Структурализм — направление в философии XX века, как и герменевтика, конкретно связанное с развитием гуманитарного познания. Переход в 20-50-е годы последовательности гуманитарных наук с эмпирически-описательного на абстрактно-теоретический уровень настойчиво попросил трансформации стиля мышления ученых-гуманитариев, трансформации самого предмета изучения, а следовательно, и философского обоснования таких трансформаций. Структурализм выступил под лозунгом научной строгости и объективности в гуманитарных науках и был воспринят как философский подход, соответствующий эре научно-технической революции.
Громадное распространение структурализм взял во Франции, где практически был единственной философской альтернативой иррационалистическим и субъективистским тенденциям, отрицающим саму возможность объективного научного знания. Ведущими представителями его были: этнолог Клод Леви-Строс (р. 1908), историк культуры Мишель Фуко (1926–1984), психоаналитик Жак Лакан (1901–1981), критик Ролан Барт (1915–1980) и другие.
Необходимо заметить, что задолго до появления философского структурализма сложился структурализм как способ научного изучения, названный способа структурного анализа. Сущность его содержится в исследовании и выделении структуры как совокупности «скрытых взаимоотношений» между элементами целого, обнаружение которых допустимо только «силой абстракции». Наряду с этим происходит мысленное отвлечение от субстратной (природной, «вещественной»; шире — содержательной) специфики элементов, учитываются лишь их «реляционные особенности», другими словами свойства, зависящие от взаимоотношений, каковые связывают одни элементы с другими. В первый раз подобная структура была выделена при изучении языка швейцарским лингвистом Ф. де Соссюром (1857–1913). В будущем это перенесение внимания с элементов и их субстратных особенностей на отношения между элементами и их «реляционные особенности» закрепилось как фундаментальный принцип структурного анализа: «методологический примат взаимоотношений над элементами в совокупности». Еще одним методологическим принципом стал «примат синхронии над диахронией». Структурный анализ предполагает отвлечение от развития совокупности, ее изменений и взаимодействий в различные моменты времени (диахрония), он сосредоточивается на изучении внутренних механизмов статичной совокупности, внутренних сотрудничествах элементов, сосуществующих в одинаковый момент времени (синхрония).
Представители французского философского структурализма перенесли способ структурного анализа языка на более сложные феномены культуры. Основанием для для того чтобы переноса есть признание того, что язык имеется фундамент всей духовной судьбы. Исходя из этого в базе культурного творчества лежат языковые структуры, каковые обусловливают мыслительную деятельность человека. Они находят собственный выражение не только в духовной деятельности, но и в практических действиях человека, их результатах и нормах. По сути, все продукты социокультурного творчества являются языками особенного рода — знаково-символическими совокупностями. Любая культура, в соответствии с Леви-Стросу, может рассматриваться как «ансамбль символических совокупностей», к каким относится в первую очередь язык, мастерство, религия, наука.
В собственных работах Леви-Строс изучил социально-духовные явления, характерные для жизни первобытных племен: правила браков, исчисление родства, ритуалы, формы религии и т. д. Громаднейшее внимание он уделил анализу мифологического сознания. Он продемонстрировал, что в мифах различных народов, каковые ни при каких обстоятельствах не общались между собой, существуют неспециализированные структуры. Одинаковые образы и мифологические сюжеты воспроизводились, согласно его точке зрения, с буквальной точностью в различных регионах мира. Обстоятельство этого в том, что логические структуры мифологического сознания являются необычным воспроизведением фундаментальных противоречий в жизни первобытного общества, которое на всех континентах проходит одинаковые стадии развития.
Исследуя структуры мифологического сознания, Леви-Строс пытается вычленить то, что было бы неспециализированным для всех культур и потому явилось бы выражением объективных механизмов, определяющих культурное творчество человека, само функционирование людской интеллекта, иными словами, раскрыть «анатомию людской ума». Так, он пробует преодолеть субъективизм и психологизм в понимании различных явлений и человека культурной жизни, выявляя их объективную и рациональную базу. Собственную концепцию Леви-Строс назвал «сверхрационализмом», что пытается интегрировать чувственное в рациональное, причем разумность (рациональность) согласится свойством самих вещей.
