— Нужно же, тут — и внезапно Шопен, — сообщил Джозеф. — Потрясающе!.. Кстати, достаточно занимательный мост. Подержи-ка. — Он дал жене пакет с леденцами и принялся фотографировать красный мост, соединяющий два белых строения, по которому шагал мужик в serape — ярко-красной мексиканской шали. — Замечательно!
Мари шла и наблюдала на Джозефа, позже отворачивалась от него — и опять наблюдала. Наряду с этим губы ее беззвучно шевелились, шея была неестественно напряжена, а правая бровь легко подергивалась. Мари то и дело перекладывала пакет с леденцами из одной руки в другую — совершенно верно несла ежа. Внезапно она споткнулась о бордюр, неудобно взмахнула руками, вскрикнула и… уронила пакет.
— О Господи! — Джозеф быстро подхватил пакет с почвы. — Взгляни, что ты наделала! Нескладеха!
— Нет, возможно, мне лучше было сломать лодыжку… — пробормотала Мари.
— Это же были самые лучшие черепа — и ты их сломала. А я так желал привезти их к себе и продемонстрировать приятелям…
— Забудь обиду меня, — еле слышно сообщила она.
— Забудь обиду, забудь обиду!.. — с досадой выкрикнул Джозеф, мрачно заглядывая в пакет. — Линия-те что! Где я сейчас отыщу такие? Нет, это легко невыносимо!
Встал ветер. На узенькой улочке не было никого — лишь Мари и Джозеф, практически зарывшийся лицом в собственный пакет. Никого. Лишь они вдвоем, вдалеке от всей земли, за тысячи миль отовсюду — откуда ни забери… А около- пустой, ничего не значащий для них город. И обнажённая пустыня, над которой кружат ястребы.
Чуть в первых рядах, на крыше театра оперы и балета, блистали фальшивым золотом греческие статуи. В какой-то пивнушке надрывался граммофон, чужие слова уносил ветер.
Джозеф закрутил верх пакета, дабы тот не раскрывался, и с досадой сунул в карман.
Они именно успели на гостиничный ленч к половине третьего.
Сидя за столиком наоборот Мари, Джозеф без звучно зачерпывал ложкой альбондигасский суп. Несколько раз Мари радостно заговаривала с ним, показывая на настенные фрески, но он лишь хмуро наблюдал на нее и молчал. Пакет с разбитыми черепами лежал рядом на столе…
— Senora…
Коричневая рука убрала со стола суповые тарелки. Вместо этого показалась громадная тарелка с энчиладами [Блинчик с острой мясной начинкой].
Мари подняла взор.
На тарелке лежало шестнадцать энчилад.
Она забрала в руки вилку и уже потянулась, дабы забрать себе одну штуку, но внезапно что-то ее остановило. Она положила вилку и нож по обеим сторонам тарелки. Посмотрела назад, взглянуть на расписные стенки, после этого на мужа… Взор ее опять возвратился к энчиладам.
Шестнадцать. Одна к одной — близко друг к другу. Долгий последовательность…
Мари принялась вычислять их.
Один, два, три, четыре, пять, шесть.
Джозеф выложил одну на тарелку и съел.
Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать.
Она запрятала руки на коленях.
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.
Мари закончила вычислять.
— Я не желаю имеется, — сообщила она.
Джозеф положил перед собой еще одну энчиладу. Начинка, запеленутая в узкую, как папирус, кукурузную лепешку. Вот он отрезает кусочек и кладет в рот… Мари в мыслях представила себе, как данный кусочек пережевывается у него во рту, смачивается слюной, хрустит — и зажмурилась.
— Ты чего? — задал вопрос он.
— Ничего, — сообщила она.
Осталось еще тринадцать энчилад — они были похожи на мелкие посылки либо конвертики с младенцами…
Джозеф съел еще пять.
— Что-то мне плохо, — сообщила она.
— Ела бы нормально — и все.
— Не желаю.
Он покончил с энчиладами и, открыв пакет, дотянулся оттуда один из полураздавленных черепов.
— Возможно, не нужно тут?
