было изучить и жизнь действовавших тогда лиц (князей, бояр, аристократов и дьяков), и обстановку, в которой протекали события, и особенности источников, дающих нам возможность осознать все это с большим приближением к истине. Результаты долгих разыскании составили справочник, что, являясь базой изучения, проделанного в настоящей книге, имеет и независимое значение.[1]Этот справочник кроме этого освобождает автора от необходимости отягощать книгу второстепенными подробностями, источниковедческими и генеалогическими подробностями. Ссылки на справочник не даются, и любопытный читатель может по мере появляющейся у него потребности в дополнительных сведениях обратиться к его тексту сам. Но, итоги изучения, проделанного автором справочника, активно применяются в настоящем томе.
Около 20 лет создатель трудился над шеститомной серией книг, которую он склонен назвать «Российская Федерация на пороге Нового времени». В ней синтезируются его представления о ходе русского исторического процесса приблизительно с 1425 по 1598 г., т. е. в течении более 170 лет. Это — «Витязь на распутье» (1425–1462), «Возрожденная Российская Федерация» (1480–1505), «Российская Федерация на подъеме» (1505–1533), «Избранная счастлива» (1533–1560), «Опричнина» (1561–1572), «Путь к власти» (1573–1598)[2]. Все тома объединены рвением автора продемонстрировать судьбы России и становление единой государственности во время, в то время, когда страна приближалась к Новому времени. Читатель не отыщет в них какого-либо единого авторского взора на историю страны того времени. Эта серия книг лучше отражает эволюцию неспециализированных исторических представлений автора, которую он вычисляет завершенной в «Витязе на распутье» — последней книге по времени написания, но первой в хронологическом последовательности всей серии. Книги — увы! — имеют собственную судьбу… Создатель не находит у себя сил перечеркнуть сделанное им «на заре туманной молодости» и переписать остальные тома в ключе «Витязя на распутье». За это он приносит читателям собственные извинения.
В предлагаемой вниманию читателя книге нет неспециализированного историографического очерка. Уж довольно много в отечественной литературе писалось о тех, кто осмысливал движение объединительного процесса в Киевской Руси. Это, но, не свидетельствует, что создатель игнорирует сделанное учеными в течение последних двух с лишним столетий развития науки. Он превосходно осознаёт, что его книга могла быть написана лишь как звено в цепи упрочнений многих поколений отечественных и зарубежных ученых, не жалевших сил в изучении истории России. Их творческому подвигу с сыновней признательностью и посвящает собственного «Витязя» создатель.
Завещание Дмитрия Донского
27 февраля 1425 г. погиб князь владимирский и столичный Василий I Дмитриевич[3], покинув собственный удел, «примыслы» и великое княжество единственному сыну Василию, которому еще не исполнилось и десяти лет (появился он 10 марта 1415 г.). Положение малолетнего князя на престоле было непрочным. Живы были его удельные дядья — Юрий, Андрей, Константин и Петр Дмитриевичи. Старший из них, Юрий Дмитриевич, сам претендовал на великое княжение. Князь Юрий думал, что порядок наследования не мог быть установлен Василием I, потому что он определялся духовной их отца — Дмитрия Донского. Юрий Дмитриевич полагал, что, в соответствии с этому завещанию, по окончании смерти Василия великокняжеский престол должен был наследовать именно он, князь Юрий, как старший в роде Ивана Калиты.
Но вопрос был не таким несложным, как это казалось князю Юрию.
Составляя в 1389 г. завещание, Дмитрий Донской писал в нем: «…благословляю сына собственного Василия собственной отчиною, великим княжением». Победа, одержанная на Куликовом поле, и удачи объединительного процесса сказались уже в том, что князь Дмитрий вычислял великое княжение «собственной отчиною» и не передавал вопрос о его судьбе на усмотрение ордынских царей. Действительно, о том, как строить отношения с Ордой, если наследник погибнет, он умалчивал. Всего не предусмотреть на протяжении, чреватое всякими неожиданностями, да и необходимо было верить в лучшее. Вот так как сумел сам князь Дмитрий достигнуть многого. Возможно, с Божьей помощью и князь Василий (в случае, если тому даст Всевышний живота) достигнет не меньшего, а в том месте и Всевышний, возможно, «переменит Орду», и все как-нибудь обойдется.
