Во всех европейских странах история развития понятия о собственности в применении к недвижимости, к почва, идет в параллель с историей публичного права. Любая перемена в отношениях обладателя к почва приводила к перемене в публичных отношениях, и обратно. Поземельная собственность в западной части Европы появилась под влиянием понятия о феодальной зависимости. Полная собственность владения именовалась семь дней, имела возможность принадлежат лишь свободным и защищалась в народном суде. В противоположность алоду — поземельные участки, предоставленные подчинённым, пребывали в зависимом, подчиненном, не смотря на то, что и жёстком юридическом обладании их, под именем феода, лена. Крестьянская почва подпала под идеальную зависимость обладателя имения и обложена в пользу его тяжёлыми повинностями. Исходя из этого подчинённые не имели в прямом смысле полной собственности, но по утверждении феодальной зависимости им принадлежало лишь право наследства в собственной почва.
Новейшая эра европейской истории привела с собою разрушение феодальных связей. Вместе с тем ослабилась и та яркая сообщение, которая существовала издревле между правом на поземельную собственность и публичным правом, и собственность, освобождаясь от политических оков собственных, явилась более либо менее частным предметом гражданского права.
И в отечественной истории чистое гражданское понятие о праве собственности на землю появилось не внезапно и не само по себе, а приходило в сознание понемногу и в связи с сознанием личности гражданской. распределение собственности и Первоначальное образование не зависело у нас, как на Западе, от завоевания; но и у нас в истории собственности возможно найти черты сходства с историей ее на Западе.
Первый период юридического быта России представляется периодом бессознательного владения почвой. Идея о праве собственности таится еще в зародыше среди этого владения и не выказывается, доколе не приходит в соприкосновение с выяснившимся юридическим началом. Почвы было довольно много, славяне жили родами: с таким состоянием согласуется понятие о том, что кто что возделывает, тот тем и обладает, что почва неспециализированная. Был ли в этом состоянии и какой конкретно зародыш вотчинного права, — мы не можем заключить с достоверностью. По всей видимости, владение принадлежало роду, любой род расселялся по удобству: и владение по старине либо по первому занятию являлось единственным началом для разрешения столкновений.
С прибытием дружины и князей должна была случиться перемена. Дружина — сословие военное, а не земледельческое, и цели землевладения, само собой разумеется, были у него не прямо земледельческие. Нет основания предположить, дабы с прибытием князей провозглашено было и водворилось правило о том, что вся почва в Киевской Руси в собственности князю. Такое правило ни при каких обстоятельствах не было провозглашено в Киевской Руси. Нет предлога думать, что княжеская власть водворилась у нас при помощи завоевания. Нет и следов деления почвы побежденных между победителями. На Западе германские завоеватели, овладев почвой, уже заселенною ее племенем, обнаружили практически везде утвердившуюся совокупность римских понятий о землевладении, обнаружили обладателей, опиравшихся на юридическое понятие о праве и, поставив собственный племя в сословия и положение племени господствующего, ввели вместо прошлой совокупности новую. У нас ничего аналогичного не было. Князья, в первую очередь, не были завоевателями почвы русской в том смысле, в каком завоевание совершилось на Западе. В Киевской Руси они не нашли юридической совокупности землевладения и, как по всему видно, не принесли с собою собственной. Но они были все-таки князья почвы русской (а в народном понятии народ сливается с почвой), правили почвой русскою. Какое конкретно представление соединялось тогда с этим словом править, мы не можем сейчас в полной мере уяснить себе; но знаем, что в то время не могло быть в представлении того резкого отличия национального права от гражданского, какое определилось в наши дни. Границы частной собственности также еще не обозначились; следовательно, в случае, если личный человек не затруднялся в выборе почвы для себя, именовал собственной ту, на которой сидел и которую обрабатывал, и мог вольно переходить с одной почвы на другую свободную, захватывая столько, на какое количество стало бы его экономической силы, — то тем более князь, правя почвой, невозбранно имел возможность брать, сообразно со своим требованием, почвы, какие конкретно вздумает и на какие конкретно не простиралось еще частное владение. Конечно, что требование частного обладателя на землю было и неизвестно и необширно, потому что соответствовало неизвестной и малом экономической экономической потребности и силе, а требование князя могло быть весьма обширно, в соответствие широкой его обширной потребности и силе. Основная потребность имела возможность обнаружиться в наделении дружины почвами. Дружина составляла пришлый элемент, не принадлежавший к составу почвы, следовательно, члены дружины, инопланетяне, не могли на однообразном основании с земскими людьми сесть на земле, где и как попало, конкретно: у них не было яркой связи с почвой. За почвой им приходилось обращаться к князю, что правил почвой, и князь показывает, раздает им почвы.
