– проворчал Шибанов и полез в хвост салона.
– Ефрейтор, сколько вы весите?
– Семьдесят, – бодро отозвался Теркин. – Отъелся на казенных-то харчах.
– А вы, Лев Николаевич?
Гумилев, любой раз переживавший, что начальник обраща-ется к нему не по воинскому званию, которого не было, а по имени-отчеству, пожал плечами.
– Не знаю совершенно верно. Думаю, килограммов шестьдесят.
– Превосходно. Сержант медслужбы у нас самая легкая, мы ее кроме того задавать вопросы не будем. Во мне – шестьдесят восемь, я прыгаю по-сле старшины. За мной – Лев Николаевич, а за ним – Катя.
– А контролировать кто будет? – недоверчиво задал вопрос Лев.
– Что контролировать? Парашюты сложены. Как прыгать, вы знае-те. В чем неприятность?
Гумилев замялся.
– Ну, в случае, если кто-то внезапно замешкается… собьется с темпа…
– В случае, если «кто-то» будет не забывать, что от этого зависит его жизнь, то не замешкается, – успокоил Жером. – Прыгаем с
двух с половиной тысяч метров. Достаточно, дабы обдумать все собственные действия и, в случае, если необходимо, что-то исправить. Даю предупреждение сходу – сейчас не прыжок, а увеселительная прогулка. Вот в то время, когда будем прыгать со ста метров, нужно будет поработать.
До тех пор пока самолет разгонялся и взлетал, Гумилев незаметно сле-дил за товарищами. Шибанов казался непрошибаемо спокой-ным, Теркин хозяйственно ощупывал собственный ранец с парашю-том, Катя не отводила взора от Жерома. Неужто никто из них вправду не нервничает?
Жером что-то говорил Кате, оживленно жестикулиро-вал, радовался, но из-за рева моторов Лев его совсем не слышал.
Гумилев сложил руки на коленях, так, дабы кисти вольно свисали вниз, и прикрыл глаза. Основное – не перепутать после-довательность действий, думал он. Прыгать нужно скоро, что-бы не приземлиться на большом растоянии от товарищей. Купол раскроется сам, а вдруг внезапно не раскроется, необходимо дернуть кольцо запас-ного парашюта. Ну, а вдруг совсем запаникуешь либо забудешь, что необходимо дергать – сработает автомат, именуемый КАП-3. Так что кроме того в случае, если весьма захочешь разбиться, это вряд ли у тебя выйдет.
А дальше – лети себе, подтягивай стропы, осуществляя контроль сни-жение, наслаждайся пейзажем…
«Ли-2» закончил, наконец, взбираться на заданную высоту, прекратили натужно плакать моторы, и сходу стал слышен голос Жерома, кричавшего:
– Приготовились!
Люк открылся и Гумилев заметил небо.
Оно было ярко-синим, и эта синева яростно врывалась в по-лутемный салон самолета.
Где-то под потолком завыла сирена.
– Отправился! – скомандовал Жером.
Шибанов шагнул в люк так буднично, как словно бы переходил из одной помещения в другую. Его широкоплечая фигура на мгнове-ние четко вырисовалась на фоне светло синий неба, а после этого провалилась сквозь землю.
Теркин, наклонив голову, уже бежал к люку.
«на данный момент очередь начальника», – поразмыслил Лев. – «А позже и мне нужно будет прыгать».
Он почувствовал, что у него ослабли ноги. Необходимо было подняться
0исделать пара шагов к ярко-светло синий прямоугольнику, но мускулы не слушались. «Позор какой, – поразмыслил Гумилев. – Это же все заметит Катя…»
– Поднимайтесь, курсант, – Жером хлопнул его по плечу. – Не задерживайтесь, прыгайте сходу за мной.
«Он считает, что я испугался, – метнулась в мозгу Гумилева ужасная идея. – Жером сначала вычислял меня не сильный звеном…»
Он кроме того не увидел, как быстро встал на ноги. Жерома в салоне уже не было, и Лев покрыл расстояние до люка одним прыжком.
В последний момент ему невыносимо захотелось раскинуть руки и вцепиться в железные ребра самолета, но он этого не сделал. Легко продолжил перемещение и вывалился в синеву
0ислепящий солнечный свет.
Пропасть распахнулась перед ним.