Но «на Всевышнего сохраняй надежду, а сам не плошай», — гласит умная пословица. Исходя из этого на всякий случай (чего не бывает в эти смутные времена) князь Дмитрий решил обеспечить судьбу собственной семьи хотя бы за счет более либо менее верного — удела, которым он сам обладал «по старине», восходящей к порядкам его деда Ивана Калиты. Исходя из этого Дмитрий Донской писал: «А по грехом, отъимет Всевышний сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгини»[4]. У князя Дмитрия к тому времени не считая Василия было еще четверо сыновей — Юрий, Андрей, болезненный Иван и Петр. Практически сразу после составления духовной показался на свет и Константин (16 мая 1389 г.). Так что ясности добился князь Дмитрий очень относительной.
В действительности, Дмитрий Донской писал о судьбе собственного удела по окончании вероятной смерти старшего сына, Василия, но великое княжение не покрывалось этим понятием. Столичный правитель в противопоставлении собственной воли простому порядку, разрешённому Ордой, не решался пойти до конца. Он не исключал возможности того, что в чрезвычайных условиях (по окончании смерти Василия) судьбами великокняжеского престола будут распоряжаться ордынские цари. К тому же, говоря о переходе собственного удела к следующему по старшинству сыну, он как бы с опаской внушал идея, что и великое княжение должно перейти к нему. Итак, казалось бы, следующим (по окончании Василия) наследником престола должен был стать князь Юрий.
Но в момент, в то время, когда князь Дмитрий Иванович составлял собственный завещание, его старший сын, Василий, не был еще женат (свадьба его с Софьей Витовтовной состоялась лишь в 1391 г.), и о внуках сказать в духовной было преждевременно (первый сын у Василия, Юрий, появился только в 1395 г., но уже в 1400 г. погиб). В конце правления Василия I положение дел было иным: у князя был малолетний сын Василий, и вопрос о престолонаследии, помой-му решенный Дмитрием Донским, имел возможность сейчас быть пересмотрен. Да и само завещание князя Дмитрия Ивановича в сложившихся условиях давало возможность для его неоднозначной интерпретации.
Первая из них опиралась на формальное истолкование текста: наследником удела Василия I (а следовательно, и великокняжеского престола) будет следующий по старшинству брат погибшего князя, т. е. Юрий Дмитриевич. Подобное престолонаследие в роду Ивана Калиты было. Папа Дмитрия Донского Иван Иванович стал князем по окончании смерти собственного старшего брата, Семена. Но то был особенный случай — «чум » унесла с собой и князя Семена, и его детей[5]. Проклятая неясность с наследованием сохранялась. Да и обладание великим княжением определялось тогда не столько традицией, сколько волей ордынского царя и раскладом сил на самой Руси.
Вторая интерпретация завещательного распоряжения Дмитрия Донского имела собственными истоками новый порядок престолонаследия, лишь еще складывавшийся при Василии I. В первом собственном завещании (1406 г.) Василий I сказал только о возможности перехода великого княжения к его сыну («А даст Всевышний сыну моему, князю Ивану, княженье великое держати»)[6]. Во втором (1419/20 г.) это княжение рассматривается как вотчина завещателя, наследие Дмитрия Донского («А сына собственного, князя Василья, благословляю собственной вотчиною, великим княженьем, чем мя благословил мои отець»)[7]. В третьем завещании (1423 г.) князь повторил первую из формул: «А даст Всевышний сыну моему великое княженье, ино и яз сына собственного благословляю, князя Василья»[8]. Вопрос, следовательно, оставался неясным. Да и в практике княжеских взаимоотношений соподчиненность князей и порядок наследования трактовались по-различному. Так, в 1419 г., составляя духовную, Василий I «въехоте подписати под сына собственного Василья брата собственного меншего Костянтина. Князь же Костянтин не восхоте сотворити воли его, и про то отня у него вотчину»[9]. Словом, домашний порядок престолонаследия прочных корней еще не имел.
