Душевные подсознательные импульсы, образы, мысли и мантрические формулы, внутренние размышления с Всевышним, что во вне и в души больного — целый душевный и рассудочный процесс в волшебника на протяжении сеанса и по окончании него (!) обрисовывать ненужно. Во-первых, этому не научишь, во-вторых, какого-либо универсального шаблона не существует. Для каждого человека подыскивается свой метод и свой ключ.
А ведь волшебник не лечит, а всего лишь оказывает помощь человеку исцелиться. Лечение любовью может сотворить то, что недоступно психиатрии бесстрастных докторов. Возможно привести несколько примеров.
Уровень волшебника. Пациентка с тяжёлой Кармой. Бесплодно лечилась в психбольнице. Глубокая депрессия с навязчивой мыслью о суициде. Душевную боль чувствует физически. Бессонница. По утрам сильное сердцебиение. Безразличие к книгам и словам. Самоунижение на земле сильной, но неразделённой любви. Худеет и сгорает от любви попусту. Увещевания практически не принимает.
Трехмесячный психотерапевтический курс у волшебника абсолютно поставил пациентку на ноги. Наряду с этим волшебник взял сильный кармический удар по своим родным в виде несчастного случая. Последствия удара пережиты и стёрты.
Уровень Посвящённого. Деловая энергичная дама. Обвал кармических накоплений. Развод со вторым мужем, которого, ненавидя, обожает. Утрата квартиры. Обоюдная громкая взаимонеприязнь с родителями, каковые вздумали разводиться, дробить квартиру и выпроводить дочь (пациентку) с детьми. Старшая дочь внезапно кинула школу и, уйдя в девушки легкого поведения, семь дней исчезает неизвестно где. Беззащитное отчаяние, депрессия, выплаканные глаза.
Один пятиминутный сеанс. Легко без звучно посидели рядом. На протяжении и по окончании сеанса в течение дня чувствовала сильное головокружение и частичную утрату эмоции действительности. На следующий сутки радостная и радующаяся пациентка поведала, что именно в 60 секунд сеанса случился перелом судьбы. Приехав к себе, она застала притихшую дочь, спокойных своих родителей, участие и внимание родных, окружающих и т.д. Пациентка предотвращена, что эффект лечения сохранится , пока она сама не сотрёт его мыслью либо действием.
Для проверки этого случая астрономом был составлен на пациентку гороскоп. Оказалось, что час и день лечебного сеанса совершенно верно совпал с предрешённым по гороскопу моментом важной встречи пациентки с чем-то неординарным и решающим, чем-то главным в её судьбе.
Чудо возможно списать на совпадение, в случае, если отказаться от мысли, что Всевышний кости не бросает.
По окончании лечения любовью начинаются сложности выхода. Волшебник отпускает исцелённую пациентку, но так как в нём остаётся любовь к ней. Эта нешутейная неприятность может неопытного либо самолюбивого целителя выбить из колеи. Быстро убивать любовь запрещено. Её шлейф растворяется понемногу. Волшебник обязан мочь совладать со собственными душевными переживаниями тайно, дабы душа пациентки ничего не почувствовала. В другом случае вероятен рецидив заболевания (и удары по окружающим).
Лечение любовью — это самопожертвование, принятие заболевания в себя и сжигание её в себе. Решившись на подвиг во имя ближнего, неопытный целитель сгорит сам и покалечит больного. Потому что тогда больной понесёт кармическую ответственность за целителя. По какой причине так? Это : в случае, если во имя тебя, защищая тебя от тебя, пострадал любящий тебя человек, совесть не позволит спокойствия.
Люди этого не знают. Им вынь и положь на блюдечке здоровье, счастье и богатство срочно и всё сходу. Так как снаружи всё выглядит легко и просто.
Человеку: проси, но не потребуй.
Волшебнику: не просят, не делай.
Будущее разборчива и капризна. Любовь — это презент судьбы, но люди, хорошие любви, видятся не каждый день.
А ты призадумайся, имеется ли суть у выражения «лекарство от любви».
Oело тленно, идея бессмертна. Человек имеется идея. Каковы мысли, таков человек. Заимствованные мысли делают людей похожими. Собственная идея основывает индивидуальность. Довольно много чуждого в тебе, но что-то твоё имеется в других.
Ты — человек, исходя из этого твори собственную идея, но не обожествляй её. Не сотвори себе кумира.