Первые пара секунд Лев ничего не соображал. Воздушное пространство свистел в ушах, где-то внизу крутились какие-то пятна. «Я лечу со скоростью двести км/ч», – отыскал в памяти он уроки Жерома. «Да да и то, в случае, если планирую на животе, как лягушка… А я, как дурак, падаю ногами вниз, значит, и скорость выше…»
Позже его быстро рвануло вверх. Лев задрал голову – над ним разворачивался круглый белый купол. Значит, все прошло штатно, и автомат не пригодился. Он заметил уходящий в на-правлении солнца самолет, в этот самый момент сердце его замерло: от само-лета отделилась маленькая чёрная фигурка и быстро полетела вниз, к почва.
«Катя», – осознал Гумилев. Значит, по окончании того, как он выпрыг-нул из самолета, прошли считанные мгновения – а казалось, он успел поразмыслить обо всем на свете… В то время, когда же раскроется ее парашют?
Как будто бы отвечая на его вопрос, над приближавшейся фигур-кой раскрылся купол – как будто бы распустился белый цветок. Катя, как показалось Льву, повисла в воздухе в сотне метров у него над головой. В действительности оба они, само собой разумеется, падали, легко их скорость замедлилась многократно.
Лев помахал Кате рукой, но она, думается, этого не заметила. Тогда Гумилев опустил голову и начал высматривать товарищей
– один парашют был уже у самой почвы, два вторых медлен-но планировали в сторону маленькой рощи. Где-то на большом растоянии, у самого края горизонта, показывались очертания громадных строений, вздымались к небу дымные трубы – это была Москва.
Роща с высоты казалась зеленой пеной, взбитой кисточкой сумасшедшего парикмахера, решившего побрить почву. Справа и слева ее обнимала жирно сверкавшая на солнце пашня. «Нужно приземляться на поле, в том месте земля мягче», – поразмыслил Лев. Он уже четко различал скачущих по глубоким бороздам тёмных грачей. Почва приближалась значительно стремительнее, чем он предпо-лагал, и Гумилев опять запаниковал. Позже додумался, что его гонит вниз сильный ветер, и попытался развернуться к нему боком. Это нежданно оказалось – падение замедлилось, тёмная чаша почвы лениво кружилась у него под ногами. И все равно все произошло через чур скоро – уже приземляясь, Лев осознал, что опоздал как направляться насладиться полетом.
Как и учил их Жером, Гумилев легко согнул ноги в коленях и попытался удержать равновесие, дабы не упасть. Ботинки с высоким голенищем вонзились в мягкую почву, и он почув-ствовал, как все его тело пронзила дрожь – чувство было сродни тому, которое испытываешь, прыгая с крыши какого-нибудь сарая на утоптанную землю.
Дальше Лев все делал на автомате – схватил нижние стропы и потянул их на себя, действуя так с уверенностью, словно бы проделывал это уже несколько раз. Парашют, не успевший раздуться парусом, послушно расстелился по земле.
«на данный момент соберу его, – поразмыслил Лев, – и предъявлю Жерому. Вот тогда и посмотрим, кто тут у нас не сильный звено…»
Но собрать он ничего опоздал, в силу того, что рядом приземли-лась Катя, и приземлилась, наверное, не весьма удачно – за-валившись на бок. Лев кинул стропы и побежал к ней.
– Здравствуй, – улыбнулась женщина, – с приземлением вас…
Она настойчиво говорила Гумилеву «вы», не смотря на то, что с Шиба-новым уже давно перешла на «ты». Льва это задевало, но попро-сить сержанта медслужбы прекратить ему «выкать» он стеснялся.
– Все в порядке? – задал вопрос он озабоченно. – Вы не ушиблись, Катя?
Она звонко расхохоталась.
– По-моему, самую малость необычно задавать вопросы у человека, кото-рый только что первый раз в жизни прыгнул с парашютом, не ушибся ли он! А если бы и ушиблась – так как все это такая ерунда если сравнивать с полетом!
Она поднялась на ноги, деловито отряхнула штаны и гимна-стерку.
– Понимаете, Лев, я легко радостна! Это так здорово – лететь в небе, и видеть под собой всю эту красоту! Как птицы… Лев, я в юные годы грезила летать, а вы?
– Послушайте, Катя, – решился, наконец, Гумилев, – возможно, кинем все эти китайские церемонии? Мы же, в итоге, сейчас братья по небу! Давайте перейдем на «ты», а?