С водворением дружинного элемента и князя начинаются завоевания, покорение соседних племен, обложение их данью. Дань платится не на лицо почвы, а на лицо князя. Дань показывает на подчиненное, зависимое отношение покоренного племени — не только личное, но и со всею почвой этого племени, отчего и владение почвой приобретает, не смотря на то, что косвенно, вид зависящего владения. В почве покоренного племени князь имеет еще более свободы раздавать почвы своим дружинникам. Он рассылает дружину по городам, отдает дружинникам в волости и управление города. Притом и не на одни покоренные племена налагается дань: подати и пошлины устанавливаются и для господствующего племени, — и уже исходя из этого поземельное владение его приобретает вид некоей зависимости. Князь практически, кроме того и без нарушения частных владений, входит в распоряжение почвой, по свойству всякой власти. Это распоряжение более и более расширяется, из бессознательной силы начинается в сознательное либо полусознательное право. Увидим еще, что дружина все более и более сливается с почвой, получает оседлость и вместе с тем возрастает, пополняется из той же почвы. В состав ее вступают туземцы, в силу того, что с положением дружинника связана особенная честь и польза. Самое поземельное владение дружинника, относительно с владением земских людей, должно было взять темперамент более определенный, и уже исходя из этого имело возможность казаться привлекательнее. Прошлое различие племен, состоявших под властью князя, равно как отличие почвы от дружины, мало-помалу сглаживается, но вместо того появляется и все явственнее делается различие по роду занятий, по работе, по чести: это различие должно было отразиться, и вправду отразилось, на землевладении.
Так, под влиянием дружинного начала образуется личное владение, усиливаясь все более и более, приходя в большее и большее сознание. По мере того в тех слоях общества, куда пробралось дружинное начало, слабеет и теряет значение прошлая форма владения почвой всем родом. Но во время Русской Правды личное владение, видно, не достигло еще до сознания о личном праве собственности на землю, в силу того, что Русская Правда не касается еще вопроса о наследстве в почве.
Около яркого, свободного, бессознательного владения почвой на собственный имя организуется владение с определенным характером права, более либо менее зависимого, производного от инвеституры и власти княжеской. Право имеется органическое произведение определившегося публичного альянса, и потому конечно, что понятие о праве собственности и поземельного владения развилось у нас в связи с сознанием о власти княжеской. С таким конкретно характером, более либо менее определенным, есть владение дружинников, потом служилого класса. Этому-то политическому, национальному происхождению права на землю и должно приписать то явление, что у нас вотчинная власть приобретает свойство власти национальной, и обратно, власть проникается вотчинным началом. Из слияния того и другого появился древний тип отечественного землевладения: это тип несомненно национального, а не гражданского происхождения (само собой разумеется, в том смысле, в котором сейчас понимаются эти выражения, потому что в средневековую эру различие начал национального и гражданского не было еще сознано).