Наконец, была еще неприятность, которая тревожила наследников Дмитрия Донского. Это — будущее выморочных владений. Старшему сыну, Василию, князь Дмитрий завещал Коломну, Юрию — Звенигород, Андрею — Можайск, Петру — Дмитров и Ивану, скоро погибшему, — Раменейце. Москва должна была пребывать в нераздельном владении первых четырех сыновей. Помимо этого, как бы в компенсацию за передачу Василию великого княжения Юрий взял «деда куплю» (Калиты) Галич, Андрей — «деда куплю» Белоозеро, Петр — «куплю» Калиты Углич. Дмитрий Иванович учитывал, что у него имел возможность появиться еще сын. Тогда его мать должна была наделить его почвами, забрав их «по части» у братьев. В случае, если же кто-либо из братьев погибнет, то княгиня «поделит того уделом сынов моих»[10]. И вправду, у князя Дмитрия появился сын Константин. В соответствии с завещанию Василия I 1406 г., ему уже принадлежали Тошна (ранее была у брата Петра) и Устюжна[11]. Позднее князь «за непослушание» забрал у князя Константина его удел, и он стал как бы князем-изгоем.
Смерть Василия I вскрыла разногласия между участниками великокняжеской семьи, а вдруг сказать правильнее — в всего «гнезда Ивана Калиты». Спор шел и о судьбе великокняжеского престола, и о наследовании (по окончании мора 1425–1427 гг.) выморочных земель. Чтобы выяснить соотношение сил, боровшихся в Северо-Восточной Руси, необходимо представить себе политическую структуру в этих почвах в начале 1425 г.
С 27 февраля 1425 г. в руках у малолетнего Василия II пребывало не только Столичное княжество, но и Великое княжество Владимирское, что давало ему (правильнее, его опекунам) громадную власть над всеми вторыми уделами, а частично и над свободными княжествами.
Права Василия Васильевича на великое княжение оспаривал его старший дядя — князь Юрий Дмитриевич. К тому же владения Василия Васильевича по экономическому, своим судьбам и политическому строю были очень разными, и далеко не всегда их купечество и влиятельные землевладельцы сочувствовали крутой объединительной политике столичных князей.
Столица княжества Василия II — Москва размешалась на возвышенном мысу, грамотном рекой Москвой и ее маленьким притоком — Неглинной. Базу Москвы составлял белокаменный Кремль, сооруженный в 1367 г. Дмитрием Донским и с того времени порядком обветшавший. Лишь два-три города кроме Москвы имели возможность похвастать собственными каменными упрочнениями (в их числе Нижний Новгород). Кремль был застроен соборами, дворами и великокняжеским дворцом феодальной аристократии (как духовной, так и светской).
За Кремлем лежал посад, населенный торговцами и ремесленниками. Радиально исходившие из Москвы дороги соединяли город с наиболее значимыми центрами Заречья (Замоскворечья). Дороги шли на юг: Ордынка — в Громадную Орду, а позднейшие Серпуховка и Громадная Якиманка — в Серпухов, на Калугу и Коломну.
Речные дороги (по Клязьме и Оке) вели к основной речной магистрали страны — Волге, но предстоящее продвижение караванов столичных судов пребывало под контролем Нижнего Новгорода. Этим, например, разъяснялось настойчивое рвение столичных князей овладеть Нижегородским княжеством.