Дабы исцелить себя и оказать помощь ближнему, нужно осознать простое: любой человек страдает от сотворённого им же кумира — навязчивой идеи. Один помешался на деньгах, второй взбесился от власти, третий без ума от славы, четвёртый влюбился без ума, пятый озверел от силы, шестой отупел от страха, седьмой сдвинулся от самомнения, …все заполитизированы обманом.
Не круши кумиры. Потому что, отрицая, утверждаешь. Не переубеждай, не перевоспитывай, не высмеивай, не унижай. Чем ругать несовершенство, лучше создай более идеальное и продемонстрируй его.
Побеждай не разрушением, а созиданием. Ты сотвори рядом таковой кумир, дабы в сравнении с ним все остальные были ничтожными. А что возможно самым чистым и незыблемым? Абсолют, Всевышний, Истина, Любовь. Рядом с данной Мыслью все кумиры рассыпаются сами по себе.
Подавляющее число людей не испытывает недостаток ни в каком лечении, но в открытии глаз. Им лишь необходимо тихо и доходчиво растолковать, что они богоподобны, нескончаемы, неисчерпаемы, гениальны и свободны. И они сами встанут с колен и воспрянут.
Aa aine?gnigou Aiau e ?acrauon# a?ace gai e aa ag?aou ^ eeoa gai igiaaea#mie gai.
Отыщи Всевышнего в себе. И пускай Он воскреснет в тебе. Вот тогда ты почувствуешь себя Человеком.
eсцелять смогут и священные тексты. Такие имеется в каждой религии. Ты наслышан об арабских мудрецах, но, забрав в руки Коран, никакой особой философии в нём не заметил. Что ж, Восток — дело узкое.
В восьмом веке появился суфизм — мистико-герметическое философское течение в ислама. Считается, что «суфий» значит «облачённый во власяницу». Первые суфии были монахами-аскетами. Но ты вслушайся в созвучие слов «софия» и «суфий». Суфизм перерос рамки мусульманской ортодоксии и стал независимой теософской совокупностью. Арабские учёные мистики, позаимствовав знания у гностиков и неоплатоников, создали собственное учение. Оно не противоречит герметизму, а обогащает его. Собственное учение суфии излагали не только в научных трактатах — их любимой формой была поэзия.
Суфизм преобразил классическую поэзию, ввёл в неё особенный, символический стиль. Арабская мистическая поэзия не лучше и не хуже славянской либо индийской. Она другая.
Наибольший поэт-суфий — египтянин Омар ибн аль-Фарид (1180-1234) жизнь совершил в уединении неподалеку от Каира. Суфии почитали его как учителя, святого; в соответствии с преданию, его поэмы распевали на радения. Омар ибн аль-Фарид достиг Посвящения. Ты в этом убедишься сам.
Настало время познакомить тебя с библиографической уникальностью — отрывком из поэмы «Громадная таыйя», содержащей рассказ о мистическом опыте поэта-философа. Непосвящённый европейский читатель в ней мало что осознает. Но ты, ознакомившись с герметической философией, сам убедишься, как ты вырос. И пускай это чтение будет тебе необычным экзаменом. на данный момент ты соприкоснёшься с подлинным шедевром.
Аллегории (солнце, луна, вода и т.д.) тебе понятны. Под вином опьянения создатель осознаёт состояние мистического озарения, а под возлюбленной поэт подразумевает не даму, а духовность, собственную душу. Душа личная и неспециализированная, единая для всего живого, т.е. — Всевышний.
Просматривай вдумчиво, и ты взлетишь,… в случае, если готов.
oрагмент поэмы Омара ибн аль-Фарида «Громадная таыйя» (перевод с арабского З.Миркиной).
* * *
Глаза поили душу красотой…
И я пьянел от сполоха огней,
От радости друзей и звона чаш.
Чтобы охмелеть, не нужно мне вина —
Я напоён сверканьем допьяна.
Любовь моя, я только тобою пьян,
Всю землю расплылся, спрятался в туман,
Я сам провалился сквозь землю, и лишь ты одна
Моим глазам, смотрящим вовнутрь, видна.
Так, полный солнцем кубок пригубя,
Себя забыв, я нахожу тебя.
В то время, когда ж, опомнясь, вижу снова черты
Земного мира, — исчезаешь ты.
И я взмолился: подари меня
Единым взором тут, при свете дня,
До тех пор пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.
О, покажись либо через зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный символ!
Пускай раздастся твой голос, пускай в ответ
Моим мольбам раздастся лишь: «Нет!»
