Он приближался к океану. Приходил финиш. Его не сильный тело, практически каждый день снедаемое огнем экстаза, изнурялось постоянным принесением себя в жертву изголодавшейся толпе. Время от времени он жаловался Матери, как капризный ребенок, на потоки инопланетян, поглощавшие его и днем и ночью. На своем языке юмориста он сказал ей:[347]
– Для чего приводишь ты ко мне всех этих людей, аналогичных молоку, разбавленному пятикратным числом воды? Мои глаза испортились, так продолжительно я раздувал пламя чтобы вода испарилась. Я утратил здоровье. У меня нет больше сил. Сделай со мной что желаешь… Это (он показывал на собственный тело) сейчас только прорванный барабан. И если ты будешь бить по нему днем и ночью, сколько времени прослужит он еще?[348]
Но ни при каких обстоятельствах он никому не отказывал. Он сказал:
– Пускай я буду осужден появиться еще и еще раз, кроме того в виде собаки, лишь бы я мог быть нужен хотя бы единой душе.
Он сказал кроме этого:
– Я дал бы двадцать тысяч тел таких, как мое, дабы оказать помощь одному человеку. Чудесно помогать хотя бы одному.[349]
Он упрекал себя за экстазы, отнимавшие у него часть того времени, которое он должен был давать вторым.
– О Мать, не давай мне наслаждаться ими. Пускай я буду в любой момент в обычном состоянии, дабы иметь возможность быть более нужным миру.[350]
В последние дни, в то время, когда ученики оберегали его, вопреки его жажде, от наплыва верующих, он сказал:
– Как я страдаю от того, что никто не испытывает недостаток сейчас в моей помощи.[351]
Большой его приятель – известный глава Брахма Самаджа – Кешаб Чандра Сен опередил его. Он погиб в первой половине 80-ых годов XIX века. Со слезами на глазах Рамакришна сказал о нем задолго до его смерти: «Розовый куст будет пересажен в второе место, в силу того, что садовник захотел иметь от него прекрасные розы». Позже он сообщил: «Добрая половина моего „я“ погибла».
Но второй половиной, возможно сообщить, были несчастные. Он был ближе к ним, чем к прославленным ученым. И в конце жизни он насчитывал среди родных, наровне с самые дорогими его сердцу учениками, божьих безумцев и простых людей, как, к примеру, ветхую Гопалерму, наивная история которой как будто бы заимствована из францисканских преданий.
Это была 60?летняя дама. Став вдовой еще в юные годы,[352]она полностью посвятила себя всевышнему. Неутолимая жажда материнской любви вынудила ее 30 лет тому назад забрать в сыновья дитя Кришны – Гопала. Эта идея обратилась у нее в невинную манию. Только лишь она встретила Рамакришну, как ее взор, одухотворенный присутствием всевышнего, заметил выходящим из него мелкого Гопала. Горячее сострадание того, кто проникал огорчения и скрытые желания приближавшихся к нему, одухотворило неудовлетворенную мечту бездетной матери. Он положил ей на руки дитя?всевышнего. С данной 60 секунд мелкий Гопал больше не покидал той, кто усыновил его. И она не молилась больше, ей больше не требуется было молиться, потому что она жила сейчас в постоянном единении со своим всевышним. Она кинула в реку собственные четки и проводила все дни, болтая с ребенком.[353]Это состояние длилось два месяца, позже она успокоилась. Дитя оказалось лишь в 60 секунд раздумья. Но счастье не покидало сердца старая женщина. И Рамакришна не сводил взора, полного доброты, с данной эйфории. Но так как он ни при каких обстоятельствах не терял собственной насмешливости, он попросил старая женщина поведать собственную историю надменному Нарендре, гордому своим критическим разумом, для которого такие видения были глупыми и больными иллюзиями. И старая женщина наивно среди собственной материнской болтовни, принимая Нарендру за судью, сказала:
– Сударь, я лишь бедная невежественная дама, я хорошенько не знаю, в чем дело. Но вы же ученый, сообщите вы мне, верите ли вы в то, что это правда?
И Нарендра, растроганный, отвечал:
Да, мать моя, это правда.