– Я не против, – женщина откинула со лба челку и принялась подтягивать стропы. – Братья по небу – это вы… другими словами ты, от-лично придумал!
– Ну что, товарищи курсанты, – сообщил, подходя, Жером. – Поздравляю вас с первым прыжком. Совладали отлично, мо-
лодцы. Имеется предложение это дело сейчас вечером отметить. Скажем, часов в девять.
Первый прыжок отмечали в домике Жерома, находившемся со-всем уже на отшибе базы, у густых зарослей орешника-лещины. Домик был меньше, чем тот, в котором размещались курсанты, всего на две помещения, но Жером жил в том месте один.
В то время, когда курсанты подошли к домику, Жером разводил пламя под закопченным мангалом.
– Настоящего шашлыка, к сожалению, предложить не могу,
– сообщил он, вытирая руки о полотенце, – но опыт говорит о том, что жареные сосиски, в случае, если подавать их с особенным соусом, обла-дают никак не меньшими преимуществами.
Сосиски, вправду, были поразительно вкусными
– легко жестковатая корочка их лопалась, стоило чуть силь-нее надавить зубами, наполняя рот восхитительным мясным соком. Соус, приготовленный, наверное, из граната, еще больше оттенял их вкус. На громадной тарелке лежала целая гора зелени и тугие красные помидоры. К мясу хозяин выста-вил бутылку сухого «Саперави», в этот самый момент не удержалась кроме того не одобрявшая алкоголь Катя.
– А вы понимаете толк в кулинарном мастерстве, товарищ май-ор, – одобрительно проговорил Шибанов, расправляясь с очередной сосиской. – Как настоящий кавказский мужик, да.
Жером лишь улыбнулся. За последние дни капитан неоднократно пробовал вывести его на беседу о родных краях, но безу-спешно.
– Напрасно стараешься, – сообщил Шибанову Лев. – Твои примитив-ные подходцы видны невооруженным глазом.
С неприятного беседы на тропинке прошло уже пара дней, но Гумилев с капитаном смотрели друг на друга косо.
Воцарилось неловкое молчание. Катя протянула руку к поми-дору и храбро откусила половину. По точеному ее подбородку медлительно стекала красная струйка сока.
– Я пять лет прослужил во французском Зарубежном Легио-не, – нежданно сообщил Жером. – По большей части в Марокко, не смотря на то, что пара месяцев провел в Сирии. Это был самый несложный метод взять французское гражданство.
Команда «Синица» уставилась на него, как на привиде-ние. «Вот тебе и Интербригады, – поразмыслил Гумилев. – Legion etrangere, прибежище преступников, уголовников и другого сбро-да… Хорошенькое место работы для майора госбезопасности!»
– В Марокко тогда шла война, – продолжал, в это же время, Же-ром. – С одной стороны, коммунисты, поддерживавшие племена берберов в их борьбе за независимость, с другой – французские
0ииспанские легионеры. Все шло хорошо, пока франкистам не удалось переманить на собственную сторону часть самый агрессив-ных племен. Берберы, нужно дать им должное, дрались как линии, не ведая страха. У коммунистов была хорошая техника
– танки БТ и Т-26, пушки и пулемёты – но вести войну они, честно говоря, хуже.
– Другими словами вы вести войну с коммунистами? – недоверчиво спро-сил Шибанов.
Жером улыбнулся.
– Я, как мог, помогал коммунистам – не смотря на то, что имел возможность я, честно при-знаюсь, немногое. Один раз подстрелил верблюда…
– Верблюда? – прыснула Катя.
– Да, жалко было животное. Но на этом верблюде были на-вьючены тюки с бутылками с бензином, которыми легионеры поджигали отечественные танки. Время от времени хватало одной бутылки, дабы Т-26 сгорел, как спичка… Бутылки, само собой разумеется, были обернуты в вату, дабы не стукнуться приятель о приятеля, к тому же верблюд хо-дит весьма медлено… но в то время, когда он упал, пара бутылок раз-билось и бензин разлился. А дальше необходимо было лишь под-
нести зажигалку… но, это уже подробности. Ясно, что довольно часто устраивать такие диверсии я не имел возможности, исходя из этого по большей ча-сти помогал отечественным информацией. Благо шифровальщик при штабе полка был моим другом, обязанным мне судьбой… в общем, доступ к кое-каким документам у меня имелся.