— По какой причине это еще? — Джозеф смачно откусил одну из глазниц и принялся жевать. — А они ничего, — сообщил он, перекатывая леденец на языке. Затем отхватил еще один кусок. — Весьма кроме того ничего.
Она внезапно увидела выдавленное на черепе имя.
В том месте было написано Мари.
Это нужно было видеть, как она собирала чемоданы — собственный и его. Не редкость, в спортивных репортажах кадры прокручивают напротив; к примеру, только что спортсмен прыгнул с трамплина в воду — и вот он уже запрыгивает задом наперед обратно, на спасительный трамплин. Так и по сей день на глазах у Джозефа вещи как будто бы сами собой залетали обратно в чемоданы: пиджаки-в один, платья-в второй… Перед тем как юркнуть в коробки, в воздухе птицами парили шляпы… Ботинки, как будто бы мыши, разбегались по полу и исчезали в норках. Наконец чемоданы закрыли собственные пасти, клацнули замки и повернулись ключи. Все.
— Ну вот! — вскрикнула Мари. — Все запаковано! Боже мой, Джо, как я радостна, что мне удалось тебя уговорить.
Подхватив чемоданы, она засеменила к двери.
— Подожди, дай я помогу, — сообщил он.
— Да нет, мне не не легко, — покачала головой она.
— Но ты же ни при каких обстоятельствах не носила чемоданы. И не нужно. Я позову посыльного.
— Ерунда, — проговорила Мари, задыхаясь от тяжести.
Уже на выходе из номера мальчишка-посыльный все же выхватил у нее чемоданы с криком:
— Senora, рог favor! [Сеньора, будьте любезны! (исп.)]
— Мы ничего не забыли? — Джозеф посмотрел под обе кровати, по окончании чего вышел на балкон и пристально осмотрел сквер. Зашел обратно, осмотрел ванную, секретер а также умывальник. — Ну вот, — сообщил он и с торжествующим видом вынес что-то в руке. — Ты забыла собственные часы.
— Неужто? — Мари торопливо надела их и стала женой дверь.
— Не осознаю… — проворчал Джозеф. — Какого именно черта мы выезжаем в такую позднотищу?
— Но еще так как лишь полчетвертого, — сообщила она. — Всего лишь полчетвертого…
— Все равно не осознаю, — повторил он.
Осмотрев в последний раз помещение, Джозеф вышел, прикрыл дверь, закрыл ее и, поигрывая ключами, начал спускаться вниз.
Мари уже ожидала его в машине. Она замечательно устроилась на переднем сиденье — а также успела расправить на коленях плащ. Джозеф проследил, дабы в багажник загрузили остатки багажа, а после этого подошел к передней двери и постучал. Мари открыла и разрешила войти его.
— Ну вот, на данный момент-то мы и отправимся! — вскрикнула она со хохотом, и глаза ее озорно блеснули на раскрасневшемся лице. Она кроме того вся подалась вперед — словно бы от этого перемещения машина имела возможность тронуться сама собой. — Благодарю тебя, дорогой, что дал сделать возврат денег за сегодняшнюю ночь. Думаю, они нам еще понадобятся в Гвадалахаре. Благодарю!
— Угу, — пробурчал он в ответ.
После этого засунул ключ зажигания и надавил на стартер.
Машина не завелась.
Тогда Джозеф опять надавил на стартер. Рот Мари болезненно дернулся.
— Возможно, нужно прогреть, — сообщила она. — Ночью было холодно…
Он попытался опять. Никакого результата.
Мари вцепилась в собственные колени.
Джозеф постарался завестись еще не меньше шести раз, по окончании чего бессильно откинулся назад.
— Гм-м…
— Попытайся еще разок. Должно получить, — попросила она.
— Без толку, — сообщил он. — Какая-то поломка.
— И все-таки попытайся еще раз.
Джозеф попытался еще раз.
— Она непременно заведется, вот заметишь, — проговорила Мари. — Ты включил зажигание?
— Включил — не включил… Включил! — огрызнулся Джозеф.
— Что-то непохоже, дабы ты его включил, — сообщила она.