* * *
Это было в первой половине 80-ых годов XIX века. Здоровье Рамакришны без шуток пошатнулось. В состоянии транса он сломал себе кисть левой руки и весьма страдал от этого. Последовало важное изменение. Свершилось раздвоение между немощным телом и восхищенным духом. Он не имел возможности больше использовать слова «я». Он не был больше самим собой. Он сказал о себе «это»….[354]Больной видел: «Аила… Игра… Всевышний, проявлявшийся в различных формах. Человек, неожиданно постигший собственный настоящее „я“, погружается в немое восторг; его радость не знает больше границ, как словно бы он встречает нежданно любимое существо… В то время, когда Шива подмечает собственный настоящее „я“, он восклицает: „Это то, что я имеется!“ – и он танцует от счастья»[355]
В следующем году, в апреле 1885 года, у него начинается воспаление горла. Переутомление беседами, страшные самадхи, привёдшие к горловым кровотечениям, очевидно, содействовали этому.[356]Приглашенные доктора запретили ему впадать в экстаз. Он не принял этого к сведенью. На громадном религиозном празднике вишнуитов он более меры растратил собственные силы.
По возвращении Рамакришны заболевание усилилась. Он практически не имел возможности имеется; все же он принимал всех тех, кто приходил к нему и днем и ночью. в один раз вечером началось кровотечение из горла. Доктора выяснили рак. Ближайшие ученики убедили Рамакришну пробыть некое время под наблюдением доктора Махендралала Саркара из Калькутты. В сентябре 1885 года ему наняли мелкую квартиру, где супруга Рамакришны поселилась с ним, дабы заняться его лечением. Самые преданные ученики дежурили у него по ночам. В большинстве это были небогатые люди, они закладывали почву, делали долги, закладывали собственные вещи в ломбарде, дабы покрыть затраты, и заболевание преподавателя скрепила их альянс. Врач Сар?кар был рационалист, не разделявший религиозных идей Рамакришны; он открыто ему об этом сказал. Но по мере того как он выяснял собственного больного, он ощущал к нему все более глубокое уважение и лечил его безвозмездно. Он посещал его три раза в сутки и часами разговаривал с ним,[357]что, скажем вскользь, пожалуй, не способствовало улучшению его здоровья. Он сказал ему:
– Я вас так обожаю за вашу преданность правде, вы ни на каплю не откажетесь от того, что вычисляете верным… Не думайте, что я льщу вам. Если бы мой отец ошибался, я бы ему это сообщил.
Он открыто осуждал религиозное обожание, оказываемое Рамакришне его учениками:
– Сказать, что Нескончаемое спускается на землю в образе человека, – вот что портит все религии.
Рамакришна, забавляясь, не противоречил ему, но ученики оживлялись в этих спорах, увеличивавших лишь обоюдное уважение; их вера в просветленного страданиями преподавателя крепла. Они старались осознать обстоятельство этого опробования. Они разделились на пара групп. Самые восторженные, во главе с Ги?ришем, искупившим собственные грехи, предполагали, что это сам преподаватель захотел заболеть, дабы сплотить около себя апостолов.
Крайние рационалисты, глашатаем которых был Нарендра, допускали, что тело преподавателя, так же как и тело вторых людей, подчиняется законам природы. Но все чувствовали в умирающем присутствие всевышнего, и в сутки громадного ежегодного праздника Кали, о котором Рамакришна, к их удивлению, совсем не сказал, поглощенный экстазом, они убедились, что Мать сейчас воплотилась в нем.[358]
Возбуждение, в которое их приводила эта идея, было небезопасно. Они рисковали довести себя до припадков конвульсивного сентиментализма. Они имели – либо лишь мнили, что имеют, – видения, экстазы, сопровождавшиеся хохотом, рыданиями и песнями. Тут Нарендра в первый раз показал свойственную ему силу воли и ума. Он отнесся к ним с презрением, он сообщил им, что «экстаз преподавателя был приобретён судьбой ожесточённой борьбы и героического воздержания за познания, их же видения и экстазы были следствием больном слабости, в случае, если лишь они не были несложной ложью. Пускай больные лечатся. Пускай они больше едят и борются со собственными спазмами, потрясающими их, как ничтожных самок. И пускай они будут осмотрительны. Из тех, кто взращивает в себе эту религию эмоций, проявляемых вовне, 80 % стали подлецами и 15 % – безумными…» Это было для них ледяным душем. Им стало стыдно, и большая часть смиренно согласилось, что их экстазы были мнимыми. Деятельность Нарендры на этом не остановилась. Он собрал юношей и подчинил их строгой дисциплине. Он помог им в их рвении к деятельности и к хорошему мышлению. Юный львенок утвердился с этих дней как будущий властелин ордена.