Жером задумчиво поднял собственный бокал, взглянул через него на тлеющие в мангале угли и медлительно отпил глоток.
– Так вот, о чем я, фактически, желал вам поведать. Самой привлекательной стороной работы в Легионе была еда. Корми-ли так, как будто бы в распоряжении руководства пребывали все рестораны Марокко, а их повара служили . не забываю, сидели мы в один раз в окопах на вершине горы, до ближайшего города километров семьдесят… сторожили караваны с направляться-ем, каковые должны были пройти по ущелью… и кормили нас так – суп с лапшой, заправленный чесноком, помидорчиками, луком, фасоль с мясом и цветной капустой, каракатица, жарен-ная в собственном соку, телятина с жареной картошкой, финики либо грецкие орехи, пилав из ракушек… Ну и еще громадный белый хлеб, по одному на человека. А вино красное по большому счету в счет не шло – его вместо воды выпивали, с водой в том месте именно было туговато.
– Вместо воды? – переспросил, прищурившись, Шибанов. – Это что же, целый персональный состав всегда был под мухой?
– Ну, трезвых я в том месте встречал мало. В арабских частях – в том месте да, не выпивали, им Аллах запретил. Не смотря на то, что также кто как. Мухаммед, видите ли, заявил, что первая капля вина портит человека. По-этому те, кто вправду обожал выпить, окунали в стакан палец и стряхивали эту каплю на землю – про вторые-то про-рок ничего не сказал.
Жером опять отпил из собственного бокала.
– Так вот, познакомился я в том месте с одним местным бербером. Он держал маленькой постоялый двор в одном мелком го-родке. Нужно заявить, что постоялый двор данный был весьма эргономичен
0вкачестве места для тайных встреч, и я проводил в том месте
много времени. И как-то так вышло, что бербер данный начал учить меня готовить. За шесть месяцев столько мне всего по-казал, что я, перебравшись позже во Францию, серьезно думал открыть личный ресторан. Но самое основное – он научил меня нескольким серьёзным секретам.
– Каким это? – срочно задала вопрос Катя.
– А вы весьма любопытны, – сообщил Жером, улыбнувшись. – То, что вкусная еда отлично воздействует на настроение человека, конеч-но, не тайна. Имеется кроме того такая аргентинская пословица – «Покушал
– сердцем подобрел». Но вот то, что кое-какие блюда смогут ме-нять не только настроение, но и психологию, а также физиоло-гию – это известно не всем.
– Поведайте, товарищ Жером! – Катя наблюдала на команди-ра обширно открытыми глазами, и Гумилев почувствовал укол ревности – недавно на берегу реки она наблюдала так на него. – Вы, возможно, имеете в виду растительные яды?
Начальник захохотал.
– Нет, не яды. Не смотря на то, что довольно глупо отрицать, что они воздействуют на отечественную физиологию. Но кроме ядов, существуют еще средства, спо-собные вызвать у человека определенные реакции. К примеру, труса смогут сделать храбрецом. Либо, скажем, афродизиаки. Это такие вещества, каковые усиливают амурное влечение, делают простого человека Казановой либо превращают застег-нутого на все пуговицы сухаря в игрушку сумасшедших страстей.
– И что, их возможно додавать в еду?
– Мой бербер научил меня готовить как минимум три блюда, каковые являются сильнейшими афродизиаками, – улыбнулся Жером. – Как-нибудь позже я могу поделиться ре-цептом. Нет-нет, не переживайте, жареные сосиски к этим блю-дам не относятся.
Глава девятая
Елена
Ленинград, июль 1942 года
С утра было солнечно, утепленные лучи косо падали из окна, еще зимний период заклеенного до середины – золотили пол, рисовали на нем медовые соты. Ах, если бы это был настоящий мед! Лена закрыла глаза и представила себе баночку собственного любимого липового меда. Практически прозрачного, чуть зеленоватого, очень сладкого. Одну, лишь одну баночку! Она растянула бы ее на пара месяцев. Мед дает довольно много сил, она имела возможность бы подняться и дойти до пустыря, на котором растут щавель и лебеда.
0Итогда возможно было бы жить дальше…
Все это были безлюдные мечтания – подняться с постели она еще
имела возможность, а спуститься по лестнице, и тем более встать обрат-но – уже нет.
