Психология как каждая наука испытывает недостаток в более прочном фундаменте – в метатеории. Метатеория – это более глобальная теоретическая совокупность, предназначенная для законов и анализа методов так называемой предметной либо объектной теории.
В современной психотерапевтической науке обращение может идти о трех метатеориях: интроспекционизме, бихевиоризме и когнитивной психологии. Под интроспекционизмом, в большинстве случаев, знают «психологию сознания XIX века». Сферой изучения интроспекционизма было содержание сознания либо сознательный человеческий опыт. Его основоположником по праву считается Вильгельм Вундт. Не смотря на то, что, как утверждает B. Baars, термин «интроспекционизм» больше всего соответствует описанию «методики аналитического самонаблюдения» Эдуарда Б. Титченера.
Приблизительно с 1913 по 1960 год в психологии господствовала метатеория бихевиоризма. Психология стала наукой о поведении, о физических, замечаемых перемещениях организма, о научении. Заслугой бихевиоризма можно считать усложнение способов изучения, использование статистики. Но обратной стороной медали стала тенденция «не придерживаться ни какой теории».
Наконец на смену бихевиоризму пришла когнитивная психология. Когнитивные психологи изучают преобразования и представления представлений. Иначе говоря они делают выводы о событиях, лежащих в базе явлений внешнего мира.
Когнитивисты согласны с бихевиористами в том, что эти психологии должны быть неспециализированными, но цель сбора этих данных содержится в обосновании теорий о ненаблюдаемых конструктах либо внутренних ментальных репрезентациях.
Различия между вышеназванными метатеориями самый рельефно отражает их взор на тела соотношения и проблему разума. Для первой психотерапевтической метатеории – интроспекционизма – разум был действительностью. Для бихевиоризма, наоборот, настоящим был материальный мир, а разум – иллюзией. Когнитивное направление говорит, что психология обязана изучать осознаваемые и неосознаваемые внутренние процессы, о которых внешний наблюдатель может делать выводы по психотерапевтическим фактам (поведению человека). С позиций когнитивистов, разум – это подразумеваемая сущность, но которая может играть роль настоящей сущности. Так, материальный и субъективный опыт, согласно их точке зрения, легко различный взор на материальный мир.
Обращение к термину «метатеория» разрешает отнести к разряду когнитивных кроме того те изучения, каковые традиционно относятся к некогнитивным концепциям. Речь заходит о так называемой латентной когнитивной революции (1955–1965) и о протокогнитивных психологах.
Из тех зарубежных психологов, кто подготовил переход к новой метатеории в психологии, значительно чаще именуют пять имен. Все они сейчас считаются когнитивистами, но степень принятия ими когнитивных предпосылок резко отличается. Чарльз Е. Осгуд, необихевиорист, предпринимал попытки увеличить теорию Хулла и вывести концепцию лингвистического значения. Джеймс Й. Дженкинс пробовал применить бихевиоральный подход в устном обучении языку, потерпел неудачу и после этого стал инициатором изучения когнитивных альтернатив. Джордж А. Миллер, самый заметный фаворит когнитивной революции, сильно повлиял на вторых исследователей. Джером С. Брунер более известен как представитель школы «новый взор». Герберт А. Саймон известен работами в области ИИ, выполненными в 50-е годы и лишь сейчас вошедшими в русло когнитивной науки.
С позиций их приверженности к бихевиоризму, они являются спектром от самого консервативного Ч. Осгуда до наименее консервативного Г. Саймона, остальные ученые находятся где-то между ними.
Остановимся пара подробнее на идеях представителей «великой пятерки». Так, Дж. А. Миллер начинал как психофизиолог в Гарварде и имел хорошую математическую подготовку. По крайней мере, трижды он привносил в экспериментальную психологию непсихологические положения. Наряду с этим он опирался на теорию связи, трансформационную грамматику и теорию символической обработки информации.
1. Дж. А. Миллер применял в психотерапевтических изучениях информационную теорию, созданную на протяжении второй мировой для описания пропускной свойстве каналов телефонных линий связи. Наряду с этим «информация» воспринималась как неприятность выбора между представлениями принимающего сообщение благодаря выбора, сделанного его отправителем.