Но он сам еще не освободился от всех волнений и своих тревог. Эти дни были отмечены неисправимым кризисом, в то время, когда он должен был окончательно сделать выбор между силами собственной натуры, боровшимися между собой. Дни терзающие, дни плодотворные, переворачивающие душу и оплодотворяющие ее.
Состояние Рамакришны ухудшалось. Врач Сар?кар дал совет перевезти его из Калькутты в деревню. Около середины декабря 1885 года его поместили в одном доме в окрестностях города, среди красивых садов Кошипура. Он совершил в том месте восемь последних месяцев собственной жизни. Двенадцать избранных молодых учеников не покидали его до конца.[359]Нарендра руководил их их молитвами и деятельностью. Они умоляли учителя присоединиться к ним, дабы просить всевышнего об его выздоровлении. Посещение одного пандита, высказывавшего ту же уверенность, было для них предлогом возобновить собственные мольбы.
– Писания, – сказал Рамакришне пандит, – утверждают, что святые, подобные вам, смогут исцелиться силой воли.
Рамакришна ответил:
– Это свойство было предоставлено раз и окончательно всевышнему. Как я могу это забрать у него?
Ученики упрекали его в нежелании исцелиться.
– Думаете ли вы, что мои страдания необязательны? Я желаю исцелиться, но это зависит от Матери.
– Тогда молитесь ей!
– Вам легко сообщить это. Но я не могу сказать эти слова.
Нарендра умолял:
– Для нас.
– Замечательно, – негромко сообщил преподаватель, – в случае, если смогу, попытаюсь.
Его покинули одного на пара часов. В то время, когда они возвратились, преподаватель сообщил:
– Я сообщил ей: «Мать, я ничего не могу имеется из?за данной боли. Сделай, дабы я имел возможность хоть мало покушать». Она указала на всех вас и сообщила: «Как! Ты так как ешь столькими ртами…» Мне стало стыдно, и я не имел возможности сказать ни одного слова.
Пара часов спустя он сообщил:[360]
– Моя задача поучения практически закончена. Я не могу больше учить. Я вижу всю землю в целом, как бы наполненный господом,[361]и я говорю себе: «Кого же я буду учить?»
Первого января 1886 года он почувствовал себя несколько лучше и сделал пара шагов по саду. Он благословил собственных учеников.[362]Волнение, испытанное ими, проявлялось самым разным образом: в немых экстазах либо в шумных порывах эйфории. Все они говорили, что ощущали, совершенно верно от электрического тока, какую?то выросшую силу, разрешавшую каждому из них достигнуть одним взмахом избранного им идеала (особенность Рамакришны среди религиозных преподавателей – умение позвать в других силы, нужные для веры, а не передать определенную веру; он играл роль, в случае, если я осмелюсь так выразиться, могучей духовной динамо?автомобили). В безграничной эйфории ученики, благословленные преподавателем, приглашали из сада оставшихся дома кроме этого прийти за благословением. Тут направляться отметить линии, которая имела возможность бы быть характерной и для отечественного христианского Евангелия. Смиренный Лату и брахман Шарат, воспользовавшись отсутствием преподавателя, дабы подмести его помещение и оправить постель, слышали зов и видели сверху всю сцену, но из любви продолжали начатое дело и отказались от собственной доли эйфории.
Один Нарендра был неудовлетворен. Скорбь по отцу, мирские заботы, страдания души грызли его. Он видел, что все осшпаны благодеяниями, и вычислял одного себя покинутым. Он не получал никакого отклика на собственную тоску. Не видел никакого луча, что согрел бы его. Он умолял Рамакришну даровать ему для облегчения пара дней самадхи. И преподаватель (приберегая собственную снисходительность для тех, от кого он меньше всего ожидал) сурово укорял его за «низкие помыслы»; лишь от себя самого должен был он ожидать облегчения; он должен был возвыситься над собственными заботами и благодаря данной победе достигнуть более большого состояния, чем экстаз. И Нарендра в слезах как потерянный бежал через поля и город, покрытый соломой и пылью от копны сена, на которую он наткнулся, снедаемый рвением к недостижимому; и душа его больше не знала спокойствия.