День назад приходила тетя Зина, приносила мало хлеба. Очень мало – у нее так как собственная семья, дети, которых нужно кормить. Но все же она подкармливала Лену. Действительно, за это Лена дала ей собственные карточки. Все равно она не имела возможность ходить в магазин сама. «Я тебе буду половину отдавать, – сообщила тетя Зина. – Ты лежишь, тебе хлеба нужно меньше. А так пропадут карточки, и все». Это была правда: продавщицы хлеб за прошедшие дни не выдавали, и никого не тревожило, болел ты сейчас либо нет. Тетя Зина отдавала, думается, меньше, чем половину, но Лена на нее не злилась. Если бы не тетя Зина, она погибла бы семь дней две назад. Как погибли все ее родные – дед, бабушка, мама.
Все из-за той девчонки. Если бы не она, вся ее семья осталась бы жива. Ну, и само собой разумеется, если бы дедушка не был таким упрямцем.
Лена обожала деда. Николай Александрович был хорошим, прекрасным стариком с долгой седой бородой и большой лыси-ной, которую обрамляли долгие серебряные пряди. Он носил забавные круглые очки в металлической оправе, каковые делали его похожим на дореволюционного доктора наук. Но он был весьма упрям, и переспорить его не получалось никому – ни бабушке, ни маме, ни дяде Борису.
Лена отлично не забывала то утро первого марта. Незадолго до Эн-гельгардтам выдали продуктовые карточки на месяц. Нужно было идти в булочную, взять хлеба на двое суток, а по окончании булочной следовало зайти в продуктовый и обменять та-лоны на крупу и сахар. Начало месяца всегда было праздником.
В большинстве случаев за хлебом ходила Лена, но в то мартовское утро ее внезапно скрутил ужасный кашель. Вообще-то она была здоровой девушкой, но незадолго до весь день простояла в очереди за дурандой и шротом, каковые выдавали по дополнительным талонам, и промерзла полностью. Очередь была огромная, чело-век пятьсот, и шрота на всех не хватило. Не хватило и Лене, напрасно лишь простудилась. А талоны на дуранду и шрот пропали – они так как были февральские.
За хлебом нужно было подниматься рано – в пять утра. Мо-роз в такую рань стоял ужасный, Лена натягивала на себя все утепленные вещи каковые были в доме и повязывала на голову не-какое количество платков. Но пока она кашляла в ванной, дедушка забрал все ее платки, надел потертую, но в полной мере еще теплую шубу и влез
0всвои ветхие валенки. Платками он закутал голову так, что были видны лишь блестящие стекла очков.
– Ты никуда не отправишься, Елена, – строго сообщил он, надевая огромные рукавицы. – У тебя явный бронхит. Тебе нужно лежать
0втепле и выпивать тёплую воду. Довольно много горячей воды.
Лена попыталась с ним спорить, но это было безтолку. Дедушка забрал карточки и ушел. Его не было весь день. А в то время, когда он все-таки возвратился, на него страшно было наблюдать.
Дедушка плакал. Он, по всей видимости, плакал уже давно, в силу того, что се-ребряные борода и усы его совсем обледенели. И он целый трясся, как словно бы за один сутки состарился еще на двадцать лет.
У него не было ни хлеба, ни сахара, ни талонов. В то время, когда он воз-вращался из гастронома , на него ринулась из подворотни какая-то девочка-ребёнок, дистрофичная, но плохо сильная. Так сообщил дедушка, но девочка могла быть совсем обычной – легко сам дедушка ослаб так, что и ребенок имел возможность с ним совладать. Сытый ребенок, само собой разумеется.
Девчонка оторвала у него кошелку с продуктами, а позже очень сильно толкнула в грудь. Дедушка поскользнулся и сел на снег. Тогда девчонка умело, как опытный вор, забралась к нему под шубу, вытащила карточки и убежала.
Николай Александрович был так ошеломлен этим нападени-ем, что кроме того не позвал на помощь. Да и для чего? Девчонка все равно была уже на большом растоянии.
Лишь позже он осознал, что грабительница забрала продовольственные талоны и хлебные карточки на всю семью – осознал и закричал в голос…
Энгельгардты остались без еды. Совсем без еды. Весной со-рок второго года это означало лишь одно – смерть.
