Джэсон содрогнулся от неожиданности. Подбородок Пике-ринга, казалось, сделался еще острее, рот был сурово и осуждающе поджат. Банкир с надменным видом теребил золотой брелок – сию неотъемлемую принадлежность туалета подлинного джентльмена.
– Вам надлежит пребывать в банке, – заявил он.
– Я желал бы поболтать с Деборой, господин.
– В служебное время?
– Господин Пикеринг, я беру расчет, – Джэсон старался подавить беспокойство.
– Берете расчет?
Но это сказал не Пикеринг, а Дебора, которая только что вошла в гостиную.
– Да. – Сейчас, в то время, когда дело было сделано, Джэсон почувствовал облегчение.
– Вы очень ненадежный юный человек.
– Вы не принимаете мою отставку?
– Какая еще тут отставка?
Пикеринг отвернулся, всем своим видом высказывая презрение. Джэсон почувствовал, что папа Деборы временами его. Пикеринг, возможно, винит его в том, что Дебора увлекается чтением романов, выступает за женскую самостоятельность и уверена, что человека нельзя считать действительно грамотным, пока он по примеру британских аристократов не посетит Европу. Дебора стояла, опершись о спинку кресла, в несвойственной ей покорной позе. Гостиная была предметом ее гордости. По желанию Деборы, дабы придать ей вид настоящей британской гостиной, ее оклеили розовыми обоями, – по окончании смерти матери всем в доме распоряжалась Дебора. Джэсону тут был знаком любой предмет – такая же совершенно верно ситуация преобладала в большинстве богатых бостонских домов: дубовые панели, двери из кедра, мебель красного дерева, везде позолота и резьба.
– Дебора, я желал бы сначала поболтать с вами, – сообщил Джэсон.
– Обращение отправится о Моцарте, я предугадала? – внезапно задала вопрос она.
– И о возможности повидать Бетховена. Общество оказало мне честь, попросив собственноручно передать ему заказ на ораторию.
– Мне это известно, – прервал его Пикеринг, – но на этом не получишь денег. А честь без денег – безлюдное дело. – В его словах звучало явное презрение. Данный Отис и без того ленив и непрактичен, а любовь к музыке делает его совсем никчемным, думал Пикеринг. Страсть эта злила банкира, но идея, что он может утратить любовь дочери, единственного дорогого ему человека, стращала его. Сообщить ей: выходи замуж за того, кого обожаешь – было неприятно его натуре. Неужто дочь унизится до брака с музыкантом? Но, по всей видимости, она лишь и грезит о том, дабы данный Отис женился на ней. Не обращая внимания на банкира, Джэсон задал вопрос Дебору:
– Вы согласны мне оказать помощь?
– Как именно?
– Если бы вы имели возможность мне одолжить…
В итоге, она была наследницей имущества собственной матери и распоряжалась им самостоятельно; но он смущался просить ее о деньгах и исходя из этого уклончиво добавил:
– А в то время, когда я возвращусь, мы сможем пожениться.
– Ему необходимы только твои деньги, Дебора, – вмешался Пикеринг. – Послушайся меня, порви помолвку.
– на данный момент обращение не о том, – отмахнулась она. Весьма интересно, кто же из них победит в этом поединке, поразмыслил Джэсон.
– Что же я могу одолжить вам, Джэсон? Мой драгоценный сервиз? Либо кашемировую шаль?
– Вы понимаете, что я имею в виду. У меня хватит денег доехать до Вены, но не хватит на обратный путь. А вы так как желаете, дабы я возвратился в Бостон?
– Вы едете, дабы расследовать события смерти Моцарта?
– Кто вам это сообщил? Мюллер? – Джэсон заметно огорчился.
– Мюллер попросил ссуду в моем банке для того, чтобы отправиться в Вену, – сообщил Пикеринг. – Растолковал, что желает ехать с целью заказать для Общества новые оратории, но я ему отказал. Мюллер некредитоспособен. Откуда у него быть деньгам? Их не получишь несколькими концертами для редких любителей музыки, таких как Джон Адаме и Джон Куинси Адаме, либо уроками музыки, какие конкретно он дает вам. К тому же его захудалая нотная лавчонка на Франклин-стрит также не приносит дохода. Для чего ты к нему ходила, Дебора?