2. Дж. Миллер первым обратился к идеям Н. Хомского. С его подачи трансформационная грамматика последнего заняла подобающее место в работах по психолингвистике.
3. Наконец, Дж. Миллер инициировал обращение психологов к теории символической обработки информации. Оставался один ход до принятия «компьютерной метафоры».
Согласно точки зрения когнитивистов, компьютер копирует обработку информации человеком. Информация – это абстрактная сущность, разрешающая человеку различать альтернативы. Главное понятие теории обработки информации – понятие абстрактных сигналов, каковые передаются от человека к человеку, от культуры – к человеку, в самом человеке, в его мозге, и которая интерпретируется мозгом человека и в его мозгу.
Дж. Дженкинс стал доктором в первой половине 50-ых годов XX века в университете штата Миннесота и занимался изучениями в области бихевиоральной посреднической теории вербального обучения. Посредническая теория появилась из постулата Хулла о том, что внутренние процессы можно считать аналогами внешнего обучения и что те же процессы обусловливания, замечаемые извне, смогут иметь место и при реакциях и невидимых стимулах. В последствии он все более склонялся к принятию теории Н. Хомского, не смотря на то, что, согласно точки зрения B. Baars, он так и остался вне какой-либо методологии.
Для осознания становления когнитивной метатеории воображает интерес обращение к изучениям языка через анализ поведения Ч. Осгуда. До него психологи-бихевиористы были заняты явлением «семантического обобщения». К примеру, они полагали, в случае, если удается создать у взрослого человека рефлекс на слово «ваза» (vase), то он будет обобщать это слово со словами «лабиринт» (maze) либо «туман» (haze) по частоте звука. Но обобщение происходило с синонимом первого слова, к примеру, «урна». Хорошая теория обусловливания растолковывала данный факт как эквивалентное восприятие стимулов, не смотря на то, что они и не были похожи.
Ч. Осгуд начал рассуждать по-иному: в базе разных по форме синонимов лежал единственный, физический, возможно измеряемый объект и, как следствие, возможно заметная реакция (реакция частичного значения). В этом смысле реакция частичного значения Ч. Осгуда похожа на теоретические конструкты в полной мере развитой когнитивной психологии.
Отличия информационного подхода от бихевиоризма обобщил Д. Норман. Если вы изучаете лишь поведение, то не учитываете все внутренние процессы, каковые наряду с этим происходят. Если вы изучаете лишь мозг, вы определите что-то о существующих механизмах мозга и нервных проводящих дорогах. Но для полного понимания всего происходящего нужны знания об информационных сигналах, каковые передаются по этим проводящим дорогам и что наряду с этим с ними происходит. Формально, информация – это абстрактная сущность, минимальная единица информации – бит – различает лишь две альтернативы. Для психологии само по себе это определение не было особенно полезно, но оно разрешило обратиться к идее наличия средств для генерации сигнала, его интерпретации, передачи, декодирования и кодирования. В то время, когда речь заходит о человеке, мы можем лишь предполагать, что второй человек имеет ввиду, передавая либо принимая данные.
Одним из последствий бурного развития психотерапевтической науки в XX столетии есть отсутствие одной научной парадигмы, противостояние либо кроме того «неприязнь школ». Достаточно забрать в руки любой отечественный учебник по психологии, дабы почувствовать всю пагубность для того чтобы положения дел. Читатель, не обладающий генетическим принципом, т.е. неизменно не возвращающийся к истокам каждого психотерапевтического термина, просто не в состоянии осилить его вербальную мозаику. Одно да и то же психологическое явление, одинаковый психотерапевтический факт обычно в один момент трактуются исходя из различных психотерапевтических концепций. Учебное пособие напоминает детский калейдоскоп, в котором не тяжело найти последствия русского либо американского бихевиоризма, гештальтпсихологии, гуманистического подхода и фрейдизма. В это же время, в современной психотерапевтической науке очевидно наметилась тенденция к интеграции. Не последняя роль в этом ходе в собственности когнитивной психологии.