— Ну вот, наблюдай! — Он на ее глазах развернул ключ.
— Сейчас давай, пробуй.
— Видела? — задал вопрос Джозеф, по окончании того как снова ничего не получилось. — Я так как тебе сказал.
— Ты, возможно, что-то неправильно делаешь. на данный момент мы практически завелись! — вскрикнула она.
— Так возможно посадить аккумулятор — позже черта с два его тут приобретёшь!
— Ну и хорошо — сажай. я точно знаю, вот на данный момент мы заведемся.
— Знаешь что, если ты такая умная, попытайся сама! — Джозеф вылез из автомобиля и уступил ей место за рулем. — Ну давай, вперед!
Мари закусила губу и уселась за руль. Ее руки двигались медлительно и празднично, как будто бы она совершала некоторый мистический обряд. Всем своим телом она словно бы пробовала попрать земное притяжение и другие физические законы. Туфля с тупым носком приложив все возможные усилия топтала стартер — но машина не издавала тишина.
У Мари вырвался жалобный писк. Она отпустила стартер и дернула дроссель. Затем в воздухе показался в полной мере недвусмысленный запах.
— Ну вот, ты залила свечи! — вскрикнул Джозеф. — Замечательно! Изволь сейчас пересесть на собственный место.
После этого он раздобыл где-то троих молодцов, каковые покатили автомобиль под гору. Сам вспрыгнул за руль, дабы руководить. Машина скоро разогналась и стала бодро подпрыгивать на ухабах. Глаза Мари вспыхнули надеждой.
— на данный момент она заведется! — сообщила она.
Но машина и не думала заводиться. Вместо этого они тихо докатились до заправочной станции и затормозили около баков с бензином.
Мари сидела без звучно, поджав губы, и в то время, когда служитель станции подошел к машине, не открыла ни створку, ни окно — ему было нужно обходить машину и обращаться к ее мужу.
Некое время механик стоял, склонившись над мотором, позже выпрямился и хмуро взглянуть на Джозефа. После этого они тихо обменялись несколькими фразами по-испански.
Мари опустила окно и прислушалась к беседе.
— Ну, что он говорит?
Приятели продолжали что-то обсуждать.
— Что он говорит? — еще раз, более упорно, задала вопрос Мари.
Смуглый механик делал жесты в сторону мотора. Джозеф понимающе кивал. Беседа все длилась.
— Что в том месте? — не унималась Мари.
Джозеф строго взглянуть на нее и свел брови к переносице.
— Подожди 60 секунд. Не могу же я слушать двоих сходу!
Механик забрал Джозефа под локоть. Казалось, они ни при каких обстоятельствах не закончат обсуждение.
— Что он тебе говорит? — опять встряла Мари.
— Он говорит… — начал Джозеф, но не закончил, в силу того, что мексиканец опять увлек его к мотору. Вид у механика был таковой важный, словно бы на него наконец снизошло прозрение.
— Во какое количество нам это обойдется? — выкрикнула Мари, выглядывая из окна автомобили и обращаясь к их склоненным поясницам.
Механик что-то сообщил Джозефу.
— Пятьдесят песо, — перевел Джозеф.
— А какое количество времени займет починка? — прокричала его супруга.
Джозеф опять обратился к механику. Тот пожал плечами, и некое время они спорили.
— Ну так какое количество? — нетерпеливо задала вопрос Мари.
Но обсуждение длилось.
Солнце уже клонилось к закату. Сейчас оно висело над вершинами кладбищенских деревьев на горе, а на равнину скоро наползала тень. И лишь небо оставалось чистым, голубым и нетронутым.
— Два дня. Быть может, и все три, — сообщил Джозеф, повернувшись к Мари.
-Два дня!.. А не имел возможности бы он починить как-нибудь временно — дабы мы имели возможность перебраться в второй город и подняться на ремонт в том месте?
Джозеф задал механику вопрос. Тот ответил.
— Нет, так запрещено. Нужно делать полный ремонт.