Неудивительно что, в то время, когда явилась эта определенная форма с характером права, не смотря на то, что и зависимого, но жёсткого, тогда, при первом столкновении с нею, вторая, первобытная форма свободного, но неизвестного землевладения не имела возможности устоять и начала распадаться. Она распалась, не переродившись, в силу того, что не в силах была из себя же самой создать другую свободную гражданскую форму собственности, какую произвел когда-то римский мир. Свободному землевладению не оставалось уже места, в то время, когда сложился и выяснился около него тип права производного, соединенного с только властью. Низшие разряды населения, оставаясь вне перемещения к праву на землю, вне круга служебных прав и обязанностей, не в силах были удержаться при свободном землевладении: они остались при одном фактическом пользовании почвой, на которой жили, но не могли выставить никакого права на землю, потому что неоткуда было им взять его. Почва, на которой они жили, стала чужой, явилась почвой князя либо людей служилых; а эти последние либо взяли ее от князя, либо не смотря на то, что купили право захватом, передачей, приобретением, но обладали ею по праву, связанному с национальным служебным их положением. Эти служилые люди были люди свободные и переходили на работу вольно от одного князя к второму, но, переходя, не оставляли за собою вотчин собственных в почвах покинутого князя: ясный показатель того, что право их на землю тесно связано было со работой. Это право перехода мешало укрепиться связи их с почвой, мешало им в полной мере укрепить ее за собой; а в то время, когда право перехода кончилось, то служилый класс остался на почвах, обложенных служебной повинностью. Право на землю все более и более примыкало к лицу князя, следовательно, яснее выказывался более либо менее зависимый его темперамент *(35).
Продолжение
Во время утверждения центральной власти столичных правителей явилось пара видов частного землевладения, но ни в одном из них не выразился чистый тип права собственности. Крестьяне в имениях служилых людей сидели на пашенных жеребьях, на земле, которая не им принадлежала, а помещику, на чьей почва они сидели. Они и не имели, по всей видимости, сознания о каком-либо праве на определенный надел земли как о собственности, потому что покидали постоянно одни почвы и переходили на другие. Правительство обязывало их быть послушными обладателю почвы; в пользу его они обязаны были отправлять натуральные повинности либо платить оброк согласно соглашению. Они не теряли связи с почвой по образу судьбы собственной, не теряли в общем, неизвестном смысле, в силу того, что привыкли сидеть на какой-нибудь почва. Но связи прочной, постоянной, с определенной местностью, с известным участком у них не могло быть, — а право собственности допустимо только в отношении к определенному, обособленному предмету. В этом пользовании почвой не видно ничего жёсткого, само собою существующего, и потому запрещено кроме того назвать его правом на владение: оно длилось в течение того срока, пока крестьянин сидел на земле по условию. При обилии земель пользование это могло быть достаточно широкое, но в нем не было ничего похожего на независимое право. А в то время, когда закончилось право перехода крестьян, от этого нисколько не определилось право их на владение, а определилась очень быстро абсолютная зависимость этого владения. В подобном же отношении к почва были крестьяне, сидевшие на церковных и монастырских почвах, равняется черносошные, сидевшие на почвах князя. Довольно последних самое слово тёмный указывает на связь между повинности и владения: лишь тут повинность есть не служебно-национальной, а вотчинной повинностью перед вотчинником почвы, князем. Прикрепление к почва коснулось и этого разряда людей, и совершенно верно так же отразилось на их землевладении. Владение муниципальных обывателей тяглыми участками было также несвободное, но под условием тягла и оброка, и тяглые участки их не подлежали свободному распоряжению обладателя. Ни в одном из упомянутых выше разрядов не видим независимого права собственности на землю. Вотчинное право на нее предоставлялось им в редких случаях по особенной милости правителя, и при таких условиях прошлая тёмная и тяглая почва их преобразовывалась в белую. Исключение из этого порядка видится лишь в северной части России, в древних новгородских областях; в том месте вотчинное владение почвой, как право независимое, с покон веков существовало и для низших разрядов свободного населения: такое владение удержали они за собой и до последнего времени. Это был чуть ли не самый вольный вид частного землевладения в РФ *(36).