– Узнать, что замышляет Джэсон. Вы в действительности думаете, что Мюллер просил денег для себя?
– Что вам сообщил Мюллер? – настаивал Джэсон.
– Я ни за что не поверю, что ваш кумир был отравлен. Ни за что!
– О каком еще отравлении вы рассказываете? – задал вопрос Пикеринг.
– Это всего лишь предположение, – ответил Джэсон. – Предположение самого Мюллера. Я совсем не исходя из этого желаю отправиться в Вену. – Разве может он согласиться им в собственных подлинных намерениях?
– Непоседливость в ваши годы – вещь объяснимая, но ваши помыслы, Джэсон, очевидно направляет сам сатана, – засунул Пикеринг.
– Господин, о сатане позабыли думать еще сто лет назад, – увидел Джэсон.
– Бетховен и Моцарт, – задумчиво проговорила Дебора. – Необычная у вас любовь!
– Вы моя любовь! Но я обязан отправиться в Европу! – Джэсон сообщил это, не поразмыслив, опрометчиво, он осознавал, что отступает от намеченного замысла, но Пикеринг оказался тут совсем некстати, данный разговор не для его ушей.
– Мне бы также хотелось посетить Европу, – внезапно заявила Дебора.
– Значит, вы осознаёте, как это для меня принципиально важно?
– Очевидно. Никто не имеет возможности вычислять собственный образование законченным, пока не посетит Европу.
Джэсон почувствовал ловушку, но отступать было поздно.
– Вы и без того замечательно образованы, Дебора. К чему вам ехать в Европу?
Дебора менее всего ожидала аналогичного оборота дела и готова была расплакаться от досады. Поборов гордость, она забрала Джэсона за руку и с самым невинным видом сказала:
– Нет, Джэсон, я не могу разрешить вам ехать одному. Путешествие чересчур тяжёлое.
– Не торопись, он тебе еще не внес предложение ехать вместе с ним! – вышел из себя Пикеринг.
– Не будь вас тут, папа, он бы в далеком прошлом это сделал. Действительно, Джэсон?
Джэсон онемел от неожиданности.
– Уж не думаете ли вы, папа, что у него совсем нет сердца? При такой-то любви к Моцарту?
– К линии Моцарта! Где твое женское преимущество? В приличном обществе принято, дабы юный человек сам делал первый ход.
– Он его и сделал. Вы разве не слышали, как он согласился мне в любви?
Пикеринг был вне себя от неистовства. Отис так же, как и прежде молчал, а Дебора продолжала:
– В Европе я могу продолжить собственный образование. Вот вам плоды современного воспитания, негодовал Пикеринг. Во времена его юности ни одной приличной девушке и в голову не приходили подобные крамольные мысли, ей хватало и домашних забот. Пикеринг появился в первой половине 70-ых годов восемнадцатого века и благодарил судьбу за то, что по юности лет не принимал участие в революции, которую считал проявлением крайности, и за то, что по возрасту не имел возможности проходить службу в армии в войне 1812 года, которая, согласно его точке зрения, также была тщетной и бесцельной.
– я точно знаю, что мне Вена понравится, – в это же время сказала Дебора.
– Все это романтические бредни, – отрезал Пикеринг. – В центральной Европе, говорят, свирепствует холера.
– Я практически в совершенстве обладаю германским. Поразмыслите, папа, какой я могу быть Джэсону подмогой.
Но Пикеринг не сдавался.
– А вдруг я лишу тебя наследства?
– Вы не сможете этого сделать. Мать покинула мне половину собственного состояния.
– Все сообщат, что он женился на тебе из-за денег.
– А разве то же самое не говорили о вас?
Ну, это уже чересчур, возразил Пикеринг. Состояние жены ему весьма кстати, он сумел разрешить войти его в оборот и взять огромные доходы. Но он обижался на всех, кто именовал его жену богатой наследницей, в силу того, что обожал вычислять себя человеком, что сам всего добился в жизни. В случае, если дочь и дальше поведет себя подобным образом, она станет ему так же ненавистна, как и ее жених.