Когнитивная психология как направление психотерапевтической науки появилась в 50–60 годы XX века. Сам термин «когнитивная» восходит к латинскому cognito, что свидетельствует «знание». Оформление названного направления как особенной дисциплины в большинстве случаев связывают с именем У. Найссера. Во второй половине 60-ых годов двадцатого века он издал книгу «Cognitive psychology». Это книга, возможно сообщить, стала официальным манифестом когнитивистов.
Когнитивная психология появилась не на безлюдном месте. Она базируется на достижениях необихевиоризма, гештальтпсихологии, структурной лингвистики и кибернетики. В этом смысле примечательно признание одного из фаворитов современной когнитивной психологии американского психолога Д. Брунера о том, что на его становление как психолога оказали влияние следующие узнаваемые ученые: Л.С. Выготский, Ж. Пиаже, Ф. Бартлетт и Э. Толмен.
оформлению и Возникновению современной когнитивной психологии предшествовали две когнитивные революции. Первая когнитивная революция явилась следствием утверждения о том, что когнитивные феномены (мысли и эмоции) неотделимы от предмета изучения психотерапевтической науки. Такое утверждение сложилось, в то время, когда были организованы, во-первых, «компьютерная метафора» психологических процессов и, во-вторых, теория переработки информации.
Компьютерная аналогия разрешила разглядывать мозг и его когнитивные процессы тождественно компьютеру и его функциональным программам, а психология как утверждает финский психолог Ром Харре, стала наукой о проверке и создании гипотетико-дедуктивных теорий, обрисовывающих ненаблюдаемые (а также не подающиеся наблюдению) психологические процессы.
Изменение взора на психику стала причиной трансформации отношения к человеку как носителю данной психики. Мозг человека во многом был персонифицирован, ему стали конкретно приписывать ментальные процессы, ранее приписываемые личности. Когнитивисты времен первой когнитивной революции изучали модель преобразования информации с момента поступления сигнала в органы эмоций до получения ответной реакции. Наряду с этим человек начал восприниматься как канал переработки информации с ограниченной пропускной свойством.
По утверждению Б.М. Величковского, компьютерная метафора открыла новые теоретические возможности. Она заменила представление об энергетическом обмене организма со средой на представление об информационном обмене. В следствии принцип сохранения энергии и строгого психофизиологического параллелизма были несостоятельными: вычислительное устройство, потребляя незначительное количество энергии, способно руководить огромными механизмами, информация на входе не тождественна информации на выходе.
Когнитивистов времен первой когнитивной революции довольно часто осуждали за «концепцию пассивного субъекта». Человек в данной парадигме играл роль свидетеля, очевидца как явных, так и скрытых когнитивных процессов. Мысль прямой компьютерной аналогии, объяснение психики как ментальной машинообразной обработки информации (не обращая внимания на возражение типа: «не мозг уподобляется ЭВМ, а компьютер создается по подобию и образу мозга человека») звучали не совсем убедительно.
Современная когнитивная психология результат «второй когнитивной революции». Приверженцы второй «когнитивной парадигмы» под психикой знают собирательный термин, что обрисовывает дискурсивную активность, характерную для данного индивида. Наряду с этим сам термин «discourse» (рассуждение) трактуется достаточно обширно. Простое его познание как вербальной презентации мысли и аргумента расширено до анализа всех видов познания, правильнее познавания.
Дабы рельефнее отразить темперамент изучений в когнитивной парадигме, приведем следующие примеры.
1. Открытие Д.И. Менделеевым периодической совокупности элементов.
Физический мир, что первоначально сводился к совокупности четырех элементов: почва, огнь, вода и воздух, в следствии последующих открытий неизмеримо усложнился и, в определенной степени, потерял целостность. Нужно было найти новые связи и вернуть потерянную целостность картины мира.
Как мы знаем, Д.И. Менделеев забрал карточки, написал на них заглавия и ядерный вес всех известных на тот сутки науке химических элементов. Он раскладывал их как в пасьянсе. И вот в один раз во сне наступило неожиданное озарение, появился прообраз будущей совокупности.