Право служилых классов на почвы, появившееся под ярким действием княжеской власти и службы княжеской, обозначилось явственнее во время жалованных грамот (XXIV, XV стол.), коими от имени князя прямо утверждаются и определяются вотчинные права обладателя. Инвеститура, которая связана с этими грамотами, имеет несравненно более национальный, чем гражданский темперамент; но таковой инвеституры, само собой разумеется, домогался любой вотчинник, потому что она давала ему преимущества и многочисленные льготы, следовательно, для него самого выгодно было поставить вотчинное собственный владение еще в громадную зависимость от князя. С одной стороны, вотчинник среди собственного владения есть нам самовластным хозяином, как бы политическим владыкой, — и с данной стороны право его твердо; но у этого права нет самостоятельности: оно в собственности вотчиннику так, как он подручник и служилый человек княжеский. Таковой взор на поземельную собственность служилых людей более и более становился законным, юридическим взором, по мере того как усиливалась центральная власть столичных правителей. Наконец, потомки и удельные князья их сошли в один разряд с людьми служилыми. Право отъезда кончилось. Везде стало одно его великого правителя государство. На всех служилых людей распространилась служебная повинность, и вотчинное право на землю поставлено в тесную сообщение с выполнением данной повинности, со работой. Развилась поместная совокупность: она не была выдумкой Ивана III либо кого-нибудь из его предков. Начало ее существовало издревле; новостью была лишь верная, систематическая организация раздач. Поместное право отличается от вотчинного и довольно права распоряжения, наследства и т. п., но и в вотчинном праве было то же начало — начало служебной зависимости. И с обладанием вотчинами соединяется обязанность помогать царёву работу; за неисполнение ее и вотчина отбирается на том же основании, как поместье, либо вотчинник, нисходя в разряд тяглых людей, в случае, если и удерживает при себе имение, то уже не в качестве вотчины, а в качестве другого, не служебного, но еще более зависимого, тяглого и оброчного имущества *(37).
Так появилось у нас своеобычное вотчинное право на землю, такое право, которого нельзя подвести ни под одну из римских категорий, но которое возможно поставить в аналогию с подобным же правом главной и подчиненной собственности, появившимся в западной Европе под влиянием феодальной совокупности (Obereigenthum, Nutzeigenthum). В бенефициальном праве нет ничего похожего на собственность. В то время, когда подчинённый приобретал лишь право пользования почвой, оканчивавшееся с его смертью либо со смертью господина, в то время, когда крестьянин приобретал надел земли в пользование, в полной мере зависевшее от воли обладателя, — тут видим лишь пользование и зависимое владение, и ничего более. Иное дело ленное владение: тут видно не одно лишь право в чужой вещи; тут что-то выше зависимого владения, видны показатели собственности, не смотря на то, что и зависимой и несамостоятельной. Но в то же самое время, в той же самой почва существует для другого лица главная собственность с качеством самостоятельности. С этою собственностью связаны: сознание собственной самостоятельности, право потребовать от подчиненного хозяина сознания его подчиненности, знаков зависимости и почтения, право возвращать к себе владение, в то время, когда оно сделается выморочным, право передавать главную собственность второму лицу и возвращать к себе имущество, в то время, когда оно выйдет из власти подчиненного обладателя. Главному обладателю в собственности совершенная сторона собственности; а настоящая, настоящая сторона в собственности обладателю подчиненному: сознавая зависимость собственного права перед главным хозяином, он обладает и пользуется имуществом в полной мере, сообщает его по наследству, не смотря на то, что ограничен более либо менее в праве отчуждения, и при выморочности главной собственности может зависимое собственный право перевоплотить в свободное *(38). Так, собственность в одной и той же почва раздваивалась; в ней не было полного единства, а так как всякое право пытается к единству, то и это право всячески клонилось в том же направлении. По естественному закону настоящая сторона права непременно должна была забрать верх над совершенной: расширяясь и укрепляясь мало-помалу, она освободилась, наконец, от зависимости, и из подчиненной собственности появилась собственность полная. Право стало единым, и возобновление прошлого раздвоения сделалось неосуществимым *(39).