Сообщи, как сказала ты вторым:
«Мой лик земным глазам неразличим».
Так как некогда раскрыла ты уста,
Только для меня замкнулась немота.
О, в случае, если б так Синай затосковал,
В горах бы гулкий прогремел обвал,
И в случае, если б было столько слёзных рек,
То, правильно б, Ноев затонул ковчег!
В моей груди пламя с горы Хорив
Неожиданно вспыхнул, сердце озарив.
И в случае, если б не неистовство огня,
То слёзы затопили бы меня,
А если бы не слёз моих поток,
Пламя священный грудь бы мне прожёг.
Не испытал Иаков ничего
В сравненье с болью сердца моего,
И все страданья Иова — ручей,
Текущий в море горести моей.
В то время, когда бы стон мой услыхал Аллах,
Предположительно б, лик собственный он склонил в слезах.
О, каравана хороший проводник,
Услышь вдалеке затерянного крик!
Около пустыня. Жаждою томим,
Я как будто бы разлучён с собой самим.
Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.
И лишь духу вразумителен тот язык —
Тот бессловесный и тихий крик.
Земная даль — пустующий чертог,
Куда он вольно изливаться имел возможность.
И мироздание вместить смогло
Всё, что во мне блистало, билось, жгло —
И, истиной наполнившись моей,
Внезапно загорелось сонмами огней.
И тайное моё открылось внезапно,
Собравшись в солнца раскалённый круг.
Как словно кто-то развернул в тиши
Священный свиток — тайнопись души.
Его никто не имел возможность прочесть,
В то время, когда б любовь не сорвала печать.
Был запечатан плотью тайный свет,
Но тает плоть — и тайн у духа нет.
Всё мирозданье — говорящий дух,
И книга судьбы льётся миру в слух.
А я… я скрыт в тебе, любовь моя.
Волною света захлебнулся я.
И в случае, если б смерть на данный момент пришла за мной,
То не отыскала б приметы ни одной.
Только эта боль, в которой скрыт целый «я», —
Мой бич? Приз ужасная моя!
Из блеска, из надмирного огня
На землю снова не высылай меня.
Мне это тело сделалось чужим,
Я сам хочу разлучиться с ним.
Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь, ?
Текущий огнь, горящая любовь!
О, как сообщить мне, что такое ты,
В то время, когда сравненья неотёсанны и безлюдны!
Рокочут речи, как накат валов,
А мне всё время не достаточно слов.
О, данный всегда пересохший рот,
Которому глотка недостаёт!
Я жажду жажды, желает страсти страсть,
И только у смерти имеется над смертью власть.
Приди же, смерть! Сотри черты лица!
Я — дух, одетый в саван мертвеца.
Я целый провалился сквозь землю, мой затерялся след.
Того, что глаз способен видеть, — нет.
Но сердце мне прожгла неожиданно весть
Из недр: «Несуществующее имеется!»
Ты жжёшься, сущность извечная моя, ?
Вне смерти, в сердцевине бытия,
Была в любой момент и всегда будешь впредь.
Только оболочка может погибнуть.
Любовь жива без губ, без рук, без тел,
И дышит дух, хотя бы прах истлел.
Нет, я не жалуюсь на боль мою,
Я лишь боли данной не таю.
И от кого таиться и для чего?
Перед неприятелем я буду всегда нем.
Он не заметит ран моих и слёз,
А если бы видел, новые принёс.
О, я могу быть жёстким, как стенки,
Но тут, с любимой, твёрдость не нужна.
В страданье был я терпеливей всех,
Но только в одном терпенье — тяжёлый грех:
Да не потерпит дух мой ни на миг
Разлуку с тем, чем жив он и велик!
Да ни на миг не разлучится с той,
Что жжёт его и лечит красотой.
О, в случае, если собственный прокладывая путь,
Входя в меня, ты разрываешь грудь, ?
Я грудь раскрыл — войди в неё, изволь, —
Моим блаженством станет эта боль.
Забрав всю землю, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.
Тебе покорный, я принять готов
С великой честью всех твоих рабов:
Пускай меня порочит клеветник,
Пускай хула отточит собственный язык,
Пускай злобной желчи мне подносят яд —
Они моё тщеславье поразят,
Мою гордыню тайную гоня,
В борьбу со мною вступят за меня.
Я боли рад, я рад таковой борьбе,
Так как ты нужней мне, чем я сам себе.