Согласно точки зрения Леви-Строса, между мифологическим мышлением далекого прошлого и мышлением современных развитых народов нет качественного различия. Логика мифологического мышления, отмечал он в собственной работе «Структура мифов», слабо отличается от логики современного хорошего мышления; различие в меньшей степени касается интеллектуальных операций, чем природы вещей, над которыми производятся эти операции. Более того, «дикарскому мышлению», по Леви-Стросу, характерна гармония чувственного и рационального, которая потеряна современной цивилизацией. Подобную гармонию он усматривал в способности мифологического сознания не просто отражать, а опосредовать и разрешать несоответствия судьбы человека посредством «двоичных языка» и оппозиций мышления (сырое — приготовленное, растительное — животное и т. д.).
Леви-Строс говорит, что за этими противоположностями языка прячутся настоящие жизненные несоответствия, в первую очередь между природой и человеком, и эти несоответствия не просто отражаются в мифологическом мышлении в «зашифрованном» виде, но неоднократная перестановка и взаимозамещение «двоичных оппозиций» снимают начальную остроту этих противоречий, и мир человека делается более гармоничным.
Р. Барт распространил подход К. Леви-Строса с экзотических явлений на социокультурные феномены современного европейского общества. Потому, что структурный анализ — это анализ духа исходя из его предметных воплощений, то в средствах коммуникации, моде, структуре города и т. д., вычисляет Барт, возможно распознать некую фундаментальную «социологику». Особенное место в изучениях Барта занимает литература. Язык, считает он, не есть несложным орудием содержания, он деятельно это содержание создаёт. Язык литературных произведений модернизма Барт разбирает как аналог социальной революции, где раскол в языка неотделим от социального раскола.
Языковый материал стал объектом анализа и в творчестве Ж. Лакана, что стремился возвратиться к «настоящему» 3. Фрейду. Лакан обосновывает, что существует сходство и глубинная связь между механизмами и структурами языка бессознательного в психике человека. Опора на язык как проявление структуры бессознательного, согласно его точке зрения, формирует возможность рационального постижения бессознательного. На данной базе он не только формулирует задачи психоаналитической терапии (исправление языковых нарушений как симптом исцеления больных), но и выстраивает культурологическую концепцию личности. В соответствии с данной концепции существует принципиальная связь между окружающих и индивида его людей («другого») как носителей символического — совокупности социальных норм, предписаний и т. д. Индивид застает их уже готовыми и усваивает по большей части бессознательно. Из этого субъект у Лакана есть не носителем сознания, культуры, а только их функцией, точкой пересечения разных символических структур. Сам по себе субъект — ничто, пустота, заполняемая культурным содержанием. Собственную структуралистскую концепцию личности (структура вместо личности) Лакан именовал ужасным антигуманизмом, развеивающим иллюзии о человеке как свободном и деятельном существе.
Сходную установку развивает М. Фуко, но на материале истории научных идей. В работе «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» (1966) он исследует правила научной речи, совокупность которых предопределяет образование научных дисциплин. Сами того не зная, писал Фуко, натуралисты, грамматики и экономисты использовали одинаковые правила для определения объекта собственного изучения, теорий и образования понятий. Эти правила он именует эпистемой. Эпистема — это самые предпосылки познания и общие правила, действующие в различных областях культурной жизни, скрытые в бессознательном, постоянные, модели и инвариантные основания, в соответствии с которыми строятся культурные образования определенной эры.