Рамакришна с нежностью, с жалостью издали следил, как он метался в безумной тревоге; он отлично знал, что необходимо продолжительно искать, перед тем как, запыхавшись, настигнуть божественную добычу. И он считал прекрасным состояние Нарендры, хвалившегося еще сравнительно не так давно своим неверием и испытывавшего сейчас тоску по нескончаемому. Он считал его благословенным среди людей, тем больше, чем больше он прошел опробований. Он негромко ласкал лицо Нарендры в присутствии учеников. Он выяснял в нем все символы бхакта – верующего любовью. Бхакты не свободны, подобно джнянинам (верующие познанием духа), от внешних предметов, они созданы, дабы обожать и помогать людям. Они должны снова и снова оживать для блага человечества. До тех пор пока существует мельчайшее проявление жажды, необходимо оживать. Лишь в то время, когда все жажды оторваны из людских сердец, достигается Мукти (освобождение). Но бхакт не пытается к этому, и вот по какой причине любящий преподаватель, с сердцем, полным всех живых существ, не соглашающийся позабыть их, сохраняет окончательно предпочтение к бхактам, из которых наибольшим был его Нарендра.[363]Он больше не скрывает, что наблюдает на него как на собственного наследника. в один раз он говорит ему:
– Я покину этих парней на твое попечение. Стремись развить их духовные силы.
И, подготовляя их к монастырской судьбы, он убеждает их идти просить милостыню во всех зданиях без различия каст. Около финиша марта либо начала апреля он раздает им ткани цвета охры, как символ саньясина.
Гордый Нарендра дает пример отрешения. Но он еле отказывается от духовной гордыни. Демон, что тщетно предлагал бы ему, как и Иисусу, все блага земные, скоро сумел бы отыскать ахиллесова пята в его броне, предложив ему власть над душами. в один раз, дабы испытать собственный духовное могущество, Нарендра попросил собственного товарища Калипрасада прикоснуться к нему, в то время, когда он будет в состоянии сосредоточения. И Кали прикасается к нему и сам впадает в такое же состояние. Рамакришна определит об этом и строго увещевает Нарендру; он укоряет его в растрачивании для таковой легкомысленной цели хлеба на корню и определенно осуждает передачу мысли. Запретно наносить ущерб свободе духа. Вы должны помогать вторым. Запретно подменять их мысли собственными.
Практически сразу после этого Нарендру в состоянии медитации почувствовал какой?то светоч, очаг, что был за его затылком; неожиданно он лишился сознания и растворился в Абсолюте. Он погрузился в пучины того ужасного Нирвикальпа самадхи, что он призывал уже давно и в котором Рамакришна ему отказывал. В то время, когда он пришел в себя, спустя продолжительное время, ему казалось, что он лишился тела. Он обнаружил лишь собственный лицо и вскрикнул:
– Где же мое тело?
Пораженные кошмаром мученики побежали к преподавателю. Рамакришна тихо ответил:
– Отлично. Пускай он останется так некое время. Он меня достаточно помучил…
В то время, когда Нарендра почувствовал под ногами жёсткую почву, его охватил невыразимый покой. Он отправился к преподавателю. Рамакришна сообщил ему:
– Сейчас Мать тебе все продемонстрировала. Но это откровение останется под замком, и я буду хранить ключ. В то время, когда ты выполнишь дело Матери, ты снова получишь это сокровище.
И он дал ему указания относительно здоровья и режима на следующие дни.
По мере того как Рамакришна приближался к концу, он отдалялся от всего. Он простирал над печалями учеников собственный ясное небо. Евангелие, написанное практически у изголовья умирающего, отмечает гармонический шепот души, как ручейка вечером, при молчании подавленных учеников, тогда как в саду негромко шелестят при лунном свете ветви деревьев, каковые шевелит тёплый южный ветер. Приятелям, любимым, каковые не смогут покориться необходимости утратить его,[364]он говорит тихо:
– Радха сказала Кришне: «О любимый, живи в моем сердце и не являйся больше в людской образе». Но скоро она начала мучиться, не видя собственного возлюбленного в образе людской. Но воля божья должна быть выполнена. И продолжительно Кришна не являлся в образе людской… Господь пришел и воплотился в человечестве. После этого он возвратился с учениками[365]к божественной Матери.