— Ну по какой причине, по какой причине — что за глупость? Для чего он будет делать полный ремонт — так как он замечательно знает, что без него возможно обойтись? Сообщи ему, Джо, сообщи… Пускай он поторопится и закончит…
Но приятели уже не слушали ее. У них опять отправился важный разговор.
В этом случае вещи уже не были такими прыткими. Джозефу было нужно самому распаковывать собственный чемодан. А чемодан Мари так и остался находиться у двери.
— Мне ничего не пригодится, — сообщила она.
— Кроме того ночная рубаха?
— Ничего, посплю нагишом, — ответила Мари.
— Ну ладно тебе, я же не специально, — сообщил Джозеф. — Это все дурная машина.
— Нужно будет непременно сходить и проконтролировать, как они в том месте все делают, — пробормотала Мари, которая сидела на краешке кровати.
Они сняли второй номер. Мари отказалась от ветхой помещения, сообщив, что этого она просто не вынесет. Тут, в новом номере, она имела возможность представить, что они в второй гостинице, в другом городе. Из этого раскрывался вид на аллею и на трубы канализации — а не на сквер с шляпными коробками деревьев.
— Слышишь, Джо, непременно спустись к станции и проверь, как у них движется работа. Если не контролировать, они смогут протянуть с починкой и месяц и два! — Она подняла на него взор. — А лучше вот что: отправься и займись этим прямо на данный момент — вместо того дабы слоняться без дела.
— Что ж, возможно и сходить, — сообщил он.
— Я отправлюсь с тобой. Желаю приобрести изданий.
— Думаю, в таком городе ты вряд ли найдёшь американские издания.
— Что, мне уже и взглянуть запрещено?
— И по большому счету… У нас мало денег, — сообщил Джозеф.- Мне бы не хотелось связываться с телеграфом и банком. Лишь трата и лишняя возня времени.
— Но на издания-то, я надеюсь, денег хватит? — задала вопрос Мари.
— Ну, на парочку хватит.
— На столько, сколько я захочу! — отрезала Мари, сидя в постели, вся красная от возмущения.
— Господи, у тебя же в машине чертова уйма этих изданий: Пост, Колльер, Меркьюри, Атлантик, Барна-би, Супермен! Ты же не прочла в них и половины статей!
— Они ветхие, — покачала головой Мари. — Я их уже все просмотрела и желаю новые… В то время, когда сходу просмотришь, делается совсем…
— А ты не только просматривай, но и пробуй просматривать их, — язвительно сообщил Джозеф. — Ты же можешь просматривать, не так ли? В то время, когда они спустились на площадь, уже совсем стемнело.
— Дай мне пара песо, — попросила Мари, и Джозеф протянул ей деньги. — И научи, как задавать вопросы по-испански про издания.
— Quiero una publicacion Americano, — сказал он, не останавливаясь.
Мари, запинаясь на каждом слове, повторила за ним фразу и прохихикала:
— Благодарю.
Джозеф зашагал по направлению к технической станции, а Мари возвратилась и подошла к ближайшей лавке с надписью Farmacia Botica [Аптека (исп.)]. Разложенные на витрине издания были все на одно лицо. Скоро пробежав глазами похожие, как члены одной семьи, заглавия. Мари пытливо посмотрела на старичка, сидящего за прилавком.
— У вас имеется американские издания? — начала она, не решившись заговорить по-испански.
Старик уставился на нее.
— Habia Ingles? Вы говорите по-английски? (исп.)] — задала вопрос она.
— Нет, senorita.
Тогда Мари постаралась отыскать в памяти испанскую фразу.
— Quiero… погодите… — Она запнулась и начала опять: — Quiero… Americano… э-э… жюр-на-ло?
— О нет, senorita!
Мари всплеснула руками — как словно бы клацнули челюсти громадного рта. Рот ее открылся и опять закрылся. У Мари было чувство, что перед ней какая-то завеса. Она как будто бы бы пребывала тут, в этом мелком магазинчике — и в один момент нет. Все эти смуглые, пропеченные солнцем люди, каковые населяли город, были для нее чужими. Они не знали слов, каковые знала она — так же, как она не понимала их слов. А вдруг слова и произносились, то с великим стыдом и смущением. И около города — одно лишь время и бесконечное пространство. А дом, ее дом — где-то на большом растоянии, в другой жизни…
Мари быстро повернулась и вышла.