– Я не дам тебе моего благословения, – предпринял он новую атаку.
– А я в нем и не нуждаюсь.
Джэсон почувствовал, как рука Деборы давит ему на плечо, но он вовсе не планировал становиться на колени. Но, сопротивляясь нажиму ее руки, он нежданно для самого себя сказал:
– Вы выйдете за меня замуж, Дебора? – как будто бы загипнотизированный силой ее эмоции, не смотря на то, что где-то в все еще негодовал.
– Это самые дорогие для меня слова. Сейчас мы постоянно будем совместно. Я отправлюсь с вами в Европу, супруга обязана следовать за мужем.
И для чего лишь я разрешил ей брать уроки музыки, сожалел в душе Пикеринг. Какая прискорбная неточность! Возможно, и Деборой завладел сатана?
– Итак, папа, если вы не дадите нам собственного благословения, мы обвенчаемся и без вашего согласия, – заявила Дебора.
– Это в отечественной-то церкви? Вы не посмеете! Дебора лишь улыбнулась в ответ.
Папа смерил ее гневным взором, но Дебора не опустила глаз. Она унаследовала его темперамент, поразмыслил Пикеринг, и сейчас все обернулось против него. В припадке гнева он готов был разбить злосчастный клавесин, но дочь бы лишь посмеялась над ним. Вот уж воистину его кровь и плоть!
– Поразмыслите, папа, сколько отправится бесед, если вы откажетесь находиться на моей свадьбе.
Нет, для того чтобы он не потерпит. Он не вынесет аналогичного унижения. Но, хотя продемонстрировать, что его власть над ней еще не утеряна, Пикеринг, сдаваясь, проговорил:
– Вы должны обвенчаться в этом доме. Тут ты появилась. Тут я отпраздновал с твоей матерью свадьбу. Это моя воля.
– В случае, если вам это доставит наслаждение, то мы согласны. Какое уж тут наслаждение, возразил Пикеринг, но вслух сообщил:
– Джэсон, вы на данный момент на распутье и не понимаете собственного блага. Вы не имеете возможность кинуть работу и жить на доход от музыки. Я рекомендую вам забрать отпуск, а через год, в то время, когда вы возвратитесь из Европы, вы имеете возможность опять приступить к своим обязанностям.
– Замечательно, – дала согласие Дебора. – Это даст вам возможность осуществить собственную мечту, Джэсон, а в то время, когда мы приедем в Бостон, то займемся нужным делом.
– Итак, решено, – облегченно набравшись воздуха, сообщил Пикеринг. По крайней мере, дочь еще не совсем для него утрачена.
Джэсона кольнуло неприятное чувство. Неужто они считаюм, что он беспрекословно подчинится их ответу? Он посмотрел на Дебору, но она не наблюдала в его сторону. готовься был прямо заявить Пикерингу, что не согласен с их замыслом, но банкир уже провалился сквозь землю из гостиной. Нищета всегда омрачала жизнь Моцарта, отыскал в памяти Джэсон, запрещено, дабы подобное произошло и с ним. Будущее распорядилась так, что все повернулось к лучшему. Но в то время, когда он прощался с Деборой, в гостиную снова вошел ее папа.
– Сочините что-нибудь приятное, романсы, к примеру, тогда, пожалуй, вы еще завоюете известность, потому что все написанное вами до сих пор не так долго осталось ждать позабудется, как и произведения ваших кумиров, Бетховена и Моцарта, – заявил Пикеринг.
За сутки до свадьбы Джэсона охватило чувство растерянности. Он снова усомнился в собственных эмоциях к Деборе. Изготовление к путешествию доставляли ей столько эйфории, что, казалось, она думает только о собственном наслаждении, а вовсе не о его замыслах. И не смотря на то, что она была для Джэсона привлекательной и желанной, но ему рисовалось малоутешительное будущее – раз она сумела обмануть отца, человека, наделенного сильным характером, то сумеет забрать верх и над ним.
