Тебя кличет и кличет
Товарищ твой Мартин!
Папа лежит убитый,
Но он не пал, как трус.
Я слышу, он кличет нас,
О верный мой Исус.
Кличет он нас на помощь,
Где бьется русский люд,
Велит находиться за волю,
За труд и равенство!..»
И, нежно приемля
Речей невинных звук,
Сошел Исус на землю
С неколебимых рук.
Идут рука с рукою,
А ночь темна, темна!..
И пыжится бедою
Седая тишина.
Грезы цветут надеждой
Про вечный, свободный рок.
Обоим нежит вежды
Февральский ветерок.
Но внезапно огни сверкнули…
Залаял бронзовый груз.
И пал, сраженный пулей,
Младенец Иисус.
Слушайте:
Больше нет воскресенья!
Тело его предали погребенью:
Он лежит
На Марсовом
Поле.
А в том месте, где осталась мать,
Где ему не посещать
Боле,
Сидит у окна
Ветхая кошка,
Ловит лапой луну…
Ползает Мартин по полу:
«Соколы вы мои, соколы,
В плену вы,
В плену!»
Голос его все глуше, глуше,
Кто-то давит его, кто-то душит,
Палит огнем.
Но тихо звенит
За окном,
То погаснув, то вспыхнув
Опять,
Металлическое
Слово:
«Рре-эс-пу-у-ублика!»
1917
Отчарь
Облака — как озера,
Месяц — рыжий гусь.
Пляшет перед взглядом
Буйственная Русь.
Дрогнул лес зеленый,
Закипел родник.
Здравствуй, обновленный
Отчарь мой, мужик!
Голубые воды —
свет и Твой покой,
Гибельной свободы
В нашем мире нет.
Пой, кличь и потребуй
Скрытые брега;
Не сорвется с неба
Звездная дуга!
Не обронит вечер
Красного ведра;
Могутные плечи —
Что гранит-гора.
Под облачным древом
Верхом на луне
Февральской метелью
Плачешь ты во мне.
Небесные дщери
Куделят кремник;
Учил тебя вере
Седой огневик.
Он дал тебе пику,
Грозовый ятаг
И силой Аники[57]
Отметил твой ход.
Заря — как волчиха
С осклабленным ртом;
Но гонишь ты лихо
Двуперстным крестом.
Протянешь ли руку
Иль склонишь ты лик,
Кладешь ей краюху
На желтый язык.
И чуется зверю
Под радугой слов:
Алмазные двери
И звездный покров.
О чудотворец!
Широкоскулый и красноротый,
Приявший в корузлые руки
Младенца ласкового,—
Укачай мою душу
На пальцах ног собственных!
Я сын твой,
Выросший, как ветла
При дороге,
Обучился наблюдать в тебя,
Как в озеро.
Ты несказанен и умён.
По сединам твоим
Определю, что был снег
На полях
И поемах.
По глазам голубым
Славлю
Красное
Лето.
Ах, сейчас весна, —
Ты взыграл, как поток!
Гладит волны челнок,
И поет тишина.
Слышен волховский звон
И Буслаев разгул,
Закружились под шум
Волга, Дон и Каспий.
Синегубый Урал
Выставляет клыки,
Но кадят Соловки[58]
В его светло синий оскал.
Всех кличешь ты на пир,
Тепля клич, как свечу,
Прижимаешь к плечу
Нецелованный мир.
Свят и мирен твой дар,
песня и Синь в речах,
И горит на плечах
Неотъемлемый шар!..
Закинь его в небо,
Поставь на столпы!
В том месте лунного хлеба
Златятся снопы.
В том месте жажда и голод
В корнях не поют,
Но зреет однаждный
Свет безобидных юрт.
В том месте с вызвоном блюда
Прохлада куста,
И рыжий Иуда
Целует Христа.
Но звон поцелуя
Деньгой не гремит,[59]
И цепь Акатуя —
Тропа перед скит.
В том месте дряхлое время,
Бродя по лугам,[60]
Все русское племя
Сзывает к столам.
И, славя отвагу
И гордый твой дух,
Сыченою брагой
Обносит их круг.
«Небо ли такое белое…»
Небо ли такое белое,
Либо солью выцвела вода?
Ты поешь, и песня оголтелая
Бреговые вяжет предлога.
Синим жерновом развеяны и смолоты
Водяные зерна на муку.
светло синий золото и простор
Опоясали твою тоску.
Не встревожен ласкою безрадостной
Загорелый взмах твоей руки.
Все равно — Архангельском иль Умбою[61]
Проплывать тебе на Соловки.
Все равно под стоптанною палубой
Видишь ты погорбившийся скит.