Первым погиб дедушка. Лена была уверена, что он погиб не от голо-да, а от стыда за то, что погубил семью. Последние дни он со-всем не поднимался с кровати, лежал, отвернувшись лицом к стенке. Перед смертью он позвал Лену и сообщил ей:
– Елена, ты обязана выжить. Ты обязательно выживешь. Тебе необходимо вытерпеть еще двадцать дней. Не рассказываете никому, что я погиб. Сообщите – заболел. Тогда в апреле ты сможешь полу-чить карточки на меня. Осознала, Елена?
До последнего момента дедушка думал о карточках.
Бабушка пережила его на пять дней. Лена с мамой остались вдвоем.
Скрыть смерть стариков, само собой разумеется, никто и не поразмыслил – для этого их необходимо было бы покинуть в квартире, и, не смотря на то, что трупы лю-дей, погибших от голода, скоро мумифицировались, дедуш-ку и бабушку похоронили по-человечески, на кладбище. В то время, когда возвращались с Волковского, мама нежданно сообщила:
– Если бы твоего отца не расстреляли, он не дал бы нам уме-реть.
– Как это? – не осознала Лена.
– В первые годы революции также было весьма голодно, – ска-зала мама. – И Коля, твой папа, дабы мы не страдали с тобой от голода, отвез нас в Бежецк, к своим родным. В том месте жил и твой брат, Лев. В Бежецке с едой было значительно лучше, но в том месте было плохо скучно, делать было совсем нечего, и я, к примеру, в том месте . Я была чуть старше, чем ты сейчас, мне хотелось общества, хотелось, в итоге, со своим мужем. А Коля покинул нас с тобой на попечение собственных зануд-тетушек. Как я тогда его ругала! А позже осознала, что он спас и тебя, и меня. Маленькая девочка не выжила бы в голод-ном Петрограде, а если бы что-то произошло с тобой, погибла бы
0ия.
– Но куда бы он отвез нас на данный момент? – задала вопрос Лена.
– Не знаю, – безрадостно улыбнулась мама. – Но он непременно что-нибудь придумал бы. Он был весьма умный и умный, твой папа. Говорили, что он бессердечен, но это неправда. Никто лучше меня не знает его. И эта змея, его первая супруга, также не знает. Его упрекали в том, что он дал тебя в детский приют, в силу того, что детский визг, видите ли, отвлекал его от написания стихов. Но это полная глупость.
– А меня отдавали в приют? – изумилась Лена.
– Да, ненадолго. Частично в этом виновата я – мы все-таки при-ехали в Петроград из Бежецка, в силу того, что я не имела возможности больше выносить этих глупых теток. А папа жил тогда в Доме Искусств, его в том месте кормили, но на меня, само собой разумеется, никакого пайка он по-
лучить не имел возможности. Мы ели с ним в столовой по его карточке – все дробили пополам – а тебя кормить по большому счету было нечем. И тогда Коля придумал. Он отправился к собственной привычной, которая была тог-да директором детского приюта, и начал расспрашивать ее о том, как живется в ее приюте детям. А эта знакомая, Лозинская, была громадной энтузиасткой, она водила его по приюту, показывала, как превосходно в том месте все устроено, говорила, что дети всег-да сыты, носят чистую одежду, с ними занимаются педагоги…
Тогда твой папа сообщил: превосходно, на следующий день я приведу ко мне Леночку. Лозинская плохо удивилась и принялась отговаривать его, объ-ясняя, что в приют берут детей всяких асоциальных элементов, бродяг, гулящих дам, но твой папа был непреклонен. «Вы же сами заявили, что детям у вас отлично, – возражал он. – Значит, и Леночке также будет отлично». И он был прав.
– И продолжительно я в том месте пробыла? – Лена внезапно осознала, что ничего не помнит об этом периоде собственной жизни.
– Не весьма. Полгода, либо около того. Позже я уехала обратно
0вБежецк и мы забрали тебя из приюта. Ты была такая розово-щекая, такая здоровая! Мы ни при каких обстоятельствах не имели возможность кормить тебя так, как это делали в приюте.
– А вам не было без меня одиноко? – задала вопрос Лена. Мама по-гладила ее по щеке.
– Было, само собой разумеется. По крайней мере, мне. Твой папа был не через чур сентиментален, и поэзия всегда была для него важ-нее семьи. Но… так и должно было быть. Твой папа – поэт, а великие поэты постоянно живут в другом мире.