Одну за второй обходила она лавки и везде видела одинаковые обложки с окровавленными быками, жертвами насилия либо слащаво-конфетными лицами священников. Наконец в каком-то магазинчике ей попалось три номера Пост, и она так была рада, что кроме того захохотала от восхищения и покинула хозяину лавки приличные чаевые.
Прижимая заветные издания к груди. Мари побежала по узкому тротуару — перепрыгнула канаву, быстро перелетела через улицу, что-то напевая себе под шнобель на ля-ля…
После этого быстро встала на другой тротуар, пробежалась по нему и, улыбнувшись самой себе, перешла на стремительный ход. Издания она прочно прижимала к груди, глаза ее были полузакрыты, ноздри вдыхали пропахший углем воздушное пространство, уши щекотал теплый ветерок…
В вышине звезды игрались лучами на позолоте греческих статуй театра оперы и балета. Мимо Мари проковылял какой-то мужик, на голове он нес громадную корзину, полную буханок хлеба.
Мари взглянуть на мужчину, на корзину у него на голове и неожиданно застыла. Ухмылка разом сошла с ее губ, руки, державшие издания, разжались… Мужик шел и осторожно придерживал корзину рукой, а второй размахивал при ходьбе. Издания выскользнули у Мари из пальцев и рассыпались на тротуар.
Она скорее ринулась подбирать их. После этого в одну секунду домчалась до отеля и практически взлетела по лестнице.
Мари сидела в номере. По обеим сторонам и в первых рядах от нее стопками лежали издания. Она окружила себя ими, как крепостной стеной с опускными решетками из слов. Это были ветхие издания — те, что валялись в машине. Их она уже наблюдала раньше, и они годились сейчас только для постройки крепости. А вот три только что приобретённые (не смотря на то, что и потрепанные) номера Пост она забрала к себе и заботливо уложила на колени. Мари кроме того не решалась открывать их, предвкушая, как будет с упоением просматривать, просматривать, жадно перелистывать страницы, и снова просматривать…
Наконец она решилась перевернуть первую страницу. Она будет просматривать их пристально — строчок за строчком, страницу за страницей. Все до запятой, до мельчайшего оттенка цвета в картинах. И вдобавок осталось пара лакомых кусочков в ветхих номерах из крепостной стенки — рекламы, мультяшки, каковые она пропускала, оставляя на позже.
Первый номер — вот данный — она будет просматривать сейчас вечером. Она растянет это наслаждение на долгое время, а на следующий день вечером примется за второй. на следующий день вечером — в случае, если, само собой разумеется, она будет тут на следующий день вечером. Быть может, и не будет — внезапно машина заведется, и тогда… Мари как будто бы наяву почувствовала запах выхлопных газов, услышала шорох шин по дороге и завывание ветра, раздувающего ей волосы. И все-таки, быть может, она будет тут на следующий день вечером — тут, в данной комнате. На данный случай у нее останется второй номер, и еще третий — на послезавтра. Она бережно разложила все по полочкам у себя в голове. Итак, первая страница перевернута.
После этого вторая. Глаза пробежали по строкам, позже еще раз, а пальцы уже сами собой нащупывали третью. И без того дальше — часы тихо тикали у Мари на запястье, время бежало, а она все переворачивала и переворачивала страницы — одну за второй, жадно рассматривая людей на фотографиях. Людей из второй страны, из другого мира — мира многоцветных неоновых вывесок, ночных баров и таких друзей, родных запахов… Мира, где люди говорят друг другу хорошие слова… А она сидит тут и тупо переворачивает страницы, и строки прыгают у нее перед глазами, а руки так скоро листают страницы, что они обдувают ей лицо, как опахалом. Мари отбросила в сторону первый Пост, лихорадочно ухватилась за второй и в полчаса покончила с ним. Руки ее потянулись к третьему, и через пятнадцать мин. он кроме этого был отброшен в сторону. Мари почувствовала, что ей тяжело дышать — она хватала ртом воздушное пространство, как выкинутая на берег рыба. Она подняла руки к затылку.