Ракхал. Тогда не уходите раньше нас.
Рамакришна улыбнулся с нежностью и сообщил:
– Пара баунов[366]входят неожиданно в один дом. Они славят имя божье и танцуют от эйфории; после этого они покидают дом так же неожиданно, как пришли; и люди не знают, кто они были…
Он вздыхает:
– Я время от времени говорю: «Хоть бы господь захотел даровать мне милость и не отправлять меня больше в данный мир!»
Но он в тот же миг же додаёт:
– Он (всевышний) принимает человеческий образ из любви к людям, к чистым душам, любящим господа.
И он наблюдает на Нарендру с невыразимой любовью.
9 апреля.
Рамакришна (глядя на веер, которым он обмахивался жаркой ночью). Так же, как я вижу данный веер, что я держу перед собой, я видел всевышнего… И я вижу… (он говорит совсем негромко, положив руку на сердце, и задаёт вопросы). Сообщите мне, что я сообщил…
Нарендра. Я не имел возможности светло расслышать.
Рамакришна показывает символами, что они – его всевышний и его собственное «я» – слиты воедино.
Нарендра. Да, я – это он.
Рамакришна. Остается лишь перейти одну линии… Удовольствие блаженством… Все растворилось…
Нарендра. Великие остаются в мире кроме того по окончании того, как осуществится их освобождение. Они сохраняют собственный «я» и собственные страдания, дабы передать спасение человечеству…
Полная тишина. Позже говорит преподаватель.
Рамакришна. Крыша[367]у самых глаз, но весьма тяжело достигнуть ее.
Нарендра. О да.
Рамакришна. Но тот, кто достиг ее, может кинуть вниз веревку и втащить к себе вторых на крышу…
В эти дни, осуществляя полное слияние всего существующего с единым существом, он заметил, что «все три были одной субстанцией – и жертва, и плаха, и приносящий жертву», и вскрикнул не сильный голосом:
– О боже, какое видение!
От сильного беспокойства он лишился эмоций; и, придя в себя, сообщил:
– Мне отлично… Мне ни при каких обстоятельствах не было так отлично.[368]
Страдания его были страшны. Те, кто знает ужасную заболевание, от которой он погиб, – рак горла, – будут растроганы тем, что любви и улыбка доброты не покидала его. Если не было дано этому человеку, которого его индуистские почитатели вычисляли своим Христом, погибнуть на кресте, то его смертное ложе было таким же крестом.[369]
– Тело одно страдает, – сказал он. – В то время, когда дух соединился с господом, ничего больше не ощущаешь…
Либо же:
– Пускай страдания и тело занимаются приятель втором. Ты же, мой дух, пребывай в блаженстве!
И он сказал:
– Сейчас я и моя божественная Мама слились окончательно воедино.[370]
За три либо четыре дня до смерти он позвал Нарендру и просил покинуть их вдвоем. Он наблюдал на него с любовью и впал в экстаз. Складками собственного экстаза он окутал и Нарендру. Выйдя из мрака, На?рендра заметил Рамакришну плачущим. Преподаватель сообщил ему:
– Сейчас я дал тебе все и стал бедным факиром, у меня ничего больше нет. Данной силой ты сделаешь громадное добро на свете. И лишь тогда ты возвратишься…[371]
С этого часа все его силы были переданы Нарендре. ученик и Учитель слились воедино.
Воскресенье, 15 августа 1886 года. Последний сутки.
Днем, не обращая внимания на мучительную боль в горле, у него хватило сил проговорить целых два часа со собственными учениками.[372]С наступлением ночи он лишился сознания. Считали, что он мертв. К ночи он проснулся. Прислонившись к пяти либо шести подушкам, поддерживаемым телом смиренного ученика Рамакришнананды, в душном полумраке разговаривал он до последнего момента со своим любимым учеником Нарендрой; негромким голосом давал ему последние наставления. После этого три раза явственно он сказал имя возлюбленной всей его жизни, божественной Матери – Кали, – и растянулся. Наивысший экстаз начался. Он пребывал в нем практически до половины двенадцатого, а после этого отошел в другой мир… Наступила смерть. В соответствии с словам его веры, он перешел из одной помещения в другую…[373]
И ученики его кричали:
– Победа![374]
ЭПИЛОГ
Человека не стало. Дух начинал собственный путь среди людей.