И у нас, как продемонстрировано выше, появилось вотчинное владение служилых классов с характером зависимости; и у нас оно не было легко пользованием либо правом в чужой вещи, но простиралось на целое имущество и вмещало в себя настоящие особенности собственности. Лишь у нас главная собственность была не частным правом, как в Германии, а собственностью национальной; не дробилась и не подлежала передаче и уступке, но от начала до конца сосредоточивалась в единстве власти. Одно из значительных отличий отечественного землевладения от землевладения в Западной Европе пребывает в следующем. И в том месте, как у нас, землевладение пребывало в связи с дружинным элементом: в феодальную эру оно стало привилегией сословия, носящего оружие, ходящего на войну, служилого класса. Военное дело, работа — по рождению человека, по сословию его — представлялась личным его правом, а должностью, обязанностью представлялась только потому, что была связана с землевладением. Человек шел в работу вместе с имением своим, и его и себя ставил в подчинение, в зависимость, в верность собственному сеньору, принимая от него ленную инвеституру; и вместе с тем владение его, получая твердость юридическую в соединении с правом главной собственности, сохраняло цельность и единство собственную. Человек именовал своим именем цельную дачу и сам именовался по ее имени; имя это вместе с имением переходило из рода в род к его детям, и в одной даче никто, не считая ее хозяина, не мог быть господином мимо его права и мимо родного альянса с ним, никто не имел возможности взять на себя имя той дачи и господство над нею. На его почва имели возможность сидеть люди иного сословия, согласно соглашению с ним либо в силу личного ему подчинения, на личной перед ним повинности, но никто из них не дробил с ним той почвы. Так из рода в род передавались вотчины, сохраняя собственную цельность и не допуская смешения разнопоместных обладателей в одном имении.
У нас, наоборот того, усиление власти национальной привело историческим методом к закреплению служилого сословия на работу стране. Служилая повинность легла на все служилое сословие. Эта повинность лежала непременно, а не по землевладению, на лице: человек обязан был помогать не по причине того, что он обладатель того либо другого имения, не по причине того, что он принял инвеституру ленную от главного обладателя, но потому лишь, что он сын собственного отца, бывшего служилым человеком. Землевладение было в связи с данной повинностью, но не было юридическим ее основанием, ее обстоятельством — а это очень принципиально важно. Землевладение, так сообщить, шло за работой, но не предшествовало ей как резон; разъяснялось работой, но не растолковывало ее конкретно. Служилый человек был одновременно с этим землевладельцем — в силу того, что надобно же было ему сидеть на чем-нибудь, помогать с чего-нибудь; но работа без землевладения, не смотря на то, что, возможно, в хозяйственном смысле, в экономии служебного дела была немыслима, не была бы в смысле юридическом явлением немыслимым. В удельном периоде собственной истории мы видим, действительно, массу вотчинных владений, появившихся как словно бы самостоятельно, существовавших на праве личного державства, видим такие явления, что слуги и бояре свободные переходят от одного князя к второму, оставляя за собою неприкосновенными собственные вотчины; но с усилением единодержавия эта воля закончилась, и к концу 16-го столетия железная воля Ивана IV, разумеется, действовавшая систематически, разбила, возможно сообщить, последние остатки чистого вотчинного начала владения и сплавила все землевладение в Столичном стране в одну целую массу владения служебного. Вотчинное право по содержанию собственному означало лишь передачи и свободу распоряжения; по форме собственной стало царским жалованием за работу, не кроме наследия отцовского и дедовского. Темперамент вотчинного владения, т. е. полного права обладать и распоряжаться, послужил типом, к которому стремилось приблизиться владение поместное, но в основаниях собственных и то и другое владение не отличались резкою чертою. Служебная повинность, лежавшая на лице независимо от почвы, соединила и то и другое совместно в одном принципе. Но из древнего вотчинного владения случились у нас большею частью громадные дачи цельного владения, большие дворянские владения, т. е. полного права обладать и распоряжаться, послужил типом, к цельность. Наоборот того, из поместных