Откуда-то подул легкий ветерок.
Мари почувствовала, как позади на шее зябко съежились корни волос.
Бледной рукой она с опаской дотронулась до головы, словно бы это был хрупкий шар одуванчика.
На улице, в сквере, целыми сворами летали бумажки, раскачивались на ветру уличные фонари. Тени то оказались, то исчезали под их круглыми шляпами — наряду с этим старые металлические соединения на высоких столбах жалобно скрипели.
У Мари начали дрожать руки — она видела, как они дрожат. После этого у нее задрожало все тело. Под броской из броских юбок, которую она намерено надела сейчас вечером, в которой она прыгала и крутилась перед высоким, похожим на крышку гроба зеркалом — под данной нарядной юбкой из неестественного шелка трепетало ее тело, натянутое совершенно верно струна. Стучали кроме того зубы. Мари пробовала сжать их, но они все равно стучали. Она приложив все возможные усилия закусила губу — так, что размазалась помада…
В этот самый момент раздался стук в дверь — возвратился Джозеф.
Они подготавливались ко сну. Джозеф сказал, что все в порядке и машину уже начали чинить. на следующий день он отправится в том направлении снова и проследит.
— Лишь не стучи больше в дверь, — сообщила Мари, раздеваясь перед зеркалом.
— Тогда оставляй ее открытой, — пожал плечами Джозеф.
— Нет уж, я лучше ее закрою. Но ты не долби так. Легко сообщи, что это ты.
— А что тут для того чтобы — ну, постучал?
— Как-то необычно… — ответила Мари.
— Не осознаю, что ты имеешь в виду?
Она бы и не смогла растолковать. Свесив руки на протяжении тела, она стояла, обнаженная, перед зеркалом и наблюдала на собственный отражение. Она видела собственные груди, бедра — все собственный тело. Она была живая — двигалась, чувствовала под ногами прохладный пол, ощущала кожей воздушное пространство около себя… Если бы она дотронулась пальцами до кончиков грудей, груди бы определили эти прикосновения.
— Для всего святого, — поморщился Джозеф, — хватит тебе наслаждаться собой. — Он уже лежал в кровати. — Ну что ты делаешь, сообщи на милость? Что за поза? Для чего тебе пригодилось закрывать лицо?
Джозеф погасил свет.
Она не имела возможности сказать с ним, в силу того, что не знала слов, каковые знал он, а он не осознавал слов, каковые сказала она. Исходя из этого Мари отправилась к себе в кровать и легла. А Джозеф остался лежать на собственной, повернувшись к жене спиной. Он был совсем как те чужие коричневые люди в городе. Мари казалось, что данный город находится где-то на большом растоянии, на самой Луне, и дабы попасть на Землю, необходимо совершить космический перелет. Ах, если бы он поболтал с ней сейчас, она бы тихо уснула! И дыхание бы улеглось, и кровь не билась бы так яростно в подмышечных впадинах и запястьях… Но он не сказал. Лишь тикали в тишине часы, отмеряя тысячи продолжительных секунд, и тысячи раз Мари поворачивалась с боку на бок, накручивая на себя одеяло, и подушка жгла ей щеку, как раскаленная плита…
Темнота опутывала помещение тёмной москитной сеткой — Мари барахталась в ней, с каждым поворотом застревая все больше. Если бы он сообщил ей хоть слово — одно лишь слово… Но он не сказал. И вены ныли в запястьях. Сердце ухало, как мехи, раздуваемые страхом, и раскалялось докрасна, освещая ее изнутри воспаленным огнем. Легкие так надрывались, словно бы она была утопленницей и сама делала себе неестественное дыхание. В довершение всего, тело обливалось позже — скоро Мари прилипла к простыням, как растение, зажатое между страницами толстой книги.