То, что сделал ученый это пример того, как естественная, природная информация структурируется мыслью человека и отвечает двум требованиям: совершенно верно отображает природу и поддается пониманию.
Интерпретация Д.И. Менделеева, констатирует Р. Солсо, была не единственной, допустимо не лучшей а также не совсем правильной. Но его совокупность помогала осознать часть физического мира, и была совместима с «настоящей природой». Таковой поиск ответа по большей части соответствует когнитивной модели познания, в то время, когда представления ученого не изменяют природу (либо изменяют ее незначительно), но наблюдение за природой изменяет представление самого ученого о ней.
2. Научное изучение покашливания.
Кашель на протяжении концерта камерной музыки – непреодолимый, появляющийся против всякого жажды. Вы ничего не сможете сделать, не считая как прокашляться. Вы не имеете возможность забрать под контроль запушенный механизм кашля. Но, что представляет собой данный кашель? есть ли он непроизвольным нейрофизиологическим феноменом либо результатом произвольного намерения кашлять с физиологической целью – прочистки бронхов?
Либо ваш кашель на протяжении концерта есть одной из форм «семантического покашливания»? При таких условиях покашливание вероятно значит «прошу вас, обратите на это (на меня) внимание» либо «простите, возможно Вас на минутку».
И не смотря на то, что, как утверждает Р. Харре, в современной социальной психологии существует брешь: покашливание не изучается научными способами, его изучение возможно сформулировать в виде современной психотерапевтической исследовательской программы, соответствующей второй когнитивной революции.
В таковой программе, разумеется, будут находиться два нюанса:
O изучение нейрофизиологии кашля;
O изучение роли семантического покашливания, т.е. произвольного применения индивидом нейрофизиологического механизма для коммуникативных социальных потребностей. Нужно учитывать, что происхождение семантического покашливания есть публичными осуществляется активным субъектом в социальном контексте.
Итак, когнитивная модель познания – это метафора, основанная на выводах и наблюдениях, сделанных из этих наблюдений. Она интерпретирует процесс обнаружения, использования и хранения информации. Наряду с этим отечественные внутренние репрезентации не соответствуют совершенно верно внешней действительности а также смогут искажать эту действительность.
В целом, благодаря второй когнитивной революции, когнитивная психология существенно решила представление о предмете изучения. Сейчас она удачно интегрирует успехи естественнонаучной и гуманитарной парадигм.
УПРАВЛЕНИЕ ДЛЯ ПСИХОИСТОРИКОВ
О.М. ШУТОВА
Происхождение психоистории традиционно связывают с выходом в свет известных работ З. Фрейда «Леонардо да Винчи и память его детства» (1910), «Тотем и табу» (1912), «монотеизм и Моисей» (1939). С этого момента жанр психобиографий делается особенно популярным в исторических изучениях. Но идеи поиска психотерапевтических детерминант исторического процесса были известны достаточно давно. К примеру, Ф. Мэнюэл начинает дофрейдовский этап психологически ориентированной истории с примера применения психологии в «Новой науке» Дж. Вико, после этого переходит к трудам Ж. Мишле, И. Г. Гердера, Г. Гегеля, В. Дильтея. Но большая часть ученых разделяет точку зрения, что эти работы нельзя считать фактически психоисторическими.
Современный период развития психоистории довольно часто связывают с 1958 г., в то время, когда узнаваемый психолог Эрик Г. Эриксон напечатал свою работу «Юный Лютер: история и психоанализ». Книга Э. Эриксона именовалась многими первым убедительным психоисторическим изучением, и все еще остается, пожалуй, самой известной работой в данной области.
В 1970-х гг. начинается организационное оформление психоистории и одновременный ее раскол. Это было связано с происхождением Группы за применение психологии в истории (англ.сокращ. ОЦРН) в 1972 г., некоторых субгрупп в Чикагском университете психоанализа, Гарвардской психотерапевтической клинике, Калифорнийском университете и с основанием Ллойдом де Маузе Института и Международной Ассоциации психоистории (1975).