Подпевает тебе жалоба
Об изгибах тамошних ракит.
Так и хочется под песню свеситься
Над водою, спихивая сутки…
Но тихо светит вместо месяца
Отразившийся на облаке тюлень.
1917
«Свищет ветер под крутым забором…»
Свищет ветер под крутым забором,
Скрывается в траву.
Знаю я, что вором и пьяницей
Век собственный доживу.
Тонет сутки за красными буграми,
Кличет на межу.
Несколько я в этом свете шляюсь,
Несколько брожу.
Размахнулось поле русских пашен,
То трава, то снег,
Все равно, литвин я иль чувашин,
Крест мой как у всех.
Верю я, как ликам чудотворным,
В мой потайный час.
Он придет бродягой подзаборным,
Нерушимый Спас.
Но, возможно, в светло синий клочьях дыма
Тайноводных рек
Я пройду его с ухмылкой пьяной мимо,
Не определив навек.
Не блеснет слеза в моих ресницах,
Не вспугнет мечту.
Лишь радость синей голубицей
Канет в темноту.
И снова, как раньше, с дикой злобой
Запоет тоска…
Пускай хоть ветер на моем погосте
Пляшет трепака.
Преображение
Разумнику Иванову
Облаки лают,
Ревет златозубая высь…
Пою и взываю:
Господи, отедись!
Перед воротами в эдем
Я стучусь;
Звездами спеленай
Телицу-Русь.
За облака тянется моя рука,
Небесного молока
Даждь мне днесь.
Грозно гремит твой гром,
Чудится плеск крыл.
Новый Содом[62]
Сжигает Егудиил[63].
Но твердо, не глядя назад,
По ниве вод
Новый из красных врат
Выходит Лог.
Не потому ль в березовых
Кустах поет сверчок
О том, как ликом розовым
Окапал рожь восток;
О том, как богоматерь,
Накинув светло синий плат,
У облачной околицы
Скликает в эдем телят.
С утра над осенни?цею
Я слышу зов трубы.
Теленькает синицею
Он про глагол судьбы.
«О, верь, небо вспенится,
Как лай, сверкнет волна.
Над рощею ощенится
Златым щенком луна.
Другой чащею и травой
Отенит мир вода.
Малиновкой журчащею
Слетит в кусты звезда.
И выползет из колоса,
Как рой, пшеничный злак,
Дабы пчелиным голосом
Озлатонивить мрак…»
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, —
Трубите в трубы.
Под плугом бури
Ревет почва.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж[64].
Новый сеятель
Бредет по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
Яркий гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
Шлея на кобыле —
Синь.
Бубенцы на шлее —
Звезды.
Стихни, ветер,
Не лай, водяное стекло.
С небес через красные сети
Дождит молоко.
Мудростью пухнет слово,
Вязью колося поля.
Над тучами, как корова,
Хвост задрала заря.
Вижу тебя из окна,
Зиждитель щедрый,
Ризою над почвой
Свесивший небеса.
Сейчас
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.
Зреет час преображенья,
Он сойдет, отечественный яркий гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.
От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Как будто бы ведра, отечественные будни
Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звездами пророчить
Среброзлачный урожай.
А в то время, когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды, —
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывет в собственные сады.
И из лона голубого,
Обширно взмахнув веслом,
Как яйцо, нам скинет слово
С проклевавшимся птенцом.
«Нивы сжаты, рощи голы…»
Нивы сжаты, рощи голы,
От воды сырость и туман.
Колесом за сини горы
Солнце негромкое скатилось.
Спит взрытая дорога.
Ей сейчас примечталось,
Что совсем-совсем мало
Ожидать зимы седой осталось.
Ах, и сам я в чаще звонкой
Увидал день назад в тумане:
Рыжий месяц жеребенком
Запрягался в отечественные сани.
1917
«Я по первому снегу бреду…»
Я по первому снегу бреду,
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Вечер синею свечкой звезду
Над дорогой моей засветил.
Я не знаю, то свет либо мрак?
В чаще ветер поет иль петух?
Может, вместо зимы на полях
Это лебеди сели на луг.
Хороша ты, о белая гладь!
Греет кровь мою легкий холод!
Так и хочется к телу прижать
Обнаженные груди берез.
О, лесная, дремучая муть!
О, веселье оснеженных нив!..
Так и хочется руки сомкнуть
Над древесными бедрами ив.
«О, верю, верю, счастье имеется!..»
О, верю, верю, счастье имеется!
Еще и солнце не погасло.
Заря молитвенником красным
Пророчит благостную весть.
О, верю, верю, счастье имеется.