По большому счету бессознательное в концепции структурализма — это скрытый механизм знаковых совокупностей, что подчиняет структурным закономерностям разные импульсы, эмоции, представления, воспоминания и другие элементы психики. Человек манипулирует символами, сооружает из них сообщения, но он это делает неосознанно, машинально подчиняясь определенным правилам. Все это разрешает сказать, согласно точки зрения структуралистов, о вторичности сознания по отношению к бессознательным структурам в познавательной деятельности и о возможности отказаться от самого понятия субъекта как центра, исходной точки свободной сознательной деятельности и как принципа ее объяснения. В итоге это должно обеспечить, считают они, объективность научного познания, а также познания человека, его культуры и жизни.
В отличие от неопозитивизма, что объявляет неспециализированные абстрактные структуры только эргономичными умственными конструкциями (конвенциями), помогающими упорядочивать опыт, структуралисты пробуют обосновать общезначимость и объективность результатов гуманитарного познания. В итоге сложился необычный вариант кантианства, что Леви-Строс назвал «кантианством без трансцендентального субъекта». В случае, если у И. Канта априорные формы рассудка и чувственности (понятия «время», «пространство» и др.) накладываются на поступающие извне эти чувственного созерцания и так придают общий и нужный темперамент научному знанию, то у структуралистов роль априорных форм играются структуры бессознательного.
«Антисубъектную» тенденцию структурализма довел до крайности Фуко. Согласно его точке зрения, само понятие «человек» — временное явление в истории научного и философского познания, обусловленное своеобразной эпистемой финиша XVIII века. Это понятие обречено на исчезновение при смене данной эпистемы второй. Человек провалится сквозь землю, как исчезает изображение, начертанное на морском песке, — так заканчивает Фуко собственную книгу «Слова и вещи». Позднее Фуко смягчил собственную позицию, он во многом пересмотрел собственную философскую концепцию, поскольку очевидной стала противоречивость самой философии структурализма.
Конкретные изучения «первичных» бессознательных интеллектуальных структур и ранее приводили структуралистов к несоответствиям, заставляя умерить собственные философские претензии и сказать о собственной концепции только как о некоей философской догадке, которую возможно применять в качестве «строительных лесов». В частности, речь заходит о проблеме исторической изменяемости знаковых совокупностей, что признают все структуралисты. По какой причине происходят такие трансформации? В рамках структурализма на данный вопрос ответа нет. Исходя из этого со временем начинается изменение философских воззрений исследователей: структурный способ снова преобразовывается в один из научных способов, что не претендует на глобальные обобщения.
Один из наибольших представителей французского структурализма Мишель Фуко (1926—1984) в собственных работах «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» и «Археология знания» предпринял попытку создать на материале гуманитарного знания особенную дисциплину — «археологию знания», предметом которой должны были стать исторически изменяющиеся совокупности мыслительных культуры и предпосылок познания.
Эти предпосылки, согласно точки зрения Фуко, определяются отношениями «слов» и «вещей». Эти отношения расположены между эмпирическим и теоретическим уровнями познания, в «основополагающем» пространстве, предшествующем «словам, жестам и восприятиям».
Исторически изменяющиеся структуры, каковые обусловливают возможность точек зрения, теорий, отдельных наук в конкретный исторический период, Фуко именует эпис-темами. «Эпистема, — пишет он, — это не форма знания и не тип рациональности, что проходит через науки, манифестирует обособленные единства субъекта, духа либо эры; эпистема — это, скорее, совокупность всех связей, каковые допустимо раскрыть для каждой данной эры между науками, в то время, когда они анализируются на уровне дискурсивных закономерностей»1.
Так, эпистема не только предпосылочное, но и формообразующее начало познавательных полей культуры. Эпистема — это неспециализированное пространство знания, метод фиксации «бытия порядка», скрытая от яркого наблюдения сеть взаимоотношений между «вещами» и «словами», на базе которой строятся характерные той либо другой эре коды восприятия, практики, познания, порождаются концепции и отдельные идеи.
Фуко выделяет три скачкообразно сменяющие друг друга познавательных поля (эпистемических образования) в европейской культуре: Восстановление (XV—XVI вв.), хороший рационализм (XVII—XVIII вв.) и современность. В эпистеме Восстановления «слова» и «вещи» сходны либо кроме того тождественны, в хорошей — опосредованы мыслительными представлениями, в современной — связаны такими онтологическими факторами, как жизнь, труд, язык.