Любопытно, что Генри Лоутон, создатель пособия, сам тяготеющий к Университету психоистории, определяет данный разрыв как консерваторов и разногласия радикалов, имея ввиду, соответственно, приверженцев Л. де Маузе и участников группы. «Радикалы» определяют психоисторию как отдельную дисциплину, свободную от психологии и истории. «Консерваторы» не поддерживают эти сепаратистские тенденции, считая психоисторию одним из направлений истории.
В это же время, существуют и другие трактовки “коренных” разногласий между психоисториками. Так, В. Раньян показывает на то, что исследователи, группирующиеся около Ассоциации и Института психоистории, уверенный в плодотворности психоанализа и необходимости использования в исторических изучениях. В один момент Раньян сожалеет о том, что довольно часто в историографии конкретно приверженцы Л. де Маузе рассматриваются как представители психоистории в целом, не смотря на то, что многие другие психоисторики – «консерваторы» – критически оценивают возможности психоанализа и разглядывают психотерапевтические факторы наряду с другими детерминантами исторического развития.
Как обучиться проводить психоисторическое изучение? Какого именно рода теоретическая и практическая подготовка нужна для этого? Каковы ключевые принципы создания психоистории? Все эти и многие другие вопросы задает себе начинающий психоисторик. Исходя из позиций психоанализа, Г. Лоутон думает, что для подготовки психоисторика нужны навыки психоанализа, независимая интеллектуальная и эмоциональная работа, и соответствующие исторические знания.
Рассуждая так, он предлагает читателю главу “Психоаналитическая теория для психоисториков”, материал которой сгруппирован около следующих главных неприятностей:
1) главные и философия психоанализа его мыслители. Тут Г. Лоутон ограничивается кратким рассуждением о вкладе отдельных представителей аналитической теории (З. Фрейд, М. Клейн, Э. Эриксон, Х. Кохут) в познание исторических неприятностей и рекомендацией литературы о них, очень выделяя концепции раннего развития, эгопсихологии, харизмы и др., каковые имеют важное значение не только для психоистории, вместе с тем и для политологии, философии, других наук и антропологии об человеке и обществе.
2) базисные их значение и понятия психоанализа для постижения исторического процесса (сны, фантазии, ментальная репрезентация, нарциссизм, проективная репрезентация, определение личностных категорий – «истерический», «депрессивный», «параноидальный», «шизоидный» и др., – память, трансфер и контртрансфер, бессознательные коммуникации, к примеру, передача настроения и др.). направляться подчернуть, что в предлагаемых пояснениях и определениях к терминологии Г. Лоутон заметно отходит от хорошей фрейдистской теории.
Психоисторическая методика стала объектом особого изучения в третьей главе книги. Г. Лоутон отмечает главные отличия классической истории от психоистории: история обрисовывает то, что произошло, а психоистория отвечает, по какой причине это произошло. В этом высказывании слышны отглоски позитивистских взоров. Но он додаёт, что история все же не только фиксирует прошлое, но и интерпретирует его, применяя в представлении исторической действительности все средства, дешёвые историку. Психоистория, со своей стороны, переносит выговоры именно на интерпретацию, в меньшей степени уделяя внимание вопросам описания и репрезентации исторической действительности, что уже более характерно классической истории. Как и в психотерапии, интерпретация в психоистории — это объяснение их смысла и мотивов, но не с терапевтической целью, а чтобы понять тенденции исторического процесса.
Не смотря на то, что интерпретация событий и действий прошлого отличается сейчас от того, какой она могла быть в прошлом, это не свидетельствует, что она неверная. Как говорит Г. Лоутон, легко это различные интерпретации. Всегда подлинных теорий объяснения, действующих в произвольных исторических эрах, не бывает. «ее интерпретация и Понимание истории,— заключает Г. Лоутон,— неизбежно должно со временем претерпевать трансформации, к тому же, как изменяется суть событий прошлого и раскрываются новые факты». Лишь так мы сможем избежать доминирования какой-либо теории над действительностью.