Джэсон не виделся с Мюллером с того самого дня, как уладил отношения с Деборой. Он счел предательством то, что преподаватель открыл непосвященным подлинную цель его поездки. Но настойчивая потребность в его совете пересилила все иные мысли.
Полный смутного тревоги, Джэсон позвонил в звонок ветхого музыканта; Мюллер, казалось, ожидал его прихода.
– Неужто вы имели возможность уехать, не простившись со мной? Джэсон не определил собственного наставника – перед ним стоял как будто бы второй человек. В голосе Мюллера показались не характерные ему заискивающие нотки. За то время, что они не виделись, старческие недомогания совсем одолели музыканта. Не смотря на то, что пламя в камине ярко пылал, на старике была теплая накидка; схватившись руками за поясницу, дабы уменьшить боль, он поплелся К креслу.
Пробуя вернуть прошлую непринужденность их отношениям, Джэсон попросил Мюллера сыграть какую-нибудь из сонат Моцарта, но тот отказался:
– Меня замучила подагра. Пальцы болят и ноют. За последние дни я не сыграл ни единой ноты. А какое количество у меня когда-то было силы в руках. Видно, прошло мое время.
– Напрасно вы волнуетесь, это пройдет, – постарался утешить его Джэсон.
– Поздно. Кроме того в то время, когда я сижу у огня, данный бостонский мороз пронизывает меня до костей. Сыграйте лучше вы.
Джэсон сел за фортепьяно, но музыка Моцарта, в любой момент помогавшая для них утешением, В этом случае не принесла облегчения. Мюллер сидел, загружённый в грустные раздумья. Джэсон в первый раз видел его таким печальным, морщинистое лицо музыканта с сухой, как пергамент, кожей смотрелось посмертной маской. Сбившись с такта, Джэсон смущенно остановился, а Мюллер в бешенстве вскрикнул:
– Для чего вы пришли ко мне? Продемонстрировать, что ничему не обучились? Вам направляться заняться гаммами.
– Вы болели? – задал вопрос Джэсон.
– Старость также заболевание, – раздраженно ответил Мюллер. – Для чего вы играетесь так звучно? Я так как не Бетховен. Не страдаю глухотой.
– А он глухой?
– Лишь американец возможно столь невежественным. В то время, когда вы прописали собственный отъезд?
– Я еще не решил, направляться ли мне жениться на Деборе.
– С ней вы сможете посетить Вену.
– Не потому ли вы просили ее отца дать вам денег взаймы?
– Я имел возможность наряду с этим представить рекомендацию таких людей, как Джон Томас и Адамс Джефферсон. Оба эти джентльмена владеют одним неспециализированным свойством – они поклонники музыки. Они купили у меня много произведений, эти два отставных президента. К сожалению, я не знал, что Пикеринг в душе тори и ненавидит их.
Но Джэсон смотрел на старика недоверчивым взором.
– Для чего вы поведали Деборе события смерти Моцарта? Вы предполагали, что мы с ней поженимся?
– Она бы все равно определила. Возьми я от ее отца ссуду, вам не было нужно бы на ней жениться.
Джэсон был в растерянности.
– Не придавайте значения мелочам. Живите эмоциями, а не рассудком. Как это делал Моцарт.
– Вы сами говорили, что он имел возможность бы сделать более успешный выбор.
– Констанца Вебер была бедной невестой. А вам посчастливилось заполучить богатую наследницу, которая к тому же прекрасна, умна и…
– И деспотична.
– Тут очень многое зависит от вас. Она вас честно обожает.
– Ей выйти замуж.
– Многие мужья начинали с меньшего и, однако, были радостны в браке.
– Но вы ни при каких обстоятельствах не были женаты!
– Откуда вам знать? Разве я это сказал?
– Такое не скроешь.
– Господин Отис, не поддавайтесь минутному эмоции, которое может все погубить. В Вене вам нужно будет столкнуться с куда более важными вещами. Что же мне написать брату? Что вы не приедете?
– Дебора не верит в успех моей поездки.
– Попытайтесь ее переубедить. В случае, если это удастся, то удастся и второе.