Наряду с этим философ отмечает, что его анализ данных эпистем не есть история наук и идей, а знания не будут им рассматриваться в их развитии к объективности. Распространяя структурный способ на область истории, Фуко ищет в ней не эволюции тех либо представлений и иных идей во времени, но их связной структуры в любой исторический период. Его интересуют наряду с этим не поверхностные различия между теми либо иными мнениями, но их глубинное родство на уровне неспециализированных мыслительных структур данного периода. Эти структуры («конфигурации») являются не историей нарастающего совершенствования познания, а историей условий их изменчивости: «то, что должно выясниться на протяжении изложения, это появляющиеся в пространстве знания конфигурации, обусловившие всевозможные формы эмпирического познания»1.
Основная задача «археологии знания» и содержится в том, дабы изучать исторически изменяющиеся совокупности мыслительных предпосьшок культуры и познания в основном на материале главных областей гуманитарного знания.
Громадное внимание в книге «Слова и вещи» Фуко уделяет вопросу о роли и месте гуманитарных наук в современном эпистемологическом поле, посвящая этому вопросу последнюю главу собственной книги. Разглядим главные его идеи по данной проблеме.
1. Область современной эпистемы — это «широкое открытое трехмерное пространство». В одном из его измерений находятся математические и физические науки, в другом — науки о языке, о жизни, о распределении и производстве достатков, в, третьем — философская рефлексия. Между первыми двумя измерениями находится «некая неспециализированная плоскость», для которой характерно или поле применения математики и эмпирических наук, или то, что поддается математизации (в лингвистике, биологии, экономике).
2. Гуманитарные науки как бы растворены в указанном «эпистемологическом трехграннике» и находятся в пробелах между этими областями знания. В противном случае говоря, они находят собственный место в том самом количестве, что очерчен этими тремя измерениями.
3. Такое растворение делает задачу определения места гуманитарных наук сверхсложной и затрудняет обнаружение их связей с другими формами знания. Цель этих наук — «осуществить либо хоть как-то применять на том либо другом уровне математическую формализацию»: они «развиваются в соответствии с моделями либо понятиями, заимствованными из биологии, наук и экономии о языке; наконец, обращаются они к тому методу людской бытия, что философия пытается помыслить на уровне его коренной конечности, в то время как сами они стремятся охватить его только в эмпирических проявлениях»1.
4. Собственный собственное «поле действия» гуманитарные науки находят в том месте, где «ставится вопрос о самом пространстве слов, о наличии либо забвении их смысла». Исходя из этого человек для гуманитарных наук — это не просто живой организм особенной формы, и не человек, В первую очередь собственной истории «обреченный на труд», а это таковой живой организм, что владеет свойством строить представления — о жизни и собственном месте в ней, об других людях и обществе, об экономике, языке и т. д. «Так, объект гуманитарных наук — это не язык (не смотря на то, что только люди владеют языком), но то существо, которое, пребывав в языка, окруженное языком, воображает себе, говоря на этом языке, суть произносимых им предложений и слов и формирует в итоге представление о самом языке»1.
5. Область наук о человеке занята тремя «науками» (эпи-стемологическими областями) с их взаимными пересечениями и внутренними расчленениями; области эти определяются трехсторонним отношением гуманитарных наук по большому счету к биологии, филологии и экономии. При таких условиях направляться выделить: а) «психотерапевтическую область»; б) «социологическую область», где трудящийся, создающий и потребляющий индивид образовывает представление об обществе, об группах и индивидах и т. п.; в) область, где царят формы и законы языка. В данной области осуществляется изучение мифов и литератур, анализ разнообразных речевых письменных документов и проявлений, т. е. анализ словесных следов, оставляемых по окончании себя культурой либо отдельным индивидом2.