В этом случае создатель касается неприятности, нам отлично привычной. Через чур довольно часто, говорит он, историк подходит к интерпретации прошлого с уже готовой теорией объяснения в руках. Исходя из этого актуальной делается задача «производить теорию на основании данных, а не подгонять факты под теорию». Но в следующем пункте его рассуждений мы сталкиваемся с явным несоответствием: негибкость его позиции выражается в главном постулате психоисториков, определяющем эмоции как главный каузальный фактор. Все нюансы людской поведения, экономические, социальные, культурные, политические факторы являются, согласно их точке зрения, продуктами эмоций, чувств человеческого индивидуума либо коллектива. Такие взоры психоисториков послужили, и не без основания, землёй для нарастающего скептицизма в отношении их науки в целом, обвинений в редукционизме и антиисторичности.
И все же, отечественное знание прошлого, непременно, станет полнее по окончании нового прочтения произведений мемуарного характера, дневников, писем исторических лиц, психотерапевтического взора на процессы воспитания, фольклор, массовые народные беспокойства и др.
Как и в классических исторических изучениях, для психоисториков неизбежно поднимается неприятность субъективности ученого, либо, как ее довольно часто именуют сами психоисторики неприятность контртрансфера. Необходимо помнить, говорит Г. Лоутон, что контртрансфер, субъективность не есть синонимом предвзятости. Осознавать что-то либо кого-то – означать вступить с ними во взаимоотношения. Задача исследователя состоит не в том, дабы стереть с лица земли такую субъективность, а в том, дабы, прислушавшись к собственным ощущениям, вынудить их сказать. Бессознательные порывы, эмоциональное сопереживание объекту собственного изучения должны помогать психоисторику в его работе.
Проведение психоисторического изучения Г. Лоутон считает необходимым поделить на пара частей: формулировка неприятности, ведение ежедневника собственных мыслей и ощущений, накопление достаточного для анализа материала, самообразование, написание собственной работы (как именует данный процесс создатель, «вслушивание в голос материала»), поддержка и контакт со стороны сотрудников, публикация. Говоря о значении знаний из сферы разных дисциплин, Г. Лоутон, конечно, отмечает особенную роль истории, без которой психоисторик не существует. Поэтому он высказывает увлекательную идея об эмоциональном смысле истории для человека во времени: должны ли мы знать историю для сохранения собственной людской сущности либо же под завесой истории прячутся могущественные групповые фантазии. Постановка аналогичных вопросов, касающихся психоисторического смысла истории, заслуживает дальнейшего изучения и большого внимания.
Одной из наиболее значимых неприятностей, поднимаемых психоисторией, есть история детства. Мы редко сознаем, в какой степени повторяем собственный прошлое, пронося образцы эмоциональных поведения и реакций с детства через всю жизнь. Большая часть психоисториков вычисляют ранний детский опыт определяющим в формировании взрослого человека. семьи и История детства – сфера для изучений со стороны психологии, социологии, педагогики, медицины, поле для междисциплинарных изучений. Но психоисторики уделяют ей особенно громадное внимание. Среди них Ллойд де Маузе. Генри Лоутон, подчеркивая собственный дружеские чувства и уважение к этому исследователю, однако, не всегда согласен с его психогенетической теорией истории и ее главными положениями:
1. Эволюция детей и взаимоотношений родителей есть свободным источником исторических трансформаций. Обстоятельство данной эволюции содержится в способности своих родителей удачно воспроизводить личный детский опыт, но уже лучшим образом, максимально избегая недочётов собственного детства.
2. Данный «пресс поколений» имеет значение не только для психологических трансформаций, вместе с тем влечет за собой социальные и технологические перемены.
3. История детства – это смена детей взаимоотношений и моделей родителей с тенденцией сокращения психологической расстоянии между ними.
4. Движение истории подтверждает догадку о том, что с течением времени методы воспитания детей изменяются в лучшую сторону.
5. Психологическая структура должна в любой момент передаваться много поколений, являясь основной составляющей для развития и передачи культурных элементов общества.