Тебе ж вовек не повредит хула, ?
Ты то, что имеется, ты та же, что была.
Я всматриваюсь в ясные черты ?
И втянут в пламя вечной красоты.
И лучше мне сгореть в её огне,
Чем жизнь продолжить от судьбы в стороне.
Любовь без жертвы, без тоски, без ран?
В то время, когда же был покой влюблённым дан?
Покой? О нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжёт, как раскалённый преисподняя.
Что преисподняя, что эдем? О, мучай, ненавидь,
Низвергни в тьму, — где ты, в том месте будет эдем.
Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем?
Пустыней станет без тебя эдем.
Мой всевышний — любовь. Любовь к тебе — мой путь.
Как может с сердцем разлучиться грудь?
Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,
В то время, когда меня ведёт живая страсть?
В то время, когда имела возможность бы вспыхнуть хоть на миг
Любовь к второй, я был бы еретик.
Любовь к второй? А не к тебе одной?
Да разве б имел возможность я оставаться мной,
Нарушив клятву неземных баз,
Ту, что давал, ещё не зная слов,
В преддверье мира, где покровов нет,
Где к духу дух течёт и к свету свет?
И снова клянусь торжественностью уз,
Твоим любимым ликом я клянусь,
Вынудившим померкнуть лунный лик;
Клянусь всем тем, чем данный свет велик, ?
Всем совершенством, стройностью твоей,
В котором узел сцепленных лучей,
Собрав целый блеск вселенский, вспыхнул внезапно
И победил непобедимость мук:
«Мне ты нужна! И я живу, любя
Тебя одну, во всём — одну тебя!
Кумирам чужд, от суеты далёк,
С души собственной одежды я совлёк
И в первозданной ясности поднимаюсь,
Тебе открывши наготу мою.
Чей взор смутит меня и устыдит?
Перед тобой излишен каждый стыд.
Ты наблюдаешь вглубь, ты видишь через покров
Любых обрядов, и имён, и слов.
А также в случае, если вся моя родня
Начнёт позорить и бранить меня,
Что мне с того? Мне родственны только те,
Кто благородство видит в наготе.
Мой брат по вере, подлинный мой брат
Умён сумасшествием, бедностью богат.
Любовью полн, людей не делает выводы он,
В его груди живёт другой закон,
Не выведенный пальцами писца,
А жаром страсти вписанный в сердца.
Святой закон, перед лицом твоим
Да буду я вовек непогрешим.
И пускай меня отторгнет целый свет! ?
Его сужденье — суета сует.
Тебе открыт, тебя только слышу я,
И лишь ты — строжайший мой судья».
И вот в молчанье стали внезапно слышны
Слова из сокровенной глубины.
И сердце мне пронзили дрожь и боль,
В то время, когда, как гром, раздался голос: «Неправда!
Ты лжёшь. Твоя открытость неполна.
В тебе живу ещё не я одна.
Ты дал мне себя? Но не всего,
И себялюбье в сердце не мертво.
Вся тяжесть ран и пропасть мук твоих —
Такая малость, хоть и довольно много их.
Ты много жертв принёс передо мной,
Ну, а с меня достаточно и одной.
О, если бы с моей твоя будущее
Слились — кясра[132] и точка в букве «ба»!
О, в случае, если б, спутав все собственные пути,
Ты б затерялся, чтобы меня отыскать,
Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,
И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы негромко смог.
Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живёшь во мне.
И мне в себя войти ты не даёшь,
И потому все эти клятвы — неправда.
Как страстен ты, как велеречив,
Но ты ? всё ты. Ты имеется ещё, ты жив.
Коль ты правдив, коль желаешь, чтобы в
Я ожила вместо тебя, — погибни!»
И я, склонясь, тогда ответил ей:
«Нет, я не лжец, молю тебя — убей!»
Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтобы ожить в тебе.
Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,
Та смерть, что, грань меж нами разрубя,
Уничтожит «я», чтобы влить меня в тебя.
(Уничтожит грань — отдельность двух сердец,
Смерть — это выход в судьбу, а не финиш,
Опасаться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
В то время, когда разлуку отечественную длит она,
В то время, когда не желает слить двоих в одно,
В один сосуд — единое вино.)
Так помоги мне погибнуть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край, ?
В том направлении, где действует другой закон,
Где побеждает тот, кто побеждён.
Где мёртвый жив, а длящий жизнь — мертвец,
Где только начало то, что тут финиш,
И где царит над миром лишь тот,
Кто ежечасно царство раздаёт.