Итальянский путешественник Амброзио Контарини, побывавший в Москве в 1476 г., писал, что «город Московия расположен на маленьком бугре; он целый древесный, как замок, так и другой город». Край, в котором пребывала Москва, «очень богат всякими хлебными злаками… {Русские} реализовывают огромное количество коровьего и свиного мяса… Нет… никаких плодов, бывают только огурцы, лесные орехи, дикие яблоки»[12].
Столичный край (по среднему течению Москвы и по Клязьме) в далеком прошлом уже был освоен. Конкретно тут (как и в Переславле, Дмитрове, Коломне) со времен Ивана Калиты размешались древние владения бояр и их размножившихся потомков. Тут почвы были у князей Патрикеевых[13], у известный бояр Добрынских (в частности, П.К. Добрынский обладал мельницей в устье Сетуни[14]), у Бутурлиных[15], Мининых[16]и многих вторых. Топонимические эти говорят о владениях в Подмосковье Белеутовых, Валуевых, Воронцовых, Квашниных, Свибловых, Ссркизовых (Старковых) и других боярских семей[17].
Владение самой Москвой основывалось на завещании Ивана Калиты, что «приказал» ее трем своим сыновьям: Семену, Ивану и Андрею[18]. Обращение шла о получении и суде доходов, а также пошлин. Калита заложил фундамент «третного» владения столицей, сохранявшиеся и в XV в.
В состав Столичного княжества с покон веков входил Коломенский «уезд» (по нижнему течению Москвы). Сам город Коломна, расположенный при впадении в Москву речушки Коломенки, недалеко от впадения реки Москвы в Оку, преграждал путь ордынцам через Оку к столице Столичного княжества. Он в большинстве случаев бывал сборным пунктом русских армий («на берегу»), выступавших против татар, и вместе с тем открывал москвичам дорогу на Волгу и Оку с заманчивыми торговыми возможностями. Транзитное значение Коломны в торговле Центра страны с Востоком и в сношениях с Ордой определилось в далеком прошлом. В городе понемногу складывался большой посад с развитым кузнечным и литейным производством. Итальянец Контарини в 70-х годах XV в. писал об ее мосте и укреплениях Коломны через реку[19]. Центром Коломны был Воскресенский собор. Коломну «с волостми и путми» Василий I завещал собственному сыну — наследнику престола Василию в 1423 г.[20]Она — нераздельное владение столичного князя (его «удел»), в то время как сама Москва пребывала в управлении князей всего «гнезда Калиты».
Из «примыслов» Василий I завещал собственному сыну Муром. Муромская почва лежала южнее Владимирщины, примыкая на западе к Коломне и Москве, на юге — к Мещере и Рязани, на северо-востоке — к Нижегородскому княжеству. Ее центр — город Муром размешался на левом берегу Оки, в лесном краю, изобиловавшем, по словам имперского дипломата 10-20-х годов XVI в. Сигизмунда Герберштейна, «звериными мехами, рыбой и мёдом»[21]. До конца XIV в. Муром входил в Рязанское княжество. Следы этого сохранились в церковном подчинении Мурома и Рязани одной епархии — Рязано-Муромской. В Муроме был древний Борисоглебский монастырь.
Нерехту «и с варницами» Василий I завещал собственной жене Софье Витовтовне[22]. Нерехта пребывала при впадении одноименной реки в речку Солоницу, ведшую к Великой Соли. Это был юго-запад Костромского края, один из наибольших центров солеварения в Киевской Руси. Нсрсхта интенсивно заселялась светскими землевладельцами и духовными. Уже сподвижник митрополита Алексея Пахомий (погиб в 1384 г.) основал недалеко от реки Солоницы Нерехтский монастырь[23]. Деревнями на Нерехте (еще до 1438 г.) обладал известный столичный боярин Захарий Иванович Кошкин. Одно из собственных сел он передал Троицкому монастырю «с серебром, и с хлебом, и с животиною, да и варницю… у Перехотьские Соли и з двором с варничным»[24]. Троицкий монастырь обладал на Нерехте и другими варницами. Монастырские солевары не только варили соль, но и ездили ее реализовывать. Летом такие поездки совершались два раза (вверх и вниз по Волге), зимний период ездили на 50 возах по всем городам[25]. На Нерехте были варницы и у митрополии[26].