дач случилось у нас владение разнопоместное, составляющее особенность отечественного быта и придающее такую пестроту отечественным вотчинным правам. При действии поместной совокупности служилый человек приобретал от страны почву для собственного хозяйства сообразно собственному окладу, т. е. приобретал не цельное имение, известное под особенным заглавием дачи, не село такое-то либо деревню такую-то, но приобретал в известной даче, среди ее, в тех или других урочищах, поместный надел собственный, так что около него в той же даче бывали обыкновенно и другие помещики, любой по собственному окладу; низшие разряды служилых людей кроме этого испомещивались — или любой человек на собственный лицо, или многие совместно; но собственному окладу, т. е. приобретал не цельное имение, известное под особенным разрядов остались вне дворянского сословия и не взяли собственных поместий себе в вотчину, но сохранили право владения почвой от собственного лица и стали распродавать собственные участки сторонним людям.
Итак, освобождение собственности совершилось у нас только под влиянием национального начала, действием власти национальной. С одной стороны, вотчинное право стремилось к полной свободе распоряжения; с другой — поместное право к сближению с вотчинным: как мы знаем, что слияние того и другого практически уже совершилось к концу XVII столетия. С трансформацией совокупности служебной повинности стало уже ненужно формальное отличие того и другого права, и указом 1714 года поместья сравнены с вотчинами в общем значении недвижимых имуществ. лавки и Дворы вошли в ту же категорию. Различие между тяглыми и белыми имуществами уничтожилось: подушная подать легла уже на лицо, а не на имущество. Право обладать почвами в уезде считалось еще привилегией служилого сословия; но владение аристократа все еще не имело возможности принимать во внимание полною его собственностью в суть гражданского права: оно пребывало в нужной связи с национальной обязанностью аристократа помогать работу царёву. Значит, право собственности было неполное, не купило еще гражданского свойства, потому что зависело от выполнения обладателем национальной повинности дворянского сословия. Потому-то, не обращая внимания на слияние поместий с вотчинами, вотчинное право проникнуто было сознанием национального происхождения, национальной зависимости, и ужасное слово: отписать вотчины на правителя, нисколько не потеряло еще того настоящего значения, которое оно имело в XVII столетии. Как мы знаем, что в течение первых трех четвертей XVIII столетия конфискация частного имущества была самым обычным делом и совершалась под всякими предлогами. Понятие о полном праве собственности на землю явилось и выразилось лишь тогда, в то время, когда служебная повинность снята с дворянства жалованною грамотой Петра III и Екатерины II, а за тем (в 1785 году) явилось то определение, которое мы встречаем в действующем законодательстве (420 ст. Гражд. Зак.). С данной эры, возможно сообщить, только что начинается гражданская история русского права собственности.
Примечание. В мусульманском мире не установилось еще понятие о собственности в том смысле, в каком появилось оно исторически в Западной Европе. И в том месте завоевание имело результатом овладение победителями — почвами покоренных народов; но право тиморное (известное, напр., у турок) значительно отличалось от феодального права Западной Европы. Ленное право вмещало в себя два значительных особенности: прибыльное возделывание почвы и автономию обладателя. Наоборот того, тимор был только дар султана армейскому человеку, дававший ему право на известную часть подати с населения, занимавшего подаренный участок; притом данный дар подлежал в любой момент отобранию по произволу султана. По числу голов либо убитых неприятелей определялась и часть подати, предоставлявшаяся пожалованному чину. Таковой обладатель становился господином местного греческого либо болгарского населения и жил собираемою с него податью, не участвуя нисколько в жизни его и быте и не проявляя ни хозяйственной, ни административной деятельности в почве и в народе, в силу чего и имели возможность оставаться в целости и народная церковь, и местная администрация, а также формы суда народного. Каждый из этих господ оставался солдатом, чуждым хозяйства и земледелия. Этим ленивым отношением к почва отличается и поныне владение турок-мусульман среди разноплеменного христианского населения в Турецкой Империи.