Так она лежала продолжительные часы, пока ей не начало казаться, что она снова стала ребенком. В то время, когда ненадолго стихали глухие удары сердца, похожие на бубен сумасшедшего шамана, тогда к Мари приходили эти неторопливые печальные образы. Теплое, золотистое, как латунь, детство — солнце играется на зеленой листве деревьев, на ровной воде, вспыхивает на пушистой и яркой детской головке… Карусель памяти кружила перед ней лица — вот чье-то лицо приближается, проносится мимо и улетает… Вот еще одно появляется слева — его губы что-то говорят — и вот оно уже метнулось вправо и провалилось сквозь землю. Опять и опять…
О, до чего же нескончаемая ночь! Мари пробовала успокоить себя, воображая, как они отправятся на следующий день к себе (в случае, если, само собой разумеется, машина заведется), как мирно будет гудеть мотор, шуршать под колесами дорога… Она кроме того улыбнулась своим мыслям в темноте.
А если не заведется? Мари сходу съежилась, словно бы съеденная огнем бумажка. В у нее все сжалось, и осталось лишь тиканье часов на руке — тик, тик, тик…
Наконец пришло утро. Мари взглянуть на мужа, что, непринужденно раскинувшись, дремал на собственной кровати. Ее рука свисала в прохладный проем между кроватями. Она держала ее в том месте всю ночь. Один раз постаралась дотянуться рукой до Джозефа, но не смогла — кровать отстояла через чур на большом растоянии. Ей было нужно тихо притянуть руку обратно, сохраняя надежду, что он ничего не услышал и не почувствовал.
Вот он лежит перед ней. Веки сомкнуты в сладкой дреме, ресницы спутаны, как будто бы долгие сплетенные пальцы. Ребра практически не двигаются — словно бы он не дышит. Конечно же, за ночь он успел наполовину выпростаться из пижамы. Но, виден лишь его торс, а другое скрыто под одеялом. Профиль на фоне подушки думается таким задумчивым…
На подбородке у него она внезапно увидела щетину.
В скудном утреннем свете белели ее глаза. В сущности, во всей комнате двигались лишь они — вверх, вниз, направо, налево — изучая анатомию лежащего наоборот приятели.
Мари видела любой волосок на его подбородке и на щеках — и любой был само совершенство. В щелку между шторами пробивался мелкий сноп солнечного света и падал именно на подбородок Джозефа, зажигая на нем искры.
Тёмные волоски вились и на его запястьях — такие же идеальные, ровные и блестящие.
На голове волосы также были хороши — прядка к прядке, ни одного недостатка. Красиво вырезанные уши. И зубы — у него были красивые зубы…
— Джозеф! — внезапно закричала Мари. — Джозеф! — еще раз выкрикнула она и в кошмаре быстро встала.
Бом! Бом! Бом! — загремел колокол на башне огромного собора, что стоял через дорогу.
За окном шумно вспорхнула стайка белых голубей — как будто бы махнувшие страницами издания. Сделав круг над площадью, птицы встали вверх. Бом! Бом! — звенел колокол. Где-то вдалеке музыкальная шкатулка выводила мелодию Cielito Lindo [Мексиканская народная песня].
Позже все стихло, и стало четко слышно, как в ванной капает из крана вода.
Джозеф открыл глаза. Супруга сидела на собственной кровати и не спускала с него глаз.
— А я уж поразмыслил…- сообщил он и зажмурился. — Да нет… — Закрыл глаза и потряс головой. — Легко колокола звонят… — Он набрался воздуха. — А какое количество на данный момент времени?
— Не знаю. Ах да — восемь. Восемь часов.
— О Господи, — проворчал Джозеф и повернулся на другой бок. — Можем дремать еще целых три часа.
— Нет уж, ты поднимешься! — вскричала Мари.
— Совсем ни к чему, слышишь? Все равно в гараже никто раньше десяти не покажется, а торопить их безтолку. Так что можешь успокоиться.
— И все-таки ты поднимешься, — сообщила Мари. Джозеф наполовину обернулся к ней — наряду с этим над губой у него блеснули на солнце бронзовые волоски.
— Но с какой стати? Для Всевышнего, сообщи, с какой стати я обязан подниматься?