Звени, звени, златая Русь,
Нервничай, неуемный ветер!
Блажен, кто эйфорией отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь.
Обожаю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье,
Благословляющий народ.
Обожаю я ропот буйных вод.
1917
«О муза, приятель мой эластичный…»
О муза, приятель мой эластичный,
Ревнивица моя.
Снова под дождик сыпкий
Мы вышли на поля.
Снова весенним гулом
Приветствует нас дол,
Младенцем завернула
Заря луну в подол.
Сейчас бы песню ветра
И ласковое баю —
За то, что ты окрепла,
За то, что праздник яркий
Влила ты в грудь мою.
Сейчас бы брызнуть в небо
Вишневым соком стих
За отческую щедрость
Наставников твоих.
О, мед воспоминаний!
О, звон далеких лип!
Звездой нам пел в тумане
Разумниковский лик.
Тогда в радостном шуме
сил и Игривых дум
Апостол ласковый Клюев
Сейчас мы стали зрелей
И весом тяжелей…
Но не заглушит трелью
Тот праздник соловей.
И данный дождик шалый
Его не смоет в нас,
Чтобы звон твоей лампады
Под ветром не погас.
1917
«О, пашни, пашни, пашни»
О, пашни, пашни, пашни,
Коломенская грусть,
На сердце сутки вчерашний,
А в сердце светит Русь.
Как птицы, свищут версты
Из-под копыт коня.
И брызжет солнце горстью
Собственный дождик на меня.
О, край разливов грозных
И негромких вешних сил,
Тут по заре и звездам
Я школу проходил.
И мыслил и просматривал я
По библии ветров,
И пас со мной Исайя
Моих златых коров.
«Песни, песни, о чем вы кричите?..»
Песни, песни, о чем вы кричите?
Иль вам нечего больше дать?
Голубого спокойствия нити
Я получаю образование мои кудри вмешивать.
Я желаю быть негромким и строгим.
Отлично ивняком при дороге
Сторожить задремавшую Русь.
Отлично в эту лунную осень
Бродить по траве одному
И сбирать на дороге колосья
В обнищалую душу-суму.
Но равнинная синь не лечит.
Песни, песни, иль вас не стряхнуть?..
Золотистой метелкой вечер
Расчищает мой ровный путь.
И без того весёл мне над пущей
Замирающий в ветре крик:
«Будь же холоден ты, живущий,
Как осеннее золото лип».
Инония[65]
Пророку Иеремии[66]
Не устрашуся смерти,
Ни копий, ни стрел дождей, —
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.
Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта.
Не желаю восприять спасения
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звезд.
Я иное узрел пришествие —
Где не пляшет над правдой смерть.
Как овцу от поганой шерсти, я
Остригу голубую твердь.
Подыму собственные руки к месяцу,
Раскушу его, как орех.
Не желаю я небес без лестницы,
Не желаю, дабы падал снег.
Не желаю, чтобы умело хмуриться
На озерах зари лицо.
Я сейчас снесся, как курица,
Золотым словесным яйцом.
Я сейчас рукой упругою
Готов развернуть всю землю…
Грозовой расплескались метелью
От плечей моих восемь крыл.
Лай колоколов над Русью грозный —
Это плачут стенки Кремля.
Сейчас на пики звездные
Вздыбливаю тебя, почва!
Протянусь до незримого города,
Млечный прокушу покрав.
Кроме того всевышнему я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
Ухвачу его за гриву белую
И сообщу ему голосом метелей:
Я иным тебя, господи, сделаю,
Дабы зрел мой словесный луг!
Проклинаю я дыхание Китежа[67]
И все лощины его дорог.
Я желаю, чтобы на глубоком вытяже
Мы воздвигли себе чертог.
Языком вылижу на иконах я
Лики святых и мучеников.
Обещаю вам град Инонию,
Где живет божество живых!
Плачь и рыдай, Московия!
Новый пришел Индикоплов[68].
Все молитвы в твоем часослове я
Проклюю моим клювом слов.
Уведу твой народ от упования,
Дам ему мощь и веру,
Дабы плугом он в зори ранние
Распахивал с солнцем нощь.
Дабы поле его словесное
Выращало ульями злак,
Дабы зерна под крышей небесною
Озлащали, как пчелы, мрак.
Проклинаю тебя я, Радонеж[69],
Твои пятки и все следы!
Ты огня золотого залежи
Разрыхлял киркою воды.
Свора туч твоих, по-волчьи лающих,
Как будто бы свора злющих волков,
Всех кличущих и всех дерзающих
Прободала копьем клыков.
Твое солнце когтистыми лапами
Прокогтялось в душу, как нож.