В тот же миг же появилась община апостолов. Юные ученики, бывшие свидетелями его последних месяцев, не могли возвратиться к прошлой мирской судьбе. Никаких средств у них не было. Но четыре домашних ученика – Баларам Бос, у которого временно пребывали останки Рамакришны, Сурендранатх Митра, Махендранатх Гупта и Гириш Чандра Гхош, раскаявшийся актер, – ободряли их и помогали им создать собственный очаг. Первый дал денег для приобретения в Баранагаре, около Ганги, полуразрушенного дома. Это первенствовал матх, либо монастырь. Около двенадцати учеников сгруппировались в том месте под монастырскими именами, заменившими потом их личные. Тот, кто был Нарендрой, кто стал известен в будущем под именем Вивекананды,[375]взял на себя, по немногословному соглашению, управление ими. Он был самый энергичный, самый живой, и преподаватель избрал его. В это же время как все другие стремились погрузиться в опьяняющую тоску по мечте и воспоминаниям, великий ученик, знавший лучше кого?или притягательную силу данной пучины, но знавший и ее опасности, посвятил себя их воспитанию. Он проносился среди этих отшельников как огненный вихрь; он стряхивал с них их блаженное состояние и скорбь, вырывал их из через чур эргономичной власти единой навязчивой мысли; он принуждал их знакомиться с другими идеями в мире; он затоплял их питающим дождем собственного широкого ума, он заставлял их пробовать от всех плодов древа познания: разных религий, наук, истории, социологии, он желал, дабы они достигли универсальных знаний; он устраивал между ними плодотворные дискуссии, постоянно ни на мгновение поддерживать священный пламя.
В знаменательный сутки – на Рождество 1886 года – совсем был подписан и утвержден акт о рождении человека?всевышнего. Рассказ об этом захватывает, он сохраняет трепет непредвиденной встречи ночью «Глагола Индии» и прекрасного бога Запада…
Они пришли в Антпур к матери одного ученика (Бабурама).
«…Был поздний вечер. Они собрались у очага, принесли и зажгли громадные поленья, и скоро разгорелся пламя… Индийская ночь расстилала сверху собственный полог. Около царил невыразимый покой уснувших полей. Они думали в тишине… Вивекананда начал говорить историю Господа Иисуса.[376]Он сказал о прекрасной тайне Рождества и Благовещения… Монахи, полные блаженства, переживали дни бегства в Египет. Они следовали за дитятей Христом в храм, где его окружали иудейские мудрецы… Они были с ним, в то время, когда он собирал собственных первых учеников; и им казалось, что они знали его так же, как знали собственного собственного преподавателя.[377]Многие сходные черты Христа и Рамакришны как в действиях и мыслях, так и в отношениях с учениками воскрешали в их памяти блаженные дни, совершённые с преподавателем. Слова Искупителя раздавались в их ушах как отлично привычные слова…»
Рассказ о страстях Христовых, распятии на вознесении и кресте погружал их в пропасть раздумья… Красноречие Нарендры ввело их в общество апостолов, где Павел проповедовал Евангелие. Пламя Пятидесятницы пожирал их души в тиши бенгальской деревни, и в воздухе ночи звучали имена то Христа, то Рамакришны.
Тогда Вивекананда обратился к монахам. Он приказал им самим стать христианами и оказать помощь искуплению мира. Они должны были сами отрешиться от всего, как это сделал Иисус, и осуществить познание всевышнего. Они находились у костра, огненные языки бросали красный отблеск на их лица. Треск дров нарушал течение их мысли, и они тогда празднично приняли обет вечного Саньяса, один перед вторым и все перед всевышним.
«И лишь в то время, когда все было завершено, монахи отыскали в памяти, что эта ночь – была кануном Рождества».[378]
Красивый и глубочайший знак рождения нового дня божьего.