— В силу того, что… в силу того, что тебе необходимо побриться! — Голос Мари сорвался в крик. Джозеф застонал от досады.
— Значит, лишь по причине того, что мне необходимо побриться, я обязан очень рано просыпаться и бежать намыливаться — так что ли?
— Но ты небритый!
— И не планирую бриться — , пока мы не приедем в Техас.
— Не будешь же ты ходить, как последний забулдыга!
— Желаю — и буду! Хватит и того, что каждое утро в течение тридцати дней я брился, повязывал галстук и отутюживал складку на штанах! Отныне — никаких штанов, никаких галстуков, никакого бритья и… и по большому счету.
Он так быстро натянул на уши одеяло, что оно сползло наверх и обнажило его обнажённую ногу.
Нога была согнута в колене и практически свисала с кровати. Падавшие солнечные лучи зажигали на ней искорки тёмных волос — они были идеальны.
Чем продолжительнее Мари наблюдала на эту ногу, тем больше округлялись ее глаза.
Она в кошмаре прижала ко рту дрожащие пальцы…
Весь день Джозеф то уходил, то приходил. Он так и не побрился. Слонялся внизу по скверу. Так медлительно вышагивал — Мари готова была убить его. Она была бы счастлива, если бы его поразило прямо на месте молнией. Вот он остановился около одной из шляпных коробок и говорит с управляющим отеля, шаркая ботинком по бледно-светло синий плитке тротуара. Вот наслаждается птичками и сверкающими на утреннем солнце греческими статуями. Вот дошел до угла и следит за перемещением на дороге. Да нет в том месте никакого перемещения! Легко он тянет время, дабы продолжительнее не возвращаться к ней. Нет бы ему пойти — побежать! — в гараж, накричать на этих ленивых механиков и ткнуть их носом в мотор, дабы стремительнее делали! Так нет же, он стоит тут и наблюдает за так называемым перемещением. А перемещения-то всего — форд 1927 года выпуска, велосипедист, полураздетые детишки да хромая свинья!
Господи, ну давай же, шевелись, иди! — кричало все в у Мари. Ей хотелось разбить вдребезги окно.
Плетущейся походкой Джозеф перешел через улицу и скрылся за углом. Всю дорогу до гаража он останавливался у витрин, просматривал вывески, глазел на картины, трогал керамические вещи на лотках гончаров. Эх, нужно попить где-нибудь пивка. Да-да, пивка — самое то.
Мари также вышла в сквер — прогулялась по солнышку, еще мало походила по магазинам в отыскивании изданий. После этого опять поднялась в номер — почистила ногти, покрыла их лаком и опять спустилась в сквер. Легко перекусила — и возвратилась в гостиницу. В качестве второго блюда были все те же издания.
Мари опасалась ложиться в постель. Стоило ей задремать, как перед глазами снова всплывали печальные картины детства. И вдобавок — ветхие приятели, дети, которых она ни при каких обстоятельствах не видела, но о которых постоянно думала, продолжительные двадцать лет… И все дела, каковые она желала сделать, но не сделала… какое количество она планировала позвонить Лайле Холдридж — восемь лет прошло, с того времени как они окончили колледж — так и не позвонила. А какими они с ней были подругами! Дорогая, дорогая Лайла!.. И еще, лежа в кровати, Мари думала о книгах, каковые в далеком прошлом планировала купить и прочесть, но так и не приобрела. Красивые книги — а как они пахнут! Как же все это безрадостно! Всю жизнь она грезила иметь в собственной библиотеке книги о стране Оз… До сих пор не приобрела! Но по какой причине? И по какой причине бы ей не сделать это на данный момент? Жизнь так как еще не окончена? Вот она приедет в Нью-Йорк — и сходу побежит брать! А позже позвонит Лайле! И встретится с Бертом, Джимми, Хелен и Луизой! И непременно съездит в Иллинойс, дабы прогуляться по родным местам, где прошло ее детство. В случае, если лишь она возвратится в Штаты. В случае, если лишь… Любой удар сердца болью отдавался в груди — тук, тук, тук-остановка-и опять тук, тук, тук… В случае, если лишь она возвратится.