Но какое количество жертв она потребует вместо? Не смотря на то, что Джэсона и раздражало, как умело она сумела настоять на своем, он осознавал: ему направляться показать темперамент и доказать ей, что он не просто игрушка в ее руках, не обращая внимания на притягательную силу ее молодости и красоты.
Мюллер еле поднялся с кресла. Боль мучила его, но он был выполнен решимости не поддаваться болезни и убедить Джэсона в необходимости поездки.
– Брат написал мне, что господин Бетховен еще мало слышит левым ухом. Я вам питаю зависть к, господин Отис. Дебора Пикеринг может стать вам ласковой и преданной женой. А без женитьбы на ней вам ничего не добиться.
– Да, да, я согласен с вами. Лишь бы ваше здоровье поправилось.
– Моцарт неоднократно шел на уступки. Довольно часто, дабы заручиться покровительством императора, ему приходилось брать нехороших певцов, да и переписывать арии им в угоду. Прошу вас, отправьтесь! До тех пор пока я еще на ногах!
– Я буду писать вам, господин Мюллер. Обещаю.
– Очевидно. И не забывайте, никому нельзя доверять полностью.
– Я попытаюсь добиться истины.
– Знайте кроме этого, что вы неизбежно наживете неприятелей.
– До свиданья, маэстро. – Джэсон порывисто обнял старика. Он почувствовал, как тот задрожал в его объятиях, в этот самый момент же отстранился.
– Не забывайте, люди слышат только то, что желают услышать, – напомнил Мюллер и поскорее выпроводил Джэсона из музыкальной помещения, опасаясь как бы расставание не стало для него через чур мучительным.
По окончании свадьбы Дебора переехала в маленький кирпичный домик Джэсона, не смотря на то, что вычисляла его негодным для постоянной судьбы, через чур уж он был скромным и непритязательным. Она разглядывала его как временное прибежище, пока они не выстроят новый дом по ее вкусу, но Джэсон не имел возможности позволить себе таких трат, предпочитая подождать до той поры, в то время, когда они возвратятся из Европы. Действительно, он вовсе не думал возвращаться в Бостон, но умалчивал об этом и просто говорил, что не следует торопиться, необходимо очень многое обдумать.
Перед отъездом в Нью-Йорк, где они собирались посетить да Понте, они нанесли прощальный визит Пикерингу, и тот пара ворчливым тоном сообщил:
– Ты превосходно выглядишь, Дебора.
Данный сутки был особенно весёлым для Джэсона. Он ощущал себя победителем. Весьма интересно, так ли ощущал себя Моцарт, в то время, когда женился на Констанце?
Лоренцо да Понте
Нью-Йорк был шумнее и грязнее Бостона. Дебора с мрачным предчувствием смотрела на полные суеты улицы. Она сомневалась в правильности ответа Джэсона не смотря ни на что посетить да Понте. Но Джэсон уверял, что на него замечательно действует свежий апрельский ветер, что ему нравятся оживленные причалы на протяжении Гудзона и бессчётные находившиеся в том месте парусные суда. Они направились к Гринвич-стрит, где жил да Понте, и Джэсон, показывая на Бродвей, по которому они неторопливо шли, увидел, что такая улица сделает честь самому Бостону. Дома и прекрасные магазины на обсаженном деревьями Бродвее в большинстве собственном были выдержаны в британском стиле, что был так мил сердцу Деборы.
Но в то время, когда они добрались до Гринвич-стрит, Дебора ужаснулась при виде кривых узких множества и улочек свиней, роющихся в отбросах и грязи. Прохожий, у которого они просили дорогу, заявил, что городишки поблизости, такие как Флэтбуш и Бруклин, значительно чище и что часть Нью-Йорка, протянувшаяся на север, бережно распланирована и застроена прекрасными зданиями из красного кирпича. Но это не поменяло отношения Деборы к Нью-Йорку. Свинья ткнулась рылом в ее ботинок, а вторая копалась в грязи.