6. На базе указанных трех областей гуманитарных наук (их трех моделей) «вырисовывается» их история, начиная с XIX в. Сперва царит биологическая модель, позже наступает царство экономической модели, а в будущем — царство филологической и лингвистической моделей. На протяжении собственной истории гуманитарные науки все более насыщаются моделями языка.
7. История гуманитарных наук говорит о том, что «неприятность бессознательного — его возможности, его места, его метода существования, средств его выявления и познания — это не просто одна из внутренних неприятностей гуманитарных наук, на которую они случайно натыкаются на собственных дорогах: это неприятность, которая в конечном итоге сопряжена со всем их существованием. Трансцендентальный взлет, оборачивающийся «разоблачением» неосознанного, — это основополагающий акт всех наук о человеке»1.
8. История образует «среду» гуманитарных наук, каждой науке о человеке дает опору. Она определяет временные и пространственные рамки того места в культуре, где возможно оценить значение этих наук. Но вместе с тем история очерчивает их правильные пределы и неукоснительно разрушает их притязания на какое бы то ни было универсальное значение.
9. этнология и Психоанализ не являются рядовыми гуманитарными науками, скорее, они охватывают полностью всю область этих наук, везде предлагая интерпретации и свои методы расшифровки. Ни одна гуманитарная наука не имеет возможности с полной уверенностью ни сравняться с ними, ни остаться в полной мере свободной от их вероятных открытий, ни быть уверена, что она так или иначе им не подчинена2.
10. Наиболее значимая функция, которая внутренне свойственна всем гуманитарным наукам — это их критическая функция.
В работе «Археология знания» Фуко развивает и значительно корректировать собственные идеи, изложенные в книге «Слова и вещи». В «Археологии знания» дается более тщательная и методологически отчетливая проработка историко-культурного материала, выявляются кое-какие новые нюансы структурного способа.
Фуко не исследует «историю идей» (не смотря на то, что, очевидно, ее не отвергает), не ищет неспециализированных правил, под каковые возможно было бы подвести все единичные события, а пытается распознать сотрудничества между разными видами речевых (дискурсивных) практик, и между дискурсивными и недискурсивными (экономическими и политическими) практиками.
Термин «дискурсивный» в «Археологии знания» не всегда является синонимом терминов «рациональный», «логический» либо «языковый». Дискурсия — это срединная область между индивидуальными явлениями и всеобщими законами, это область познания возможности и условий языка. Как пишет сам Фуко, его задача в «Археологии знания» (в отличие от «Слов и вещей») больше не пребывает в том, «дабы трактовать дискурсы как совокупности знаков (означающих элементов, каковые отсылают к содержанию либо репрезентации), а как практику, которая систематически формирует объекты, о которых они (дискурсы) говорят.
Непременно, дискурс — событие символа, но то, что он делает имеется что-то большее, нежели легко применение знаков для обозначения вещей. Именно это «что-то большее» и разрешает ему быть несводимым к речи и языку»1. Дискурсивные практики, по Фуко, не исключают вторых видов социальной практики, но, наоборот, предполагают их и требуют обнаружения связей между ними. Сам же дискурс есть сложной и дифференцированной практикой, подчиненной определенным правилам.
Философ отмечает, что в случае, если классическая история (идей, науки, философии и т. д.) главное внимание уделяла периодам громадных длительностей (эр, столетий), выявляя их закономерности, особенные тенденции и т. п., то современная история собственный фокус внимания смещает к раскрытию и исследованию феноменов прерывности (пороги, разрывы, изъятия, трансформации, трансформации), выделяя для этого соответствующие единицы описания (наука, произведение, теория, понятие, текст).
По мере того, как взор историка попадает в глубинные структуры, в его поле зрения вовлекаются все новые области, а указанные прерывности выступают в качестве «скрытого начала», «базы обновления баз». Наряду с этим «исторические описания неминуемо соотносятся с актуальным уровнем знания в целом, множатся с каждой собственной изменением и, к тому же, ни при каких обстоятельствах постоянно порывают с самим собой»1.