На реках вавилонских мы плакали,[70]
И кровавый мочил нас ливень.
Сейчас ж бури воловьим голосом
Я кричу, сняв с Христа брюки:
Мойте руки собственные и волосы
Из лоханки второй луны.
Говорю вам — вы все погибнете,
Всех задушит вас веры мох.
По-иному над отечественной выгибью
Вспух незримой коровой всевышний.
И зря в пещеры селятся
Те, кому ненавистен гул.
Все равно — он иным отелится
Солнцем в отечественный русский кров.
Все равно — он сожжёт телением,
Что ковало реке брега.
Разгвоздят мировое кипение
Золотые его рога.
Новый сойдет Олипий[71]
Начертать его новый лик.
Говорю вам — целый воздушное пространство выпью
И кометой вытяну язык.
До Египта раскорячу ноги,
Раскую с вас подковы мук…
В оба полюса снежнорогие
Вопьюся клещами рук.
Коленом придавлю экватор
И, под бури и вихря плач,
Пополам отечественную почву-матерь
Разломлю, как златой калач.
И в провал, отененный пропастью,
Дабы мир целый слышал тот треск,
Я главу собственную власозвездную
Просуну, как солнечный блеск.
И четыре солнца из облачья,
Как четыре бочки с горы,
Золотые рассыпав обручи,
Скатясь, всколыхнут миры.
И тебе говорю, Америка,
Отколотая добрая половина почвы, —
Страшись по морям безверия
Металлические пускать суда!
Не отягивай чугунной радугой
Нив и гранитом — рек.
Лишь водью свободной Ладоги
Не вбивай руками светло синий
В пустошь потолок небес:
Не выстроить шляпками гвоздиными
Сияние далеких звезд.
Не залить огневого брожения
Лавой металлической руды.
Нового вознесения
Я покину на земле следы.
Пятками с туч свесюсь,
Прокопытю облака, как лось;
Колесами солнце и месяц
Надену на земную ось.
Говорю тебе — не пой молебствия
Проволочным твоим лучам.
Не осветят они пришествия,
Бегущего овцой но горам!
Сыщется в тебе стрелок еще
Разрешить войти в его грудь стрелу.
Как будто бы полымя, с белой шерсти его
Брызнет теплая кровь во мглу.
Звездами золотые копытца
Скатятся, взбороздив нощь.
И снова замелькает спицами
Над чулком ее тёмным ливень.
Возгремлю я тогда колесами
луны и Солнца, как гром;
Как пожар, размечу волосья
И лицо закрою крылом.
За уши встряхну я горы,
Копьями вытяну ковыль.
Все тыны твои, все заборы
Горстью смету, как пыль.
И вспашу я тёмные щеки
Нив твоих новой сохой;
Золотой пролетит сорокой
Урожай над твоей страной.
Новый он скинет обитателям
Крыл колосистых звон.
И, как жерди златые, вытянет
Солнце лучи на дол.
Новые вырастут сосны
На ладонях твоих полей.
И, как белки, желтые весны
Будут прыгать по сучьям дней.
светло синий забрезжут реки,
Просверлив все преграды глыб.
И заря, опуская веки,
Будет звездных ловить в них рыб.
Говорю тебе — будет время,
Отплещут уста громов;
Прободят голубое темя
Колосья твоих хлебов.
И над миром с незримой лестницы,
Оглашая поля и луг,
Проклевавшись из сердца месяца,
Кукарекнув, взлетит петух.
По тучам иду, как по ниве, я,
Свесясь головою вниз.
Слышу плеск голубого ливня
И светил тонкоклювых свист.
В светло синий отражаюсь затонах
Далеких моих озер.
Вижу тебя, Миопия,
С золотыми шапками гор.
Вижу нивы твои и хаты,
На крылечке старуху-мать;
Пальцами луч заката
Старается она поймать.
Прищемит его у окна,
Схватит на своем горбе, —
А солнышко, как будто бы кошка,
Тянет клубок к себе.
И негромко под шепот речки,
Прибрежному эху в подол,
Каплями незримой свечки
Капает песня с гор:
«Слава в вышних всевышнему
И на земле мир!
Месяц синим рогом
Облака прободил.
Кто-то вывел гуся
Из яйца звезды —
Яркого Исуса
Проклевать следы.
Кто-то с новой верой,
Без мук и креста,
Натянул на небе
Радугу, как лук.
Радуйся, Сионе[72],
Проливай собственный свет!
Новый в небосклоне
Вызрел Назарет.
Новый на кобыле
Едет к миру Спас.
Отечественная вера — в силе.
Отечественная правда — в нас!»