Чем скорее они покинут Нью-Йорк, тем лучше, сообщила Дебора. Ее тревожил Джэсон. Он проснулся задолго до восхода солнца и без финиша ворочался, чем-то встревоженный. Финансовый вопрос не имел возможности его тревожить, решила она; об этом она позаботилась. Возможно, он понял всю бесполезность затеянного им рискованного предприятия? Дебора так же, как и прежде не совсем уяснила себе обстоятельство, вынудившую его отправиться в это путешествие. Джэсон очевидно преследовал какие-то особенные цели. Может, охваченный духом тревоги, он желал бежать из Бостона, где ему все опостылело, и пользовался для этого любым предлогом? Это еще можно понять. Либо грезил изучать музыку у настоящих мастеров, дабы убедиться, имеется ли у него самого искра таланта? Из этого, по всей видимости, его бессонница, заключила Дебора.
Джэсон оставался глух к ее жалобам, беседам о Нью-Йорке, о том, как неприятен ей данный город. Он был радостен вырваться из Бостона, избавиться от его давящей воздуха, где все друг друга знали и разрешали себе критику в чужой адрес. Он лишь и грезил поскорее увидеться с да Понте. Его тревожила грядущая встреча с человеком, близко знавшим Моцарта, но он опасался, что либреттист высмеет его, либо попытается кинуть тень на безукоризненную репутацию композитора, либо, хуже того, с ним сказать. Казалось, последнее опасение оправдалось, в то время, когда никто не отозвался на стук в дверь в доме да Понте.
– По всей видимости, Мюллер совершил ошибку адресом, – предположила Дебора.
Но полированная дощечка у двери гласила: «Меблированные помещения ЭНН ДА ПОНТЕ».
Джэсон постучал посильнее и увидел, как кто-то выглянул из-за хорошо задвинутых занавесок. А через 60 секунд дверь с опаской отворилась.
Наружность да Понте поразила Джэсона. Стоящий в дверях пожилой мужик был высоким и стройным. По словам Отто Мюллера либреттисту было как минимум семьдесят пять, но да Понте держался очень прямо. Его удлиненное с большими чертами лицо показалось Джэсону незаурядным. Особенно привлекали внимание живые проницательные глаза и падающие на плечи седые волосы. Держался либреттист пара настороженно и одновременно с этим с любопытством рассматривал визитёров.
Заметив прекрасную молодую леди, да Понте церемонно поклонился и повел их за собой в гостиную.
Какой он бедный и как наряду с этим высокомерно держится, поразмыслила Дебора. Гостиная да Понте была тесной и убогой, с потертым, в пятнах, ковром, ветхими, выцветшими занавесями на окнах, ветхой безделушками и дешёвой мебелью под слоновую кость.
Джэсон с удовлетворением подчернул, что стенные шкафы полны книг, но его поразило, что ничто в помещении не напоминало о музыке, которая должна была бы составлять весь смысл жизни хозяина.
Не ожидая до тех пор пока гости растолкуют цель собственного визита, да Понте с гордостью заявил:
– Я доктор наук риторики, гуманитарных наук и знаток итальянской грамматики, и поэзии Данте и Петрарки; я учитель латинской и итальянской литературы; переводил на итальянский лорда Байрона, а Данте, Петрарку, Тассо, Ариосто и многих вторых – на английский; я первым познакомил Новый Свет с прославленными произведениями итальянской литературы, передал целый ее пафос; я привез в Америку свыше тысячи итальянских книг, я обладатель самой лучшей в Новом Свете библиотеки итальянских классиков. Ну, чего может захотеть такая очаровательная юная пара? Какую вы предпочитаете помещение, окнами на улицу либо во двор? Во дворе будет потише. Супруга моя великолепно готовит европейские блюда, а до тех пор пока вы у нас станете жить, вы имеете возможность изучать итальянский язык. Я кроме этого преподаю французский и немецкий, но итальянский – мой конек. Плата у нас умеренная, и мы довольно часто устраиваем занимательные вечера, на которых пред вами предстанет целый цвет европейской культуры, причем безвозмездно. Я узнаваемая фигура в Нью-Йорке.
– Конкретно исходя из этого мы и решили вас посетить, – почтительно засунул Джэсон.
– У нас живёт много студентов очень глубокоуважаемого учреждения – Колумбийского колледжа. Большая часть из них берут у меня уроки. Меня приглашали преподавать в Колумбийском колледже. В будущем году. В 1825. на данный момент моя супруга продемонстрирует вам свободные помещения.