Право собственности в соединении с владением. — Необходимость ясного сознания о материальных границах владения, соответствующего праву. — Бессознательность начального хозяйственного владения в РФ. — Значение отвода. — Смешение дач. — Попытки к приведению в меру поземельного владения. — Национальное межевание
Право собственности в строгом смысле имеется право, совсем укрепленное и объективно сознаваемое, непременно жёсткое, так что право тут приносит с собою все собственный содержание, и с началом права появляется владение, на праве основанное. Тут владение вмещается в праве, сливается с ним и высказывает волю, направленную на удержание предмета во власти, — волю, появившуюся вместе с правом и этим правом поддерживаемую. Пример — человек приобрел имение и вступил во владение по купчей: это — владение, утвержденное на праве собственности.
Право собственности, как полнейшее и простейшее из всех прав гражданских, должно иметь обязательно жёсткие границы — границы довольно самой вещи, на которую простирается власть. Мы видели, как в первом отношении вырабатывалось в истории чистое гражданское понятие о праве собственности. Оно появилось не внезапно, а понемногу приходило в сознание, по мере развития личности гражданской. По мере того как определялось право личности, приходило в сознание и определялось и право собственности. Но это лишь одна сторона в истории развития понятия о праве собственности, относящаяся к началу личности. Имеется в данной истории и вторая сторона; относящаяся к началу экономическому. С одной стороны, определилось отношение права к лицу, иначе — отношение права к предмету; одно касается внутренних границ права, второе — внешних границ его. Лишь при полном, совместном развитии того и другого начала может установиться полная определенность права собственности, полное согласие внутреннего содержания права с внешним его проявлением.
В действительности, право собственности еще не достигло полной собственной определительности, покуда остаются в неизвестности материальные его границы, покуда не ясна еще внешняя черта, за которою оканчивается мое и начинается твое, неизвестно еще в точности, до какого именно пространства почвы, до какого именно количества вещи простирается мое владение и откуда начинается владение моего соседа. В таком положении легко может произойти, что и я, и сосед мой, оба будем простирать собственный право на одинаковый предмет, на одно да и то же пространство. Таково конкретно свойство вотчинного владения в начальном, неразвитом экономическом быту, в то время, когда сознание о собственности еще нетвердо, труд недорог либо имеет лишь личное (субъективное) значение, экономические силы целого общества и частного лица не развиты, не выяснены, и потребление их легко. Тут в основном случается, что кроме того при определительности основания, на котором утверждено необыкновенное право, — владение, соединенное с этим правом, остается в неопределенности, случается, что ни сам хозяин, ни другие обладатели, смежные с ним, ни само общество не имеют ясного сознания о том, чем они обладают. Первоначально общество уживается с такою неопределительностью владения, но приходит время, в то время, когда с повышением экономического значения почвы появляется для публичной власти потребность установить неспециализированную единицу измерения, для частного права — потребность выяснить в вероятной точности пространство владения, соответствующее праву.