Эволюция детства осуществляется с разными темпами, как на личном, так и на публичном уровне:
1) вариации на уровне индивидуума происходят благодаря биологическим различиям, различиям в рождении и происхождении, случайностям (ранняя утрата своих родителей, травма, другие факты личной судьбе);
2) вариации на уровне популяции в психогенетической эволюции появляются благодаря изоляции и селекции (в условиях эмиграции), иммиграции (заимствование новых способов воспитания), отсутствию воспроизводства, культурным контактам (в т.ч. смешанные браки), материальным условиям (лишь в той степени, в какой они воздействуют на детское воспитание), факторам групповых фантазий (войны, революции и т.д.).
Разглядывая материалы по истории детства, Л. де Маузе выделил шесть моделей воспитания, сменяющихся в течении столетий на Западе:
– «детоубийственный» метод (от античности до IV в. н. э.), нередкие насилия над детьми, выживание сильнейших;
– «отстраненный» метод (IV-ХШ вв.), в то время, когда наличие души у детей начало признаваться, и для лучшего воспитания их отдавали кормилицам, в монастыри, в чужие семьи, в качестве подмастерьев либо слуг; для этого времени характерен образ Марии, сурово поддерживающей младенца Иисуса;
– «двойственный» метод (ХIV-ХVII вв.), характеризующийся, с одной стороны, смягчением культа образа и распространением Марии матери в мастерстве, а с другой – сохранением популярного «воспитания палкой»;
– «навязывающий» метод (XVIII в.) – громадный сдвиг в отношениях детей и родителей, характеризующийся попытками сблизиться духовно, осуществлявшимися, но, при помощи твёрдого контроля поведения детей, их чувств и мыслей;
– «публичный» метод (XIX в. – сер. XX в.) – познание воспитания как внушения, навязывания родительской воли понемногу сменяется процессом обучения, подготовкой для успешной интеграции детей в общество;
– «помогающий» метод (начиная с сер. XX в.), предполагающий осознание того, что сами дети лучше знают, в чем они нуждаются на каждой жизненной стадии; родители участвуют в жизни собственных детей постоянным вниманием, помощью и заботой в самоидентификации.
выводы и Основные положения психогенетической теории оспариваются многими исследователями, но кроме того соперники Л. де Маузе вычисляют ее занимательной, гениальной работой, дающей новый импульс поискам историков. Имея во многом сходные с Л. де Маузе взоры, Г. Лоутон все же находит психогенетическую теорию очень противоречивой и не вычисляет ее законченной. Так, разглядывая эволюцию детства, Лоутон задается вопросами: есть ли «помогающая» модель конечным продуктом его эволюции? верно ли рассуждал Л. де Маузе о том, что дети лучше, чем родители знают, в чем они нуждаются? По всей видимости, родители должны быть для ребенка не слугами, а начальниками, прислушиваясь к его жаждам, но и давая ему понятия об ограничениях, помогая ребенку реализовать его потенциал. Значение работы, проделанной Ллойдом де Маузе, вправду громадно, потому что он вынудил многих исследователей по-новому посмотреть на людскую историю.
Столь же большое место в книге занимает глава, посвященная психобиографическим изучениям. Г. Лоутон именует 11 неспециализированных правил психобиографического изучения, среди которых – мотивированность суждений; многогранность интерпретаций; изучение развития взаимоотношений объекта с окружающим миром и эволюции его эмоциональной жизни; знание психоисториком той деятельности, которой занимался его объект, и др.
Одной из самые сложных для исторической интерпретации тем остается история людских групп. Психоисторики выделяют ее в отдельную отрасль собственных изучений. Личные действия, эмоции, фантазии, мотивации сами по себе достаточно сложны для понимания. Изучение этих вопросов в их совокупности в людской коллективе представляется еще более проблематичным. В отдельной главе собственной книги создатель разглядывает современное состояние, перспективы и проблемы психоисторической теории групп. Громадное место уделено библиографии, содержащей нужный теоретический материал.
Создатель констатирует, что ученый, решивший посвятить себя психоистории, должен быть готов к отрицательным итогам. Для психоисторика нужны кроме этого открытость для новых методик, постоянный поиск, междисциплинарность мышления и, непременно, развитое чувство юмора. Психоистория, как говорит Генри Лоутон,— это громадное приключение, и тем, кто решился и готов к нему, книга может служить замечательным спутником.