– Прошу прощения, синьор да Понте, но мы вовсе не за тем к вам пришли! – не выдержал Джэсон.
Да Понте кинул на них полный недоверия взор и вскрикнул:
– Желал бы я знать, какую еще злостную клевету обо мне распустили? Думается, я испил неприятную чашу до дна, так нет, имеется еще лжецы, каковые желают, нет, горят жаждой, распространять клевету. У нас полностью респектабельный пансион, а лучше моей библиотеки не сыщешь во всей Америке.
– Но у вас нет музыкальных инструментов, – сообщила Дебора. – По какой причине?
– А по какой причине у меня должны быть музыкальные инструменты?
– Вы были либреттистом Моцарта, – напомнил Джэсон.
– Моего дражайшего, любимейшего приятеля. Из памяти моей до конца дней не изгладятся воспоминания о моем дорогом коллеге Моцарте. – Да Понте смахнул мнимую слезу. – Я не был его либреттистом, я был его поэтом. Я был поэтом всех великих венских композиторов: Сальери, Мартин-и-Солера и Вейгля. Сальери и Мартин благодаря мне прославились. Будь они сейчас живы, очень многое было бы в противном случае.
– Сальери еще жив, – осмелился засунуть Джэсон. Да Понте содрогнулся и быстро проговорил:
– Я не виделся с ним уже много лет. Отечественные дороги разошлись. Это произошло по окончании смерти Моцарта. Сейчас я посвятил себя итальянской литературе, это более нужное занятие. – И он с презрением добавил:
– К тому же в Америке нет оперы.
– А вам как мы знаем, что Сальери пробовал покончить суицидом и по слухам из Вены, заслуживающим доверия, рассказал о том, что отравил Моцарта?
– В Вене нельзя верить ни единому слуху. Обо мне распространяли множество сплетен. Не смотря на то, что я был любимцем императора.
– Вы не верите, что Сальери отравил Моцарта? – напрямик задала вопрос Дебора.
– Очевидно, нет! Эти слухи ходят с тех самых пор, как скончался мой друг Моцарт. В Вене постоянно распространялись подобные слухи, в то время, когда кто-либо нежданно умирал. Уж не потому ли вы ко мне явились? – Подозрительность да Понте перешла в раздражение. – Значит, вам не нужна помещение?
– Быть может, она нам пригодится, но не на данный момент, – оправдываясь, проговорил Джэсон. – А что касается Моцарта…
– Достаточно! – прервал да Понте. – Я не потерплю никакой клеветы о моем добром приятеле Сальери. Ваши предположения полностью беспочвенны.
– А его попытка наложить на себя руки?
– Чепуха! Сальери ни при каких обстоятельствах бы не решился на подобный ход. Он не из тех, кто чувствует себя виноватым.
– Но откуда нам знать, что вы были либреттистом Моцарта? В вашем доме нет ничего, что показывает, что вы имели отношение к музыке, – сообщила Дебора.
– Слова были моей заботой, госпожа, а не ноты. Кто вас ко мне отправил?
– Отто Мюллер, – ответил Джэсон.
– Кто он таковой?
– Ветхий музыкант, что живет в Бостоне. Он приехал из Вены, – ответила Дебора. – И говорит, что знал вас и Моцарта много лет назад, в то время, когда жил в том месте.
– Многие утверждают, что были со мной привычны, меня знали самые именитые люди. Я был прославленным поэтом Европы. Казанова был моим втором, и Моцарт, и император, и Сальери. Но данный Мюллер очевидно какой-то хвастун.
Дебора улыбнулась, всем своим видом показывая, что согласна с да Понте, а Джэсон заявил:
– Отто Мюллер поведал мне, что его прописали концертмейстером на репетиции «Так поступают все», и я ему верю.
– Ах, это тот самый Отто Мюллер!
– Мюллер говорит, что Сальери ненавидел Моцарта.
– Мюллер ненавидит Сальери по причине того, что Сальери ни при каких обстоятельствах не давал ему работы. Сальери вычислял Мюллера плохим музыкантом. И это сущая правда.