Итак, понятие прерывности, в соответствии с Фуко, занимает наиболее значимое место в исторических дисциплинах. В случае, если раньше прерывность «вытравляли» из истории, то сейчас она стала одним из основополагающих элементов исторического анализа. В этом анализе она играется троякую роль: обусловливает преднамеренные действия историка; результат самоописания; представляет собой нужный концепт, которому ученый придает все новые и новые спецификации. Тем самым она в один момент есть и инструментом, и объектом изучения.
В этом изучении новая историческая наука сталкивается с методологическими проблемами, многие из которых появились еще до ее появления, а сейчас характеризуют этот тип дискурса (т. е. превращение прерывности из препятствия в практику, ее интеграция в дискурс историка). Среди этих неприятностей: установление массы документов, обоснование принципа их отбора, применение статистических и количественных способов, формализация, интерпретация, аналогия, анализ функциональных и причинных связей и др.
Разъясняя планы «Археологии знания», Фуко даёт предупреждение, что в собственном способе исторического анализа он собирается освободиться от «антропологических примесей», от применения категорий культурных целостностей, от навязывания истории наперекор ее природе некоторых приемов структурного анализа и повернуться к «формированию, истории и становлению структур».
«Археология знания» начинается с критического пересмотра таких классических понятий как «влияние», «тра-диция», «развитие», «эволюция», «создатель», «книга», «произведение», «наука», «философия», «литература», «история» и т. д.
«Археология знания» внедряется в толщу разнородного материала и воображает разнообразные факты в соизмеримой форме. Единица таковой соизмеримости — речевое событие, факт «высказывания». Это не языковая фраза, не логическое суждение, не психотерапевтическое намерение, а особенная «функция существования» знаков, определяющая саму возможность знаков и их сочетаний в конкретном историческом материале. Наряду с этим принципиально важно постараться рассмотреть за самими высказываниями интонацию говорящего субъекта, активность его сознания (другими словами то, что он желал сообщить), вторжения бессознательного, происходящие кроме воли говорящего в его речи и т. п.
Описание способов построения высказываний, поля объектов, оснований для выбора того либо иного пути познания дает в совокупности «дискурсивную формацию». Наряду с этим Фуко обращает внимание на то, что дискурсивные формации нельзя отождествлять ни с науками, ни с научными дисциплинами, ни, наконец, с формами, изначально исключающими всякую научность.
Не считая «дискурса», «дискурсивная формация» ответственными понятиями «Археологии знания» являются: «позитивность» (единство во времени и пространстве материала, образующего предмет познания); «историческое a priori» (совокупность условий и правил, разрешающих позитивности проявиться в тех либо иных высказываниях); «архив» (список высказываний, порождаемых в рамках позитивнос-тей правильно, задаваемым историческими a priori).
Наряду с этим Фуко отмечает, что «позитивность» — это такая общность через пространство и время, которая характеризует дискурс вне личных произведений, текстов и книг. «Историческое a priori» и «формальное a priori» — явления различных разной природы и уровней. Под «архивом» направляться осознавать не «сумму всех текстов», а совокупности высказываний (событий, с одной стороны, вещей — с другой). Архив, по словам философа, — это совсем не то, что копит пыль высказываний; архив — это в первую очередь закон того, что возможно сообщено, совокупность, обусловливающая появление высказываний как единичных событий.
При построении собственной «Археологии знания» Фуко, во-первых, отделяет себя от истории идей (отказываясь от ее принципов и постулатов); во-вторых, пробует распознать специфику используемого им способа, что не был бы ни формализаторским, ни интерпретативным, т. е. обращается к любому методологическому инструментарию; в-третьих, показывает, чем археологический анализ отличается от других способов описания.
Специфику археологического анализа (описания) французский философ высказывает в следующих четырех фундаментальных правилах.
1. Археология пытается выяснить не мысли, репрезентации, предметы размышлений, навязчивые идеи, каковые скрыты либо показаны в дискурсах; но сами дискурсы — дискурсы в качестве практик, подчиняющихся правилам. Она не рассматривает дискурс как документ, а обращается к нему как к монументу.