И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, заря и месяц.
Но эта слава всходит в глубине,
В души, и не видна вовне.
Её свеченье видит внешний взгляд,
Как нищету, позор и бесчестье.
Я только насмешки слышу от людей,
В то время, когда пою им о любви собственной.
«Где? Кто? Не притчей, прямо скажи!» ?
Твердят они. Сообщу ль, что ты внутри,
Что ты живёшь в родящей солнце тьме, ?
Они кричат: «Он не в собственном уме!»
И брань растёт, летит со всех сторон…
Что ж, я умом безумца наделён:
Разбитый — цел, испепелённый — жёсток,
Лечусь заболеванием, униженьем горд.
***
Не ум, а сердце обожает, и ему
Ясно непонятное уму.
А сердце немо. Дышит глубина,
Неизреченной мудрости полна.
И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: «Молчи!»
Пускай о том, что в том месте, в груди живёт,
Не знают рёбра и не знает рот.
Пускай не смеет и не сможет обращение
В словесность бессловесное облечь.
Солги глазам и ясность спрячь в туман —
Живую правду сохранит обман.
Прямые речи обратятся в неправда,
И лишь притчей тайну сбережёшь.
И тем, кто требует правильных, ясных слов,
Я только молчанье предложить готов.
Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню её от самого себя,
От глаз и мыслей и от рук собственных, ?
Да не присвоят то, что больше их:
Глаза воспримут образ, имя — слух,
Но лишь дух обнимет цельный дух!
И в случае, если имя знает мой язык, ?
А он хранить молчанье не привык, ?
Он прокричит, что имя — это ты,
И ты уйдёшь в глубины немоты.
И я с тобой. Покуда дух — живой,
Он военнопленный дух. Не ты моя, я — твой.
Моё рвение тобой обладать
Подобно жажде птицу закрыть.
Мои жажды — это западня.
Не я тебя, а ты забери меня
В собственную безмерность, в высь и глубину,
Где ты и я в единое слились,
Где уши видят и внимает глаз…
О, растворения большой час.
Простор бессмертья, целостная гладь —
То, что нельзя отдать и утратить.
Смерть захлебнулась валом бытия,
И снова из смерти оживаю я.
***
Но я другой. И я, и ты, и он —
Всё — я. Я сам в себе не заключён.
Я дал всё. Моих владений нет,
Но я — целый данный целокупный свет.
Уничтожил дом и выскользнул из стенку,
Чтобы взять вселенную вместо.
В моей груди, в меня живёт
Вся глубина и целый небесный свод.
Я буду, есмь, я был ещё тогда,
В то время, когда звездою не была звезда.
Горел во тьме, в огне являлся вам,
И за мною всех вас вёл имам.
Где я ступал, в том месте воздвигался храм,
И кибла киблы пребывала в том месте.
И повеленья, эти столетиям,
Я сам расслышал и писал их сам.
И та, кому в священной тишине
Молился я, сама молилась мне.
О, наконец-то мне постичь дано:
Говорящий и слышащий — одно!
Перед тобой склонялся я в мольбе,
Прислушивался без звучно сам к себе.
Я сам молил, как дух глухонемой,
Чтобы в мой же слух пробрался же голос мой;
Чтобы засверкавший глаз мой увидал
Собственное сверканье в глубине зеркал.
Да упадёт завеса с глаз моих!
Пускай будет плоть прозрачна, голос негромок,
Чтобы вечное расслышать и посмотреть
В саму неисчезаюшую сущность,
Священную базу всех сердец,
Где я — творение и я — творец.
Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух
Без образа — творящий образ дух.
От века сущий, он творит, любя,
Глаза и уши, чтобы познать себя.
Я слышу голос, вижу блеск зари
И рвусь к любимой, но она в.
И, вовнутрь войдя, в исток спускаюсь снова,
Целый претворясь в безликую любовь.
В одну любовь. Я всё. Я отдаю
Собственную отдельность, скорлупу собственную.
И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз —
Ничто не восхищало вас.
Я стал сквозным — да светится она
Через мой покров, живая глубина!
Чтобы ей помогать, жить для неё одной,
Я дал всё, что было лишь мной:
Нет «моего». Растаяло, как дым,
Всё, что назвал я некогда моим.
И тяжесть жертвы мне легка была:
Дух — не подобье вьючного осла.
Я нищ и наг, но в случае, если нищета
Собой гордится — это снова тщета.