– Моцарт ему доверял.
– У Моцарта было через чур хорошее сердце.
– Но не тогда, в то время, когда дело касалось музыки либо музыкантов.
– О, очевидно, тут и Мюллер есть для вас авторитетом, господин…?
– Джэсон Отис. Это моя супруга Дебора. Мы сравнительно не так давно поженились.
– Сходу видно. Красивая госпожа Отис так и сияет счастьем. Так кому вы поверите, госпожа Отис: Мюллеру, что был в подчинении у Моцарта, либо Лоренцо да Понте, что был ему ровней, а возможно, и повыше его? Не кто другой, как я получал заказов на оперы, каковые он писал. Император прислушивался к моему точке зрения, а не к точке зрения Моцарта, – пускай он и был великим музыкантом, – но Иосиф вычислял его неудачником. Иосифу не нравилось, что Моцарт всегда сидел в долгах. Это бросало на него тень.
– Что касается долгов, синьор…
– Вы желаете заявить, что иногда все мы залезаем в долги. – Да Понте пожал плечами.
– Что вы имеете возможность сообщить о его жене и остальных сестрах Вебер? – задал вопрос Джэсон.
– В Европе мораль ни при каких обстоятельствах не была особенно строгой. В устах Моцарта все звучало замечательно. Он все умел выразить красиво. содержание и Форма у него всегда были едины.
– Но Мюллер говорил, что Сальери всячески мешал постановке «Так поступают все».
– С данной оперой у нас не было трудностей. Я их все разрешил. Когда я додумался, что около нас плетут интриги, я тут же положил им финиш. Другое дело «Фигаро». Практически всем знатных вельмож не нравился сюжет. Вы понимаете эту оперу?
– Лишь из уст Мюллера. Я ни при каких обстоятельствах ее не слыхал.
– Ах, я забыл, – неуважительно сказал да Понте, – забыл, что ни одно произведение да Понте и Моцарта в Америке неизвестно. «Свадьба Фигаро» – прекрасная опера!
– Мюллер сказал…
Да Понте перебил Джэсона:
– Не придавайте значения его словам. Мюллер уже старик, память ему изменяет.
Джэсон не стал напоминать да Понте, что сам-то он на год старше Мюллера.
– Мой супруг уверен, – заявила Дебора, – что Сальери отравил Моцарта.
– Я , что это не лишено возможности, – уточнил Джэсон. – По данной причине я и приехал ко мне и жажду определить ваше мнение, синьор да Понте.
– Сальери был моим лучшим втором. , пока мы не поссорились. Он представил меня императору и венской публике. Я писал либретто к его лучшим операм. Но дабы он отравил Моцарта – ни при каких обстоятельствах! Риск был через чур очевиден.
– Сальери, говорят, согласился на исповеди, что отравил Моцарта.
– Сальери не имел возможности ни в чем согласиться. Это неприятно его натуре.
Сознавая, что на данный момент решится его будущее, Джэсон с отчаянием в голосе задал вопрос:
– Вы уверены, синьор да Понте, что Сальери не интриговал против Моцарта?
– В те времена любой человек в Вене интриговал против кого-нибудь.
– Кроме того Моцарт?
– А чем он отличался от вторых?
– Но внезапность его смерти? То, что его тело провалилось сквозь землю при столь загадочных событиях? А сейчас – признание Сальери? Разве не приходится всему этому удивляться?
– На мою долю выпали куда более тяжёлые опробования. Не печальтесь о Моцарте. Вот уже много лет, как его душа обрела покой, а мне приходится жить под бременем тяжёлых воспоминаний.
Позабыв о Моцарте, да Понте принялся говорить о себе, но Джэсон больше не слушал.
Данный почтенный да Понте полон самомнения, он раб собственного тщеславия, поразмыслил Джэсон и прервал обращение да Понте, дабы остановить нескончаемый поток славословия.
– Благодарю, синьор, за ваш рассказ. Нам пора. – Видно, в первых рядах их ожидает еще много аналогичных разочарований, решил Джэсон.
У двери да Понте их остановил.
– Я отправлюсь с вами, господин Отис.