Так было и у нас. Начальная единица для измерения владения была очень неопределительна, потому что забрана была не из качеств почвы, а из личного свойства обладателя: это был персональный труд; предмет собственности определяется указанием на неподвижный центр владения, к примеру, на село, деревню, двор, наименование дачи и т. п., и в этом отношении сомнение устранялось. Но самое владение около этого центра распространялось уже без всякой определительности: куда плуг и топор и соха и коса ходят. Так, хозяин большей частью имел сознание только о починном пункте собственного владения, и от данной точки владение его простиралось в неизвестную даль, доколе простиралось воздействие труда его, обработка почвы, не сталкиваясь с чужим трудом и чужим владением, которое, со своей стороны, распространялось по мере личного труда. Потребность в более жёстких границах обнаружилась в том месте, где благодаря столкновений между обладателями показались зачатки совершенного понятия о собственности; тут видятся первые межи владения, другими словами живые урочища, останавливающие воздействие труда, и символы естественные или неестественные, деревья, ямы, невозделанные полосы, отметки и т. п. При переходе владения вместе с правом от одного лица к второму конечно выяснялась потребность выяснить, в каком пространстве переходит владение, обособить предмет его при самом установлении владения в лице приобретателя. Из этого случилась и у нас несложная форма передачи поземельной собственности от одного лица второму. Олицетворением таковой передачи служило сперва символическое воздействие (следы которого, не смотря на то, что и достаточно не сильный, заметны в отечественной истории), позже отвод межи, совершаемый прошлым обладателем лично либо через доверенное лицо, новому приобретателю, в присутствии свидетелей. Наряду с этим случае был составляем особенный акт отвода, либо об отводе межи упоминалось в самом акте, что является основанием приобретения. Такова была у нас первая историческая форма передачи поземельной собственности *(40).
Но эта начальная форма имела целью выяснить лишь окружность владения, обособить дачу: об измерении внутреннего ее пространства не было еще и помину. Действительно, и в дачи тот же персональный труд показывал столь же неотёсанную единицу для определения владения: угодье и пашню, соху, косу и топор. Но по времени явилась необходимость выяснить яснее владение и пашней, и угодьями. Владение в дачи начало дробиться; в случае, если кроме того границы дачи были известны, то в нее имело возможность появиться пара собственников, из коих любой, не имея ясного сознания о собственном владении, хотел обладать, чем ему вздумается. С усложнением быта, с раздроблением владения должно было усилиться экономическое значение как пашни, так и угодьев, сенокосов, вод, лесов и пастбищ. Обладатель, истощив одни полосы, имел возможность приниматься за обработку и расчистку вторых, каковые имели возможность для той же цели пригодиться второму обладателю. Но не столько потребности частных лиц говорили о необходимости привести в известность и выяснить границы и внутреннее содержание владений, сколько потребности столичного правительства, которое с XV века, собрав под собою почву, стремилось притянуть к себе отовсюду нити управления. В конце XV столетия начала организовываться поместная совокупность. Правительство, раздавая незанятые и незаселенные почвы в тех местностях, где уже были обладатели, должно было указать каждому место его владения, отвести ему дачу. Установилась совокупность взимания подати с поселенных людей по сохам, другими словами по единицам не поземельного лишь владения, но вместе с тем труда хозяйственного. Для той либо второй цели правительство начало делать хозяйственные описания земель и вместе с тем хозяйственные измерения земель. При таких измерениях означалось и количество земель; для этого вошли в потребление (со времени Ивана IV) новые единицы, все-таки еще хозяйственные и неточные: для пашни — четверть, для лугов — копны, для четверти — и лесов версты. Практически все поземельное владение столичного служилого сословия — происхождения служебного, и право на почвы по начальному происхождению шло от правителя. Посему каждое вотчинное право на землю в средней России, по происхождению и началу собственному, примыкает к отводу от правительства. В XV же стол. утвердилась поместная совокупность.
Итак, главным основанием права собственности служило утверждение либо назначение от правительства. Главным основанием владения служил так называемый отвод. Наряду с этим каждое владение предполагалось органически целым, в коем пахотные почвы составляли окладную дачу, определяемую четвертями, а угодья составляли принадлежность к данной даче, и по пропорции дачи определялась пропорция угодий, теми же приблизительными единицами.
Этим, но, не определялись еще границы владения: сознание не могло быть полным и ясным.