Дай, не помня, что ты отдаёшь,
Забудь себя, в противном случае подвиг — неправда.
Признанием насытясь дополна,
Заметишь, что мелеет глубина,
И внезапно осознаешь среди безлюдных похвал,
Что, всё обретши, душу утратил.
Будь сам призом высшею собственной,
Не требуя награды от людей.
Мудрец молчит. Таинственно нема,
Душа поведает о себе сама,
А шумных слов пестреющий черёд
Тебя от негромкой глуби оторвёт,
И станет чужд тебе творящий дух.
Да обратится слушающий в слух,
А зрящий — в зренье! Поглощая свет,
Расплавься в нём! — Взирающего нет.
С издельем, мастер, будь неразделим,
Сообщивший слово — словом стань самим.
И любящий пускай будет обращён
В то, чем он полн, чего так жаждет он.
***
О, непросто далось единство мне!
Душа металась и жила в огне.
Как много дней, как много лет подряд
Тянулся данный тягостный разлад,
Разлад с душою собственной моей:
Я постоянно прекословил ей,
И, словно бы бы стеной окружена,
Была жестка и нема она.
В изнеможенье, выбившись из сил,
О снисхожденье я её просил.
Но в случае, если б снизошла она к мольбам,
О том бы первым пожалел я сам.
Она желала, дабы я без слёз,
Без тяжёлых жалоб бремя духа нёс.
И взваливала на меня она
(Нет, я — я сам) каждые бремена.
И наконец я суть беды постиг
И полюбил её страшный лик.
Тогда сверкнули мне из темноты
Моей души чистейшие черты.
О, до сих пор, борясь с собой самим,
Я только обожал, но в наше время я любим!
Моя любовь, мой всевышний — душа моя.
С самим собой соединился я.
О, стройность торжествующих глубин,
Где мир закончен, ясен и един!
Я закрывал глаза, дабы предмет
Не имел возможности закрыть собой глубинный свет.
Но вот я опять зряч и вижу через
Любой предмет невидимую ось.
Мои глаза мне снова возвращены,
Чтобы видеть в явном тайну глубины
И в каждой зримой вещи различить
Незримую связующую нить.
Везде, через всё — единая струя.
Она во мне. И вот она имеется я.
В то время, когда я слышу душ глубинный зов,
Летящий к ней, я отвечать готов.
В то время, когда ж моим внимаете словам,
Не я — она сама глаголет вам.
Она бесплотна. Я ей плоть мою,
Как дар, в её владенье отдаю.
Она — в этот плоти поселённый дух.
Мы сущность одно, сращённое из двух.
И как пациент, что духом одержим,
Не сам обладает существом своим, ?
Так мой язык говорит, как во сне,
Слова, находящиеся в собствености не мне.
Я сам — не я, после этого что я, любя,
Навеки ей препоручил себя.
О, в случае, если ум ваш к разуменью глух,
И неясно вам единство двух,
И думам вашим не было дано
В бессчётности ощутить одно,
То, какое количество вы ни кланялись всевышним,
Одни кумиры предстояли вам.
Ваш всевышний един? Но не в — вовне, ?
Не в вас, а рядом с вами, в стороне.
О, преисподняя разлуки, раскалённый преисподняя,
В котором все заблудшие горят!
Всевышний везде и нигде. Так как если он
Какой-нибудь границей отделён, ?
Он не всецел ещё и не пробрался
Вовнутрь тебя, — о, всевышний твой мал!
Всевышний — воздушное пространство твой, вдохни его — и ты
Достигнешь безграничной высоты.
Когда-то я раздваивался сам:
То, уносясь в восхищении к небесам,
Себя терял я, небом опьянясь,
То, снова с почвой чувствуя сообщение,
Я падал с неба, как орёл без крыл,
И, высь потеряв, прах собственный обнаружил.
И думал я, что лишь тот, кто пьян,
Провидит суть через туман и пламя
И к высшему возносит только экстаз,
В котором тонет разум, глаз и слух.
Но вот я трезв и не желаю снова
Себя в безграничной выси утратить,
В далеком прошлом осознав, что цель и суть пути —
В самом себе безграничное отыскать.
Так откажись от внешнего, погибни
Для суеты и оживи в.
Уняв смятенье, сам в себе открой
Незамутнённый внутренний покой.
И в роднике извечной чистоты
С самим собой соединишься ты.
И будет взор твой углублённо негромок,