1918
Иорданская голубица[73]
Почва моя златая!
Осенний яркий храм!
Гусей крикливых свора
Мчится к тучам.
То душ преображенных
Несчислимая рать,
С озер встав сонных,
Летит в небесный сад.
А в первых рядах их лебедь.
В глазах, как роща, грусть.
Не ты ль так плачешь в небе,
Отчалившая Русь?
Лети, лети, не бейся,
Всему имеется брег и час.
Ветра стекают в песню,
А песня канет в век.
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — отчизна,
Я — коммунист.[74]
Для вселенского
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей.
Крепкий и сильный,
На смерть твою
В колокол светло синий
Я месяцем бью.
Братья миряне,
Вам моя песнь.
Слышу в тумане я
Светлую весть.
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.
Опять зарею клубится
Мой луговой Иордань.
Славлю тебя, голубая,
Звездами вбитая высь.
Опять до отчего рая
Руки мои встали.
Вижу вас, злачные нивы,
С стадом буланых коней.
С дудкой пастушеской в ивах
Бродит апостол Андрей[75].
И, полная гнева и боли,
В том месте, на окрайне села,
Мати пречистая дева
Розгой стегает осла.
Братья мои, люди, люди!
Все мы, все когда-нибудь
В тех благих селеньях будем,
Где протоптан Млечный Путь.
Не жалейте же ушедших,
Уходящих любой час, —
В том месте на ландышах расцветших
Лучше, чем в полях у нас.
Страж любви — судьба-взяточник
Счастье пестует не век.
Кто сейчас был любимец —
на следующий день бедный человек.
О новый, новый, новый,
Прорезавший облака сутки!
Отроком солнцеголовым
Сядь ты ко мне под плетень.
Дай мне твои волосья
Гребнем луны расчесать.
Этим обычаем гостя
Мы обучились встречать.
Старая тень Маврикии[76]
Родственна отечественным буграм,
Дождиком в нивы златые
Нас посетил Авраам.
Сядь ты ко мне на крылечко,
Негромко склонись ко плечу.
светло синий звездочку свечкой
Я пред тобой засвечу.
Буду тебе я молиться,
Славить твою Иордань…
Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань.
20–23 июня 1918
Константиново
«Зеленая прическа…»
Л. И. Катиной
Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О узкая березка,
Что загляделась в пруд?
Что шепчет тебе ветер?
О чем звенит песок?
Иль желаешь в косы-ветви
Ты лунный гребешок?
Открой, открой мне тайну
Твоих древесных дум,
Я полюбил печальный
Твой предосенний шум.
И мне в ответ березка:
«О интересный приятель,
Этой ночью звездной
Тут слезы лил пастух.
Луна стелила тени,
Сияли зеленя.
За обнажённые колени
Он обнимал меня.
И без того, вдохнувши глубко,
Сообщил под звон ветвей:
«Прощай, моя голубка,
До новых журавлей».
«Серебристая дорога…»
Серебристая дорога,
Ты кличешь меня куда?
Свечкой чисточетверговой
Над тобой горит звезда.
Грусть ты либо радость теплишь?
Иль к сумасшествию правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой твёрдый снег.
Дай ты мне зарю на дровни,
Ветку вербы на узду.
Возможно, к вратам господним
Сам себя я приведу.
«Отвори мне, страж заоблачный…»
Отвори мне, страж заоблачный,
Голубые двери дня.
Белый ангел данной полночью
Моего увел коня.
Всевышнему лишнего не надобно,
Конь мой — мощь моя и крепь.
Слышу я, как ржет он жалобно,
Закусив златую цепь.
Вижу, как он бьется, мечется,
Теребя тугой аркан,
И летит с него, как с месяца,
Шерсть буланая в туман.
«Вот оно, глупое счастье…»
Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
Но пруду лебедем красным
Плавает негромкий закат.
Здравствуй, златое затишье,
С тенью березы в воде!
Галочья свора на крыше
Помогает вечерню звезде.
Где-то за садом несмело,
В том месте, где калина цветет,
Ласковая женщина в белом
Ласковую песню поет.
Стелется синею рясой
С поля ночной холодок.,
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!
1918
«Я покинул родимый дом…»
Я покинул родимый дом,
Голубую покинул Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери ветхой грусть.
Золотою лягушкой луна
Распласталась на негромкой воде.
Как будто бы яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
Я не скоро, не скоро возвращусь!
Продолжительно петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь
Ветхий клен на одной ноге.
И я знаю, имеется радость в нем
Тем, кто листьев целует ливень,
Оттого что тот ветхий клен
Головой на меня похож.
1918
«Закружилась листва золотая…»