Город Ржева был на литовском пределе на реке Сижке, против тверского пограничного города Опоки. По словам современника, город Ржева был «мелок, но жёсток и… приправы градскые на нем велми довольно много»[27]. Выменянная Василием I у князя Владимира Андреевича Ржева в будущем стала объектом напряженной борьбы между русскими князьями. Претендовал на Ржеву и князь литовский.
Большая часть земель Северо-Восточной Руси считалась владением того князя, что владел ярлыком на великое княжение. В изучаемое время этим князем был Василий II. «Короне» принадлежал в первую очередь древний город Владимир-на-Клязьме (так как и великое княжение считалось номинально Владимирским). Он пребывал в центре в далеком прошлом обжитого земледельческого района. По Клязьме (через Стародуб) путь из Владимира шел к Нижнему Новгороду и на Волгу. Второй путь связывал его с Муромом. Привычный нам уже Герберштейн писал (действительно, со большим преувеличением) о высоком урожае во Владимирском крас, достигавшем якобы сам-20 а также сам-30[28]. У реки Уводи пребывали соляные варницы. Сами реки были богаты рыбой. По берегам рек в бортных лесах обитатели собирали воск и мёд. Частично эти леса входили в «чашнич путь», обслуживавший великокняжеские пиры[29]. Военно-стратегической роли в изучаемое время Владимир не играл[30]. Исподволь, методом «примыслов» и «прикупов», столичные князья закрепляли Владимирщину за собой. Так великая княгиня Софья Витовтовна купила во Владимирском крас пара больших сел (а также Григорьевское Олферьево и др.)[31].
«Короне» принадлежала и Кострома, лесистый равнинный край по одноименной реке. Центр края — Кострома выстроена была на левом берегу Волги, при впадении в нее реки Костромы. Это был большой торгово-ремесленный город. В Костроме был и двор Троицкого монастыря (как бы перевалочный пункт на дорогах за солью в Соль Галичскую)[32]. Город лежал на дорогах, ведших из Центра страны на Север: великокняжеская Волга — приток Костромы Вскса — удельный Галич. Водным методом через Кострому возможно было добраться кроме этого до Углича и Белоозера. По Волге Кострома связана была и с Ордой. Этим во многом определялась колеблющаяся позиция Костромы в смуту второй четверти XV в. Столичные князья стремились всячески удержать город в собственных руках, потому что он воображал собой как бы ключ к дверям Галицкого княжества и вместе с тем нужное звено, связывавшее Москву с Устюгом и Вологдой. Но сама Кострома на первой стадии смуты была враждебно настроена к Василию II.
Громадное значение в жизни Костромского края имел Ипатьев монастырь, основанный еще в XIV в. С ним тесно связаны были большие костромские землевладельцы Сабуровы[33]. Ученик Сергия Радонежского Павел (погиб в 1438 г.) основал монастырь на реке Нурме в северной волости Обноре. По соседству с ним Сергий основал Нуромский монастырь[34].
В состав земель «великого княжества» входил и Переславский край, раскинувшийся на водоразделе между левыми правыми и притоками Клязьмы притоками Волги. В центре края простиралось одно из самых громадных озер Средней Руси — Переславское (Плеще-ево). Тут вырос город Переславль (Переяславль) — Залесский. Водные дороги из озера по Нерли вели в Волгу. Через Переславль шли дороги на Ярославль, Кострому, Нижний Новгород, а с Углича — на Белоозеро[35]. Район был богат хлебом, рыбой и солью[36]. В соседней с городом Соли Переславской Троицкий монастырь обладал двумя дворами и варницами[37]. О известной переславской сельди писал Герберштейн[38].