2. Археология не пытается отыскать постоянный и незаметный переход, что медлено связывает дискурс с тем, что ему предшествует, его окружает и за ним направляться. Ее неприятность — выяснить дискурс в его специфичности, ее задача — следовать по пятам за дискурсом и, в лучшем случае, легко его очертить.
3. Археология не есть ни психологией, ни социологией, ни, что ответственнее, антропологией творения. Она только определяет правила и типы дискурсивных практик, пронизывающих личные произведения.
4. Археология есть перезаписью, изменением по определенным правилам того, что уже было написано в форме внешнего; это систематическое описание дискурса — объекта.
Характеризуя взаимоотношения между археологией, наукой и знанием, Фуко отмечает, что археология занимается не только науками, и ее объектом есть не только научный дискурс, потому, что существуют знания, свободные от наук, но не существует знание, лишенное дискурсивной практики.
Фуко думает, что дискурсивная практика не сходится с научным развитием, которому она может дать место; науки появляются в элементе дискурсивной формации и на базе знания. Потому, что в любой дискурсивной формации существет частное отношение между знанием и наукой, то археологический анализ обязан продемонстрировать, как наука может функционировать в элементе знания. Согласно его точке зрения, одна из главных областей изучения для археолога — это разные точки появления дискурсивных формаций: пороги позитивности, эпистемологизации, формализации и научности1.
В собственной «Археолргии знания» Фуко не обходит вниманием проблему несоответствия, считая ее ответственной для собственной концепции. самые интересные идеи по данной про-блеме таковы:
1. Существуют случайные несоответствия — видимость, погрешность, недостатки, неточности, «фальшивая наружность скрытой либо скрываемой цельности» и фундаментальные (взаимоисключающие постулаты, экономические и политические конфликты и т. п.), каковые составляют закон существования дискурса.
2. История идей различает два уровня противоречий: случайные и разрешимые в рамках дискурса и фундаментальные, дающие предлог для самого дискурса.
3. Дискурс — это путь, ведущий от одного несоответствия к второму. Проанализировать дискурс — это значит дать добро ветхие и открыть новые несоответствия.
4. Следуя за течением дискурса, несоответствие, так, действует как база его историчности.
5. Археология предназначена для обнаружения «других ответвлений» несоответствия, для описания разных «пространств разногласия».
6. Археология обязана различать внешние несоответствия (противоположности между двумя дискурсивными формациями) и внутренние, каковые свойственны и развиваются в самой дискурсивной формации, и одновременно с этим, будучи порождены в единой точке совокупности формаций, приводят к появлению систем. Для археологического анализа значительны конкретно такие внутренние несоответствия («оппозиции»).
7. «Оппозиции» — это в любой момент предопределенные функциональные моменты: одни из них снабжают дополнительное развитие поля высказываний и открывают последовательность разных объяснений, опытов, выводов и проверок. Другие же приводят к реорганизации дискурсивного поля. Третьи играются критическую роль.
8. Дискурсивная формация — это пространство множества разногласий, единство разных противоположностей, для которых возможно выделить и уровни, и роли.
9. Археологический анализ не должен нивелировать все противопоставления в неспециализированных формах мышления и насильно примирить их при помощи принудительного a priori. Речь заходит о том, дабы сохранить дискурс со всеми его шероховатостями и, следовательно, закрыть тему решительного и в любой момент оживающего несоответствия в недифференцированной стихии Логоса1.
Подводя итог анализа воззрений М. Фуко напомним, что он не проводил строгих разграничений между наукой и ненаукой и придавал законный познавательный статус как следует необычным (а также «древним», «неразвитым» и т. п.) мыслительным образованиям (к примеру, мифам). Тем самым, согласно его точке зрения, наука по существу не исключает донаучных уровней знания: она опира-ется на целый слой познавательного материала, начальную расчлененность и структурированность которого изучает «Археология знания».