Но пускай Европа не совершит ошибку, просматривая данный рассказ. Это не возврат в Иордан.[379]Это Ганги и слияние Иордана. Две слившиеся реки, смешавшись (и с ними многие другие), возобновляют совместно собственный течение в расширенном русле.
* * *
Новый орден, чуть появившись, имел уже ту особенность, что он не только соединял в себе силу веры восточной и западной, не только объединял энциклопедическое изучение научных дисциплин и религиозную медитацию, но и связывал идеал созерцания с идеалом служения человечеству.
И с первых же дней духовные сыны Рамакришны не заперлись в стенках монастыря. Друг за другом они рассеялись в мире в виде скитающихся монахов. Лишь один Рамакришнананда (Шашибхушан), защищая останки, остался на житье в голубятне, куда перелетные птицы иногда возвращались на отдых. Уже в последние дни судьбы преподавателя он воплощал смиренный идеал Марты: «Di?enen, dienen» – «помогать» (слово Парсифаля) – помогать преподавателю в его страдании, помогать братьям в Их молитвах, помогать телу тех, чей дух помогает всевышнему. Это был его метод «познавать всевышнего». И старик Лев Толстой сообщил бы, что метод данный был наилучшим.
Но любой имел собственный личный метод. И любой, не зная этого, собственными природными особенностями воображал одну сторону, одну фазу многогранной личности Рамакришны. В то время, когда они были дружно, он был представлен целый полностью.
Их могущественный глашатай – Вивекананда, высказывая веру всех, ушел возвестить миру слово того, кто реализовал, как говорят, живой синтез духовных сил Индии.
«Я имел счастье сидеть у ног того, чья жизнь в тысячу раза больше, чем его учение, была живым комментарием текстов Упанишад, была духом Упа?нишад, воплощением в людской образе, гармонией всех многообразных идей Индии.[380]Индия была богата мудрецами и мыслителями. Один имел глубочайший ум, второй – громадное сердце. Настало время, дабы появился тот, кто объединил бы такой ум и такое сердце, кто в одном теле владел бы блестящим интеллектом Шанкары и прекрасным сердцем Чайтаньи, кто во всяком заметил бы тот же действующий дух, того же всевышнего, заметил бы божественное в каждом существе, тот, чье сердце оплакивало бы всех бедных, отверженных, угнетенных в Индии и вне ее, – тот, кто осуществил бы общую гармонию, веру разума в любви… Таковой человек появился… Было нужно, дабы он явился, – он явился. И самое прекрасное было то, что дело его жизни развернулось у ворот города, полностью проникнутого западной мыслью, города, помешанного на фальшивом, привозном оксидентализме, более европеизированного, чем каждый город в Индии… Тут он жил без всякой книжной науки. Данный очень способный ум чуть имел возможность написать собственный имя, но самые узнаваемые ученые отечественного университета признавали его гигантом ума…[381]Мудрец, завершивший тясячелетнее дело индуистских мудрецов… Мудрец отечественного времени, учение которого принесло больше всего благодеяний в настоящий час… В случае, если я в то время, когда?нибудь сообщил людям слово правды – это было его слово, его полностью. Лишь мои неточности принадлежат мне».
Так унижался у ног смиренного Рамакришны самый умный, самый властный, самый, по совести, гордый из громадных религиозных умов современной Индии. Тот, кто был святым Павлом бенгальской миссии. Тот, кто основал Церковь и теорию.
Тот, кто обошел всю землю и был водопроводом, – подобным тому, чьи красивые арки пересекают римскую Кампанью, – по которому потоки духа распространились из Индии в Европу[382]и из Европы в Индию, соединяя научный разум с верой Веданты и прошлое с будущим.
Это плавание по морю души я обрисую в следующем томе.[383]В настоящем томе я повел дух Запада в дальние государства религиозного мифа, где дерево Бриарей, огромное фиговое дерево, которое у нас через чур привыкли вычислять мертвым и засохшим, растит собственные громадные ветви. Я его приведу сейчас обратно непредвиденными дорогами в его жилище, где царствует современный разум. И мы откроем, в то время, когда возвратимся, что перешеек столетий, отделяющий один мир от другого, думается для радио телеграфа отечественного свободного взора не толще волоса и не дольше мгновения.
Приложение I