В Переславском крае с покон веков селились князья Патрикеевы, Всеволож-Заболоцкие, Кошкины[39], Замыт-ские, Плещеевы, принадлежавшие к цвету столичной знати[40]. Самый богатый переславский монастырь — Горицкий — упоминается уже в начале XIV в. В трех верстах от Переславля размешался Никитский монастырь. Пребывающий на полпути от Москвы до Переславля Троицкий монастырь позаботился купить в Переславле два двора («в городе» и «на посаде за рекою»)[41].
Центр маленького хлебородного оазиса (ополья) в междуречье Волги и Оки — Юрьев Польский был зажат между древними русскими княжествами (Ростовским, Владимирским, Суздальским и Переел а век им), потерявшими собственную независимость (Переславль и Владимир) либо влияние на ход общерусских дел (Ростов и Суздаль).
В совместном, великих Великого князей и владении Новгорода столичных пребывали новгородские волости Бежецкий Верх, Волок на Ламе, Вологда, Пермь и Торжок.
Древняя новгородская волость «Бежичи» (Бежецкий Верх) размешалась на возвышенном плато, которое с юга и севера огибалось течениями Медведицы Волги — и притоков Мологи. Край был плодородным и с покон веков славился развитым земледелием. Центром волости был Бежецк (Городецк). Проникновение столичных князей в эту новгородскую волость, управлявшуюся их наместниками совместно с новгородскими посадниками[42], началось исподволь по древнему примеру (методом всякого рода «примыслов»). Так, Василий I уже в 1423 г. завещал собственной жене Софье «примысел» — волость Кистьму в Бежецком Верхе[43].
Новгородская волость Вологда простиралась по верхнему течению Сухоны от Кубенского озера на западе. Это был серьёзный речной путь. Он вел на Устюг, а оттуда по Двине — в Поморье. Перебравшись через волок, из Вологды возможно было добраться и до реки Шексны, а по ней — на Белоозеро. На юг от Вологды пребывала великокняжеская Кострома. Исходя из этого понятна особенная заинтересованность Москвы в обладании Вологдой. Руководили тут совместно наместники столичные и посадники новгородские[44].
Вологда была городом с торговлей и развитыми промыслами. Ее достаток составляли северные меха. В Тотьме на Сухоне между Устюгом и Вологдой варили соль. С товарами, поступавшими из центральных русских районов, вологжане ездили на Двину и Устюг. Через Вологду на Двину в караванах, складывавшихся из 11 лодей, плыли, преодолевая волок, старцы Троицкого монастыря[45]. В Вологде был и двор Кирилло-Белозерского монастыря[46].
Проникновение Москвы в Вологодский край относится к началу тут широкой монастырской колонизации. Первый в этом крас общежительный (Прилуцкий) монастырь основал в 5 верстах от Вологды ученик Сергия Радонежского Дмитрий (погиб в 1391 г.)[47]. Столичные князья действовали, применяя право завещать собственные «прикупы» и «примыслы» своим женам. Так, Василий I в 1423 г. завещал собственной жене Софье волость Ухтюжку, Брюховскую слободку и села Федора Свибла на Вологде и в Тошне[48]
К числу новгородских волостей принадлежал и Волок на Ламе (Волоколамск). Он был на водоразделе между бассейном Оки и Новгородской почвой. С древности через Волок шел путь из Новгорода в верховья Волги. Волоколамские церкви Николы Мокрого (покровителя путешественников) и Николы Гостунского (покровителя купцов, торговавших льном) говорили о торговом значении города. Через Волок, например, шло снабжение Новгорода хлебом. Волок имел для Новгорода, как и другие его волости на юге, и оборонительное значение. Исходя из этого он пребывал в совместном владении с князьями, приглашавшимися в Новгород для защиты его пределов от тех, кто с завистью взирал на процветающую, богатую Новгородскую почву. Добрая половина Волока управлялась слугами князя, вторая добрая половина — новгородскими тиунами.