Мама помолчала.
– И все-таки он беспокоился о нас, как и о Льве. И по сей день, я уве-рена, он отыскал бы какой-нибудь метод, дабы нас спасти.
На следующий сутки мама куда-то ушла, а в то время, когда возвратилась, то в руках у нее была целая коробка столярного клея. Из этого клея мама сварила студень, ужасный на вкус, но все же питательный. На студне они кое-как протянули еще семь дней.
Маму погубили блинчики из горчицы. Кто-то поведал ей, что из горчицы возможно делать весьма вкусные блинчики, нужно лишь мочь их готовить. Горчицу удалось выменять на само-вар; все равно никакого чая уже давно не было, а воду возможно было греть и на буржуйке. Мама забрала две пачки горчицы, за-мочила их в воде. Мочить нужно было семь дней, неизменно сливая воду, дабы вышла вся печаль. Но на 7 дней терпения у мамы не хватило, и через четыре дня она сделала вывод, что горчица уже достаточно отмокла. Блинчиков оказалось всего два, они были вправду весьма вкусные. Но когда Лена про-глотила последний кусочек, то почувствовала, что кишки ее как будто бы режут ножом. Она схватилась за пузо и закричала. Мама наблюдала на нее с кошмаром, а позже закричала также. Боль была невыносимая. Они обе катались по полу и кричали. На крики прибежала тетя Зина, всплеснула руками и побежала за доктором. Доктор пришел скоро; он был уже пожилой и, по всей видимости, весьма умелый.
– Горчица? – задал вопрос он, понюхав воздушное пространство.
– Да! – крикнула Лена. Сказать нормально она не имела возможности – в животе как будто бы завелась безумная злая крыса.
– Довольно много съели? – задал вопрос доктор.
– Нет! Один! Один блинчик!
– Это отлично, – сообщил доктор тихо. – Тогда имеется надежда. Он дал Лене и маме истолченного угля – больше у него ни-
чего не было. Уголь помог, но очень мало. На следующий сутки мама утратила сознание и уже не пришла в сознание, а Лена как-то выкарабкалась. Рези в животе длились еще семь дней, но уже не такие сильные, дабы лезть на стену. А мама погибла. «Горчица кишки съела», – сообщила тетя Зина.
Это был уже самый финиш марта, через пара дней Лена взяла собственные продуктовые карточки. Соврать паспортистке, что мама больна, Лена не смогла. Да паспортистка точно и без того все уже знала.
Оставшись одна, Лена скоро начала угасать. Ужасная зима прошла, и в городе снова запахло весной и надеждой, но ей уже все было безразлично. Силы скоро покидали ее, сперва она прекратила ходить на работу, позже по большому счету выходить из дому. С середины мая она практически все время лежала в постели и вспо-минала собственных родных. Время от времени она говорила с мамой.
– Мамочка, – сказала она, – для чего же ты меня тут покинула одну? Лучше бы я погибла вместе с тобой.
– Что ты, – отвечала мама, – глупая Ленка-коленка, ты обязана жить! И кто тебе заявил, что ты одна? Имеется еще дядя Александр, он на данный момент в Грузии. И имеется твой брат Лев, что так тебя лю-бит! Ты непременно выживешь и встретишься с ними.
– Лев в лагере, – возражала Лена, – и возможно, он оттуда не возвратится.
– Он непременно возвратится! Он весьма похож на твоего отца – у него такой же дар выходить живым из самых страшных переде-лок.
– Но папу же расстреляли, – сказала Лена.
– Это ты так думаешь, – радовалась мама. – А его мама, Анна Ивановна, до самой смерти была уверена, что он одурачил че-кистов, сбежал и отправился в собственную любимую Африку. Поэто-му ни при каких обстоятельствах его и не оплакивала.
Позже мама клала Лене на лоб собственную прохладную руку, и Лена засыпала. А в то время, когда просыпалась, никакой мамы рядом уже не было.
в один раз тетя Зина принесла откуда-то целый мешок мачехи-и-мать. Забрала громадную стеклянную банку, натолкала в том направлении травы плотно-плотно и близко посолила сверху. Соль не счита-лась сокровищем, ее в Ленинграде было довольно много.
– Подожди несколько дней, – приказала она Лене, – а позже понемнож-ку ешь. В том месте витамины, они нужные.