Еще в конце XIV в. столичные князья пробовали освоить Волок, присоединить его к своим владениям. Тогда это сделать им не удалось.
Как и Волоколамск, транзитное и вместе с тем оборонительное значение для Новгорода имел Торжок (на реке Тверце). Через него шел торговый путь («новоторжекий путь»), связывавший Новгород с Тверью (через Торжок она связывалась с Вышним Волочком, а потом по реке Мсте с Новгородом). Это растолковывает, по какой причине Торжок в изучаемое время был объектом постоянной экспансии Тверского великого княжества. Управлялся Торжок великокняжескими и новгородскими тиунами (любой, как на Волоке, ведал собственной стороной)[49].
Пермская почва со своим центром Чердынью (Великая Пермь) размешалась на реке Вишере, притоке Камы[50]. По Вишере путь шел на Устюг и Вологду[51].
Территорию по рекам Выми и Вычегде, тесно связанную с Пермью, населял народ коми. Тут уже к середине XV в. сложились отдельные почвы — Вычегодская, Вымская и Сысола (по реке Сысоле)[52]. Центром края был Усть-Вым[53]. Население всех этих земель занималось в основном рыболовством и добычей пушнины. Земля тут была скудная.
Опорным пунктом для продвижения столичных князей в пермские почвы стал Устюг. Вклинившись во владения новгородцев, он мешал их продвижению с Сухоны на Вычегду. Деятельность Стефана Пермского (финиш XIV в.) стала причиной распространению, не смотря на то, что еще малому, православия в этих почвах. Созданная скоро Пермская епархия стала замечательным орудием столичной администрации в Перми. Пермская почва, входившая в сферу влияния Москвы, постоянно была в состоянии неприязни с Вяткой.
Второму по старшинству сыну, Юрию, Дмитрий Донской завещал Звенигород, куплю и «Рузу» Ивана Калиты Галич. Позднее князь Юрий стал обладателем далекой, но богатой Вятки.
Руза и Звенигород с «тянувшими» к ним почвами пребывали между Можайском и Москвой. Защищенный древесно-земляным упрочнением Звенигород стоял на крутом левобережье реки Москвы. Дорога от этого естественного стража столицы великого княжества вела не только в Москву, но и в удельный Можайск, а потом в Литву. Этим положением города во многом разъяснялись тесные звенигородско-можайские связи.
Широкий Галичский край включал в собственные пределы почвы по левым притокам Волги — Костроме и Унже, а также в бассейне Верхней и Средней Ветлуги. На берегу Галичсксго озера, дающего истоки реке Вексе (приток Костромы), размешался сам Галич, а к северо-востоку от него — второй большой город, Чухлома (кроме этого на озере). Маленьким, но тяжёлым методом Галич связан был с Вяткой[54].
Галичский край был малообжитым, болотистым и лесистым. Для земледелия земля в том месте была неважной, но условия для животноводства имелись. Интенсивно развивались в Галицкой почва промыслы. Были в Галиче собственные пушки (1450 г.). Соль Галичская (в верховьях Костромы) славилась как наибольший центр производства соли. Исходя из этого в ней стремились обосноваться и светская знать, и наибольшие монастыри, которым продажа и варка соли имели возможность доставить большие финансовые средства. Среди боярских солеваров в Соли обладал варницами фаворит князя Юрия Дмитриевича Семен Федорович Морозов[55]. В 30-40-х годах XV в. Троицкий монастырь обладал в том месте тремя варницами[56], а Симонов — двумя[57]. В завещании князя Юрия Дмитриевича (1432/33 г.) Галич упоминался «с станы муниципальными, и со всеми волостми, и Солью с варницами, и с серебром, что на людех, опричь церковных варниць»[58].